***
— Я буду ничтожным магглом, грязью, я был Малфоем, представителем старинного рода, а теперь я ничто, без магии, без веры. Зачем ты это сделала, Грейнджер? Зачем? Я мог спокойно умереть, я мог умереть гордым и несломленным, как истинный Малфой. Какая же ты дура, Грейнджер, — практически выдыхает он, в его голосе слышится обреченность, почти угасшая злость и усталость. Его палочку сломали около получаса назад на его глазах. Приказ подписан. Уже ничего не изменить, а он все говорит и говорит. Приходит охранник и уводит его прочь из этого мира. Наверняка, его просто бросили бы на улице, если бы она не достала Кингсли своей просьбой. Теперь о судьбе ее самой первой и поистине неудачной любви можно не беспокоится: он Малфой — он выкрутится. А я, Грейнджер-заучка, уйду с головой в работу, и все пройдет. Все должно пройти. Кто же знал, что это чертово зелье так долго действует?.. Уже почти два года.***
Он не знает, что говорить? Малфой не знает? Раньше я бы просто рассмеялась тому, кто так считает, в лицо. Но сейчас становится неуютно и страшно. Ставлю на место банку с медом, рядом кладу свежеиспеченный хлеб. Среди предметов кухонной утвари они выглядят дико, но это не играет роли. Оставляю все и выхожу из магазина. Его растерянный взгляд упирается мне в спину. — Девушка, стойте, прошу, — его голос, его чертов голос заставляет меня замереть, а тон выбивает воздух из легких. Слишком много просительных интонаций, слишком много надежды. Оборачиваюсь, готовясь встретиться с наполовину стершимся образом из памяти, который все не отпускает меня. Медики уверяют, что в моей крови нет ни грамма того зелья. «Нет ни грамма» — так многообещающе, однако почему я до сих пор чувствую это?! — Простите, пожалуйста, — слишком вежливо и взволнованно. — Я помню вас… — дальше следует пауза, видимо, он и сам понимает, как странно это звучит. Я собираюсь уйти, и он тоже видит это, поэтому торопливо начинает объяснять. — Около двух лет назад я очнулся в больнице. Я ничего не помню о себе, о своей жизни. Но я помню вас, — эти слова опять повисают в воздухе, а дальше поток откровения. — Я не знаю, кто я, не знаю своего настоящего имени, не знаю свою семью, не знаю, чего хочу, из-за чего я потерял память, но я знаю вас. Вы знаете меня? И с моих губ слетает: — Да, — и только потом я понимаю, что сказала. Я только что подставила себя так, как никогда еще не подставлялась. И сейчас у меня только два пути: сказать правду или соврать. Ведь после моего ответа вне сомнений появятся еще вопросы. А его лицо между тем бледнеет, зрачки расширяются. Кажется, он тоже не верит, что я это сказала. Он не задает вопросы, просто смотрит на меня, а потом спрашивает лишь одно: — Это правда? Или вы просто пошутили? — тут у него вырывается нервный смешок. Мое молчание выдает меня с головой. Мое неумение держать язык за зубами когда-нибудь кончится слишком плохо. Мое чертово гриффиндорское «я должна отвечать за свои слова» не дает трусливо поджать хвост и бежать как можно дальше от него. — Вы оставили какие-то продукты в магазине, давайте вернемся? «Вернемся» означает, что отступать мне некуда. Я лишь качаю головой и веду себя совершенно неосмотрительно, в чем нет совершенно ничего удивительного: — Хотите кофе? Тут недалеко есть прекрасная кофейня, — он лишь кивает. Всю дорогу мы идем молча. Исподтишка я наблюдаю за Малфоем: он бледен и двигается, как во сне, а на лице застыло странное выражение. И в этот самый момент я понимаю, что просто не смогу сказать ему правду. Не смогу. Решение приходит неожиданно. Не говорить ему правду или, по крайней мере, не всю. Мозг один за другим предлагает возможное варианты моей лжи. Что-то подсказывает, что я еще пожалею об этом. Но, к сожалению, этого недостаточно, чтобы остановить безумие, которое уже создано мною: