Bring Me The Horizon — Hospital For Souls
Никто не скажет, для чего их отобрали. Никто не решится об этом спросить. Чанель смотрит в пол: стальные листы и широкие, грубые швы, оставленные сварочным аппаратом. Блеклые, затертые тысячами тысяч ботинок, сотнями сотен ног. Голубоватые лампы, там, над головой, мигают. Чанель ладонью проводит по затылку, снимает с него липкую паутину мертвого света. Стены душат его. Стены живее всех живых. Чанель зажмуривается до ломоты в висках и со свистом выдыхает. Сидящий рядом с ним парень шоркает ногой в дешевом кеде, прокашливается. На нем, как и на Чанеле, стальные браслеты наручников, тонкой цепочкой прикованные к сидению. Два пояса безопасности. Тугая застежка на животе. Дернешься — передавишь кишки. Чанель не дергается. Он смотрит в пол и даже не моргает. Облизывает губы. Они кислые, как воздух кабины. На языке остается привкус металла и пота. В слюне чувствуется звездная пыль. В космосе у всего вкус иной. И запах, и плотность, и прочее, прочее, прочее. Чанель впервые на борту космического корабля, но быстро понимает, что к чему. Ему и привыкать не приходится. Он принимает все, как есть, потому что выбора у него нет. Лампы мигают. Промежутки между темнотой и светом становятся все длиннее. Чанель выпрямляется на своем сидении и затылком прислоняется к холодной стене. Закрывает глаза. Кто-то кашляет. Кто-то сопит во сне. Кто-то шепчет неразборчиво, словно молится, а кто-то постукивает ногтем по стальной бляшке ремня. Это раздражает, но никто и рта не откроет, чтобы сказать об этом. Потому что все понимают: это, может быть, последние минуты их свободы. Свет гаснет и долго не зажигается. Корабль содрогается. Сильный толчок бросает Чанеля вперед, а затем отбрасывает назад. Ремни натягиваются, причиняют боль. Он пальцами впивается в край сидения и пытается удержаться на месте. Получается, к его удивлению. Корабль еще раз дергается и замирает. Вспыхивает свет. Дверь справа от них открывается с шипением. В кабину врываются клубы флуоресцентно-голубого дыма. Они расступаются перед солдатами. Черные скафандры с тонированными стеклами шлемов напоминают Чанелю о муравьях. Правда, те никогда не носили с собой лазерного оружия и механическим голосом не приказывали подняться и идти за ними. Чанель с трудом расстегивает ремни и встает. Колени болят от долгого сидения, зад онемел. Чанель поводит плечами, разминая мышцы. В позвоночнике приятно хрустит. Солдаты парой нервных движений указывают на выход. «Двигайтесь», — приказывает один из них. Все, кто находятся в кабине, выстраиваются в колонну и тянутся к выходу. Чанель встает в хвосте. Опускает голову и надеется, что никому не покажется подозрительным. Он знает, какими параноиками становятся солдаты, когда им все дозволено. Выдернут тебя из строя, потому что не с той ноги шагаешь, — и примутся объяснять, почему так делать нельзя. Словами — в последнюю очередь. Чанелю везет: он слишком обычный для таких забав. Он со всеми выходит в коридор и, держа голову опущенной, идет, куда ведут. По обе стороны от них мигают красные огни, и пол кажется заляпанным кровью. У Чанеля нет с этим никаких проблем: отец часто брал его на бойню, — да и фантазию свою он умеет укрощать. Не та у него жизнь, чтобы развлекаться подобным образом. Он пользуется воображением в той мере, в которой это необходимо. Мечтать — это для тех, кто достаточно обеспечен, чтобы не думать, каким сраным образом оплатить налог на воду. Чанель прикусывает кончик языка, чтобы успокоиться. Одна мысль о процентах от урожая, которые нужно уплатить за пользование поливной водой, вызывает в нем приступ ярости. Он медленно разжимает пальцы и ладонями проводит по ногам. Кожа влажная от пота, и на одежде остаются темные следы. Глаза быстро устают от красных бликов на носках ботинок, и Чанель осторожно поднимает голову. Взгляд тут же прикипает к темноволосому затылку впереди идущего парня. Он чуть ниже Чанеля и тоже старается не привлекать к себе внимания. Во всех еще теплится надежда, что пронесет, хотя все и понимают: нет, не пронесет. Потому что они уже здесь: в открытом космосе, в тысячах и тысячах километров от дома, — и выбраться отсюда удастся не раньше, чем родные уплатят долг. А случится это, при лучшем раскладе, через год, когда созреет новый урожай. Если его, как и в этом году, не уничтожит саранча. Перед ними открываются тяжелые стальные двери. У Чанеля есть две секунды на то, чтобы поднять глаза и взглянуть на то, что находится за ними. Это небольшая капсулообразная комнатенка: белые стены и потолки, белый свет невидимых ламп, стальные скобы вертикальных поручней. Лифт, должно быть. Чанель входит в капсулу и двери с глухим лязгом закрываются. Пол содрогается, и все хватаются за держатели. Чанель стоит у самой двери и видит, как на табло справа от него мигают, меняясь, белые цифры уровней. Это раздражает глаза, и он переводит взгляд на двери. Он не отвлекается ни на что иное, пока они не открываются на нужном уровне. Их проводят еще двумя нумерованными коридорами и определяют в полукруглое помещение с койками и стальными столами посредине. В дальнем конце комнаты расположены умывальники, а за двумя дверьми, должно бы, находятся туалетные кабины. Чанель занимает нижнюю койку поближе к выходу и смотрит в стену перед собой, пока четверо солдат в легкой экипировке: никаких шлемов, налокотников и нагрудных панцирей — не приносят обед. Он состоит из двух простых блюд: суп-пюре бледно-розового цвета и протеиновые брикеты. Чанель ест суп, который оказывается не настолько поганым, как выглядит, но к заменителю мяса не притрагивается. После обеда им дают отдохнуть, а затем ведут в огромный спортзал и проверяют на выносливость. Никто особыми результатами не блещет. Все в пределах нормы. Разве что Чанель бегает быстрее других и на силовых показывает неплохие результаты. Он выкладывается вполсилы — от него больше и не требуется, - и, вернувшись в комнату, долго не может уснуть. В