Больно не будет

Тао никогда не считал себя трусом: мужественно вступал в уличные драки, занимался борьбой и даже сам в девять лет без трепета в сердце научился прыгать с трамплина и нырять. Но судьба не сдавалась и каждый раз стремилась проверить его на прочность. К двадцати годам Тао понял, что в жизни есть лишь три вещи, которые рождают в груди дикий, безумный страх: темнота, тараканы и… стоматологи. И эти «чудовища» норовят напасть в самый неожиданный момент. Сэхун долго и бесстыдно смеялся, когда Тао, едва не плача, пытался рассмотреть в зеркале зуб, от которого очень «удачно» откололся кусок в самый разгар шумной гулянки на квартире Чонина. – Да забей! – пьяновато хихикая, посоветовал Сэхун. – Жуй на другой стороне, делов-то! Но Тао плакал не от боли и не от горечи потери драгоценной части своего тела. Отколовшийся кусок зуба означал лишь одно: визит к стоматологу теперь был неизбежен. – Да я займу тебе денег, не переживай. Пломбы не такие уж дорогие, – невнятно бурчал Сэхун на следующее утро после попойки, разводя соль в стакане воды. – Есть у меня деньги, – дрогнувшим голосом отозвался Тао, осторожно трогая языком подлый зуб. В отличие от Сэхуна, Тао похмельем не страдал – он протрезвел сразу же, как только осознал, что теперь ему грозит. – Не в деньгах дело. – А в чём? – едва ворочая языком, спросил Сэхун и уселся на подоконник. – Мне страшно, – прошептал Тао, отчаянно глядя на него и ища поддержки. – Чего? – пьяный Сэхун соображал очень медленно и очень туго. – Стоматолога! – воскликнул Тао и даже подскочил от волнения. – Как ты не понимаешь?! – Не понимаю, – сморщившись, Сэхун прижал стакан ко лбу. – Страшна только сумма, которую тебе предъявят за крошечную пломбочку, а остальное… Это ведь совсем небольно и недолго, минут пятнадцать, не больше. Чего тут можно бояться? – Она ведь гудит, эта машинка, и… и… – договорить Тао не сумел и, закрыв лицо руками, беззвучно зарыдал. – У нас есть анальгин? – поинтересовался Сэхун, не обращая внимания на слёзы Тао. – Не знаю, – шмыгнув носом, тихо отозвался Тао и ушёл умываться. Прохладная вода помогла успокоиться, и, выходя из ванной, Тао чувствовал, что холодный комок бесконтрольного страха в груди уже не сжимается так сильно. – Раз ты не болеешь, то вали на пары, потом дашь мне лекции почитать, – Сэхун сочувствовать горю Тао не собирался и, едва скрывшись в своей спальне, захрапел. А Тао с тяжёлым камнем на сердце отправился в университет. Какие тут занятия по прикладной математике, какая мировая торговля, когда перед глазами как наяву стоит яркая операционная лампа и в ушах звенит дрель бормашины! Конечно, можно было последовать универсальному принципу Чонина «забей на всё и радуйся жизни», но Тао был человеком взрослым и разумным и прекрасно понимал, чем грозит дыра в зубе. Во-первых, вскоре нерв воспалится и начнёт болеть, во-вторых, что намного страшнее, может присоединиться инфекция и попасть в кровоток, а рядом мозг, и тогда случится совсем ужасное… Что именно, Тао додумывать не хотел – хватало и дрожи в коленях от одной только мысли, что он сам отдастся в руки безжалостных дантистов. И за это с него ещё и деньги сдерут. – Ты чего такой грустный? – спросил в обеденный перерыв Чэнь, усевшись с Тао за один столик. – Я не думал, что я мазохист, – печально поведал ему Тао. Чэнь воодушевлённо хрюкнул и заозирался по сторонам. – И давно ты открыл в себе эту, так сказать, «тёмную» сторону? – похабно сверкая глазками, уточнил он. – Только что, – пробубнил Тао в стакан с морсом. Чэнь выразительно дёрнул бровями и явно приготовился слушать продолжение откровения. – Это ужасно, – вздохнул Тао и принялся складывать из салфетки самолётик. – Я должен сам туда пойти, открыть рот и позволить им делать со мной всё, что они захотят, а потом ещё и деньги за это заплатить. Чэнь перестал улыбаться и отобрал у Тао его корявое оригами. – Подожди-подожди, тебе что, кто-то угрожает? Тао, если кто-то к тебе пристаёт или шантажирует, нужно сразу заявить в полицию! Я с тобой пойду, не бойся, я никому не позволю над тобой издеваться! – его тревожная пламенная речь вызвала заинтересованные взгляды из-за соседних столиков. – Да никто мне не угрожает! – Тао чувствовал, что вот-вот заплачет вновь. – Мне к стоматологу надо! За соседним столиком отчётливо хихикнули. – Дурак! – после секундного замешательства грозно крикнул Чэнь. – Нельзя же так людей пугать! Я уж думал, тебя собираются в бордель постоянным работником устроить, а тут всего-то… – Ничего себе «всего-то»! – глотая слёзы, захныкал Тао. – Мне к стоматологу идти, а ты смеёшься! Чэнь отмахнулся и молча допил свой кофе. – Если вдруг нужны будут деньги, ты скажи, я тебе даже просто так дам, – сказал он Тао на прощание и ободряюще похлопал по плечу. Пары закончились в третьем часу, и ничто больше не держало Тао в университете. Однако домой он не спешил. Подразумевалось, что свободное время умный взрослый человек должен потратить с пользой, и в данном случае – своему здоровью. Но от мысли, что сейчас он добровольно пойдёт на казнь, становилось дурно, и Тао отправился в библиотеку в надежде просидеть там до позднего вечера под благовидным предлогом упорных занятий. Но судьбе не терпелось поскорее помучить Тао, и ровно в половине шестого его выставили из библиотеки, сказав, что сегодня они по расписанию до шести, и вообще первый курс должен ходить только по понедельникам и средам, а сегодня, как назло, четверг. И Тао ничего не оставалось, кроме как, проревевшись в туалете главного корпуса, идти домой. Уже ведь довольно поздно, и сейчас, наверное, все клиники закрыты, утешал себя Тао, медленно бредя по улице. До квартиры, которую он снимал вместе с Сэхуном, было полчаса ходьбы от студгородка, и Тао надеялся, что прогулка хоть немного успокоит испуганное сердце. Синеватый вечер уже клубился под ногами, плыл по мощёному плиткой тротуару, ластился к разгорающимся фонарям. Оживал ночной город – другой город, полный своих правил, чувств и чудес. Призывно мигали разноцветные вывески магазинов и ресторанов, сквозь вонь машинного смога пробивался тонкий запах сиреневых фиалок, высаженных вдоль обочины. И на миг показалось, что страх исчез, уступив место маленькой, тихой радости тёплого майского вечера. Действительно, всё ведь очень хорошо: ещё немного учёбы и сессия, которую можно не бояться, а потом целых два летних месяца, на которые они с Сэхуном поедут к Тао домой, на море. Всё очень-очень хорошо. Тао остановился напротив двери стоматологического кабинета. Улыбка медленно сползла с лица. Кабинет ещё был открыт. А может вот сейчас, отмучиться быстрее и забыть