идеальное, сотворенное за несколько минут альтернативное прошлое, где я всего лишь знакомая его сокурсника. Когда мы заходим в кафе, дверной звонок звучит немного зловеще, а я лишь сильнее стискиваю край свитера: мне надо успокоиться. Мы садимся за свободный столик, друг напротив друга. Кажется, он хочет взглядом прожечь во мне дыру, и опять это чувство неправильности вместе с ужасающим коктейлем из восхищения, жадного внимания к любой мелочи в нем и тихой ярости на саму себя возвращается. Но вот приносят меню. Я моргаю. Странным, немного севшим голосом заказываю чай и откидываюсь на спинку стула, слушая, как звучит его голос. Пропускаю тот момент, когда официант уходит, оставляя нас одних. Пусть вокруг шумит жизнь, за соседним столиком смеются две женщины, мимо проходит счастливая пара, но мы идеально обтекаемый островок тишины. — Вы хотели рассказать мне о моем прошлом, — напоминает Малфой. Молчание стало слишком тяжелым. — Да, — будто очнувшись, я начинаю творить новую, принадлежащую только ему и мне реальность, осторожно вплетая в нее подробности. — Мы познакомились на одной из студенческих вечеринок, мой… — пауза. — Мой брат тогда учился, хотел стать юристом, — не понимаю, откуда взялся брат, но изменить уже ничего нельзя. — Все тогда хотели видеть меня, я стала своеобразной легендой, Джереми так много обо мне говорил своим друзьям, что они, казалось, знали меня намного лучше, чем я сама, — и тут на меня снисходит озарение. — Он был таким болтуном, — и Малфой ведется на это: — Был? — я киваю. Прошедшее время. Я не оговорилась. — Он погиб в аварии. Как и мои родители, — здесь я почти не соврала. Для всех моих родители мертвы, как и для меня. Они уже никогда не вспомнят меня, я просто слишком одаренная волшебница. В уголках глаз появляются слезы. — Мне очень жаль. Наверное, нам не надо продолжать этот разговор, — он говорит это, а я теряю дар речи. Передо мной не Малфой. Может, я ошиблась? Его поведение, его слова, его поступки — это все не вяжется с образом аристократа, засевшим у меня в памяти. Но созданные зельем чувства не могут ошибаться, верно же? А я ведь так и не знаю, что именно тогда попало мне в кровь. Может, это все самовнушение? Может, это все наваждение? Может… — Я… — не знаю, что нужно сказать. — Может, в другой раз? — когда на тебя смотрят таким взглядом, будто ты и только ты надежда, обычно перехватывает дыхание. А я давлюсь воздухом. — Да, наверное, — и тут я понимаю, что я так и не представилась. — Я Миона. — Джеймс. Какая ирония, — проносится в моей голове. Еще одно напоминание об оставленных друзьях. Почему в Англии так много Гарри, Ронов — всего, что напоминает, от чего она отказалась? Жалела ли она, что ушла? Нет, ни в коем случае. Это было взвешенное решение. Ну и пусть все остальные посчитали это бегством. — Это имя тебе идет, — выдавливаю и правдоподобно улыбаюсь. Опять просчет. — Меня раньше звали по-другому? — быстрый взгляд. — Да, но я не помню… — вот здесь отчетливо слышна фальшь. Но Малфой не пытается узнать правду, пока что. Дает мне время. А я даже не знаю, Малфой ли он, не ошиблась ли я… Остаток вечера проходит как в тумане. Он что-то говорит, я отвечаю скорее всего невпопад. Теперь я не знаю, ничего не знаю. Все те эмоции, чувства, вырвавшиеся из-под замка при виде его, угасли. Осталось лишь умиротворение. Я просто не понимаю, кто передо мной. Я просто не могу дать совершенно чужому человеку не его имя, как недавно дала надежду. Я должна быть уверенной. В конце мы обмениваемся телефонами и прощаемся как хорошие знакомые. Долго провожаю его взглядом, сжимая в руках бумажку с заветными цифрами. Малфой опять становится моей навязчивой идеей, оставляющей после себя лишь горечь. Но я опять не уверена, ничто не кажется мне теперь предельно ясным.***