сон он проваливается неожиданно и так же неожиданно просыпается. Щека прилипла к подушке, а во рту стоит гадостный привкус крови. Чанель садится, ощупью исследует лицо и понимает, что во сне носом пошла кровь. Он обтирает грязную ладонь о край матраца и оглядывается по сторонам. В комнате стоит удушливый полумрак. Замкнутость пространства ощущается так явственно, словно она — живое существо. Болезненный спазм сдавливает грудь, и Чанель кашляет, чтобы хоть немного ослабить давление. Это помогает. Он потеет и цепляется за края койки, когда понимает, что сейчас его накроет волной паники. Приступ сильный, но Чанель сильнее. Он бросает себя на кровать, жгутами накручивает на запястья простынь и дышит — толчками, надувая щеки, — в днище верхней койки. Кому-то тоже не спится. Он ворочается, перекатывается с боку на бок, сучит ногами. Кто-то приглушенно матерится и просит не мешать спать другим. Чанель не прочь его просьбу исполнить, но, даже закрыв глаза, видит перед собой черные пятна на наволочке и чувствует, как по глотке густыми каплями стекает кровь. Он глотает судорожно и сцепляет зубы, чтобы не закричать. Выкручивает простынь так, что на утро запястья будут пестреть синяками, но сейчас на это плевать. Чанель не понимает, что с ним происходит, и это пугает намного больше, чем вопросы солдафонов и их вероятное недовольство: он товар, за который вполне вероятно расплатятся, а портить то, что приносит прибыль, не полагается. Чанель изворачивается, переваливается на бок и выгибается дугой, закусывая край подушки. Секунду он не слышит ничего: ни сокамерников, ни собственного сердцебиения, — а затем ватная глухота исчезает, и комната наполняется дикими воплями. Чанель бьет ладонями по ушам, натягивает простынь на голову и зажмуривается так, что перед глазами начинают расходиться малиновые и желтые, отчего-то с шахматным рисунком, круги. Только спустя полминуты Чанель понимает, что кричит не он. Двери в комнату открываются. Вбегают солдаты. Чанелю не нужно открывать глаза, чтобы убедиться: это они. Он стягивает простыню с головы и укладывается так, чтобы затылком прикрыть кровавое пятно. Его трясет как при высокой температуре, и во рту сухо настолько, что языком не шевельнуть. Загорается свет. Солдаты переходят от койки к койке, наводя дула своих ружей на перепуганных людей. Двоих — помятых и окровавленных — выдергивают из постелей и толкают к двери. Лазерный прицел упирается и в лицо Чанелю. Из-под черной маски, скрывающей нижнюю часть лица, на него смотрят два блеклых, с красными прожилками капилляр, глаза. Солдат дергает ружьем, показывая, чтобы Чанель вставал. Тот выползает из-под простыни и, толкаемый в спину, идет на выход. Там его берут под руки еще двое в масках и ведут в ту часть корабля, которую Чанель еще не видел. Они входят в лифт и поднимаются на десятый уровень. Широкий вестибюль встречает их липкой, какой-то топкой, как воздух в тропическому лесу, жарой. Чанель тут же покрывается испариной. Майка прилипает к спине, а по лицу катится пот: одна мутная капля за другой. Чанель облизывает потрескавшиеся губы и осматривается по сторонам. Из вестибюля можно попасть в три коридора. Чанеля направляют в крайний слева. Стены здесь облицованы плитами из какого-то синего материала с темными — черными и фиолетовыми — вкраплениями, который напоминает одновременно и мрамор, и янтарь. Этот цвет давит на глаза и вызывает тупую головную боль. Чем дольше они идут, тем синее все становится. Вскоре и пол, и потолок, и тонкие трубки из полупрозрачного материала, по которым бежит пурпурная, с пузырьками воздуха, жидкость окрашиваются во все оттенки синего и голубого. Чанелю кажется, что он под водой. Он начинает задыхаться, но его крепко держат под руки и ведут дальше. Череда дверей и коридоров заканчивается рядом ступеней. Они витком спирали уводят вниз, а там, за высокими, от пола до самого потолка, ширмами, по которым бегут капли, кажется, настоящей воды, — его встречает еще одна команда, но уже не военных. Солдафоны куда-то исчезают, и Чанель оказывается в руках людей в голубых одеждах. Они проводят его в небольшой кабинет, двери которого располагаются за одной из ширм, раздевают донага и помещают в кабинку, которая оказывается душевой. Вода ледяная, и Чанель мечется от стены к стене, пытаясь увернуться от мощной ее струи. Он обхватывает себя руками за плечи и забивается под полочку, где должны размещаться банные принадлежности. Она пустует. Напор усиливается; вода брызжет во все стороны. Чанель вытягивает руку, набирает полную ее пригоршню и начинает обтираться. Приноравливается к температуре и встает под душ. Приходится собрать всю волю в кулак, чтобы не заскулить. Вода выключается так же неожиданно, как и включилась, и Чанеля вытаскивают в центр комнаты. В спину тут же ударяет струя горячего воздуха. Чанель расслабляется, опускает плечи и, закрыв глаза, блаженно откидывает голову назад. Слюна все еще солоноватая и отдает медью, но все следы крови вода смыла. Ребята в голубом работают молча. Чанель уверен: они проводят такие процедуры не впервые. Парни, которых подняли вместе с ним, сейчас, должно быть, тоже стучат зубами от холода, натягивая вещички универсального размера. И брюки, и рубашка с коротким рукавом сделаны из плотного, похожего на хлопок, материала и раздражают кожу. Чанелю выдают резиновые шлепанцы с ребристой подошвой. Они неприятного, мутно-голубого цвета. Чанель обувается. Шлепанцы оказываются маловаты — не для его растоптанных лапищ, — но другие размеры явно не предусмотрены. Чанелю дают крохотную расческу с мелкими зубцами и подводят к стене. Нажимают на панель, и синяя ее поверхность вдруг темнеет и превращается в зеркальную. Чанель кое-как раздирает колтуны и зачесывает волосы назад. Подсохнув, они начнут топорщиться во все стороны медными пружинами, так что можно особо и не стараться. После этого Чанеля проводят в соседнее помещение и там оставляют на попечение безликого робота. Он пожирает