вот и вся новь

Полные ботинки одиночества, Написанное матом в подъезде пророчество Тима ударил с размаху кулаком в дверь лифта и, опустив голову, уткнулся макушкой в стену. Глаза были зажмурены настолько, что в голове начало звенеть, а на веках были не то что белые пятна – а все искрилось, словно горело. Двери со скрипом открываются, и Тимофей, утащенный этим звуком назад в реальность, словно ударенный им, заходит в лифт. В лифте зеркало – и кто вообще их придумал? Тимофей смотрит на себя – бледный, невыспавшийся, с темными кругами под глазами и пустым взглядом. Мечта всех девушек – не иначе. Он пытается натянуть на себя улыбку, но выходит лишь кривая усмешка, Тима думал, что он и не умеет так делать, не умеет быть таким – но он слишком устал. Тима закрывает глаза и проклинает тех, кому нечем занять время, и они в попытках что-то придумать разрисовывают стены разными рисунками и надписями. Иногда – очень попадающими в точку. Ты протянешь руки к Солнцу, а оно не улыбнётся. Среди унылых дней нам только остаётся… Тимофей давится дымом, и он щиплет глаза. На кухне слишком душно, а на улице слишком холодно – и открывать окно категорически не хочется, хочется сидеть на полу, прислонившись спиной к горячей-горячей батарее, и чтоб это состояние задержалось. Но он встает и открывает окно – распахивает настежь, так, что оно чуть не сбивает стоящую на плите турку: из крайности в крайность. Он высовывает голову наружу, и жадно хватает воздух, пытаясь выбить из себя то состояние, пытаясь задохнуться новым. Снизу громко хлопает дверь – и Тима даже не удивляется, видя внизу ставший уж слишком знакомым силуэт и растрепанные волосы. Он открывает дверь, распахивает – как и окно. Он натягивает на себя улыбку – и на этот раз удачно, не так дико и даже более-менее правдоподобно. Он протягивает руки, обнимая Ульяну – а та утыкается ему в плечо и дрожит, опять выбитая из колеи, опять без этой своей улыбки, которая так ей идет. Варить кофе, ждать любовь, Получать пока что в бровь. Вот и вся жизнь, вот и вся новь Тима снова щелкает плитой и снова ставит на огонь турку – из нее выплескивается часть воды, и плита в ответ шипит. Он делает это уже привычными движениями, как-то автоматически, абсолютно не задумываясь – достает кружку, стоящую на второй снизу полке, самую правую – любимая кружка Ульяны, уже стала любимой. Он привычно снимает кофе за секунду до того, как он начинает кипеть, привычно капает сверху воды – чтоб гуща ушла на дно. Привычно насыпает сверху чуть-чуть корицы – и ставит перед Ульяной, которая дрожащими руками берет горячую-горячую кружку и делает первый глоток. Тимофей снова садится на пол и прислоняется к батарее – и ждет. Если Ульяне надо говорить – она сама начнет, он уже это знает. Если ей надо молчать – такое тоже бывает, даже чаще, наверное, - он просто будет так сидеть, мысленно читая себе стихотворения – все равно они нескоро закончатся, он может долго их вспоминать. Ждать тоже может долго. А где-то есть души, полные радости. Они задушены жизни сладостью Ульяна молчит и пьет медленно, растягивая и без того большую чашку на еще большее время. А Тимофей думает, что все те сказки, которые ему читали в детстве, все эти романы, все эти «долго и счастливо» - это абсолютно невозможно в жизни, где есть душные кухни, пропитанные запахом кофе, и безумные города, в которых очень сложно найти спокойствие. Как можно, пока есть все это, жить без надрывных вечеров и вечного ожидания? Как можно жить приторно-сладкими от спокойствия жизнями, если они возможны, может, в деревнях – но никак не в таких городах? Наверно, это скучно - постоянная удача. Ни разу не понять, так что же это значит?.. Тима, наверное, научился за это время варить кофе так, как не за предыдущие много лет – тем более, это делалось так легко, так непринужденно. Ульяна пришла в себя спустя ровно две трети чашки – двадцать четыре глотка и черт знает сколько минут. И задумчиво стала смотреть на Тиму – тот, открыв глаза, столкнулся с ее взглядом, и в нем было что-то пугающее, немного сказочно-лисье. Но они не в сказке. Тимофей сразу отвел взгляд, он последнее время стал бояться того, как Ульяна смотрит ему в глаза – именно в глаза, остальное нестрашно, - словно куда-то дальше, словно все понимает. Хотя она и без того наверняка все понимает. Ульяна что-то говорит, ее голос немного хриплый и как будто сорванный, она сбивается, но все говорит, говорит, не переставая, а у Тимофея от батареи сзади горит спина, но он не двигается и лишь немного морщится. Тимофей и сам словно горит. Варить кофе, ждать любовь, Получать пока что в бровь Ульяна снова засыпает прямо на кухне, на дне остается – как всегда, – еще глотка два кофе, а ее веки во сне дергаются, и она что-то бормочет. Тимофей аккуратно берет ее на руки и относит в комнату – снимает с нее свитер, чтоб ей не было так жарко, аккуратно вешает его на спинку стоящего рядом стула и укрывает Ульяну одеялом. Закрывает шторы и выходит, тихо прикрывая дверь, надеясь не хлопнуть ею. Улыбка снова становится какой-то кривой. И Тимофей снова давится дымом и случайно обжигается – все как в тумане. Ульяна утром выходит, кутаясь в плед – и Тимофей встречает ее светлой-светлой улыбкой и протягивает ей полчашки горячего-горячего кофе – полная это только ночами, только по приезду. Вот и вся жизнь, вот и вся новь