В тишине квартиры я бережно достаю из сейфа палочку. Отполированное дерево приятно касается ладони, и знакомое тепло разливается по всему телу. Как давно я не пользовалась магией? Уже около года. Один год, прошедший слишком быстро. Задумчиво кручу палочку в руках. Оружие, умеющее убивать, но не воскрешать. Дарующее силу, но не объясняющее, как правильно ей пользоваться, как быть достойной. Для меня магия всегда была даром свыше, чудом, а не повседневной рутиной. Может, именно поэтому я больше не могу быть среди волшебников? Потому что даром свыше убили слишком многих моих знакомых, друзей? Потому что, видя в руках ребенка палочку, я задаюсь вопросом, а знает ли он, на что она способна? А на что способен он сам? Раздраженно кладу кусок дерева на прикроватную тумбочку. Теперь идея выяснить с помощью магии истинную личность Джеймса не кажется мне такой удачной. Но у меня ведь нет другого выхода? Да, у меня нет другого выхода. Пусть это будет правдой для меня, моим личным заблуждением.***
Мы встречаемся снова, опять неожиданно для нас обоих. И у меня нет с собой палочки, и я не имею ни малейшего понятия, как себя вести. А он здоровается, и мы идем вместе до супермаркета, где я в первый раз увидела его. То странное чувство умиротворения снова приходит, и никаких воспоминаний, ничего лишнего. Наша «прогулка» получается довольно странной: он говорит, а на моем лице спокойная улыбка, будто так все и должно быть. Главное слово здесь «будто». Все наши последующие встречи отравлены этим словом «будто»: будто интересно, будто Малфой, будто я просто хочу понять, Малфой ли он или нет, будто мне не нужно его присутствие, чтобы снова жить и улыбаться. Пожалуй, я не хочу просто признать, что он мне нужен. Именно поэтому я больше не достаю палочку, не думаю взять ее на встречу с Джеймсом. Ведь он может оказаться не Малфоем, уж пусть лучше этот сладкий обман продолжается, а я продолжу сбегать, как только речь заходит о его прошлом. Ведь мой брат мертв, не так ли? Мне сложно об этом вспоминать. Я создаю свой собственный мир, наполненный моей же ложью. Главное — ничего не забыть, главное — поверить в свою ложь. А в его поведении все больше проскальзывают аристократические привычки, стиль речи незаметно меняется. Или это все делает мое воображение… Первый раз побывав в моей квартире, он называет ее истинно женской, намекая на слишком явное смешение стилей. Второй, третий раз Джеймс еще соблюдает приличия, появляясь в моей квартире по приглашению. А потом неожиданно приходит сам с вафлями и заявлением, что сегодня ему нужна хорошая компания. В следующий раз — уже без предлога. И в следующий. В тишине вечера мы пьем чай, болтаем, смотрим очередную глупую комедию, всячески критикуя героев или просто молчим. Конечно, я знаю, зачем он здесь: Джеймс хочет узнать свое прошлое. Но в глубине души я надеюсь, что ему хоть немного нравится моя компания, как мне его. И поэтому я молча жду того самого вопроса, который, скорее всего, разрушит эти прелестные вечера. И, естественно, я дожидаюсь. Джеймс колдует над кофе, виртуозно добавляя в него корицы и еще чего-то. Наконец, держа в руках две чашки с ароматным напитком, он садится напротив меня. И дальше наступает тот самый момент. — Мион, — он довольно улыбается. — Попробуй, — указывает на чашку, в глазах пляшут чертики. Я делаю глоток, не сводя с него подозрительно-предвкушающего взгляда. И ошарашенно моргаю: в кофе добавлен перец. Но это по-прежнему очень вкусно, а этот «мастер на все руки» расплывается в самодовольной улыбке. — Ладно, готова признать, что даже эта извращенная версия кофе хороша. Зачем ты вообще положил туда перец? Решил поэкспериментировать на мне? — он с легким удивлением смотрит на меня, и дальше следует та самая фраза, которую я так опасалась: — Разве я раньше не делал этот напиток? Им очень любят удивлять гостей