Чанеля своим единственным красным глазом-объективом и мерно шевелит руками-щупальцами. Время от времени в его глубине что-то щелкает, переключаются какие-то реле, и он поворачивает яйцеобразную голову на пару градусов левее или правее. Чанель проходит к единственному в комнате стулу и садится. Ему не по себе. Комната синяя и совсем голая, и смотреть там не на что, поэтому он глазеет на робота. Тот сканирует его от макушки до кончиков ногтей на ногах и обратно. От этого мороз дерет по коже. Чанель вздрагивает, но взгляда не отводит. Скорее всего, решает он, это очередное испытание. Может, они решат, что он ни на что не пригоден после ночного происшествия и отправят на какие-нибудь нудные, связанные с монотонным повторением действий, работы? Сортировать такие вот пижамы или пробивать номера на поступающем оборудовании. Чанель не знает, но надеется. Он привык к подобным занятиям. Дома, после работы в поле, он днями просиживал в амбаре и лущил кукурузу. Комбайны стоили дорого, а все доступное горючее шло на нужды семьи. Чанель брал в руки початок, отвертку и принимался за работу. Выбивал зернышко за зернышком и думал о какой-нибудь безобразной непотребности, вроде дешевого пива, соседской девчонки или поездки на автобусе до окружного центра. Там можно было посмотреть, как садятся и взлетают шаттлы, и как красивые люди в красивых одеждах разъезжают на красивых машинах. И их красивые дети совсем некрасиво обращаются с теми, у кого нет красивых машин и красивой одежды. Чанель покупал себе огромный слоеный пирожок с ягодами, снежно притрушенный сахарной пудрой, усаживался на лавку перед космодромом и, смакуя каждым куском, смотрел и осуждал. Улыбался, потому что пирожок вызывал в нем больше эмоций, чем все эти модники, вместе взятые. Единственное, чему он завидовал, — это возможности покупать сладкие пирожки каждый день. Десятками штук. Зажираться ими и кормить своих детей, не боясь, что им не хватит воды, чтобы протолкнуть всю эту вкуснятину в загаженные роскошью кишки. Те, у кого есть вода, правят миром. У Чанеля и его семьи ее никогда не было вдоволь, поэтому они лизали задницы тем, у кого она была. Поэтому Чанель сейчас здесь. Смотрит в тупую рожу нано-робота и подавляет в себе желание ткнуть в нее средний палец. Робот продолжает бесстрастно считывать информацию. Проходит минут двадцать бестолкового созерцания немигающего красного, и Чанель понимает, что на грани. Он складывает руки на коленях и принимается поглаживать острые складки брюк кончиками пальцев. Сколько Чанель себя помнит, отец всегда говорил: «Человек силен настолько, насколько сильна его выдержка. Не позволяй управлять собой через гнев». Он прокручивает эти слова в голове, и уголки его губ подрагивают от накатывающего раздражения. Он прокручивает эти слова в голове и вместо того, чтобы махать кулаками, усмехается прямо в объектив камеры. Внутри робота снова щелкает, и красный свет сменяется синим. Комнату наполняет какая-то жидкая тишина, а затем одна из стенных панелей отодвигается, и к Чанелю выходит миниатюрная женщина в сиреневом халате. — Идите за мной, — говорит она с заметным акцентом. Чанель идет за ней. Через пять минут они оказываются в круглой комнате со стеклянным куполом потолка, сквозь который на Чанеля смотрит бескрайнее звездное небо. Внизу, практически у самого пола, виднеется Дюна. Она напоминает покрытый глазурью бисквитный шар. Много суши, много песчано-рыжих равнин, черные борозды гор, на которых практически не осталось ледников, мало лесов. Два океана, которые кажутся растекшимися по пожелтевшей бумаге пятнами ртути. Озера и водохранилища с пресной водой: все частное, все продается на рынке по завышенным ценам. Делать бизнес на воде — беспроигрышный вариант. Чанель смотрит в эту лиловую точку пару секунд и переводит взгляд на сопровождающую. У нее короткие, острогранные волосы и неправильный разрез глаз. Бледные губы припудрены синим. В ушах — портативные приемники, инкрустированные ярко-голубыми кристаллами. Слишком много голубого, — отмечает Чанель. Он еще сильнее ненавидит этот цвет. — Куратор миттенте пребудет через пару минут, — говорит женщина и указывает на белое пластиковое кресло, напоминающее выеденное крысой яйцо. Чанель, не сводя с нее глаз, проходит к креслу и садится. Удобств подобная конструкция не доставляет, но он молчит. Сопровождающая встает у окна и, скрестив на животе руки, устремляет взгляд Чанелю за плечо. Он не оборачивается. Ему не все равно, на что она смотрит, но он не может показать свою заинтересованность. Куратор оказывается высоким мужчиной с голубоватой кожей южанина и алмазными имплантами на скулах и подбородке. Широкие шрамы на висках говорят о его аристократическом происхождении. Густые, на вид жесткие волосы собраны на затылке в высокий хвост. Молочно-белые, они украшены перламутровыми и синими блестками. Когда он входит в зал, Чанель остается сидеть. — Ты подходишь. Иди за мной, — говорит куратор, жестом показывает, что сопровождающая может быть свободна, и, всколыхнув воздух полами своего плаща, идет на выход. Чанель следует за ним. Идут недолго, так что накрутить себя он не успевает. К тому же, успокаивает он себя, никто не станет тратить на тебя воду и наряжать в новье, если решил от тебя избавиться. Скорее всего, результаты тестов оказались подходящими для каких-то экспериментов. Участь подопытного Чанеля не удивляет и приносит своеобразное облегчение. Кабинет, в котором они оказываются, настолько маленький и плоский по всем параметрам, что Чанелю становится не по себе. Длинный прямоугольный стол, на котором ничего, кроме лампы, прикрученной к столешнице болтами, нет, панельные стены цвета дождевой грязи, потеки конденсата по стеклам — слишком частые колебания температур, должно быть, — и никакого декора. Ничего, чтобы хоть немного радовало глаз. Убогое место, вызывающее убогие чувства. За столом сидит пожилой грузный мужчина. Желтый цвет лица и подрагивающие руки говорят