Софития

Пасмурно. Свинцовые тучи нависают над мирно спящими людьми, которые, не думая не о чем, просто погрузились в удивительные сны, где их возможности безграничны. Сейчас утро, но облака, затянули собой солнце, благодаря чему день больше походит на ночь. В воздухе некоторое напряжение, которое не позволяет расслабиться, заставляя чувства обостриться сильнее обычного. Опять эта головная боль бьет по вискам, доводя меня до безумия. Но и у нее есть предел, так что потерплю. Я закрываю глаза и поневоле попадаю в клетку, которая носит название «Внутренний мир». Там всегда холодно, а вокруг сплошные горы, с острыми концами, не позволяющие сбежать. Рядом с ними горят синие костры, которые обжигают тебя силой холодной ненависти, каждый раз пытаясь достать тебя, чтобы навечно окутать своими бледными волнами. Но я не замечаю их, поскольку сейчас они не опасны. Сделав несколько шагов, можно услышать их эхо в колодце, которое носит название «Вечного забвения». Туда я бы не посоветовал заглядывать, слишком велик риск, что та тьма, что примостилась на дне, сладким шепотом потянет вниз, где гладкие стены вряд ли помогут тебе подняться. Его я тоже не замечаю, пока для него я тоже не досягаем. Я стараюсь сопротивляться, но мои ноги сами несут меня к озеру, которое не перестает меня удивлять вне зависимости от времени. «Озеро тысячи лиц», так оно называется. Самое странное и самое лживое из всех мест моего мира. Его спокойствие обманчиво, а отражение изменчиво. Попытки раскрыть обман приводило лишь к тому, что в итоге я просто терял самого себя, находя при этом тысячи своих лиц и сотни возможных поступков. Звук колоколов вырывает меня из клетки, и я невольно делаю глубокий вдох, чтобы привести мысли в порядок, и понимаю, что нужно пройтись. Правда и это требует всей моей концентрации, чтобы не сорваться. С моей внешностью «пройтись», означает удивленно выпученные глаза и разинутые рты. И это притом, что я абсолютно нормальный человек, ну, за исключением некоторых нюансов. Хотя, как бы я отреагировал, увидев себя со стороны: парень – рост выше среднего, с телосложение подходящее для 20 лет, серые глаза, правда, иногда они меняют свой цвет на металлик, и, вдобавок ко всему серебряные волосы, которые небрежно обрамляют лицо. Да вроде, ничего удивительного. По-моему, единственное примечательное, это знак на моей левой щеке (маленький бонус неправильно произнесенного заклинания). А может их, удивляют мечи? Не исключено, как- никак, редко можно увидеть настолько изящные экземпляры: черный, словно его ковали в безлунную ночь – Серафим, и светлый, подобно первому белому снегу – Архангел. Но взгляды прохожих скользят не по ним, а по моим волосам и отметине на щеке. Интересно, а что будет, если я для разнообразия отвечу им тем же? Плохо дело – они же от меня шарахаются, даже вон тот здоровяк, и тот прижал свой топор к себе. К сожалению, выглядела эта картина далеко не воинственно. Но, что это было? Всего секунду назад. Синие глаза, которые смотрели на меня прямо, без всякого страха или ненависти. Что же было в них написано? Любопытство! И вообще, отчего мне кажется, что, даже потеряв их из виду, я чувствую на себе их взгляд? Оглядываюсь, но понимаю, что не найду. Боль в висках из-за этого только усилилась. Опять делаю вдохи, но это не помогает. Да, что это со мной? Раньше я всегда мог контролировать эту пульсацию, но сейчас, удары настолько сильны, что ничего невозможно разглядеть. Странно, будто кто-то шепчет сладкие слова, зовущие меня на дно «Колодца забвения». Резкий холод. Рука невольно тянется к рукоятке, но прежде чем свершилось непоправимое, я услышал ясный голос, в котором звенел чистый хрусталь: - Я вам не враг. Просто успокойтесь и дышите ровнее,- и я сделал так, как просил этот голос. Казалось, что один лишь его звук, заставляет боль затихать, подавляя своей силой тот шепот, в котором теперь, отчетливо были слышны лживые нотки. А прохлада нежных, маленьких рук, мигом забрала все мое недовольство и страх. Я открыл глаза, и первое, что я увидел, было лазурное небо, безмятежное и ясное. Но, помедлив, я понял, что это был девичий взор полный интереса и спокойствия. Она стояла, наклонившись ко мне, и ее волосы цвета золота касались моего лица, оставляя шелковый путь неуловимого запаха. Несмотря на то, что руки ее были холодны, с лица не сходил розовый румянец. «Роза и сливки», подумал я тогда, забыв о том, что сидел на городской площади, что на нас во всю смотрели удивленные зеваки и, что, быть может, это был единственный день, когда я сумел разглядеть ее так близко. Глупо было предполагать, что она простоит так весь день, не отнимая своей руки, но к моему вящему удивлению, она не отошла от меня до тех пор, пока не поняла, что боли и вовсе не осталось. До сих пор не могу понять, почему я молчал. Может быть потому, что меня застали врасплох, или я не