обо всём, мелькнула отчаянная мысль. Блефуешь, сказал себе Тао, переминаясь у двери. Страх вновь мерзко, тоненько хихикал. – Ты сильный, – шепнул себе Тао и, сжав в кулаке ручку сумки, уверенно шагнул внутрь. Каждому человеку с детства знаком запах стоматологии: свежий, тревожный, неповторимый. В горле невольно застрял ком, и Тао с трудом справился с желанием развернуться и уйти. Колени подрагивали. – Добрый вечер, – донёсся голос из смежной комнаты, где шумела вода. – Здрасьте, – пискнул Тао, глядя на стоматологическое кресло с суеверным ужасом. – По правде сказать, я уже думал закрываться, – продолжали вещать из комнаты. – Но раз вы зашли… Тао быстро кивнул и наконец посмотрел на своего будущего мучителя. И замер, в миг забыв обо всём: и кто он, и где он, и что происходит. Как можно думать о боли и садистах-стоматологах, когда он – такой высокий, молодой, красивый и… рыжий. Тао ошалело уставился на доктора, с ужасом понимая, что, кажется, в одночасье забыл весь неродной ему местный язык, который упорно учил уже третий год. – Я вас слушаю, – приветливо улыбнулся ему доктор, подходя ближе. – А… – многозначительно отозвался Тао, неприлично долго глядя на пухлые красивые губы доктора. – Флюс? – участливо спросил доктор, заглядывая Тао в глаза. Боже мой, мысленно простонал Тао, неуверенно покачав головой в ответ. – Вы садитесь, – доктор махнул рукой в сторону кресла. Тао проследил взглядом за большой грубоватой ладонью. – Сюда…? – едва слышно пролепетал он. – Сюда, – кивнул доктор. На негнущихся ногах Тао подошёл к креслу и, мёртвой хваткой вцепившись в свою сумку, сел на самый край. – Давайте сумку, я уберу на окно. Вам она сейчас всё равно не пригодится, – предложил доктор. Тао безропотно отдал ему сумку и замер, словно кол проглотив. – Что же вы на край-то? – рассмеялся доктор, вернувшись к нему. – Как же я вас смотреть буду? – А может не надо? – прошептал Тао, с надеждой глянув на доктора. – Ну как же? Вы ведь пришли, – ласково улыбнулся ему тот. – Не просто так ведь. Тао опустил голову и зажмурился. Так быстро и загнанно сердце не билось даже после километрового кросса. – Что, так сильно болит? – встревоженно спросил доктор, коснувшись его плеча. Тао невольно вздрогнул и сжался ещё сильнее. Кажется, у него покраснели даже уши и шея. «Позор», – презрительно сказал бы отец и был бы совершенно прав. – Мне страшно, – прошептал Тао и наконец зарыдал в голос, сам не понимая, отчего же плачется больше: от липкого страха в груди или от доброй красивой улыбки доктора. Доктор тихонько, необидно рассмеялся. – Я не кусаюсь, – он погладил Тао по плечу, – а если и делаю что-то серьёзное, то только с обезболиванием. Тао слабо кивнул и зажал рот рукой. – Простите меня, пожалуйста, – пробормотал он, шмыгнув носом. – Просто мне очень страшно, правда. К его удивлению, доктор не стал смеяться и серьёзно ответил: – Я понимаю. Я сам чуть не до крика боюсь своих коллег. Давайте посмотрим – может, вы напрасно боитесь, и я ничего с вами делать не буду. – Будете, – буркнул Тао, думая о том, что носовой платок сейчас был бы очень кстати. – У меня от зуба кусок откололся. – Большой? – спросил доктор. – Не очень, – прохрипел Тао и шумно засопел. Доктор погладил Тао по спине. Его ладонь была горячая и тяжёлая. – Умойтесь, я дам вам полотенце. И давайте всё же посмотрим ваш зуб. Давно откололся? – Вчера вечером, – тихо ответил Тао и, неловко поднявшись, побрёл к раковине. – А что же с утра не пришли? – кажется, доктор не упрекал его. – В университете был. А после занятий – в библиотеке, – принялся объяснять Тао, плеская прохладную воду в лицо. – Только сейчас домой иду. – Так вы учитесь, – понимающе покачал головой доктор. – Угу, – пробухтел Тао в полотенце. Они вернулись в кабинет. Тао остановился у кресла и отчаянно посмотрел на доктора. – Мне правда страшно, – чувствуя, что снова готов расплакаться, сказал он. Доктор улыбнулся ему тепло и искренне. – Я обещаю, больно не будет. Правда. Тао горько всхлипнул и послушно устроился в кресле, с опаской поглядывая по сторонам. Доктор тем временем надел маску и скрипнул перчатками. – Можно задать вам нескромный вопрос? – тихонько рассмеялся он, включая лампу. – Да, – растерянно пробормотал Тао. – Вы неместный? – Да. А разве… – Вы очень хорошо говорите. Очень грамотно и правильно. Видно, что живёте здесь не первый год. А произношение у вас такое… необычное. Красивое. Приятное, – доктор взмахнул рукой в такт своим словам. – Правда? – удивлённо прошептал Тао. Доктор кивнул. – Вас как зовут? – спросил он, опасно зазвенев какими-то инструментами. – Тао, – боясь пошевелиться, сказал Тао, пристально глядя на лампу. – А меня Чанёль. В карих глазах Чанёля искрилась улыбка. Тао смотрел бы вечно. – Ну что ж, Тао, – вздохнул Чанёль и придвинулся ближе, – показывайте ваш зуб. С трудом подавив стон, Тао зажмурился и приоткрыл рот. – Шире, – серьёзно сказал Чанёль. – Не бойтесь, я ведь ничего пока не делаю. Пока, мысленно ужаснулся Тао, но рот-таки раскрыл. – Что я могу сказать, – спустя целую минуту, за которую Тао успел несколько раз умереть от волнения, заговорил Чанёль. – Надо ставить пломбу. Не бойтесь, это недолго. Конечно же, Чанёль и не думал обманывать – это Тао казалось, что каждая минута длится невыносимо долго. Пока Чанёль возился с инструментами и готовил материал, Тао не мигая смотрел на лампу и слушал, как заполошно стучит кровь в висках. – Вам однажды сделали больно? – неожиданно вновь заговорил Чанёль. – Нет, – прошептал Тао, косясь на руки Чанёля – тот менял насадку на сверле. – Тогда почему вы так боитесь? Это ведь не зуб удалять, – дёрнул бровями Чанёль. – Зачем вы говорите такие ужасности? – обмер Тао. – Я не знаю. Просто очень боюсь. – У вас красивые зубы, – Чанёль прятал улыбку за маской. – И ещё они должны быть здоровыми. Так что будьте сильным, постарайтесь – ради красоты. Это небольно. Обещаю. – Хорошо, – пролепетал Тао. Ему казалось, что его несчастный зуб чистили целую вечность. В действительности, это и впрямь было небольно, но от монотонной тихой дрели жёлтый страх сжимал сердце где-то в животе. Крик бурлил в горле, но остатки гордости не давали ему вырваться наружу. – Ну вот. Самое страшное позади, – дрель стихла, и Чанёль отложил сверло в сторону. – Теперь будем полоскать и пломбировать. Тао облегчённо вздохнул и сразу обмяк в кресле. Страх теперь казался смешным и спешно прятался в тёмных уголках души до лучших времён, и даже затёкшая челюсть не могла опечалить. Улыбаться с широко раскрытым ртом получалось туго. – Вот видите, – бодро сказал Чанёль, ковыряясь во рту Тао какими-то «тихими» железками, – а