Пригласи меня

Запахи с ума сводят. Много их, слишком близкие, сочные. Беспокойно озираюсь по сторонам и, сделав шаг вперёд, выступая из тени, жадно принюхиваюсь, приоткрыв рот. Слюна тут же копится, вкусовые рецепторы сходят с ума, и едва сдерживаюсь от того, чтобы зубами не впиться в кружевной манжет рубашки. Голоден. Голоден. Голоден. В висках набатом стучит, маленьким молотком по крепкой наковальне. Так голоден… Летняя ночь жаркая, пропитанная запахом высокой иссушенной на солнцепёке травы, потом работающих на плантациях рабов и сладковатым душком тростникового сахара. Жаркая, душная, с загустевшим тяжёлым воздухом, который мне совершенно без надобности, но который так сладко дразнит, с дуновением горячего ветра разнося по округе соблазнительные ароматы. Предвкушающе улыбаюсь сгустившимся плотным сумеркам, и лошади на конюшне беспокойно всхрапывают, то и дело доносится тревожное ржание и удары копыт. Оборачиваюсь назад, к стойлам, но не делаю попытки приблизиться – чёртовы твари и вовсе с ума сойдут. Выдадут. Качаю головой, сосредоточившись на окнах особняка напротив. Свет почти во всех горит так же ярко, как и очаг на хозяйской кухне. Остатки ужина, мясные объедки в глубокой чашке достанутся притаившимся у чёрного входа, истекающим слюной псам. Уже собрались, ждут, потому что скоро уже, потому что время подходит. Пора… Дверь отворяется, и молодая креолка, опасливо высунувшись, – чувствую, как разом взмокла, выглянувши на улицу, – одним движением опрокидывает содержимое миски и тут же снова захлопывает дверцу. Псины дерутся, верещат, переругиваются меж собой и всё никак не могут поделить лакомые куски. Духами тянет вдруг. Приторно. Розовое масло основной нотой и нечто ещё, отдающее расплавленной тягучей патокой. Запахи… И звуки тоже, но куда менее насыщенные, ленивые, умиротворённые, как и готовый вот-вот погрузиться в сон хозяйский дом. Сердца бьются ровно, лениво разгоняя загустевшую, словно ночной воздух, кровь по венам. Не сосчитать, сколько их. Пятеро на втором этаже, как минимум с десяток внизу. Чернота со всех сторон плотным одеялом опутывает. Чтобы не дать ей облепить ещё и высокие окна, старый раб, негр в потасканной, пропахшей лошадьми и просом рубашке обходит фасад кругом, зажигая многочисленные масляные фонари. Ещё шаг назад, в густую тень, лопатками упираясь в широкую балку. Почти ничем не пахнет. Нотка смолы, отголоски запаха железа. Не пахнет, мёртвая. Ожидание затягивается, свет в окнах всё никак не гаснет, и я начинаю беспокоиться. Терпеть больше нет сил. И без того слишком долго, слишком много… Ждал. Цикады просыпаются, стрекот разносится по всей округе, заполняя собой установившуюся тишину, и тут же лягушки в застоявшемся пруду, пованивающим тиной и чем-то мерзким, подхватывают. Оживает ночь. Фырканье громче становится, одна из молодых кобыл беспокоится. Лязг! Грохот, оповещающий, что закрылся тяжёлый засов на входной двери, меня радует. Значит, скоро уже. Скоро… Женский визг режет уши и, не успев утихнуть, тут же сливается с хлёсткой пощёчиной. Снова недовольна юная стерва. Думаю о молодой хозяйке почти с нежностью, с затаённым сладострастием и жутким, пожирающим моё нутро вот уже долгие недели голодом. Выжигающим. Усиливающим и без того развитое обоняние и слух. Окна медленно гаснут, по цепочке, одно за одним, начиная с первого этажа и заканчивая угловой спальней на втором. Наконец-то! Затихает окончательно, пару раз хлопнут дубовыми дверьми, и, насторожившись, улавливаю шорох. Скрип оконной рамы и треск ломающихся стеблей сочного плюща, которым увита массивная чугунная решётка, спускающаяся до самой земли. Кусаю губы, пряча улыбку, и, прикрыв глаза, сосредотачиваюсь на