о плохом здоровье, а обвислое брюхо лишь сильнее в этом убеждает. Заплывшие жиром глазенки впиваются в Чанеля придирчивым взглядом. — Образец идеально ему подходит. Высокий порог восприятия, значительные колебания эмоционально-чувственного фона, но гормональный стабилен. Отличная концентрация и умение подавлять самые низменные из инстинктов. На провокации не поддается. Коэффициент умственного развития выше среднего, — говорит куратор. — Проведите дополнительные тесты, — с отдышкой отвечает брюхатый. Щеки его желейно дрожат. — Предыдущий образец не выдержал прямого контакта. Это плохо сказывается на его самочувствии. Мы не можем так рисковать. — Как скажете, Генерал, — куратор кланяется и выводит Чанеля из кабинета. Они снова переходят из одного коридора в другой, поднимаются на новые уровни и там снова петляют стальными лабиринтами. Станция кажется необъятной и совершенно безлюдной. Синие стены поглощают все звуки, и в какой-то миг Чанель начинает понимать, что не слышит даже собственных шагов. Куратор оглядывается на него всего пару раз. Что-то заставляет его верить в то, что Чанель не сбежит. Когда они минуют еще один поворот и оказываются в широком коридоре, Чанель видит это. Стены утрачивают плотность, и сквозь их прозрачную синеву проглядывается огромный зал, посреди которого возвышается нечто, напоминающую гротескную статую. Идут они слишком быстро, и Чанель не успевает разглядеть деталей. Первое и последнее, что бросается в глаза — это море пурпурных трубок, которые соединяют детали композиции. На секунду Чанелю кажется, что одна из них шевелится. Они минуют небольшое — должно быть, приемная — помещение и высокие стеклянные двери. Внутри их ждут уже знакомые ребята в голубом. На лицах у них защитные маски, все открытые части тела покрывает тонкий слой антибактериального геля. Комната напоминает кабинет врача. Чанеля усаживают в высокое кресло, заставляют опустить руки на подлокотники и перехватывают их мягкими, но крепкими ремнями. Чанеля начинает тошнить. Он чувствует приближение очередного приступа и ногтями впивается в обивку подлокотника. На лбу выступает пот, и один из лаборантов промокает его бумажным платком. Куратор занимает место у приборной панели, выполненной из огнеупорного пластика. Экран перед ним не светится: или выключен, или в его разработке применялись незнакомые Чанелю технологии. Он заставляет себя расслабиться и откидывает голову на подголовник. Сглатывает с трудом и прикрывает глаза. Веки тяжелые, и чтобы поднять их, приходится поднапрячься. — Сознание довольно гибкое, сопротивления не оказывает. Он идеально подходит для внедрения. Не понимаю, зачем расходовать настолько дорогостоящие ресурсы на какие-то проверки, — говорит куратор, обращаясь к одному из лаборантов. Судя по отметке на форме — старшему. — Это обычная процедура. Я подключу его к одному каналу и посмотрю, как быстро он сможет настроиться. Нам важна не столько его проводимость, сколько отдача. Иногда они отличные ресиверы, но не миттенте. Последний захлопнулся во время сеанса, и это очень его встревожило. Мы не может держать его в постоянном стрессе, вы же знаете. Чем стабильней его состояние, тем легче он поддается воздействию. Генералу не нужны внеплановые «всплески», — говорит лаборант и, подкатив к креслу Чанеля приборный столик, открывает стоящий на нем ящик. Внутри находятся приборы, напоминающие лампы накаливания разного размера. Вместо цоколя у них нечто, похоже на стальные лепестки или сложенные паучьи лапы. Один взгляд на них вызывает омерзение. Чанель шумно выдыхает и переводит взгляд на куратора. Тот смотрит в экран перед собой. Пальцы стучат по невидимой клавиатуре. — У него идеальный химический состав мозга и физические показатели в норме. Он не может не подойти. Не спали его, — последние слова он произносит как дружеское наставление. — Не беспокойтесь: не спалю, — за маской лица не видно, но Чанель уверен, что лаборант ухмыляется. Он берет в руки один из приборов, проворачивает кольцо у основания цоколя и приставляет лепестками к шее Чанеля: чуть ниже уха, у линии роста волос. Металл холодный, но мигом нагревается. Лаборант щелкает по стеклянному колпачку пальцем и лепестки открываются. Легкий укол — и кожа вокруг прибора немеет. Еще один щелчок — и Чанель слышит мерное жужжание. Ни боли, ни какого-либо дискомфорта он не испытывает. — Глуши свет, — командует лаборант, и один из его подручных переключает какие-то реле на своем пульте. Комната погружается во мрак. Чанель боится пошевелиться. Боится он и глаза закрыть. Во рту становится сухо, но пошевелить языком тоже страшно. Он не знает, как поведет себя штука у него на шее, а рисковать не хочется. Он лежит смирно и, не мигая, смотрит в пустоту перед собой. Поначалу кажется, это глаза привыкают к темноте, и он начинает различать очертания ближайших предметов и бледные силуэты людей. Куратор отошел от пульта и, поглаживая кристалл на подбородке двумя пальцами, задумчиво смотрит на Чанеля. Тому нужно еще несколько секунд, чтобы понять: лампа у него на шее светится. Ее свет голубовато-пурпурный и с каждым ударом сердца становится ярче и насыщеннее. Чанель все-таки проглатывает пресный ком, вставший поперек горла, и бегло оглядываетцу помещение. Свет лампы ослепляет уже через двадцать секунд. Чанель зажмуривается и проваливается в искрящуюся ударами собственного сердца недотемноту. Все ощущения скапливаются в животе. Чанель дергает ногой, но тут же отдает себе приказ успокоиться. Волосы на затылке холодные и мокрые от пота и неприятно липнут к обивке кресла. Пот катится и по спине, пропитывает собой резинку штанов. Чанель прогибается в спине и отрывает голову от подголовника. Открывает глаза. В комнате так светло, словно все солнца изведанных миров одновременно поднялись над горизонтом. — Выключай его, — ледяным тоном требует куратор. К Чанелю тут же подходят — он не видит этого, но знает, что это тот же лаборант, — и за миг свет гаснет. Раздается