вы так плакали из-за двух минут. Вам ведь не было больно? Тао согласно замычал. Ему теперь было так хорошо и радостно, словно всё уже закончилось или вообще никогда не начиналось. Вечер дышал в приоткрытое окно запахом нагретого пластика разметки на тротуарах и торжества ночных фиалок. Всё очень-очень хорошо. – Вы на глазах оживаете, – засмеялся Чанёль, послойно укладывая пломбу. Тао больше не жмурился и смотрел по сторонам, но всё чаще взгляд останавливался на глазах Чанёля – только вблизи были заметны жёлтые крапинки вокруг зрачка. Майский вечер прятал грозы за кроткими улыбками, а Тао думал о ярком палящем солнце в чистом небе и не знал, почему же смотреть на него так больно, но так хорошо… – Почти всё, – сказал Чанёль. – Осталось убрать лишнее. А Тао всё виделось жаркое летнее солнце в карих глазах… – Вот и всё, – Чанёль отошёл от кресла и принялся убирать инструменты. – Можете вновь смело кушать. Тао медленно закрыл рот – затёкшая челюсть тут же заныла – и выпрямился в кресле. – Спасибо, – улыбнулся он, глядя, как Чанёль снимает перчатки. Чанёль кивнул и ушёл в смежную комнату мыть руки, а Тао поспешил к своей сумке за кошельком. Почему-то озвучивать вполне естественный вопрос «сколько» казалось сейчас неправильно, и Тао выжидательно посмотрел на Чанёля, сжимая кошелёк в руке. – Не надо, – покачал головой Чанёль, с улыбкой глядя на Тао. – Но ведь… – растерянно пробормотал Тао. – Не надо, – повторил Чанёль. – Я всё равно не возьму. – Почему…? – воскликнул Тао и даже подался вперёд. Солнце нестерпимо горячее, а улыбка у Чанёля такая ласковая и красивая, что Тао, кажется, готов забыть и свой родной язык. – Может быть, вы немного подождёте? – предложил Чанёль, снимая халат. – Я сейчас закрою кабинет, и мы с вами можем прогуляться. – Хорошо, – прошептал Тао, чувствуя, что вновь краснеет. Вечер забрал дневную жару и духоту. Яркая жизнь огней и прохлады заполнила город – ночь вступала в свои права. Улицы медленно пустели, а поток машин сменялся жёлтыми маячками такси. – Вы далеко живёте? – сложив ключи в сумку, спросил Чанёль, поправляя пиджак. – Отсюда минут двадцать, – покачал головой Тао. – А вы не в общежитии живёте? – уточнил Чанёль и неспешно пошёл вверх по улице. – Мы с другом снимаем квартиру, – Тао побрёл следом, быстро косясь по сторонам – внимательный взгляд Чанёля жёг лицо. – Выходит чуть дороже, чем в общежитии, зато почти как дома. У нас у каждого своя комната. – Здорово, – улыбнулся Чанёль. – А вы в каком университете учитесь? – В финансово-экономическом, мировая торговля, – собравшись с силами, Тао наконец посмотрел Чанёлю в глаза. – Заканчиваю первый курс. Чанёль неопределённо рассмеялся и с интересом глянул на Тао. – И вам нравится? Что-то смутило Тао – наверное, сомнение в голосе Чанёля. – Ну, – покрепче перехватив ручку сумки, начал он, – это, если честно, был не мой выбор. Так решил отец: и что я поеду в другую страну, и что буду учиться на экономиста. Я не могу сказать, что мне здесь не нравится – наоборот, очень даже нравится: и люди, и город, и… всё. Но вот учиться… не очень интересно, иногда даже скучно. Я никогда не хотел быть экономистом. – Ну ещё бы! – неожиданно поддержал его Чанёль. – Я даже не могу так сразу придумать профессии занудней. Я бы, наверное, только под страхом смерти пошёл в экономический. А если бы вы могли решать сами, то что выбрали бы? – Вы, наверное, тоже станете меня упрекать, – неловко улыбнулся Тао, глядя под ноги. – Я вообще не хотел бы нигде учиться. Я школу-то закончил с трудом, всё скорее ждал выпускного… – В чём же мне вас упрекать? – удивился Чанёль. – В том, что хотите жить по-своему, а не так, как привыкли все? Но этим, скорее, надо гордиться, нежели стесняться. Система губит людей и их мечты, и по-настоящему сильный и счастливый тот, кто смог вырваться из неё. – То есть вы думаете, что это… не неправильно? – Тао даже сбавил шаг и растерянно посмотрел на Чанёля. – Никто не знает, как правильно, – серьёзно ответил Чанёль. – Потому что у каждого своё «правильно». Я вам больше скажу – мы с вами очень похожи: поступить в университет меня тоже заставил отец. Я вообще никуда не хотел, но раз так надо было, то решил, что если моя профессия и не будет мне в радость, то она хотя бы должна быть полезна другим. – И вы выбрали медицинский именно поэтому? – тихо спросил Тао, чувствуя, как в груди что-то больно сжимается. Что-то, смутно похожее на обиду. – Да, – жёлтый свет от вывески играл тенями на лице Чанёля. – Но это, увы, не моё призвание. Это всего лишь моя работа, к которой я уже привык. Немного постояв на перекрёстке, они свернули в небольшой проулок, заставленный велосипедами у подъездов. – Вы, наверное, хорошо зарабатываете. Врач, тем более стоматолог – очень прибыльная профессия, – успокоив глупое сердце, сказал Тао, осторожно пробираясь по загромождённому проулку. – Ну, – рассмеялся позади него Чанёль, – на собственную однокомнатную квартиру и скромную машину хватает. Да и человек я, в общем-то, не привередливый: ни в еде, ни в вещах. Они наконец выбрались на простор и пошли вдоль маленького сквера во дворе многоэтажек. – Почему же тогда сегодня вы… ну… – замялся Тао, стараясь идти как можно медленнее. – Машина в мойке, – спокойно отозвался Чанёль. – Я поздно приехал, они ещё не закончили, так что заберу только завтра. – А как же вы сейчас? – тихо спросил Тао, косясь на бурные заросли космей в больших клумбах. Космеи устало дремали в ожидании рассвета. – На метро, – пожал плечами Чанёль. – Здесь ведь близко. Они остановились у одного из подъездов. – Ну вот мы и пришли, – неловко улыбнулся Тао и посмотрел на окна своей квартиры: на кухне горел свет – Сэхун, проспавшись и, видимо, оголодав, штурмовал холодильник в поисках еды. – Так быстро? – Чанёль склонил голову на бок, пристально глядя на Тао – взгляд, словно горячее солнце, ласкал лицо. Тао невольно потупился. Господи, его ведь впервые провожают до дома! От этой мысли бросило в жар, а сердце взволновалось пуще прежнего. Почему же он живёт так близко – почему же расставаться нужно так скоро… – Можно посмотреть пломбочку? – улыбнулся Чанёль, шагнув ближе к Тао. – Напоследок, так сказать. – А… – растерянно начал Тао, засмотревшись на пламенное солнце. Разве можно увидеть что-то в неверном свете жёлтого фонаря… Губы у Чанёля такие мягкие, такие нежные, а поцелуй такой сладкий и тягучий, что у Тао кружится голова от волнения и мурашки бегут по спине, и если бы не надёжные объятия Чанёля, он не устоял бы на ногах. В животе резвятся бабочки, а солнце так близко, такое горячее и яркое, но на него нельзя не смотреть. Смущение