том, чтобы вернуть почти утраченный было контроль. Немного ещё, погоди, рано. Шаги. Спешные, торопливые, запинается пару раз, ближе и ближе, новой волной запахов и звуков на меня рушится. Накрывает заполошным биением сердца и радостного предвкушения, запахом простого мыла и чистого тела, хлопковой рубашки и сыроватых комьев земли, приставших к подошвам сапог. Выступаю из тени, дожидаюсь и… вовсе словно в центре стихийного бедствия, урагана. Голод внутри сорванно стонет, задыхается новым всполохом, обжигая пустой желудок, и в моих руках оказывается гибкое молодое тело, тело разгорячённого мальчишки, спешащего на свидание. Обвивает за шею руками, стискивает свои же локти ладонями и молча тянется к моему рту, прикрыв глаза. Сладкий мой. Настолько, что зверская бушующая жажда под кожей подождёт ещё немного. Поцелуй едва не лишает меня контроля, влажные губы податливые, мягкие, вкусные настолько, что безумно хочется прихватить одну, надавить клыками и сдобрить алым. Долго облизывать, а после ранить проворный язык и медленно посасывать его, вытягивая каплю за каплей. Каплю за каплей восхитительной, горячей крови. Сознание помутняется, свет уличных фонарей, пробивающийся даже под сомкнутые веки, уже не кажется таким ярким, мир становится монохромным, а из всех звуков я слышу только биение пульса совсем рядом. Пульсацию яремной вены… Нельзя. Одёргиваю себя и, мягко уперевшись ладонями в тяжело вздымающуюся от поцелуя и быстрого бега грудь, отстраняю его, заставляя опуститься на всю стопу, а не продолжать жаться ко мне, привстав на носки. Моргает, улыбается, а в глазах искорки веселья плещутся. Ночная вылазка кажется ему захватывающим приключением, волнующим запретным свиданием, маленьким постыдным секретом, который от этого становится только слаще. – Я скучал, – выпаливает на одном выдохе, и я возвращаю улыбку, кивнув в ответ. Его тёмные волосы растрёпаны, влажные и спутанные после ванны, наспех перехваченные лентой, а свободная рубашка застёгнута только на три четверти маленьких пуговиц. Непроизвольно оглаживаю белую крепкую шею заинтересованным взглядом и невольно дёргаюсь, заприметив толстый чёрный шнурок и коричневый, явно из обожжённой глины, амулет, болтающийся на уровне солнечного сплетения. – Что это? – Осторожно поддеваю тесьму пальцами, непроизвольно укладывая вторую ладонь на его бок. Удержать на месте, если понадобится. Непонимающе смотрит вниз, перехватывает мои пальцы, сжимая их своими горячими, и наконец понимает, о чём я спрашиваю. – А, это… Моя кухарка настояла. Сказала, что не выпустит из дома без этой штуки. Якобы эта глиняшка не позволит меня укусить, если что. Не успел снять. – Приподнимая брови, словно намекает на это самое "если что", и я старательно изображаю скепсис в ответ. – Ты боишься вампиров? Закатывает глаза и качает головой. – Здесь их все боятся, а на Большой Зе… Порывисто дёргаю его ближе, обхватываю двумя руками и прижимаю к своей груди. Его сердце замирает на мгновение, принимается качать кровь с удвоенной силой. Хорошо, очень хорошо. – Здесь тебе не Старый Свет, моя прелесть. – Схватив за волосы, рывком дёргаю назад, заставляя обнажить и подставить шею. Тут же склоняюсь к ней, жадно прохожусь губами по коже, наслаждаясь её вкусом, и, не выдержав, широко и влажно веду языком, заставляя его покрыться предательскими мурашками. – Не боишься, что я съем тебя? Тяжело сглатывает, вижу, как дёргается кадык, и, на мгновение сжав зубы и заранее приготовившись к тому, что будет, прихватываю губами проклятый шнурок и тяну в сторону. Глупо посмеивается, прикрыв ладонью свой восхитительный рот, и полностью расслабляется, даже сам цепляется за мои плечи. Жжёт словно пылающая селитра, едва