Isa

Уникально красивые глаза, уникально красивый голос. Ты смотришь на меня в упор, не моргая, и рассказываешь о том, как на севере приносили в жертву оленя, топя его в болоте. Олень как-то консервировался в холодной мутной жиже, а в голодные годы его доставали потомки дарящего и ели. Прятаться от себя удобнее всего за слова. Надо, правда, понимать, что слова написанные будут прочитаны. Но у нас с тобой всегда в правилах игры была лазейка: игнорировать все, что может быть написано о тебе - это с твоей стороны. С моей - никогда не называть тебя по имени. Ты всегда здорово пела, здорово рисовала, здорово рассказывала. Конечно, тогда мне казалось, что все это вообще где-то выше гениальности, но я была маленькая и с ума сходящая от всего, что как-то относится к тебе. Серьезно, это магия, я услышала от тебя пару фраз, даже не помню, что именно, обычные слова по поводу не то одного сериала, не то этой вот встречи - и мой мир тут же рассыпался и собрался по-другому. Ну, как в калейдоскопе, первые пятнадцать лет была одна картинка, а потом раз и трубку кто-то перевернул. Даже не ты, наверное. Каждый раз, когда я о тебе думаю, из любого положения мой калейдоскоп переворачивается в то. Много зеленого, медного, бирюзового. И в определенный момент стеклышки складываются в подобие витража. И солнце проходит сквозь него, разливаясь медом, и зеленые глаза превращаются в океан трав, лес, поле, озеро. Мы как-то долго не виделись, а потом я приехала к тебе, и мы купались в озере - драгоценное воспоминание. Мы с тобой очень редко встречаемся. Может быть, раз в год. Тебе не слишком интересно смотреть, как я агонизирую, пытаясь придумать, чем тебя развлечь, ну а мне всего интереснее сидеть за пианино и думать музыкой. Но каждая из этих витражных минут навсегда во мне. И всегда я играю на самом деле только для тебя. Только для тебя одной. Мне тридцать один, мы сидим в кабаке после наших двух работ, то есть в настоящем кабаке с ножами и вилками, и едим какую-то хитрую итальянскую еду. Вернее, нет, уже не едим, ты смотришь на меня в упор и водоворотом затягиваешь в мои пятнадцать. Лучшее место на земле - твоя кухня. Жареные бутерброды с колбасой и кетчупом, жуткая дрянь и лучшая на земле еда. И этот же вечный уникально красивый голос завораживающе рассказывает чудовищную историю, и я проваливаюсь в него, как олень в болото, чтобы застыть на двести лет. Двести тысяч миллионов лет я смотрю в твои глаза, как только закрываю свои.