прячется за кругом фонарного света, и ничто больше не имеет значения: ни робость, ни далёкие холодные звёзды, ни тонкий запах космей, полный тоскливого ожидания рассвета. – Так я у тебя первый, – прошептал Чанёль, согревая дыханием губы. – Да, – выдохнул Тао, выпустив из рук сумку и схватившись за плечи Чанёля. Мир плыл перед глазами, и только солнце по-прежнему жгло так больно, но так хорошо. Чанёль погладил Тао по щеке, легко провёл большим пальцем по губам. Запоздалый стыд за собственную неопытность бросился краской на лицо, и Тао вздрогнул, испуганно отводя взгляд. – Тао, посмотри на меня, – позвал Чанёль, и Тао не мог ослушаться. – Тебе ведь понравилось? – Да, – одними губами произнёс Тао, теряясь в глазах Чанёля. – Вот, – улыбнулся Чанёль, – и это единственное, что важно для первого поцелуя. А остальному я научу. Тао невольно пошатнулся, вцепился в лацканы пиджака Чанёля. Даже прохлада пряной майской ночи не может спасти от жара огненного солнца. – Ничего не бойся, – низко прошептал Чанёль Тао в губы, поглаживая шею. – Доверься мне. Разве Тао посмел бы сомневаться? Новый поцелуй был не похож на предыдущий: невинная нежность губ сменилась долгими, мокрыми ласками языка. Теперь Чанёль целовал его по-настоящему, вылизывая нёбо, щёки, зубы, касаясь языка и посасывая нижнюю губу. Как жаль, что Тао не научили целоваться раньше – как хорошо, что учит его именно Чанёль. – Ты торопишься? – тяжело дыша, спросил Чанёль, оторвавшись от губ Тао и позволив глотнуть воздуха. – Нет, – едва слышно ответил Тао и прикрыл глаза. Солнце грело в объятиях притихшее от радости сердце, и все мысли были только о нём. – Тогда, может быть, ещё погуляем? – Чанёль погладил Тао по плечам и взял за руки. Ладони его были сухие и тёплые. Разве смог бы Тао отказаться, когда солнце оставляет в сердце такие ласковые поцелуи? А космеи грустили о призрачном синем рассвете. Города очень похожи на людей – как и у каждого человека, у каждого города есть своя тайна. Но город делится ею лишь под покровом искристой чёрной ночи. Море пульсирующих в темноте огней и есть его тайна. Но только тот, кто захочет, сможет её понять. Только тот, чьё сердце, преодолев пустоту, держит за руку солнце, сможет увидеть мир её глазами. Набережная была охвачена пламенем жёлтых огней. Свет фонарей – золотой, игривый – таился в пышной листве, дразнил чёрную воду у окованного в камень берега, ластился к мощёному плиткой тротуару и робко замирал перед шёпотом переменчивой тени. – Тебе не холодно? – спросил Чанёль, приобнимая Тао за плечи. – Нет, – покачал головой Тао, довольно прижмуриваясь. Ночной прохладе никогда не победить жар огненного солнца. – Где же ты умудрился сломать зуб? – улыбнулся Чанёль. – Вчера у одногруппника была вечеринка, и там были разные сладости. Такие тонкие длинные карамельные палочки с орехами. А карамель была очень твёрдая, – принялся объяснять Тао. – А ведь я тоже однажды ломал зуб, – задумчиво сказал Чанёль. – Только о вилку. Это давно было, я ещё в школе учился. При воспоминании о недавних переживаниях, казавшихся теперь такими далёкими, по спине пробежал холодок. Тао глубоко вздохнул, спешно отгоняя страшные мысли, и осторожно глянул на Чанёля. Это казалось таким волшебным и фантастическим – смотреть на солнце, такое близкое и красивое, без утайки, не пряча взгляд и румянец смущения на щеках. – Ты такой красивый. Рыжий. Как золотая листва на солнце, – восторженно прошептал Тао, чувствуя, что слова неродного языка предают его в самый нужный момент. – Правда? – удивился Чанёль и как-то растерянно посмотрел на Тао, словно ища подвоха. Сердце на секунду замерло в груди. Неуверенность Чанёля придала решимости. – Правда, – Тао остановился и осторожно взял Чанёля за руку. – Это так необычно и так красиво. Я даже растерялся, когда только увидел тебя. Чанёль долго смотрел Тао в глаза. – Я первый раз покрасился на первом курсе, – сказал он. – Это был отчаянный знак протеста против решения отца. На большее я не осмелился, потому что тогда отец точно сказал бы выметаться из дома, а в студенческую общагу меня бы не приняли – не положено городским. И с тех пор я всё время крашусь в рыжий, когда темнее, когда светлее. Родители и сестра смеялись, в институте до шестого курса иногда поглядывали как на дурака, а я всем назло каждый месяц ходил в парикмахерскую. И потом, когда закончил и начал работать, продолжал краситься. «Это даже несолидно», – ворчал каждый раз отец, а я уже не мог представить себя чёрным и не дай бог коротко стриженным. – Не надо! – воскликнул Тао и крепче сжал ладонь Чанёля. – Не слушай никого! Они не понимают! Ты очень красивый, тебе идёт рыжий. Правда. – Я ведь уже и не надеялся, что мне такое скажут, – на губах Чанёля заиграла улыбка. – Ты такой странный, Тао. – Почему? – опешил Тао. От волнения горели щёки, но Тао хватило сил не отвести взгляд. – Потому что я никогда прежде так не смущался и не вёл себя так глупо, как сейчас с тобой, – тихо ответил Чанёль. Река украдкой шепталась с берегом так близко, но так далеко. Только ночи она могла доверить запах тихой воды. Тао робко потянулся к губам Чанёля, но замер в нерешительности. Чанёль на секунду прикрыл глаза. Свет вспыхивал жёлтыми искорками на кончиках его ресниц. Ничего не бойся. Наверное, так восхитительно и сладко можно целовать только солнце. Если смотреть на реку с моста, то она кажется совсем чёрной. Блики света с набережной толпились лишь у берегов, а в середине река теряла глубину и звёздное небо тонуло в её водах. – Так высоко, – перегнувшись через перила, прошептал Тао, стараясь не нарушить тишины. – Не боишься? – спросил Чанёль. Он стоял спиной к реке, немного присев на перила. – Нет, – удивился Тао. – А ты… боишься? – Мне всегда кажется, что я падаю, когда смотрю вниз. – Тогда пойдём отсюда! – заволновался Тао и потянул Чанёля за руку. – Если тебе плохо, то… – Подожди, – тихо рассмеялся Чанёль и привлёк Тао к себе. – Мы ведь никуда не спешим. – Но тебе же здесь не нравится, – запротестовал Тао. – Какая разница? Тебе ведь хорошо, – возразил Чанёль и, спрыгнув с перил, обнял Тао за талию. – Но… – растерянно начал Тао. – А с тобой мне так легко быть сильным, – выдохнул Чанёль ему в губы. Когда солнце целует искренне и смело, время послушно замирает в жарких объятиях. По другую сторону реки тянулся парк. Иногда сквозь витую ограду между тёмных, тяжёлых от густой листвы веток проглядывал свет фонарей, манил в таинственную золотую сказку. – Пойдём? – предложил Чанёль, остановившись у входа в парк. – Пойдём, – кивнул Тао и вложил руку в приглашающе раскрытую ладонь Чанёля. На широких центральных