на вечеринках, — серые глаза впиваются в меня, подталкивая, подбадривая и говоря, что тянуть больше нельзя. А я так и не узнала, кто он на самом деле. Глубокой вдох. — Что ты хочешь знать? — в его глазах проскальзывает облегчение, а я вся напряжена. — Что сможешь рассказать, — и опять этот покладистый тон, боже, это сводит меня с ума. Почему в самые ответственные моменты он становится настолько не Малфоем?! Несколько секунд молчания: я собираюсь с мыслями. Если я начну рассказывать сама, то он может не получить нужной информации, а я расскажу слишком много ненужных вещей. А он не сводит с меня глаз. Невольно приходит мысль, что он смотрит на меня, как ребенок на фокусника в ожидании волшебства. — Давай ты будешь задавать вопросы, — на мой взгляд это почти идеальный ход, если у Джеймса и вправду есть совесть, то он пощадит меня и не станет давить. Он соглашается. — Я любил раньше делать кофе? — прежде чем спросить это, задумчиво смотрит на чашку, до краев наполненную темным напитком. Пар медленно поднимается и рассеивается в воздухе. — Да… Скорее всего… Я не знаю, мы не были так близко знакомы, — браво, Гермиона, столько запинок. Он хмурится, видимо, Джеймс ожидал немного другого ответа. Совсем другого, — добавляю про себя. — Ты много обо мне знаешь? — я смотрю на него, тишина немного напрягает. — Нет, — вот и расставили все точки над и. Поджав губы, он напряженно о чем-то размышляет. — Я напомнил тебе о брате? — его вопросы на удивление логичны, и я понимаю почему, как только встречаюсь с ним глазами. Он смирился с тем, что не сможет от меня ничего узнать… — В магазине? — я обнимаю руками горячую чашку, мне становится холодно от его взгляда и противно из-за самой себя. — Да. — Да, — прикрыв глаза, он откидывается на спинку стула. Опять наступает тишина. Он думает, я молчу, становится неуютно. И меня мучает совесть, хоть я пока ничего существенного не сказала. Я просто струсила или поступила правильно. Но в любом случае я не оправдала его надежды. — Я сильно изменился с последней нашей встречи? — вопрос заставляет меня вздрогнуть. Слишком неожиданно: я думала, что это все, конец. — Нет, — следующий вопрос больше напоминает чересчур смелую импровизацию: — Я тебе тогда понравился? — с легким удивлением наблюдаю за Джеймсом. А он — за мной. — Я не знала тебя тогда как следует. Мы даже поговорить нормально не смогли, — легкое сожаление в голосе, что за черт? Откуда оно взялось?! — А сейчас? — он не нервничает, не суетится, будто такое спрашивает каждый день. В начале разговора я готовилась к худшему, но не к этому. Мне не так уж и важно, кто он. Наверное. Да, не важно. Главное — мне с ним хорошо. А главное ли это? Если это все-таки Малфой? Нет, это уже не Малфой. Если он и был им, то сейчас это Джеймс, который готовит шикарный кофе и проводит в моей квартире все свое свободное время, не надоедая мне своим присутствием. — Да, — его глаза сияют, а я лечу куда-то. Все-таки я пересекла черту. Надеюсь, он поможет моим крыльям вырасти прежде, чем я разобьюсь о скалы.***
День медленно подходит к вечеру, когда мы вваливаемся в квартиру, продрогшие и до неприличия счастливые. Сегодня выпал снег, и несколько минут назад мы, как сумасшедшие, бросались друг в друга белыми комками снега. Стягиваю отяжелевшую от воды куртку и чувствую, как за шиворот попадает снег. Дальше я отчаянно извиваюсь, пытаясь убрать мерзкий кусочек снега, а Джеймс смеется. Когда, наконец, мне это удается, я поворачиваюсь к улыбающемуся парню, собираясь высказать все, что думаю в данный момент, и не успеваю. Джеймс, предугадав все заранее, не дает мне и слова сказать, притягивая ближе и целуя. Моя блузка тут же становится влажной: Джеймс так и не снял пальто. Но какая, к черту, разница? Все равно через несколько минут вся одежда станет бесформенной кучей