bermuda triangle

На следующий день после того, как баттл Oxxxymiron VS Johnyboy выходит в свет, Ресторатор наслаждается заслуженным отдыхом. Хотя, как сказать — до трех часов дня он провалялся с похмельем, потом влил в себя пол-литра минералки, посмотрел непонятный шлак по телевизору и снова вырубился. После таких ивентов всегда требуется время для себя и, будь Тимарцев девушкой, он бы сейчас лежал с огурцами на глазах и равномерно размазанной по лицу неясного цвета массой, которая жила в многочисленных тюбиках его жены. Каждый раз, когда Женя, как сейчас, уезжала на пару дней в гости к своей маме, у него появлялась сумасбродная идея попробовать на себе все ее ароматные бабские лосьончики, кроме бальзамов для волос, конечно. Однако эта идея хоть и пахла радугами и цветочками, но грозила разоблачением — его жена старательно блюла порядок в своих косметичках. Вместо этого Саша просто валялся увальнем, предварительно выключив телефон, и размышлял о жизни, смерти, корюшке и прочих важных темах. Трудно сказать, считал ли он сам подобное времяпровождение идиллией, но он точно в нем нуждался. В основном после баттлов, пьянок или комбинации данных. Вчера вот была пьянка с победителем и прочими, которую сам Тимарцев помнил довольно смутно, но которая, кажется, уничтожила ему печень. Прервал его философские мысли, естественно, звонок в дверь, за которой оказался Мирон с бутылкой Дэниелса. У Ресторатора заболели внутренности от одного вида алкоголя. — Дурак, что ли? — поинтересовался он, пропуская Мирона внутрь. — Ты трубку не брал, дубина, — учтиво ответил тот, снимая ботинки и проходя в зал. — Да я про бухло, — Александра давно перестали смущать друзья-знакомые, заявляющиеся к нему в квартиру без спроса. Главное, чтобы они были трезвыми, или, хотя бы, уточняли дома ли жена. Если нет, то первый пункт не обязателен, но тогда они должны привезти выпивки с собой и не возмущаться тому, что хозяин помещения в трусах. В общем, хоть целый устав пиши. — А телефон я вырубил. — И что, не знаешь за чем я пришел? — Мирон задорно дернул бровями. — Бухать, наверное, пришел, — озвучил логичный вывод Тимарцев. Федоров качнул головой и уселся на диван: — Нет, товарищ Ресторатор, я за выигрышем. Санек нахмурился, пытаясь понять, в чем суть. С каких это пор Versus раздает победителям призы? Мирон наблюдал за его лицом с радостной усмешкой. — Что, серьезно не помнишь? — не выдержал он. Тимарцев качнул головой. — Блять, ну мы же поспорили вчера, — Ресторатор жалобно вздыхает, уронив подбородок на грудь, а потом несчастно смотрит на собеседника. Глупые пари по пьяни — это его печальное кредо. Если верить рассказам друзей, в ночь после рождения Артура он проиграл собственного новорожденного сына в покер, благо, абсолютно адекватному чуваку. — Я сказал, что вчерашний баттл наберет лям просмотров за три дня. — Три дня еще не прошло, — справедливо замечает Саня. — А миллион уже набежал, — улыбаясь, сообщает Мирон, и добавляет, потеряв улыбку: — Ты тут что, совсем одичал? — С вами одичаешь, — мямлит Тимарцев и обводит комнату глазами в поисках мобильника. Несчастный девайс, живущий на трех процентах заряда пестрит сообщениями и звонками и, да, «Youʼve reached a 1 million views on your…» рядом с красным значком YouTube. Новость, на самом деле, замечательная, и он тут же расплывается в улыбке — это первый баттл на Versus с таким оглушительным успехом, да и зарубежные товарищи вроде не могли похвастаться ничем подобным. — Не особо улыбайся, ты мне половой акт проиграл, — фыркает Федоров. Ну бля-ять. — Могу вызвать шлюху, — он знает, что это не прокатит. Он знает, чего Мирон хочет. Это все началось еще после первого баттла, еще до его свадьбы, и продолжалось какое-то (непозволительное) количество времени после. Да что там, это никогда толком не заканчивалось, потому что Мирон до сих пор не отпустил, потому что Мирон до сих пор хочет иметь власть. В какой-то мере, имеет. — Я что, женился, чтобы тебе такие пари проебывать, что ли? — Тимарцев надеется отшутиться и заранее знает, что надеется зря. — Ой, про женитьбу не начинай даже, — Федоров закатывает глаза и осуждающе качает головой. Он недолюбливает Женю — это все знают, даже она сама. Мирон считает ее заблудшей провинциалкой с налетом колхоза, и он, быть может, в некотором роде прав: она не такая, как хваленые питерские барышни, и в инстаграме у нее гораздо больше фотографий детей, чем самой себя. Но разве это так уж плохо? Ресторатор качает головой и думает о том, что пить надо бы поменьше. Но это он знает и так, толку то. — Нет, Мирон, — он тщетно старается держаться уверенно. — Иди домой. — А как же пари? — картинно возмущается