аллеях было ещё многолюдно: парочки неспешно прогуливались, мило беседовали, заняв все скамейки, и самозабвенно целовались в ореоле света почти каждого фонаря. У фонтана их было не меньше, и Чанёль повёл Тао в сторону, на более узкие и тихие дорожки. – Наверное, со стороны мы выглядим точно так же, – улыбнулся Тао, когда они наконец нашли уединённую скамейку в самой глуши. – Ну и пусть, – пожал плечами Чанёль. – Нам с тобой ведь хорошо. Тао кивнул и опустил взгляд на сложенные на коленях руки. Говорить непринуждённо получалось только во время ходьбы, но сейчас вновь проснулись робость и неуверенность. – Снова меня стесняешься? – тихонько рассмеялся Чанёль. – Не знаю, – честно сказал Тао. – Я… никогда раньше не ходил на свидания и… не знаю, как нужно себя вести. – А что, нужно как-то по-особому? – удивился Чанёль. – Ну… – совсем растерялся Тао, чувствуя, что опять краснеет. – Знаешь, – Чанёль притянул Тао к себе и положил руку на плечо, – в любых отношениях самое главное – это искренность. Без искренности невозможно доверие, а, значит, и раскрепощённость. – Но ведь я не притворяюсь… – возмущённо начал Тао. – Я знаю. Я знаю, что ты просто смущаешься, и поэтому ты напряжён. Даже я чувствую. – И… что же делать? – Тао с надеждой заглянул Чанёлю в глаза. – А что ты хочешь сделать? – спросил Чанёль, улыбаясь. – Именно сейчас – что тебе хочется сделать? Тао потупился, поджал губы. Почему же всё простое даётся так сложно? Почему же так трудно, почти страшно слушаться шёпота сердца? Чанёль слегка сжал его плечо. Ну же! Тао извернулся под его рукой, прижался к боку и, ткнувшись лбом в шею, положил голову на плечо. – Вот видишь, – рассмеялся Чанёль и, склонившись, быстро поцеловал его в щёку, – это совсем нестрашно. – Угу, – отозвался Тао, глядя, как в такт словам дёргается кадык на шее Чанёля. Чанёль вздохнул и крепче обнял Тао. – Сейчас бы гитару, – мечтательно сказал он, поглаживая Тао по руке. – Ты умеешь играть на гитаре? – оживился Тао. – Да. Раньше даже сам музыку сочинял. – А песни? – И песни. – О чём? – Да всё о том же. Тао прикрыл глаза, с удовольствием внюхиваясь в воротник рубашки Чанёля. Рубашка пахла свежим, холодным одеколоном и, едва ощутимо, неповторимо – Чанёлем. – Спой что-нибудь. – Я же без гитары. – Ну и что? – Ты будешь смеяться. Я писал эти стихи в двадцать лет. – Мне сейчас двадцать. – Что ж. Как скажешь. Голос у Чанёля хороший – низкий, хрипловатый, грудной. Чанёль пел тихо, медленно, закрыв глаза, но Тао и не пытался разобрать слова, вслушиваясь лишь в вибрации в его груди. Зачем-то тоненько завыла в сердце тоска, и вспомнились жаркие чёрные ночи на море, когда идти с одиночеством рука об руку было ещё нестрашно. Если бы Тао знал тогда, что однажды ночь будет петь только для него – низко, тихо, бархатисто… У Чанёля красивый голос. – Тао, ты плачешь? – встревоженно спросил Чанёль, забыв о песне. – Прости, – засопел Тао, старательно жмурясь и пряча лицо на его груди. – Я вспомнил дом. – Скучаешь? – помолчав, спросил Чанёль. – Да. Иногда вдруг почему-то вспомню, и так больно-больно в груди становится, что хочется плакать. – Маму вспоминаешь? – Отца. – А мама? – У меня нет мамы. Мы всегда жили вдвоём с отцом. – И он отпустил тебя одного в чужую страну? – Он сам заставил меня поехать сюда. После школы я не поступил в институт, и полгода проработал то кафе, то в магазинах. Отцу это не нравилось, и после Нового года он поставил меня перед фактом: я еду учиться в другую страну, сначала на курсы языка, потом на специальность. Проблем с деньгами у нас никогда не было, и поначалу я даже обрадовался: не каждого ребёнка родитель сам отпустит в неизвестность. Я думал, что первое время будет сложно с языком, нужно будет учиться жить самостоятельно… Но я даже не мог представить, что самое сложное и страшное – часы ожидания перед самолётом. Никто почему-то не объяснял, что уезжать из дома сложно не потому, что не отпускают родители, а потому, что горечь расставания вырывает кусок из сердца. Я ревел и в аэропорту. Даже маленькие дети так не плачут от обиды, как плакал я. Как я умолял отца позволить мне остаться – как в те минуты я ненавидел весь мир! Но отец не ругал меня, просто довёл до «зелёного коридора» и сказал: «Иди, теперь будет легче». И я почему-то пошёл – шаг, другой, третий – и пути назад уже нет, выход из зала таможни обратно запрещён. Мне тогда казалось, что это всё сон, что это происходит не со мной, но кошмар не прекращался. Я думал, что умираю. Впрочем, отец не соврал. Стало легче, но потому лишь, что не было времени думать о боли. Сразу с самолёта я поехал в университет, потом несколько дней была беготня с общежитием, с медкомиссией, с документами. Когда всё определилось и появилось время думать о чём-то, кроме дел, я понял, что боюсь страха, боюсь заново переживать те ужасы, которые творило со мной расставание. Я с самого детства занимаюсь спортом. Ушу, плавание. Я знаю, что спорт, как и любая другая физическая нагрузка, помогает забыться. И я вечерами играл в волейбол, иногда с ребятами из института, в дни тренировок, а иногда и с незнакомыми людьми. Так однажды я познакомился с Сэхуном. Он тогда ещё учился во втором классе старшей школы и мечтал жить отдельно от родителей, видящих в нём будущего гения биоинженерии. Биоинженерия для Сэхуна была и осталась дальним космосом, ему не хотелось ни о чём думать – он жаждал только бессонных ночей в клубах, опасных приключений и волейбола. Как-то получилось, что мы подружились. С Сэхуном, как и с волейболом, легко было забыться. Наверное, боль и впрямь делает из человека эгоиста. Потом Сэхун нашёл хорошую квартиру недалеко от моего университета и своей школы. Мы переехали. Сэхун уговорил меня не уезжать на лето домой, иначе с квартиры пришлось бы съехать. Я страдал, но остался. С другой стороны, я понимал, что возвращение сюда после каникул снова было бы пыткой. В выпускном классе Сэхуну вдруг стукнуло в голову, что он непременно должен учиться вместе со мной, и что экзамены – это очень важно. Он завязал с клубами, и вечера стал проводить не на спортивной площадке, а за столом с учебниками. Если бы тогда я знал язык хотя бы как сейчас, я мог бы помогать ему заниматься. Но слов я тогда знал намного меньше, и потому всё, чем я мог помочь Сэхуну – готовить еду, убираться в его комнате и стирать его одежду. Сэхун, кстати, так до сих пор и не научился готовить. Но отсиженная попа и кипящие мозги дали результат – Сэхун очень хорошо сдал экзамены. Его родители почему-то считают это моим «благотворным влиянием». Может быть, отчасти так оно и есть. Сэхун поступил в