где-то на полу. От этой мысли становится невероятно легко. Хочется смеяться. И я смеюсь, а он покрывает поцелуями мое лицо, на ходу снимая пальто. Через всю квартиру в уличной обуви, пол становится скользким, мы будто пьяные. На секунду прерываю поцелуй и смотрю на него: растрепанные волосы, немного опухшие губы, легкий румянец и потемневшие глаза, в которых мелькает что-то, подозрительно похожее на любовь. Как некстати вспоминается, что после того разговора на кухни мы ни разу об этом не говорили. А признаний в любви тем более не было. — Что-то не так? — немного охрипший голос. Хочется сказать да. Так хочется, что я лишь качаю головой и снова целую его, притягивая к себе. Как он избегает моих тирад, так и я бегу от проблем, касаясь его губ. Все так просто. С этими мыслями я падаю на кровать, не разрывая объятий. Его губы, руки, неаккуратно снятая блузка и пуговицы разлетаются в стороны. В моей голове ни единой логичной мысли, ни единого законченного предложения. Все на уровне прикосновений, жадных и опьяняющих. Под пальцами мягкая кожа, его рваное дыхание, я прикрываю глаза, полностью сосредоточившись на ощущениях. Спокойствие, тихая радость и больше никаких «будто». Больше нет. Но глупо было полагать, что все хорошо закончится. И после трех месяцев затишья проблемы вновь дают о себе знать. Начинается все вполне безобидно: я сталкиваюсь с Луной в метро. Моментально отворачиваюсь и выхожу на следующей остановке. Почти покинув вагон, слышу свое имя, но двери уже закрываются. Не двигаясь, стою посредине зала и слушаю, как поезд уносит мою однокурсницу прочь. Они знают мой адрес? Кажется, я им не говорила… Черт, они же маги, сами с легкостью узнают. Обязательно узнают, потому что Луна решит вспомнить прошлое, а заодно «помирить» нас, хотя мы и не ругались. Я просто наорала на обоих и ушла, хлопнув дверью… И когда они придут, несколько фотографий в моей квартире несомненно вызовут вопросы, на которые я не собираюсь отвечать. А если они столкнутся с Джеймсом? Я бледнею, представляя, как моя жизнь рушится, как боль и тоска, мешающая дышать, возвращаются. Надо уехать. Куда угодно. Как можно дальше. К родителям? В Австралию? Нет, слишком очевидно. Америка? Канада? Да, Канада. Когда я заканчивала университет, мне предлагали там работу и с ней постоянную визу. Надо лишь узнать, в силе ли еще это предложение. В конце концов прошло уже пять месяцев. Пересаживаюсь на другую линию и еду к мистеру Обермауэру. Поднимаясь по мраморным ступеням, немного волнуюсь, перед глазами проносится ворох воспоминаний об этом месте: первая лекция, чтение конспектов на этих ступенях, знакомство с мистером Обермауэром и выпуск. Пожилая женщина с забранными в пучок волосами нехотя отрывается от бумаг и спрашивает: — Вы к кому? — знакомые интонации уставшего от всего человека. — К мистеру Обермауэру, — она вопросительно поднимает брови. — Вы не студентка, — какая проницательность! — Я его хорошая знакомая, — поясняю я и надеюсь, что не вру. — Тогда вы опоздали, он ушел несколько минут назад. Уже почти у выхода из здания кидаю через плечо «Спасибо», почти выбегаю на улицу и… Врезаюсь в Обермауэра. После обоюдных извинений он с улыбкой замечает, что бывшие ученики просто так не сбивают своих наставников с ног, особенно такие одаренные, как я. Дальше безо всяких предисловий я спрашиваю о вакансии в Канаде — он немного удивлен, но обещает узнать, лишь уточнив, не поменяла ли я номер телефона. Этим же вечером в моей квартире раздается звонок. Трубку берет Джеймс и тут же узнает о моем скором отъезде в Канаду, потому что мистер Обермауэр до неприличия разговорчив, а я ни на секунду не сомневалась, что Джеймс поедет со мной. Наивная. Сейчас между нами повисло напряженное молчание. Часы мерно тикают, отсчитывая уходящие минуты. Я не осмеливаюсь