еще один щелчок, и прибор с липким, похожим на разорванный поцелуй звуком отлепляется от шеи. Включается верхний свет, и вокруг кресла начинают суетиться лаборанты. Они обтирают лицо и шею Чанеля бумажными полотенцами, освобождают руки от ремней. Один из парней в голубом подносит ему высокий стакан с водой и соломинкой. Чанель жадно пьет. — Говорил же: лишнее, — качает головой куратор. — Девяностопятипроцентная совместимость. Это на две десятых процента лучше, чем у Лухана. Возможно, этот малый сможет стабилизировать его состояние, и тогда нам не придется искать новых миттенте. Лаборант качает головой. — Они быстро перегорают, если их эмоции и чувства не подпитывать. Даже самый сильный миттенте — всего лишь человек. «Голосу» легче — он ресивер. Куратор вздыхает, берет бумажное полотенце и, вытирая руки, подходит к Чанелю. — Итак, мальчик, завтра у тебя начинается новая жизнь, — говорит он. — А сейчас я объясню, почему она больше тебе не принадлежит.***
Чанель смотрит перед собой, не мигая. Он слышит, что ему говорит куратор, но его слова ничего в нем не задевают. Чанель понимает, что ему предстоит прожить чужую жизнь, и этого достаточно, чтобы опустошить его. — Ты нужен Эрве. Ты нужен своим людям. От жизни Эрвы зависит жизнь на Дюне. Эрва не может существовать стабильно без миттенте. Ему нужны твои эмоции, — объясняет аристократ. Куратор всех предыдущих миттенте, он явно знает, о чем говорит. Понятие это Чанелю незнакомо, но суть его он улавливает сразу. Он тот, кто будет отдавать свои эмоции и чувства существу, которое ни больше, ни меньше, чем целая планета. И не просто планета, а планета, которую Чанель привык называть домом. — У тебя очень стабильные показатели. Ты прекрасно справляешь с эмоциональными перегрузками, быстро адаптируешься. Твой мозг работает на тех же частотах, что и мозг Эрвы. Чанель не отвечает. Смотрит перед собой. В вопросах и ответах нет никакого толка: все, что куратор посчитает нужным, он ему расскажет, а все, что Чанелю знать не положено, так при нем и останется. — Прежде чем тебя отведут к Эрве, придется пройти еще пару процедур. Он не выносит некоторые… цвета, запахи, звуки. Чанель опускает уголки губ. Теперь-то ему понятно, отчего здесь все синее. — Придется тебя перекрасить. Чанель не удивляется. Пускай так. — Заговаривать с ним тоже нельзя. Если только он сам не заговорит с тобой. В виду некоторых физиологических особенностей, он самостоятельно не говорит и не дышит. К нему приставлен ресивер, Лухан, который выполняет функцию его речевого аппарата — мы называем его «голосом», — и миттенте, Лэй: с его помощью Эрва дышит. Чанель вздыхает и прикрывает глаза. — Ты будешь его жизнью. Пускай так, решает Чанель. Пускай. Лучшей жизни у него все равно не будет.***
Куратор отводит ему место в своей комнате. Уснуть у Чанеля так и не получается. Часы с орбитальным временем показывают начало пятого нового дня, когда Чанель встает с койки и, обжигая розовые пятки об ледяной пол, проходит к узкому иллюминатору. Он хочет увидеть восход солнца. Он множество раз наблюдал его из окна собственной спальни, но никогда — из космоса. Если уж ему придется остаток дней удовлетворять эмоциональные потребности галактического божества, то напоследок он сделает что-нибудь очень человеческое. Солнце похоже на апельсин. Без преувеличений. Огромный, истекающий соком апельсин. От его вида рот наполняется слюной, и на языке появляется кисло-сладкий привкус. Солнце выплывает из-за Дюны, и за ним, словно шлейф, тянется ночь. Она накрывает ту часть планеты, которая скрыта от глаз Чанеля, и кажется не менее живой, чем само солнце. Просыпается куратор. Чанель слышит, как отодвигается ширма, что скрывает его койку от остальной части комнаты, и как босые ступни с липким звуком соприкасаются с полом. Чанель отходит от иллюминатора, но еще долго видит отпечаток солнца на роговице слезящихся глаз. Куратор кормит Чанеля со своего стола и пытается разговорить, но Чанель молчит. Это не принципы и не упрямство, он просто не хочет говорить. В его словах не будет смысла. Он не хочет врать, говоря, что рад стать миттенте, но и показывать, что его это пугает, тоже не вариант. После завтрака его отводят в процедурную, где двое лабораторных крыс в голубых халатах выкрашивают его волосы в иридиевый синий. Ресницы и брови тоже красят, а на лицо и тело наносят слой белой пудры. Чанель смотрит на себя в зеркало и понимает, что вот так выглядит воплощенная беспомощность. Кожа кажется истончившейся и больной, а взгляд слишком темный, чтобы его можно было прочесть. Чанель подходит ближе и заглядывает себе в глаза. «Что ты в них увидишь, Эрва? — спрашивает он мысленно. — Что ты в них увидишь?..» Себя. Он видит в них себя. Чанель понимает это, как только оказывается в том огромном зале, мимо которого они проходили днем ранее. Теперь они стоят прямо перед постаментом, и то, что Чанель принял за статую, смотрит на него тремя парами глаз. Эрва — тощий и бледный, изможденный своим величием — парит над залом, распятый на уродливом кресте. Стальной воротник, изуродованный инкрустацией, держит его голову высоко поднятой, с плеч спадает прозрачная туника из пепельно-серого материала, прихваченная на бедрах массивным чеканным поясом. Тяжелые браслеты болтаются на тонких щиколотках. От немощного тела во все стороны тянутся уже виденные Чанелем трубки, наполненные пурпурной жидкостью. Ее течение практически незаметно. Справа трубки соединены с другим телом. Оно бы казалось безжизненным, если бы не высоко вздымающаяся грудь и осмысленный взгляд глубоко-синих глаз. Полуобнаженное тело укрывают глубокие багряно-черные синяки. Особенно много их на левом боку, там, где к нему крепятся трубки. Они заканчиваются уже знакомыми Чанелю стальными цветками. Слева от тела Эрвы отходит лишь одна трубка, которая присоединяется к шее беловолосого, слишком бледного парня. Большие, мутно-розовые глаза с прозрачными ресницами смотрят на Чанеля с хитрецой. Уголки