финансово-экономический, на мировую торговлю, как и я, и даже промыл всем в дирекции мозги, что он непременно должен учиться со мной в группе. С ним не спорили. Тао вздохнул и прикрыл глаза. – Вот так и получилось, что мы до сих пор живём вместе, учимся вместе, и даже хотели на это лето поехать ко мне домой. Может быть, теперь будет легче. Я очень хочу в это верить. – Хочешь верить, – тихо сказал Чанёль. – Да. Хочу. Потому что пока не верю. Чанёль надолго замолчал. А Тао, прижавшись щекой к его груди, думал о море. Думал о том, как было бы здорово, если бы Чанёль поехал с ним на море. Представлял, как они гуляли бы по пустынному берегу далеко-далеко от города и остались бы там на ночь. Как купались бы в тёплой воде, а потом лежали бы на песке. И, наверное, целовались бы. Почему же судьба считает Тао сильным? Почему же не свела с Чанёлем раньше, в те прохладные мартовские вечера два года назад, когда тоска по далёкому морю доводила сердце до безудержных слёз? Рассудительность времени так обидна и жестока. – Наверное, только тот, кто однажды пережил разлуку, сможет понять тоску по дому, – вдруг заговорил Чанёль, глядя перед собой. – Ты никогда не уезжал отсюда? – спросил Тао и, чуть отстранившись, посмотрел на Чанёля. – Надолго – нет. Самое большее, по-моему, на два месяца на стажировку. – Это хорошо. – Почему же? – Потому что ждать самолёта, которым ты вернёшься ещё нескоро – это страшно. Хорошо, что ты меня не понимаешь. Чанёль виновато улыбнулся и накрыл ладонь Тао своей. – Я тебя расстроил. Начал про дом спрашивать, хотя мог бы и сам обо всём догадаться. – Нет. Это хорошо, что ты спросил. И выслушал. Потому что никто больше не понимал и не хотел слушать. Ты прости, это я как маленький расплакался, и даже сейчас зачем-то хочется снова плакать, – Тао отвёл взгляд и часто заморгал. Почему-то Чанёль не стал говорить, что всё хорошо, не стал улыбаться и рассказывать о чём-то радостном и беззаботном. Почему-то он притянул Тао к себе и крепко-крепко обнял, и Тао скорее догадался, чем услышал, как он говорит: «Хороший ты мой». И почему-то солнце совсем разозлилось на Тао, и не плакать от обиды на него было нельзя. А потом Чанёль покрывал его лицо частыми, лёгкими поцелуями и всё шептал «хороший мой». А Тао давился слезами и с горечью понимал, что солнце, всё-таки, сожгло его сердце. Город готовился ко сну. Стихал пёстрый шум на пустеющих улицах, фонари нерешительно переглядывались с вывесками закрытых магазинов. Пухлые шарики розовых гортензий вдоль обочины дарили подступающей ночи ласковый прощальный аромат. К наземной станции метро подошёл полупустой поезд, терпеливо постоял у платформы, но, так никого и не дождавшись, бесшумно умчался в искристую темноту. – Давай пойдём ко мне, – тихо сказал Чанёль. Они пропустили уже три поезда, но Тао почему-то чувствовал: пропустят ещё, и четвёртый, и пятый, и все поезда до самого рассвета. – Но ведь уже поздно, – слабо улыбнулся он. – Тебе завтра на работу, мне – в институт. – Пожалуйста, – прошептал Чанёль, обнимая его за плечи и касаясь губами виска. – Один вечер Сэхун может поужинать и без тебя. Конечно может, думал Тао, уткнувшись носом Чанёлю в шею. По перрону вновь заплясали жёлтые отсветы фар приближающегося поезда. Чанёль крепче обнял Тао. – Пожалуйста. И поезда, и засыпающий город, и некормленый Сэхун вдруг стали такими далёкими, блёклыми, почти нереальными. Солнце точно знает, что Тао не сможет ему ни в чём отказать. – Один раз за два с половиной года ведь можно пропустить занятия? – рассмеялся Тао и легко поцеловал Чанёля в шею. Сердце радостно зашлось в груди. – Ты ни разу не пропустил занятия, как приехал сюда? – поразился Чанёль. – Незачем было. Так и не использованные билеты на одну поездку они выбросили в урну у автомата с мороженным. – Отсюда далеко до твоего дома? – деловито спросил Тао, когда станция осталась позади. – Совсем близко, – улыбнулся Чанёль и приобнял его за талию. Гуляя весь вечер, они незаметно ушли на другой конец города. Дороги здесь были уже, а жилые высотные дома жались друг к другу очень тесно. В этом спальном районе Тао никогда прежде не был. У подъезда дома, в котором жил Чанёль, густо цвели белопенные флоксы. Они казались спящими, но прохладный сладкий запах выдавал их любопытство. Пока Чанёль искал ключи в сумке, Тао осторожно шагнул к цветам и легонько тронул пальцем маленькие закрытые бутоны. Флоксы с интересом смотрели на него. Чанёль жил на седьмом этаже. – Прошу! – улыбнулся он, пропуская Тао в квартиру. Квартира была небольшая: просторная спальня с широкой кроватью, кухня в бежевых тонах и ванная в конце коридора. – Могу предложить тебе торт, чай, кофе или белое вино, – сказал Чанёль, исследуя холодильник. – Можно сделать яичницу, но, сказать по правде, мне сейчас совсем не хочется готовить. – Лучше торт и чай, – скромно сказал Тао, но тут же спохватился: – А мне уже можно есть? – Давно, – кивнул Чанёль. Кружки были высокие, блестящие, белые – Тао давно хотел такие, но почему-то именно белые кружки никак не желали дружить с Сэхуном и каждый раз разбивались, как нарочно выскальзывая из его рук. Чанёля же белые кружки, видимо, любили. Торт с клубникой и взбитыми сливками, конечно же, тоже был лишь случайностью. Действительно, не мог ведь Чанёль знать заранее, что Тао любит именно такие торты – мягкие, пышные, чуть с кислинкой ягод. – Кажется, я не прогадал с тортом, – сказал Чанёль, довольно улыбаясь и поглядывая на Тао. – Не прогадал, – согласился Тао. – Первый раз решил такой взять, попробовать. Наверное, судьба вела. Тао взял в руки кружку и прижался губами к её тёплому гладкому краю. Слабый шёпот волнения – горячего, приторного, душного – таился в полумраке кухни, бледной тенью вился вокруг жёлтой лампы на столе, легко целовал шею, и от этих поцелуев бросало в жар. – Ты веришь в судьбу? – тихо спросил Чанёль. Он смотрел на лампу, и Тао знал: он тоже видит танец серой тени, тоже слышит робкое дыхание смятения. – Да, верю. Я верю, что никто не может изменить свою судьбу, а потому никто не может знать её наперёд. Иллюзия свободы: мы не знаем, что нас ждёт, а потому часто думаем, что сами можем решать, что же с нами произойдёт. Но эта уверенность лишь от незнания. Нам кажется, что мы можем поступить так, а не иначе, хотя на самом деле выбор уже сделан, и отнюдь не нами. Чанёль долго смотрел на Тао. – Ты волшебник? – Нет. Почему ты так решил? – Ты читаешь мои мысли. Слово в слово. Нет, я не читаю – это солнце пылает в моём сердце, думал Тао, глядя Чанёлю в глаза. Тишина нарастает. Тишина шепчет сладко, до дрожи горячо и волнительно. О том, что Сэхуну всё-таки нужно