нарушить молчание, слишком все стало хрупким. А он молчит, на лице ни одной эмоции — плохо слепленная маска да и только. Когда я в четвертый раз проклинаю свою несообразительность, гриффиндорство, наивность и болтливость некоторых, он нарушает молчание: — Когда ты хотела мне об этом сказать? — Я… — не знаю, что говорить, а Джеймс с какой-то холодной заинтересованностью разглядывает меня. С той же холодной заинтересованностью. Я нервно усмехаюсь. Именно в такой момент я должна была узнать, кто же передо мной. Я узнала, и от этого ни черта не легче подбирать слова. Я пробую снова. — Понимаешь… — и снова замолкаю под его взглядом. — Ты рассказывала мне так много о своей жизни, доверяла мне свои страхи, свои мысли, — он говорит медленно, растягивая слова. — Но про это не сказала. Ты не сказала, по сути, самое главное. Миона, я хочу знать почему, и это не минутное желание. Я действительно хочу знать это. Мне казалось, ты рассказываешь мне все. Мне действительно казалось, и я верил в это. Я ошибался? Я судорожно сжимаю в руках края кофты. Я не такая хорошая лгунья. Я вообще первый раз лгала ради себя. И я не смогла. Он наверняка уже все понял. Руки начинают дрожать. Я смотрю на него: на светлые волосы, на поджатые губы, на четко очерченные скулы, и понимаю, что я потеряла его. На глазах появляются слезы, потом медленно стекают по щекам, воздух холодит кожу, и я молчу. — Я ошибался? — он еще раз повторяет свой вопрос, и я вздрагиваю. Сейчас я стою на перепутье: сказать правду или солгать. Но искренность уже давно перестала быть тем, что могло меня спасти. Ведь если говорить правду, то говорить всю, а значит я его потеряю. Если снова врать, то, возможно, он поверит снова, но если Джеймс — Драко, то он почувствует это, и это сделает лишь хуже. Но он ведь поверил тебе тогда, в кафе, значит и сейчас поверит, все в твоих руках. Хочешь лишиться всего — дерзай? Но смысл? — нашептывает мой личный змей-искуситель в виде здравого смысла. Глубокий вдох, и я снова вру: — У каждого из нас есть прошлое. Одни предпочитают делать вид, что им все равно, другие — бежать от него, потому что у них не хватит сил встретиться с этим лицом к лицу. И боюсь, я из последних, — мой голос дрожит, а я отчаянно стараюсь врать. Но выходит из рук вон плохо, а пространство между нами наполняется моим откровением. Но он продолжает молчать. Драко, да, Драко, никаких больше Джеймсов, хватит врать самой себе, ждет моих дальнейших объяснений. — Я трусиха, правда, самая настоящая трусиха. Я бегу от всего, боюсь рисковать… — обнимаю себя руками. — Потому что один раз уже рискнула. И это закончилось очень плохо, — вспоминаю полные презренья его же глаза. Тогда я потеряла все, потому что рискнула, попробовала спасти, а он воспринял это как еще одно унижение. И это унижение он никогда мне не простит, если узнает. Но взгляд Драко все еще холоден, и понимание этого обрушивается на меня со всей своей тяжестью. Я начинаю заламывать руки с животным отчаяньем, я не знаю, как мне поступить. Я ведь совсем не слизеринка, чтобы спокойно жить, создавая вокруг себя баррикады из лжи. Надо было мне это понять еще тогда, а не строить из себя невесть кого, но уж точно не себя. — Я была такой дурой, — неожиданно тихо шепчу я. — Такой самоуверенной дурой. Я была уверена, что ты поедешь со мной, я даже не подумала о тебе и твоих настоящих желаниях. Я такая эгоистка, — прикрываю глаза, его взгляд я чувствую и через закрытые веки. — Ты просто мне очень нужен, Драко… — его имя звучит чужим, колючим и непрощающим. У меня начинается истерика: меня трясет, слезы катятся из глаз. И в этом не виновато зелье, а виновата сама я. Я сделала все именно так. И еще я уверена, что люблю его. Эти слова почти срываются с моих губ, но я останавливаю саму себя. Ему нужно дать право выбора, а не привязывать