губ подрагивают. Парень вальяжно раскинулся на кресле из черного дерева и всем своим видом вызывает раздражение. Чанель расщедривается на пренебрежительный взгляд и поворачивает голову к куратору. — Это Эрва, — говорит тот. — Его миттенте Лэй, — он жестом указывает на синеглазого, — и ресивер Лухан. — Чанель на альбиноса не смотрит, и как он отвечает на это, не знает. — Если тебе что-нибудь понадобится, Тао и Тео всегда в твоем распоряжении, — куратор щелкает пальцами, и перед ними возникают двое совершенно одинаковых юношей. Их кожа, как и у Чанеля, густо припудрена, а волосы отливают серебром. Они подходят к нему, берут под руки и уводят за постамент. Усаживают на такое же, как и у Лухана, кресло и подсоединяют к шее три трубки. Чанель кладет руки на подлокотники, сжимает их так крепко, что немеют пальцы, и с долгим выдохом закрывает глаза. С этого мгновения он полностью принадлежит Эрве.***
Ему снятся чудесные сны. Он видит синюю планету, где глубокие океаны омывают крутые берега. Над черными скалами вьются белокрылые птицы, а из промерзлой почвы к тусклому солнцу тянутся седые травы. Здесь ветрено и холодно настолько, что коченеет душа. У Чанеля от этих снов температура под сорок и бесконечная лихорадка. Эрва забирает у него слишком много, но вместе с тем дает нечто, совершенно Чанелю ненужное. Он боится спать, но еще больше — просыпаться. Эрва в нем, даже когда их не связывают пурпурные трубки и бесконечные нити чувств, эмоций и ощущений. Чанель всегда у него за спиной, но скуластое лицо и сквозящий взгляд стоят перед глазами круглые сутки. Чанель учится дышать через раз и не слушать, о чем говорится в синем зале. Генерал и водные магнаты приходят в одно и то же время: когда Тао и Тео оканчивают утренние процедуры и вводят в тонкие вены питательный раствор, а Лухан перестает оглушать помещение своим больным смехом. Он пугает Чанеля больше, чем сны о безжалостной планете и темные, похожие на сколы льда, мысли, которые ему не принадлежат. У Генерала с собой бесконечные графики и сводки погоды, и все, что его интересует — это чтобы дожди шли по расписанию, а штормы и ураганы бушевали в определенных районах планеты и только. Одна лишняя капля дождя способна привести к обвалу акций, а магнаты не могут допустить, чтобы вода обесценилась. Чанель слушает их с отвращением. Каждый день, в одно и то же время, он убеждается, что не зря ненавидел этих людей. Каждый день, в одно и то же время, он становится свидетелем того, как люди обманывают людей. Каждый день, в одно и то же время, он наблюдает, с каким безразличие Эрва это принимает. Каждый день, в одно и то же время, Чанель понимает, как сильно он все это ненавидит. Эрва спит по двенадцать часов в сутки, и в это время куратор закрывает Чанеля у себя в комнате и берет кровь на анализы. Чанель не доверяет ему. Он никому в этом месте не доверяет и продолжает молчать. Результаты тестов удовлетворительные. У Чанеля крепкое здоровье и устойчивая психика, и только он сам знает, чего ему это стоит. Каждый день, проведенный с Эрвой, все больше и больше превращает его в озлобленное существо. Эрва берет у него самое лучше и оставляет то, что не вызывает ничего, кроме жалости и отвращения. Чанель думает о мести. Он мечтает о ней. Он хочет, чтобы Эрва почувствовал все, что чувствует он. — На востоке сильнейшая за последние сорок лет засуха. Спрос на воду в десять раз превышает предложение. Несколько крупнейших представительств нашей фирмы были вынуждены прекратить выдачу кредитов на воду. В Эльбском и Терракотовом водохранилищах уровень воды упал на семь-десять метров. Гидроэлектростанция на Тэссле временно остановлена. Цены на электричество растут. С ними растут долги. Вскоре забирать за неуплату рабочие руки станет невыгодно: просто некому будет работать, — говорит щекастый малый с облезлыми бакенбардами и мутными зелеными глазами. Его длинные сальные волосы зачесаны назад, открывая мерзко лоснящиеся залысины с вживленными под кожу изумрудами. На висках нет шрамов, но выглядит он вполне представительно. И вызывает лютую ненависть. Чанель с ногами забирается на свое кресло и, извернувшись так, чтобы не сорвать трубки, подглядывает. Обычно ему нет дела до томящихся в собственной аморальности уродов, но сегодня особенный день. Сегодня ему исполнилось двадцать. Сегодня он стал на год старше, на год озлобленнее и жестче. — Вы хотите, чтобы мы устроили парочку обильных дождей внепланово? — кротким голосом уточняет Генерал. Его желейные подбородки волнуются так же, как и он сам. Чанелю гадко, но он все равно смотрит. Слушает. И чувствует. Чувствует Эрву. Чувствует, как в нем просыпается нечто, что вполне сойдет за интерес. — Я хочу, чтобы он, — палец, украшенный массивным платиновым перстнем, указывает на Эрву, — повысил уровень воды в реках до прежних отметок. Мне нужен товар, который можно продать. Не забывайте, какой процент от прибыли получает ваша организация, Генерал. — Резерв внутренних вод ограничен. Не забывайте о круговороте веществ в природе. Ничто не возникает из ничего. Для того чтобы была вода, нужны испарения. А чтобы были испарения, нужна вода. — За эти две недели ее испарилось достаточно! — И она в нашем распоряжении. В атмосфере. — Если выпадет дождь, цены на воду упадут. Эту операцию никак не назовешь прибыльной. Мы, не побоюсь напомнить, инвестируем в ваши технологии огромные средства… — Вы понимаете, какие последствия повлечет за собой то, о чем вы просите? — Генерал переходит на свистящий шепот. — Эрва говорит, — прерывает их Лухан; его красивый, с едкой хрипотцой голос эхом отражается от стеклянных стен зала, — нужен дождь. — Нет! Никакого дождя. Иначе мы прекратим вливания. — Эрва напоминает, что повышать голос в его присутствии не стоит. — Твой Эрва — слепоглухонемой крысеныш, которого дергают за хвост, когда хотят, чтобы он пискнул! — Эрва расстроен. Он просит всех удалиться. Чанель видит лишь профиль Лухана, но и этого достаточно, чтобы понять: сейчас на его лице играет самая отвратительная из выхоленных им улыбочек. Альбинос поднимает руку и делает прощальный жест. Он издевается, и это доставляет ему удовольствие. — Два дня! — рявкает магнат. — Иначе никаких поступлений. И я не шучу. Генерал торопится его увести. Лухан вскакивает со своего места и орет им в спины: — Он все понимает, тупые вы мудаки! Чанель хочет выключить звук. Чанель хочет, чтобы хотя бы внутри него грянул гром, и ливневыми потоками оборвало все провода-нервы. Чанель хочет ничего не чувствовать. Оказывается, Чанель очень многого хочет от жизни. Он садится спиной к залу и закрывает глаза. Сквозь боль, что запускает когти в его кишки, он мечтает услышать: «Ты ошибся жизнью, парень». Его мечты еще никогда не были настолько невыполнимы.***