Федоров, чтоб его. — Да не помню я никакого пари, — огрызается Тимарцев. — И свидетелей у нас нет. Нет же? Потому что он бы не стал выставлять это дерьмо на публике, ему самому это невыгодно. — Есть видос, — Мирон приподнимается и достает из заднего кармана телефон. — Хочешь посмотреть? — Нет. Нет, он не хочет. Он, вообще-то, хочет, чтоб этот мудак ушел куда подальше и вернулся только на следующий свой баттл. Зачем он вообще открыл эту дверь, зачем вообще проснулся, блять. Саша смотрит на Мирона просяще, Мирон глядит насмешливо и многозначительно поднимает руку с бутылкой. Эх, было бы мужество послать его куда подальше. — Слушай, мне жаль, что я не могу ответить за свой проигрыш, — Тимарцев складывает руки на груди и упирается спиной в книжный шкаф. — Но тебе придется придумать что-то другое, потому что трахаться я с тобой не хочу… не буду. — Не хочешь или не будешь? — Федоров поднимает бровь, и чтоб он блять сдох со своими бровями и лисьими манерами. — Блять, Мирон, не приебывайся к словам, — он тыкает пальцем в коридор. — Проваливай. — Прям сразу в спальню? — этот вопрос настолько, мать его, Мироновский, что он бы сейчас с удовольствием вмазал бы спрашивающему по роже. Только этого не хватало. — Мирон, я серьезно, — почему-то кажется, что если почаще звать его по имени, он повинуется. Миронмиронмирон. — Прекрати. — Бровастая доярка выжгла из тебя все веселье? — Федоров, видимо, не очень трезв, потому что не очень следит за языком. — Да ладно, хочешь еще один спор? — Нет, — почти орет Тимарцев, и Окс смеется, подходит, отхлебывает еще виски и каким-то образом смотрит сверху вниз, хотя сам на пол головы ниже. Обхватывает его ладонь прохладными пальцами, и он совершенно не хочет идти за ним, но идет. Спросите Ресторатора о подчинении, и ему будет, что рассказать. Подчинение у него под кожей, подчинение у него на клеточном уровне. — Не буду тебя трахать, пока ты не попросишь, — обыденно сообщает Федоров. — Ну и если через час ты, мой друг, будешь непреклонен — зуб даю, съебусь восвояси и больше не потревожу твою супружескую жизнь. Так все и работает. Так это было и будет всегда. Мирон и его вечные игры, в которые ты волей-неволей будешь играть. Мирон и его вечные игры, в которые ты будешь играть по его правилам. Федоров заводит его в спальню и отпускает его руку. Подходит к Жениному туалетному столику, уставленному бутыльками и флаконами, перебирает их, вертит в руках. Тимарцеву хочется подойти и наотмашь ударить по тонким пальцам, чтоб он не смел трогать ее вещи, не смел прикасаться к тому, что принадлежит ей. К нему самому в том числе. Мирон поворачивается, держа в руках атласную маску для сна. — Давай тебе глаза закроем, — лыбится он. — А то смотришь на меня, как на изверга. Ресторатор хмурится и молчит. Это его стратегия — молчать подольше. Не самая выигрышная, быть может, но играя против Мирона он все равно не победит. Аксиома. Федоров с улыбкой подходит и надевает на него маску, и Тимарцев погружается в мягкую атласную темноту, а потом чувствует чужие губы на своих и резко отступает назад, сталкиваясь со стеной. Руки дергаются вверх, чтобы вернуть зрение, но что-то заставляет его остановиться. Подчинение на клеточном уровне. — Нет, — он качает головой. — Вот этого не смей. Мирон тихо посмеивается и тянет Ресторатора на кровать, пока тот не садится на незаправленный матрац. Садится и не двигается, потому что все движения кажутся критически бесполезными. Как говорить что-то кому-то, будучи в вакууме. — Ну ты ведь примерно знаешь, чем это закончится, да? — голос звучит со стороны окна, и черт знает, как Федоров оказался там так быстро и так тихо. Ресторатор молчит. Какая разница, если да? Какая разница, если нет? Все это закончится через час, а в следующий раз, если Мирону вздумается заявиться к нему на порог, он не откроет дверь. И пусть это будет поступком труса и тряпки, пусть это будет бесчестно. Честь свою Саша, кажется, давно проебал. Чужие руки мягко ложатся на его бедра, и это неожиданно — неожиданно ровно настолько, насколько внезапны резкие моменты в дешевых ужастиках. Ты знаешь, что что-то предстоит, как только включается напряженная музыка, но все равно немного вздрагиваешь. Федоров проводит руками вверх-вниз и резко останавливается. Ресторатор понимает, что с закрытыми глазами это в миллион раз хуже — он не видит лица Мирона, и, хотя знает, что там вечная лукавая улыбка, все равно ощущает дичайшую беспомощность. Как слепой щенок. Руки исчезают, а Тимарцев старается поменьше думать о том, что происходит, и сосредоточиться на чем угодно, кроме этого. И кроме члена, твердеющего просто от его непосредственной близости. Например