признаниями. Вместо этого я тихо говорю, старательно сдерживая дрожь в голосе. Прохладный воздух холодит мокрые дорожки на моих щеках. — Это твое настоящее имя, прости, что не сказала раньше. Твое прошлое… Оно не было легким, — мои губы кривятся в улыбке. — И оно причинит только боль. Но, если ты хочешь, я расскажу тебе все. Если ты хочешь, — эхом повторяю я свои же слова. Его взгляд не теплеет ни на градус. В его глазах зима, и я чувствую, что внутри все холодеет. — Моя семья, — Драко говорит с расстановкой. — Что с ними? — Они умерли, — короткий ответ, а он едва заметно дергается. «Семья — самое важное» — негласный девиз многих чистокровных семей. И это не может стереть даже самый сильный Обливейт. — Я могу вернуться к своей прошлой жизни? — Нет, — я кривлюсь, будто от боли. Я говорю правду, и он это знает. Но я не хочу говорить дальше. — Почему? — я прячу глаза, я пытаюсь увильнуть от темы, но он опять спрашивает. — Твоя жизнь… Все не так просто, совсем не просто. Твоя жизнь была не из легких, и ты доверился не тому человеку, — я с трудом подбираю слова. — Все разрушено, Драко, тебе не вернуться туда. Никому из нас, — последние слова я говорю скорее для себя, под нос, едва слышно. Я ставлю точку. Он молчит, и меня это беспокоит больше всего, больше моей собственной, размеренной, счастливой жизни, которая утекает вновь сквозь пальцы. Равновесие нарушено. Мне кажется, он мне больше не верит. Ни одному моему слову. А молчание приобретает жуткие формы. В тишине думается всегда лучше. Но, Мерлин, как же я хотела сейчас оказаться где-нибудь в толпе, кричащей, толкающей тебя, не дающей задуматься ни на минуту. — Знаешь, — наконец нарушает тишину он. — Я хотел предложить тебе съехаться, думал, что хватит нам уже как каким-то подросткам бегать по утрам в свои квартиры. Я хотел быть с тобой, Миона, — у меня темнеет в глазах. Катастрофически не хватает воздуха. Мое будущее стоит передо мной и говорит все это в прошедшем времени. Я близка к тому, чтобы упасть на колени и умолять, умолять, умолять, умолять… — Я хотел узнать твое мнение… — что не сделала ты — эти слова не сказаны, но мы оба слышим их в образовавшейся тишине. Хочется кричать в голос, бить посуду, делать хоть что-то. И я понимаю, что, если сейчас не рискну, буду сожалеть об этом всю жизнь. — Драко, Джеймс, мне все равно, кто, — начинаю я торопливо, боясь, что перебьют, не дадут закончить. — Прости, я не могу не устраивать сцен, не могу просто наблюдать, как самое лучшее, что было в моей жизни, просто уходит, оставив меня одну. Я не могу так. Я поступаю нечестно, я знаю. В последнее время ты всегда был рядом, я уже почти не помню, когда вечером пила чай в пустой кухне, засыпала одна… Мне кажется, что ты всегда был в моей жизни, что бы не происходило. Я просто была слишком счастлива, а от счастья люди глупеют и слепнут. И когда все начало рушиться, я, не задумываясь ни секунды, попыталась спасти самое ценное. И это ты. Прости, что так получилось. Я говорила, что боюсь рисковать, и сейчас, говоря все это, я очень сильно боюсь. Боюсь, однажды придя домой, не увидеть здесь тебя. Боюсь потерять все, что по сути у меня есть. Боюсь, что не успею сказать люблю. Драко все так же пугающе спокоен. Все это я сказала в пустоту. Опять рискнула и опять все потеряла. Ни слова не говоря, иду к двери. Не могу больше выносить это молчание и его взгляд. Накидываю на плечи пальто, не стараясь тянуть время, уже не верится, что Драко окликнет меня, простит. Я выхожу и прикрываю за собой дверь. Я разбиваюсь. Бесцельно брожу по улочкам, зачем-то покупаю ужасно горький кофе и пью медленными глотками. Сердце стучит где-то далеко, через раз попадая в знакомый ритм. В голове слишком много мыслей. Ненужных и отравляющих. Полных робкой надежды, которую я сознательно душу уже несколько