Темнее всего перед рассветом

Это все не по-настоящему. — Привет, малышка. У Кларк, кажется, сердце выскочит прямо в эту секунду, и грудь сдавит от ноющей, бесконтрольной боли. Смотрит на него, заламывая до хруста пальцы, смотрит, смотрит. И не верит. Невозможно. Она в светлой, просторной комнате, на стенах знакомые до звездочек в глазах рисунки, только вот блондинка вспомнить не может, где их видела. Кларк слышит шум двигателей, разговоры за закрытой массивной дверью, а прямо над головой круглое окно, за которым темноту космоса испещряют множество маленьких звезд. Понимание о том, где Гриффин находится, к ней приходит не сразу. Жесткая постель сверху которой старое потрепанное белье, жесткая подушка — шея вдруг резко начинает ныть, воспоминания о бессонных ночах врываются в мысли сразу. Она на Ковчеге. Семнадцать лет Кларк считала его своим домом — родным, уютным и до конца жизни. Но как? — Пап? Джейк Гриффин все такой же. Высокий, красивый, с широкой улыбкой и теплым взглядом, устремленным на дочь. Кларк не видит своего лица, но одежда на ней ковчеговская — синяя, застиранная до дыр майка, черные брюки и железный браслет, стискивающий тонкое запястье. Она проводит по нему пальцами, чувствуя холод — он словно прошибает насквозь, пульсируя в мозгу, превращается в непробиваемую клетку с воспоминаниями. Кларк не может до них добраться, они там — важные, нужные, потопленные в горячих слезах и воскрешенные счастливыми улыбками друзей и любимых. — Где я? — Там, где должна быть. — Нет, не должна. Но Джейк лишь улыбается, проводит ладонью по бледной коже лица дочери и мягко, как раньше, целует в лоб. Гриффин замирает, задерживает дыхание, пытаясь запомнить, обновить давно угасшую память об отце, сделать вновь яркой и живой. — Я так скучаю, папа. Она на миг становится маленькой девочкой, засыпающей в объятиях Джейка Гриффина, пока на фоне играет тихая музыка, а мама еще не вернулась с работы. Кларк утыкается лбом в широкую грудь и обхватывает такое до странности холодное тело, но старается отогнать удивление, лишь чувствовать сердцебиение под ладонью и спокойно вздымающуюся грудь. Словно живой. — Пойдем. Мужчина берет дочь за руку, открывает маленьким ключом дверь и ее ослепляет белый свет, так больно, что приходится стиснуть зубы, только бы не закричать. — Твой разум… Ты больна, дочка. Сквозь мутную пелену непонимания, удивления и разгорающейся злости. В следующую секунду они уже в небольшой больничной палате. Кларк видит себя. Синие губы, бесцветная кожа, впалые щеки и закрытые глаза. Она лежит неподвижно, маленькие проводки тянутся от приборов и капельницы к ее рукам и грудной клетке. Та Кларк еле дышит, всеми силами борясь за свою жизнь. — Этого не может быть. — Можем прогуляться, если не хочешь смотреть. — Пап, объясни, — Кларк требовательно хватает Джейка за предплечье, крепко сжимая, — Я ведь сплю. Это сон! Вчера я уснула у костра, меня кто-то укрыл одеялом, стало так спокойно и тепло, что сдержаться не хватило сил, хотя должна была дежурить. Я уснула, а ты мне снишься. — Ты спишь, это правда. Два дня. Твои долгие отключки уже не кажутся им странными, главное лишь, чтобы проснулась. — Им? Гриффин вновь смотрит в сторону больничной койки и видит. Теперь видит. Женщину, смотрящую на нее неотрывно, мужчину — уставшего и грустного, и девочку. Малышка устраивается у брюнета на коленях, спит, кажется, безмятежно, но под веками видны бегающие от сна глаза. Сердце щемит от боли, дышать вновь трудно. Она смотрит в любимое, крошечное лицо и по ее щекам вдруг скатываются слезы. Мэди. Мама. Беллами. Те, кто сидят сейчас с ней, не уходят, всегда рядом, она видит плавающие над их головами сгустки черной, неутихающей боли. Ее так много, что уже не помещается внутри. Ни в сердце, ни в душе. Она выходит наружу, окружая их и всех кто рядом, поглощает, втаптывает, утягивает вниз на самое дно. — Ты не помнишь все наши встречи, дочка. Я помню каждое. — Потому что ты всего лишь плод воображения. Мое подсознание. — Может быть, — пожимает плечами, смотря в окно, за которым незнакомый Кларк город. — Ты можешь вернуться. — Могу? — Или остаться. Здесь все твои друзья, те, кто ушел слишком рано и несправедливо. Они все здесь и ты можешь быть счастлива. — Что я выбираю всегда? Отец молчит, но Гриффин и не нуждается в ответе. Разглядывает родные лица и не выходит у нее представить мир, где жизнь без них. — Ты никого не помнишь. — Что? — Побочный эффект. Ты всех забыла. Он чувствует движение под боком. Сладкий запах врывается в мозг, а тихий стон заставляет распахнуть глаза. Постель твердая и неудобная, но выбирать не из чего, приходится довольствоваться тем, что есть, а есть у них только это. Твердые кровати и ожидание. Беллами смотрит по сторонам, спросонья вспоминая, как Эбби уносит плачущую Мэди в комнату, оставляя его здесь одного, вариться в своей тьме и боли. Он наблюдает за ней слишком долго, словно пытаясь разбудить, дотянуться до мыслей, выдернуть из хаоса, агонии и ада, которые плещутся внутри. Блейк видит все это каждый раз, как девушка просыпается. Голова слишком тяжелая и перед тем, как забыться беспокойным сном, мужчина ложится рядом, места ему хватает, ведь Кларк Гриффин становится за все время слишком маленькой, слишком хрупкой для него и всего этого несправедливого, безжалостного мира. Она в забытье уже год. Он вместе с ней. — Привет. Голос ее хриплый, чуть уловимый, если бы не лежал рядом — не услышал. Кларк поворачивается к нему лицом, всем телом, гладит по щеке так нежно и невесомо, что Беллами просто не в силах сдержать слез. Она зарывается в густые и отросшие, улыбается мягко, кусая губу. — В прошлый раз было меньше растительности, Блейк. Шутит. А он целует ее потрескавшиеся сухие губы. Между ними страх, боль, соленая влага и одно мгновение. Секунда до неизбежного. Секунда на то, чтобы обнять, прижаться, почувствовать то нужное и важное, никогда не произнесенное. Ее холодная кожа, покрытая мурашками под его горячими, дрожащими пальцами. Беллами сжимает тонкую руку, целуя, целуя. Целуя. Покрывая все лицо. Вбирая в себя всю ее. Еще немного, пожалуйста. Еще минутку. — Беллами, я… Он видит это всегда. Мгновение. Одно из. Быстрое, молниеносное, неуловимое. Резко вскакивает на ноги, только бы не испугалась. Взгляд Кларк рассеянно осторожный, смотрит внимательно, разглядывает и хмурится, пытаясь присесть. Блейку бы заткнуть уши. Сбежать как пятилетнему ребенку от всего ужаса, просто сбежать и спрятаться к чертовой матери, потому что он слышит этот вопрос каждый раз. Потому что каждый раз пулей прямо в сердце и голову, разрывая на мелкие, рассыпающиеся по до блеска начищенному полу кровавыми осколками. Но он остается. Чтобы снова и снова. Умереть. — Кто ты?