Через два дня уровень воды в двух крупнейших реках восточного региона поднимается, но температура воздуха держится на критической отметке в сто четырнадцать градусов*. Грозовые облака уходят на запад. Планета изнемогает. Восточные провинции превращаются в пустыню. Начинает свирепствовать кишечный грипп. Чанель украдкой читает сводки новостей, которые куратор неосмотрительно оставляет в общем доступе. Пока он принимает утренний душ, Чанель забирается в его планшетник и быстро просматривает последние открытые страницы. Он родом из северных провинций, и там цены на воду повысились всего на пару единиц. Зиму предсказывают сухую и теплую, а вот весна грозится затяжными дождями. Еще месяц назад подобная новость Чанеля обрадовала бы, но сейчас уже все равно. Даже если родители уплатят долг, его не вернут домой. Он нужен Эрве, и даже больше, чем думают Генерал и куратор. Эрве нужны его эмоции, но не те, что он берет у Чанеля сам. Ему нужно почувствовать то, что в каждом вдохе чувствует Чанель. Нельзя взять у человека то, чего у него нет, понимает Чанель. Это и есть его план. Он должен выжечь из себя все хорошее, и тогда Эрве придется брать, что останется. А останется в нем только ненависть. Ко всему, что отбирает у человека его право на жизнь. Куратор следит за каждым его шагом, фиксирует изменения в настроении Эрвы и проводит дополнительные тесты. Все поведенческие функции Чанеля работают исправно. Когда куратор проводит сканирование его разума — все тот же красноглазый робот, назойливо скребущийся в подсознании, — Чанель вспоминает все хорошее, что успел пережить за свои двадцать лет. Он думает о пирожках с сахарной пудрой и шаттлах, что совершают короткие экскурсии к ближним границам звездной системы. Он думает о том, как было бы здорово оказаться дома в праздник урожая. Есть вареную кукурузу и гулять по нарядным улицам с соседскими девчонками под руку. Он думает об этом и немного — о бесконечных ледниках и неспокойных океанах неизвестной планеты. В голове слишком много чужих мыслей, память переполняют чужие воспоминания. Они переплетаются с его собственными, и Чанель уже не может их разделить. Судя по тому, что куратор остается доволен результатами, в этом нет ничего необычного. Должно быть, именно так работает связь миттенте с Эрвой. Но Чанель не сдается. Как только тесты заканчиваются и к его шее присоединяют пурпурные трубки, он заставляет себя ненавидеть все, что когда-то любил. Поначалу с Эрвой ничего не происходит. Кажется, фильтры работают слишком хорошо и не дают мерзостным ощущениям просачиваться в сознание сверхсущества. Но чем дольше у Чанеля ничего не получается, тем крепче становится его ненависть ко всему, что он видит. Разрушить барьер ему помогает Лухан. «Голос», и прежде не вызывавший симпатии, утрачивает последние крупицы привлекательности, и теперь даже случайный взгляд в его сторону вызывает настолько сильное раздражение, что это не скрывается ни от самого ресивера, ни от Эрвы. Чанелю все чаще снятся сны с участием альбиноса, и в том, что это игра не его подсознания, он убеждается, когда видит то, что было до его прибытия на станцию. В этих снах ресивер предстает потерянным подростком, который кричит во сне и блюет после каждого сеанса внедрения. Но чем дольше его сознание соприкасается с сознанием Эрвы, тем сильнее он меняется. Даже внешность его претерпевает изменения. Чанель видит, как заостряются, черствеют черты его лица, как истончается кожа, как леденеет взгляд. Губы все чаще кривятся в едкой, полной горечи улыбке, а каждое движение рук и голоса становится отточенным и верным. Ресивер получает от Эрвы намного больше, чем просто мысли, которые он должен озвучивать. Чанель должен стать Эрвой. Эрва считает иначе. Чанель просыпается, когда свет в комнате еще погашен. Это значит, что куратор спит. Чанель не знает кода доступа, но отчего-то встает перед дверью и, не мешкая, набирает ряд цифр, которые не запоминает. Дверь открывается, и Чанель оказывается в коридоре. Поворачивает направо и, не оглядываясь, идет, куда его ведут. Это странное ощущение: он не чувствует ровным счетом ничего. Никакого влияния со стороны. Кажется, это его собственные желания, его порывы, его чувства и эмоции. Но он знает, что это не так. Это Эрва. Какая-то часть его, которая укоренилась в сознании Чанеля и теперь управляет им на тех уровнях, на которые у самого Чанеля доступа нет. Идет он долго. По пути ему встречаются лишь тени, лишенные хозяев. Синий свет забирается под кожу, и каждый ее миллиметр покрывается невидимой коркой льда. Она впитывает в себя беспокойство и делает ко всему безразличным. Чанель чувствует себя в этих лабиринтах как дома. Они полнятся воздухом, от которого пахнет солью и прелой землей. Чанель не знает, когда куратор обнаружит его отсутствие, но Эрва его не торопит. Он проходит еще три поворота и оказывается в тупике. Стены коридора сделаны из матового стекла, сквозь который проникает темнота. Чанель останавливается перед дверью, наживает незнакомую комбинацию чисел и оказывается внутри. Здесь пахнет морем. И пол, и стены, и высокий потолок — все влажное. Чанель поскальзывается, но на ногах удерживается. Воздух в