часов. Начинает моросить дождь, и у меня появляется причина вернуться домой. Горько улыбаюсь своим мыслям. Я все еще надеюсь увидеть его там. Я все еще надеюсь. Квартира встречает меня непривычной тишиной. Он ушел. Конец твоей истории. Не снимая верхней одежды, я прохожу в гостиную и падаю в ближайшее кресло. Я выжата морально. Мелькает шальная мысль напиться. На глазах появляются слезы. Я плачу и не плачу одновременно, ведь плач не может быть в полной тишине. Через некоторое время я засыпаю. И мне снится Драко, укрывающий меня пледом. В этот момент все произошедшее кажется жесткой шуткой. Утром я просыпаюсь от запаха кофе. Представляю себе Джеймса, колдующего над туркой: щепотки ароматных специй отправляются друг за другом, огонь то уменьшается, то горит с новой силой. Он выглядит расслабленным и до безумия домашним. Улыбка появляется и так же быстро исчезает. Произошедшее вчера, несомненно, мне не приснились, но аромат свежесваренного кофе заставляет сомневаться в этом. Осторожно выбираюсь из кресла — плед падает на пол, но я не обращаю на это должного внимания. Неслышно подхожу к двери в кухню. Сердце пропускает удар. Спиной ко мне стоит Драко и выключает огонь. Потом он идет к буфету и достает две чашки. Разливает кофе, ставит чашки на стол. Одна — моя, другая — его. Я молчу и даже не пытаюсь как-то себе это объяснить. — Будешь кофе? — интересуется он. И никакого доброго утра. Драко вернулся, но не простил. Я сглатываю и киваю. Чашка приятно обжигает руки, а то, что мне дали второй шанс, окрыляет. Я готова сделать все, что угодно, сказать все, что угодно. Безумие какое-то. — Миона, — он начинает, но я перебиваю: — Я очень виновата перед тобой. Мне очень жаль, что все так вышло, — выпаливаю я, глотая окончания. — Если ты не хочешь, я никуда не поеду, сдам билеты, позвоню и скажу, чтобы не ждали, — осекшись, я тут же исправляюсь. — Если ты еще хочешь меня видеть, конечно, — выражение лица у меня, наверняка, немного безумное. Собираюсь еще что-то сказать, но Драко все же останавливает меня: — Я всего лишь хотел сказать, что еду с тобой, — я ошарашенно моргаю. Вот просто так. Еду с тобой. После всего, что я натворила, Драко говорит это. — Куда же я тебя такую отпущу? — с грустной усмешкой говорит он, а я глупо улыбаюсь со слезами на глазах… — Но это твой последний шанс, — его голос неуловимо меняется, в нем появляется сталь. — Не смей меня больше обманывать, — я киваю, как болванчик. Хочется заверить его, что я н-и-к-о-г-д-а так не поступлю. Но слова застревают в горле. — Так когда самолет? Мы еще не опоздали? — качаю головой, все еще не способная издать ни звука. — Свои вещи я уже собрал, — кивком указывает на несколько чемоданов, которых я не заметила. — Начальство в курсе, что я насовсем покидаю Англию. Я договорился с одним моим знакомый риелтором, он продаст мою квартиру, доверенность уже оформлена. Если хочешь, может продать и твою, — я ошарашенно киваю и с нескрываемым удивлением смотрю на Драко. — Ты правда думала, что я отпущу тебя туда одну? — Ты сам знаешь, как я думала, — едва слышно отвечаю. — И ты думала, что, поссорившись со мной, ты полетишь туда одна? Ты и так прекрасно знаешь: меня здесь ничего не держит. Если ты ошиблась, это не значит, что я просто выкину тебя из своей жизни, закрыв глаза на все, что было, — говоря все это, он встает и направляется к раковине с пустой чашкой в руке. Я снова киваю и сглатываю образовавшийся ком в горле. Потом встаю и порывисто обнимаю его. Меня немного трясет. Снова. Но теперь точно не от того, что мой мир катится к чертям. И сейчас, сидя в самолете и задумчиво смотря на наши переплетенные руки, я улыбаюсь самыми кончиками губ, потому что рядом со мной сидит человек, с которым я хотела бы провести оставшуюся жизнь. Драко дал мне шанс, и я не подведу его.