ли не палёным мясом тянет, неуловимо для нечуткого человеческого носа, но мне достаточно, чтобы ощутить. Ощутить, как нёбо покрывается ожогами, а притихшая жажда требует немедленно смыть это, смыть хорошим глотком густой, горячей… Выжидаю немного, досчитав до четырёх, и отпускаю, позволяя выпрямиться. Привкус, оставшийся на языке, просто отвратительный, но магия не настолько сильна, чтобы причинить ощутимый вред, а я не настолько неопытен, чтобы попытаться сейчас. Но это стоит того, стоит немного потерпеть. – Я скучал по тебе… – шёпотом признаётся, разглаживая узкий лацкан моего камзола, и не знает, куда деть свои подрагивающие пальцы. О, конечно ты скучал, мой маленький мальчик. Делает полшага вперёд, лбом прижимается к моей шее и так и остаётся рядом. Невыносимо. Ещё немного, и судорогой скрутит, заставит отшвырнуть его и наброситься. Нельзя. Нельзя! Повторяю себе раз за разом и едва разбираю, о чём он мне говорит. Слышу что-то о плантациях отца и о том, как его пожрала тучами роящаяся над полями мошкара. Киваю на каждую реплику, поглаживая его по волосам, снова, как в первый раз, привыкая к его запаху, дышу ИМ полной грудью, и голод снова слабеет, словно зверь, натягивающий цепь, понимает тщетность своих попыток и уползает назад, в темноту. Только глаза бешено горят. Закрываю свои, сосредоточившись, прохожусь подушечками пальцев по его макушке, по скрытыми рассыпавшимися прядками плечам и спине. Медленно, одним слитным движением, пристраивая ладонь на пояснице. Вторая ложится на пояс, с нажимом оглаживает бок и бедро. Вдруг дёргается, и я вместе с ним тоже, оборачивается, подозрительно прислушиваясь к шороху в тёмном углу, за сваленной кучей мотыг и лопат, и едва ли не подскакивает на месте, когда, бросившись прочь из незапертой конюшни, выбегает толстый рыжий кот. – Трусишка, – дразню его, поглаживая большим пальцем точёный подбородок, и амулет, подаренный старой ведьмой, ощутимо покалывает, жжёт ладонь. Упорно заставляю себя не чувствовать этого, отключить ощущения, и почти помогает. Почти. – О, я умоляю! Ты тоже дёрнулся! – поводит плечами, словно оправдываясь, и продолжает уже совершенно серьёзно. – Говорят, в городе стали пропадать люди. Тёмными ночами, вроде этой. Понижает голос и быстро отводит взгляд, смаргивает и смотрит совсем томно из-под опущенных густых ресниц. – Ты защитишь меня? Или, может, мне стоит вернуться в дом? Принимаю это маленькое кокетство за игру и поддерживаю её, обидчиво поджимая губы и старательно изменяя интонацию: – Вернуться? Разве ты не скучал по мне? Моргает часто-часто, облизывает губы и теребит свободный рукав – должно быть, выдержки не хватает, но и не хочет сдаваться так просто. Хочет оттянуть момент. Он, не я. Каждая минута адской мукой отдаётся. Минута промедления. Обнимаю, неторопливыми движениями ладоней ласкаю кожу под лёгкой тканью рубашки, задираю её, чтобы коснуться голой спины, поясницы, и послушно выгибается, позволяя умостить пятерню на ставшую влажной кожу. Плывёт тут же, раскачивается, словно в трансе, обхватывает ладонями моё лицо, удерживает, оглаживая пальцами скулы, и смотрит так, как люди смотрят на самое ценное в своей короткой жизни. Вот он – тот момент, которого я ждал. Ждал долгие месяцы, уговаривая себя потерпеть ещё немного. А после ещё, и ещё, и ещё одну встречу… Ластится, привстаёт на носки и тянется за поцелуем. Снова. Закрываю глаза, позволяю прикоснуться губами к своему рту, и глиняшка на его шее, качнувшись, прижимается ко мне, прямо к груди, жжёт. Куда сильнее, чем ранее. Что ж, раз такова цена… Оживаю, склоняюсь, подхватывая под бёдра. С готовностью тянется вверх, обхватывает ногами за пояс, удерживается, опираясь на плечи, и