позвонить, Тао вспомнил лишь когда Чанёль ушёл в душ. – Ну и где тебя носит? Я, между прочим, есть хочу, – вместо приветствия буркнул Сэхун. В другой раз Тао обязательно разозлился бы. В другой раз. – В холодильнике много всего, найдёшь что-нибудь. Сэхун, я… в общем, я сегодня не приду. – В смысле? Ты что, улетел домой и мне ничего не сказал? – Нет, Сэхун, никуда я не улетел, просто… ну, долго объяснять, я завтра тебе всё расскажу, обязательно, хорошо? – Сейчас-то ты где? Господи, неужели что-то случилось?! – Да нет же! Всё хорошо, Сэхун, правда. Я… потом тебе расскажу. – Точно всё нормально? – Да, точно. Спокойной ночи. Сэхун ещё что-то говорил, но Тао уже сбросил вызов. Повертел в руках телефон и выключил совсем – с Сэхуна станется звонить с утра пораньше. Тихонько хлопнула дверь ванной. – Тао? – крикнул Чанёль из спальни. – Да, – едва слышно ответил Тао, сжимая телефон в потных ладонях. – Можешь идти мыться. Я сейчас принесу тебе чистое полотенце. – Хорошо. Полупрозрачные дверцы душевой кабинки быстро запотели. Влажный горячий пар забивал горло, мешал глубоко вздохнуть. Тао сел на пол кабинки, подтянул колени к груди. Он знал, на что соглашался, ещё там, на станции. Он сам хотел этого. Солнце не бросит его, не предаст, но так страшно, так волнительно сделать первый шаг ему навстречу. Пар на стенках собрался крупными тяжёлыми каплями – стыд, робость, неуверенность, дрожь. Тао зажмурился, быстро стёр ладонью капли и принялся мыться. Темнота в коридоре была синяя, ласковая, бархатистая. Придерживая замотанное вокруг бёдер полотенце, Тао прокрался к спальне и замер на пороге. На прикроватной тумбочке искрилась янтарём маленькая лампа. Чанёль улыбнулся, поднялся с кровати и пошёл к Тао. Тао шагнул ему навстречу. Чанёль был наг. Тао смотрел на его длинную шею, на широкие плечи, на мускулистые руки и накаченный торс, смотрел и чувствовал, как вновь пылают щёки и что-то горячее, тягучее, тяжёлое скручивается внизу живота. Чанёль погладил его по щеке, провёл ладонями по груди и нежно, кротко поцеловал в уголок губ. – Может, всё-таки согласишься на вино? – он усадил Тао на постель и протянул наполненный бокал. – Зачем? – прошептал Тао, теряясь в глазах Чанёля. – Чтобы сомнений не осталось. Тао послушно кивнул и залпом осушил бокал. Очертания лампы расплылись, темнота подкралась ещё ближе, спрятала звонкую тишину. Смущение сгорало на солнце, и сладкий запах дыма пьянил разум. Глаза у Чанёля ярко-карие, с жёлтыми крапинками вокруг зрачка; взгляд пристальный, тяжёлый, и в нём столько восхищения и обжигающе горячего желания, что Тао наконец забывает всё: и сомнения, и далёкое море, и звёзды, которые неизменно погаснут в объятиях рассвета. И только имя его солнца горит на языке. – Чанёль… – Да, хороший мой, я с тобой. Свет гаснет. Свету не победить солнце. Никогда. – Я совсем ничего не умею. – Я научу, всему научу. Ты только назови меня тем единственным и неповторимым именем, которое лишь ты знаешь… – Ёлли… – Да, мальчик мой, да… – Ёлли, солнышко моё… Ночь умеет хранить секреты. Медовые поцелуи, жаркие объятия, тягучие стоны – она спрячет тайну в темноте, сбережёт от чужих глаз и доверит лишь пламенному солнцу и бескрайней морской бездне. – Ёлли… – Я с тобой, хороший мой, я с тобой. – Солнышко моё… – Я обещаю: больно не будет. Я обещаю… Спать в одной постели с другим человеком – совсем иначе, чем спать одному. С одной стороны, в этом нет ничего хорошего: однажды, по стечению обстоятельств пустив в кровать Сэхуна (свою Сэхун залил колой так, что даже матрац промок насквозь), Тао раз и навсегда решил, что лучше спать на жёстком холодном полу, чем не спать полночи из-за храпа и бесконечной возни. Кто же знал, что именно в ту ночь Сэхуну будут сниться кошмары, и даже наяву он будет пытаться сбежать от чудовищ из сна? Но с другой стороны… Тао медленно перевернулся на бок и приподнялся на локте. Чанёль спал тихо: не храпел, не отнимал одеяло и почти не менял положения – когда Тао просыпался на рассвете, он так же, как и сейчас, спал на спине. Опущенные веки слегка подрагивали, волосы растрепались. Тао осторожно погладил его по щеке, убрал со лба чёлку. Может, он ещё спит, и это волшебство ему лишь снится? Да не может такого быть! Не может судьба всегда быть с ним жестокой! – Солнышко моё, – Тао легко поцеловал Чанёля в губы и выскользнул из постели. Конечно же не может всё быть лишь сном! Во сне анус так не саднило бы от горячей воды, да и яркие цветы засосов не украшали бы шею. Тао потрогал языком вчерашнюю пломбу, а потом и маленький синяк на нижней губе. И когда только Чанёль успел… Впрочем, у них была целая ночь. Днём разгуливать по чужой квартире в одних трусах было неловко и Тао, не решившись брать что-то из одежды Чанёля, надел свою рубашку. На телефоне накопилась куча пропущенных и смс (все от Сэхуна), начиная с гневного «Ты и на парах решил меня бросить?!» и заканчивая тревожным «Тао, пожалуйста, ответь уже, я правда волнуюсь». Нужно было позвонить или хотя бы написать, но фантазии хватило лишь на скупое «Всё в порядке, позвоню позже». Мысленно извинившись перед Сэхуном, Тао спрятал телефон в сумку и отправился готовить завтрак. Никогда прежде Тао не готовил еду с такой радостью. Яичница с помидорами, сэндвичи с сыром – Тао казалось, что Чанёль непременно оценит его старания. А если ещё напрячься и постараться разобраться, как же подступиться к кофе-машине и договориться с ней о вкусном эспрессо… – Вообще-то я думал, что сам приготовлю тебе завтрак. Хотя по времени это уже скорее обед, – Чанёль обнял Тао со спины и поцеловал за ухом. – Ты можешь помочь мне разобраться с этим монстром и приготовить нам кофе, – хитро улыбнулся Тао. – Обязательно, – развернув его к себе лицом, сказал Чанёль, – чуть позже. – Но яичница остынет, – прошептал Тао ему в губы. – Не страшно, – тихо рассмеялся Чанёль. От него свежо пахло зубной пастой, кожа его была горячая и влажная после душа. – Это – не страшно. – А что же страшно? – выдохнул Тао, обмирая от восторга – гладить широкую спину, чувствовать, как перекатываются под ладонями сильные мышцы, было до дрожи приятно. – То, что ты прячешь от меня свою красоту, – Чанёль прижал Тао к себе и жарко задышал в шею. – Красота, не выставленная напоказ, ценится больше, – сказал Тао, легко касаясь губами его виска. – Тайна интереснее доступности. – Ты ведь позволишь мне узнать её? – пристально глядя Тао в глаза, спросил Чанёль. – Если ты сам захочешь, – Тао обнял его за шею и погладил по волосам. – Ты же чувствуешь, – едва слышно, хрипло сказал Чанёль. – Я уже хочу. Господи, неужели только от одних поцелуев – мокрых