на том, как душно в комнате, и как его кожа под куском атласной ткани становится влажной. Как Женя вообще в ней спит? Женя. Женя, которая сейчас у своей мамы читает сказки их детям, блять, не подозревая, что ее муж лежит в трусах и с закрытыми глазами, пока Федоров, судя по звуку, шарится по шкафам. Проскальзывает дурацкая мысль, что он может что-то украсть, но она настолько абсурдна, что Саша даже немного надеется на ее реальность. Что, может, сейчас Мирон заберет какие-нибудь сережки да кольца и съебется. И все. Конец истории. Ерунда. Ресторатор купит жене новые, хотя она даже не заметит пропажи — ей никогда не нравилась ювелирка. Боже, как бы все было просто. — У тебя серьезно только один галстук? — голос Мирона режет слух. Тимарцев не кивает, хотя это так. Галстук у него один — Женя купила ему его перед свадьбой, и с тех пор он в нем на каждом официальном мероприятии. Мирон почти неслышно ступает по ковровому покрытию, сводит руки Ресторатора за спиной — он догадывается, что его запястья оплетает синий шелк. Под цвет глаз, блять. Он вздыхает и говорит себе, что это скоро закончится, когда Федоров получит свое, когда наиграется. Парадокс в том, что часть Тимарцева, пожалуй, совсем не хочет, чтобы это заканчивалось. А потом он чувствует, как под весом Федорова продавливается кровать. Чувствует его губы на своей шее — они сухие и потрескавшиеся. Должно быть, он снова курит. Мирон проводит влажную дорожку по шее вниз — будто целует не кожу, а ускорившийся пульс под ней. Тимарцев судорожно вдыхает носом воздух. Блять. Он откидывается назад и падает на кровать спиной — поясница неудобно придавливает связанные руки. Черт с ним. Федоров целует ниже — его губы такие сухие, что, кажется, почти царапают кожу, и это даже близко не ровня губам Жени, вечно влажным от мятного бальзама. Только мятный бальзам, почему-то, совсем не заводит, в отличие от табачной горечи. Еще ниже и еще, пока Мирон не целует его член сквозь тонкую хлопковую ткань. Тимарцев все еще пытается не издавать звуков — плотно сжимает губы и нетерпеливо подается бедрами вперед. Так это всегда и происходит — он ничего не делает — только позволяет Федорову делать что-либо с собой. Вот только при этом Мирон все равно контролирует ситуацию. Мирон всегда контролирует ситуацию, потому что ему физически невозможно сказать нет. Ресторатор и не пытается. Сжимает связанные руки в кулаки и зажмуривается так сильно, что перед глазами мигают цветные точки. Хотя может дело в том, что Федоров наконец стягивает с него трусы. Его сухие губы теперь влажно и пошло скользят по члену, истекающему смазкой. — Течешь, как сука, — Мирон ухмыляется, проводит языком по уздечке и резко заглатывает член почти до основания, так что Тимарцев упирается головкой ему в горло. — Блять, — не выдерживает он. — Блять, блять, сука! Федоров смеется в перемешку с кашлем и смотрит — Ресторатор знает, Ресторатор чувствует, что он смотрит, хоть и не может видеть. Он знает, что Федоров ждет, и даже, блять, знает чего он ждет. Они оба знают. Игра на слом. Тимарцев жалобно скулит и ерзает бедрами по простыне, ни на что особо не надеясь. Скрещивает ноги, трет бедрами друг об друга — становится только хуже, и ноющая боль только усиливается. А ведь нужно было продержаться всего час — сколько уже прошло? Хотя, какая разница, если все было понятно с самого начала, если Саша проиграл в тот момент, когда пустил Мирона в свою квартиру. Нет, раньше. Когда впервые позволил ему себя поцеловать. Когда впервые позволил себе думать, что это — нечто большее. Или когда решил, что достаточно силен, чтобы это прекратить. Не важно — он проиграл эту войну чертовски давно. Чувствительной кожи касается грубая джинсовая ткань — Федоров коленом прижимает его член к животу и останавливается, когда Ресторатор уже готов закричать от боли. — Если мне нельзя тебя ебать, то помогай себе сам. И Тимарцев пытается, правда — трется головкой о шершавую джинсу, но этого недостаточно, и он разочарованно стонет от неспадающего возбуждения. В покере это называется «dead hand» — заведомо проигравший игрок. — Трахни меня, — звуки теряются в стоне, больше похожем на крик. — Не расслышал. Слишком банальная история. Пальцы на ногах почти сводит, и, кажется, будь Саша телкой, он бы сейчас заплакал от обиды. — Трахни меня, — хрипит он. — Пожалуйста. — С этого и стоило начинать, — Федоров убирает ногу, дергает его за плечи, и через пару секунд Тимарцев падает щекой на подушку, его руки все еще связаны за спиной. С глаз соскальзывает маска. Первое, что он видит — это фотография улыбающейся Жени на тумбочке. Тимарцев отворачивается. Он проиграл эту войну чертовски давно.