частица его страсти словно передаётся и мне. Позволяет вспомнить, каково это, ощутить себя не живым, нет, но и не мёртвым тоже. Ощутить себя горящим изнутри, почувствовать пламя. Жадным становится, пускает в ход зубы, то и дело прихватывает мои губы, гладит своим языком мой и совершенно не заботится о том, что слюны становится слишком много. Влажно… Мне даже нравится. Вкусный, какой же вкусный. Внутри ноет всё. Ставшая привычной, опаляющая и без того истерзанное нутро мука требует и себе кусок тоже. Требует усмирить это, прекратить немедленно. Испуганно ойкает, вздрогнув, и разрывает контакт, распахивая глаза. Пытается отпихнуть меня, найти опору подошвами сапог, но не пускаю, ругаю себя, спешно втягивая заострившиеся ногти. Осоловело моргает, успокаивающе поглаживаю пальцами и, решив, что момент наступил верный, выдыхаю, вкладывая во фразу всю украдкой выпитую жажду, все те эмоции, которыми он только что столь щедро делился: – Пригласи меня. Дёргается и чуть сильнее сжимает плечи. – Что? Ты хочешь посмотреть мой дом? – Я хочу посмотреть твою спальню. Удивлённо открывает рот, словно не веря, чуть приподнимает уголки губ, и его сердце, маленькое, мечущееся, словно птичка в клетке, сердце отвечает мне сразу же. Отвечает сбившимся ритмом и расширенными до предела зрачками. Во тьме и так огромные, старались уловить свет, сейчас и вовсе поглотившие светло-серую радужку. – Мою спальню? – вторит шёпотом, сглатывает и удивительно красиво краснеет, румянец выходит горячечным, ярким, словно нарисованный лёгким движением кисти. Приподнимаю брови, ожидая ответа, всем своим видом демонстрируя нетерпение – даже надсадно вздымающаяся грудная клетка выдаёт волнение. – У отца есть ружьё, – усмехается, расстёгивая верхнюю пуговицу на моём камзоле, и, подумав, берётся за вторую, – И если он услышит… – Он не услышит, – обещаю шёпотом, с истомой и похотью, ладонями по бёдрам скользнув и сжав маленькие крепкие ягодицы. Глазные зубы тут же отзываются противным нытьём, так им не терпится вцепиться в этот кусок белого мяса, попробовать, урвать для себя немного. Или же много, очень-очень много… – Ты будешь хорошим мальчиком. Тихим. Разденешься и встанешь на колени, уткнёшься лицом в подушки… Не дышит, каждое моё слово ловит, смотрит словно сквозь, приоткрыв рот, и я чувствую, как сильно он этого хочет. Хочет попробовать уже. Хочет сделать это со мной. Сглатывает, прочищая горло, и дрогнувшим голосом спрашивает: – А потом? – Потом… – Якобы задумчиво прохожусь языком по гладким холодным губам. – Потом я сам всё сделаю. Всё. Для. Тебя. Сделаю. Произношу слова, которые он так долго ждал, которые хотел услышать и теперь смотрит радостно, всё ещё немного недоверчиво. Склонившись, легонько касается губами моего виска. Амулет, качнувшись, касается моей шеи. Дёргаюсь, уходя от глиняшки, и ставлю на ноги свою ношу. – Холодный… – Тянет не то задумчиво, не то всё ещё сомневаясь, и словно для того, чтобы решиться, тянется за моей рукой. Вкладываю пальцы в его ладонь и легонько сжимаю. – Согрей меня. Нежность в собственном голосе поражает. Не может этого быть, забыта давно, уничтожена. И ему хватает этого. Хватает, чтобы, доверчиво повернувшись спиной, потянуть за собой в сторону дома, к своему окну. – Я хочу, – с напряжением шепчет, шепчет порывисто разгулявшемуся ветру под стать, так же горячо, как порывы, развевающие его растрёпанные волосы. – Хочу, чтобы ты вошёл. Вот оно. И кажется, мёртвое сердце снова бьётся. На миг кажется, но всё одно. Сжав его взмокшую ладошку и ощущая, как преграда, мешающая мне перенести ногу через порог, падает. Растворяется в черни ночи. Иду следом, предвкушая. Молодая хозяйка, его сестра, закричит первой.