и долгих – так легко сойти с ума… – А он… выдержит? – задыхаясь, спросил Тао, когда Чанёль расстегнул на нём рубашку и уложил на стол. – Думаю, он не подведёт, – пропыхтел Чанёль, стянув с него трусы и закинув его ноги себе на пояс. Тао до боли вцепился в край столешницы. – Завтра на занятиях я точно не смогу сидеть, – слабо улыбнулся он. – Я буду очень нежным, – Чанёль склонился и поцеловал его в живот. Мир вокруг больше не существует, и Тао молится своему солнцу лишь о том, чтобы сгорать вместе с ним вечно. – Как ты можешь есть холодное? – Я же тебе говорил: я не привередливый. Тао вздохнул и принялся жевать сэндвич. Пока они развлекались на кухонном столе, а потом и в душе, вся еда, конечно же, остыла. Чанёль согласился съесть холодную яичницу, хотя Тао и предлагал приготовить новую. – Какая разница, – возразил Чанёль. – Она всё равно очень вкусная. – Я старался, – скромно сказал Тао. Завтрак, ставший обедом, теперь и вовсе превратился в поздний обед. – Слушай, у меня есть одна идея, – сказал Чанёль, когда они помыли посуду. – И какая же? – Тао с интересом глянул на него. – Может, ты предупредишь Сэхуна, что задержишься ещё на одну ночь, а мы с тобой сходим до ближайшего супермаркета и устроим вечером романтический ужин? – Думаю, Сэхун не согласится. – А если я попрошу тебя уговорить его? – Чанёль притянул Тао к себе и доверчиво заглянул в глаза. – Я ничего не могу обещать, – кротко улыбнулся Тао, водя ладонями по его груди. – Пожалуйста, – прошептал Чанёль. За такие объятия, за такие поцелуи, от которых разум хмелеет так быстро и сильно, Тао готов не только Сэхуна уговаривать, но даже душу дьяволу продать. Солнце смеётся; солнце знает, что всё, о чём оно ни попросит, Тао исполнит, не раздумывая. О том, что в дверь звонят, Тао понял не сразу. – Звонят, – прошептал он. – Ну и пусть, – Чанёль стремительно увлёк его в новый поцелуй. Звонивший сдаваться не собирался. – Но почему…? – простонал Тао. – Если мы не открываем, значит нас нет… – Нет, нет, – эхом отозвался Чанёль, лаская языком его губы. Звонок взвизгнул отчаянно и злобно. – Да господи! – рыкнул Чанёль и рванулся к двери. Тао смотрел, как он резко открывает дверь, готовый высказать гостю всё, что о нём думает; как бледнеет, и гнев на его лице сменяется растерянностью. Тревога, смутная и почти забытая, горестно заныла в сердце. – На работе тебя нет, машину свою ты забрать не удосужился, и в довершение всего на звонки ты не отвечаешь! – голос у гостя был низкий, но в нём отчётливо слышались истеричные нотки. Сам гость был невысокий, худенький, бледнокожий, с невзрачным лицом и неожиданно красивыми, женственными руками. – Как это понимать? – вопросил он и сунул Чанёлю в руки ключи от машины. Чанёль смотрел куда-то мимо гостя, и Тао видел, как на его щеках ходят желваки. – Я ищу тебя по всему городу и даже у твоих родителей, а ты… – гость запнулся, наконец заметив Тао. – О! Тао очень не нравилось происходящее. Не нравился тон гостя, не нравилось, что Чанёль молчит и ничего не делает. – Я так понимаю, – гость заглянул в спальню и вернулся с гаденькой ухмылкой, – вы здесь не кактусы выращиваете. А, Чанёль? Чанёль молчал и крутил ключи на пальце. И Тао вдруг понял, всё понял, так чётко и ясно, словно бы среди безликой толпы его убили выстрелом в упор. В ушах шумело – так в непогоду штормит почерневшее море под грозовым небом. Краски потускнели, растаяли стылым серым туманом вокруг. Тао очень надеялся, что не глядя надетые рубашка и джинсы окажутся его. Он угадал. А ещё он подумал, что не зря заранее сложил телефон в сумку – не придётся искать. – Может, ты всё-таки что-нибудь скажешь? Объяснишь? – Я не собираюсь тебе ничего объяснять, Бэкхён. – Серьёзно? Ты изменял мне с этим мальчишкой, пока я искал тебя! – А кто тебя просил об этом? – Ты сейчас правда серьёзно?! Я ночь не спал, всё передумал, что с тобой могло случиться, а ты решил развлечься с молоденькой дыркой! Ну, и как, понравилось?! – Заткнись, Бэкхён! – Дай угадаю: ты успел оттрахать его на всех горизонтальных поверхностях в этом доме – и на кровати, и на столе в кухне, и в ванной! Нет, в ванной поверхность вертикальная! Что, не успел трахнуть его в ванной? А в рот ему присунуть успел? Тоже нет?! Какая жалость! – Я сейчас тебе врежу, Бэкхён! – Не посмеешь, я тебя знаю. Закинув сумку на плечо, Тао выскочил в прихожую и принялся натягивать кеды. Кеды упрямились. Гость по имени Бэкхён визгливо вскрикивал уже из кухни, Чанёль стоял у входной двери. – Ты думаешь, что я прощу это тебе и забуду? – Бэкхён тоже вышел в прихожую и заглянул Чанёлю в лицо. – Ты правда думаешь, что с этим ребёнком у тебя могло быть что-то серьёзное? Чанёль посмотрел на Тао. Во взгляде его было столько отчаянья, бессильной злости, ледяного, как кипяток, стыда и… ещё чего-то, что мог увидеть только Тао и чему дать имя мог только он. – Простите, – прошептал Тао, отводя взгляд. Ему вдруг стало так жалко маленького глупого Бэкхёна, который умел любить серьёзно и правильно, Чанёля, взрослого и умного, который утонул, но ещё не понял, что мёртв. И ещё было жалко себя. Судьба всё-таки ненавидит его. – Тао, – Чанёль шагнул ему навстречу, преграждая дорогу. – Нет, не извиняйтесь, – не глядя на него, прошептал Тао. – Всё правильно. Мы ведь ничего друг другу не обещали. Действительно, они ведь ничего друг другу не обещали. Тогда почему же так больно, а слова как будто произносит кто-то другой? – Всё правильно, – повторил он и выбежал на лестницу. Флоксы у подъезда радовались тёплому майскому солнцу. Флоксы смотрели на Тао с интересом и не понимали, почему он не радуется вместе с ними, а размазывает по щекам горячие солёные слёзы. В глазах щипало, словно песок насыпали. Тао поднял голову, посмотрел на небо. Небо было безумное, больное, синее-синее, и солнце в нём равнодушное, нестерпимо яркое, белое. Солнцу не было никакого дела до слёз Тао. – Вы же обещали, – Тао зажмурился сильно-сильно, до зелёных пятен перед глазами. – Вы же обещали, что больно не будет. Между солнцем и землёй – бесконечное небо. Солнце светит для всех и давно уже зареклось не дарить больше тепла тому, кто хранит в сердце его настоящее имя. Солнце не умеет любить, не принося боль. – Не смотри, прошу, – сказало солнце, – иначе я не сдержусь и сожгу тебя. – Глупое, – ответил Тао, – ты уже сожгло меня. Солнце над городом смотрело на Тао равнодушно. Оно понятия не имело, что у людей есть сердца и их так легко сжечь. А белые флоксы не понимали, как это солнце можно не любить, и тянулись к нему робко и доверчиво. Тао закрыл лицо руками и зарыдал. Май в этом году выдался слишком солнечный и пряный.