знал о чем говорить? Но это неправда. Я не сумел бы заговорить, даже, если б захотел. Подобно тому, как человек в гордом молчании не может отвести взор от своего творения, я точно также не желал говорить. Эта девушка была подобна видению, и, несмотря на то, что рука ее, как и легкое касание волос были осязаемы, я боялся даже малейшим движением нарушить этот момент. «Стоит ее коснуться, и она разобьется», пронеслось в моей голове, а во рту ни капли, и в горле жжет так, будто прошел целый день по бескрайней пустыне. Я мог только смотреть, и я смотрел. Осознано, словно убийца, я построил лабиринт в своей клетке, из которой знал – мне не выбраться. Когда она уходила, меня буквально заклинило – хотелось только одного: задержать ее, хоть на чуть-чуть, коснуться. Голос подводил меня, я не мог говорить, а в это время, я видел, как она поворачивается, как ветер перебирает ее мягкие, светлые волосы, как легко шуршат складки ее пышного платья. За одну долю секунды, мне показалось, что я сумел прикоснуться к чему-то совершенно новому и холодному. Ее мягкая, нежная рука покоилась в моей ладони. Она не постаралась ее вырвать, что несказанно меня обрадовало, хотя на ее лице, читалось удивление. Я смотрел на нее сверху вниз, и отметил про себя, что у нее очень длинные ресницы. Такие длинные, что они отбрасывали тень на ее щеки, делая глаза несколько темнее. А тем временем, она как-то задумчиво смотрела на свою руку, которую я боялся сжать, думая, что могу сделать ей больно. Она подняла на меня глаза полные слез и печали, при этом, стараясь улыбаться мне: - У тебя такая теплая рука, - сказала она, но теперь хрусталь в ее голосе угрожающе дрожал, способный в любой момент разбиться. Как же хотелось убрать слезы, которые блестели на ее ресницах; как же хотелось защитить ее, хотя, я даже толком и не мог понять от чего или от кого, я ее ограждаю. Я просто хотел вновь увидеть безмятежность ее ясного взора, который не был бы ничем омрачен. Мое внимание было привлечено стражей, которая выросла за ее спиной. «Почему за ней пришли?», удивился я, но не успел, как следует сложить догадки, когда они почтительно склонили перед ней колени, поразив меня еще больше. Они что-то тихо ей сообщили, и она кивнула им в ответ. Ее рука дрогнула в моей, и безвольно опустилась. Она пошла впереди, а следом, закрывая девушку от посторонних глаз, ушла стража. Всю ночь я не сомкнул глаз. Не удавалось избавиться от ее образа, а ведь я даже не знал ее имени. Я был потрясен и слишком взволнован, чтобы забыться. Я сжал и разжал свою руку – она была холодна, как лед. Странно, ведь утром была теплой. И почему она посмотрела так, будто ее ведут на казнь? Почему ее рука вздрогнула и повисла? Я не знал, но хотел узнать. «Завтра откроет мне все двери», заверил я себя, а утром, когда светило яркое солнце, а на площади собралось куча народу, я узнал, что во дворце состоится торжественная церемония, куда приглашены исключительно важные гости. Я был в числе лучших воинов королевского ордена, поэтому должен был быть там незамедлительно. Тогда я не мог догадываться, что шел на свои похороны, что солнце может быть кровавым, что стоя в шумной толпе, можно незаметно вырезать кровавые рубцы на сердце. До того момента я просто не мог этого знать. Было много гостей: вельможи, миледи и их кавалеры, придворная свита и многие другие – их взоры были прикованы к занавесу, из которых должны были выйти король и королева. «Глупости! У нас ведь нет королевы», злился я, думая, что это очередная светская шутка, и лишь потом, я пожелал, чтобы все это было злым розыгрышем. Кроваво-красный занавес поднялся, и оттуда довольный собой и наряженный, вышел король, который вел под руку мое дневное видение, мой шелковый путь. В своем свадебном платье, она затмевала всех; золотые локоны аккуратно собранные в сложную прическу, открывали ее тонкую лебединую шею, губы сомкнуты, а глаза опущены. Тело здесь, а мыслями она была далеко. Ее не коснулись ни лесть, ни уже готовящиеся интриги, она была чиста, и этим была для всех опасна. Ее шаги, казалось, отбивали похоронный марш, настолько торжественно и медленно она шла, стараясь своими плавными движениями остановить время. Она прошла мимо меня, оставляя за собой шлейф легкого аромата цветов, и исчезла за дубовыми дверями, которые закрылись за ней, словно крышка гроба. А затем, я услышал, как приветствуют молодоженов, и как при этом ликовала толпа, даже не зная, что сегодня умерли двое. Я никогда не забуду этот день, где было солнце, радость толпы и мягкое лето. Однако передо мной всегда будет стоять то пасмурное утро, шум колоколов, которые возвещали о моей утрате, и ее ясный взор – моя жизнь, мое небо. С того самого дня моя рука так и не потеплела, словно прощаясь со мной, она забрала и часть моей жизни. А в ушах, до сих пор звучит ее имя, оглашенное на все королевство – Софития.