комнате настолько влажный, что кожа лица и рук покрывается испариной. Пижама липнет к телу, и это гадко. Чанель проходит вперед, ставя ноги на пол так осторожно, как только может. В комнате настолько темно, что он не видит, где она заканчивается. Эрва здесь. Аромат его кожи, ее холод и ток стальной крови по венам ощущаются Чанелем как свои собственные. Он толчком выдыхает; плоскости теряют устойчивость, и Чанель падает. Ударяется локтем и, охнув от боли, замирает. Он слышит плеск воды, и кожу высыпает мурашками. Он садится и оглядывает комнату расфокусированным взглядом. Вода близко, и Эрва — тоже. Чанель встает на четвереньки и ползет вперед. Тьма сгущается, а потом его ослепляет синевой настолько глубокой и безжалостной, что он теряется, зажмуривается и падает в воду. Плавать он не умеет: самым большим водоемом, в который ему приходилось погружаться, было корыто на заднем дворе. Вода жжется. Чанель глотает ее, ледяную, и она кипятком ошпаривает ему рот и глотку. Он, наверное, кричит, отчего вода пузырится и вспенивается. Он дергает руками, ищет край бассейна — ведь это бассейн, должен быть бассейн! — но не находит. Его тянет ко дну. Всего секунду или две, а затем он оказывается над водой и понимает, что плывет. Он делает это так же неосознанно, как до этого — шел сюда. Вода светится нежно-голубым, и в ее сиянии Чанель видит Эрву. Он плывет ему навстречу: ленивыми, рыбьими движениями, и кожа его кажется сотканной из капель воды. На нем нет ни туники, ни браслетов, ни стального воротника с сапфирами. Шея и плечи худые, но не хрупкие, как казалось Чанелю. От ушей к кадыку тянутся узкие, серебреные у краев надрезы. Чанелю нужна пара секунд, чтобы понять — это жабры. Они вздуваются и опускаются в такт движению волн. Вот о чем говорил куратор, когда упоминал о физиологических особенностях. Вот зачем нужен Лэй. Чанель усмехается. Эрва видит это и повторяет за ним. Его улыбка напоминает улыбку Лухана, только есть в ней нечто, чего нет у альбиноса: притягательность. — Удивительно, — практически не шевеля губами, говорит Эрва. Его голос звучит как рокот прибоя. Для человека, выросшего на Дюне, это самая прекрасная музыка в мире. Эрва подплывает к нему так близко, что Чанель видит, как тяжелая вода склеивает его ресницы. — Никто не может быть сильным в одиночку, — слышит он идущий словно из-под воды голос. Эрва говорит, едва размыкая бледные губы, и от его шепота бросает в дрожь. Чанель подплывает еще ближе и ладонями обхватывает его лицо. Заглядывает в глаза, но в них нет ничего, кроме пустоты, в которую он и проваливается. — Почему ты им не поможешь? Ты все видишь. Почему не поможешь? — Смотри, — шелестя жабрами, выдыхает Эрва, и своим холодным скользким телом прижимается к телу Чанеля. Тот содрогается от смеси отвращения и удовольствия и пальцами зарывается в сиреневатые волосы Эрвы. Они острые настолько, что ранят до крови, но Чанель все равно не отпускает их. Лед воды и рыбьей кожи притупляет боль. Эрва ртом касается подбородка Чанеля. Внутри него холод. Свист дыхания будоражит. Эрва ведет губами вдоль линии челюсти, а затем кусает у основания уха. Чанель вздрагивает, потому что это хорошо. Он закрывает глаза и чувствует, как Эрва слизывает выступившую из ранки кровь. Язык у него холодный и твердый, а от попавшей внутрь слюны жжется. Это тоже хорошо. Хорошо до давящей тяжести в животе. — Смотри, — вновь шепчет Эрва, и Чанель открывает глаза, чтобы увидеть перед собой две кровавые бездны. В них боль непостижимая, ярость неукротимая, жажда неутолимая. В них вся соль земли, в них — бескрайняя пустошь горя. В них одно слово, шрамами и ожогами, которым нет числа: «Раскаяние». — Дай человеку то, чего он хочет, и он захочет большего. Моя планета не всегда была такой. Но я дал ей то, что она хотела, а не то, что ей было нужно, и она уничтожила сама себя. Люди не знают меры. Я не хочу, чтобы история повторилась. Поэтому я не сделаю то, о чем ты просишь. Вода — самое ценное, что есть на любой планете. Вода — это жизнь. И сейчас твои родные и близкие понимают это, как никто другой. Но дай им столько воды, сколько они захотят, и они мигом об этом забудут. Люди не ценят то, что достается им бесплатно: воздух, солнечный свет, их собственная жизнь. Здесь, сейчас, в этой ледяной воде, ты получаешь удовольствие, я знаю, потому что вода для тебя была роскошью, в которой особо не поплаваешь. А если б вам пришлось платить за воздух? С каким удовольствием, — шепчет Эрва, — вы бы дышали. Воздух стал бы чище, потому что никто бы его загрязнял. Ведь в воду вы же не плюете?.. — Ты жестокий бог, — Чанель сглатывает тяжело и прикрывает глаза. Ему все еще слишком хорошо от близости Эрвы. — Я знаю, как это: жить, задыхаясь. Я знаю, как это: подыхать от жажды. Я знаю, как это — быть человеком. И я знаю, как терять то, что любишь, по собственной глупости. Поэтому отправляйся в свою постель, мой драгоценный, и прекращай травить меня ненавистью. Чанель открывает глаза и смотрит на Эрву. Смотрит слишком долго, чтобы это ничего не значило. Разворачивайся и плыви прочь, — говорит он себе и смотрит дальше. — Загляни в себя и увидишь все, что пытаешься найти во мне. — Я буду тобой, пока не сдохну? — Быть мной не так уж и плохо. Я не играю в бога и не вершу правосудие. Я не стремлюсь быть героем или великомучеником. Каждый день меня распинают на кресте: оттуда открывается чудесный вид на человеческую глупость. Оттуда лучше всего направлять ее в русло благоразумия. — Эрва снова улыбается. — И если ты думаешь, что правила игры диктуют генералы, то… подумай об этом еще раз. — Зачем тебе я? Эрва поднимает невесомую руку и пальцами проводит по губам Чанеля, запечатывая их. — Никто не может быть сильным в одиночку, — говорит он. Чанель соскальзывает. Куда-то, где ему самое место. Вода с механическим всплеском смыкается у него над головой. По губам растекается чужая улыбка. Эрва беззвучно смеется и погружает под воду следом за Чанелем. Январь, 2016