Выходи за меня замуж

Тиканье часов вторило Её осторожным шагам, либо же Её босые ступни спешили разбавить монотонный, безразличный ко всему ход времени. Тиканье часов заглушало Её тихое дыхание, Её шепот, но не могло перекричать биение Её сердца. Тиканье часов, словно смутившись, утопало в Её голосе в моменты их близости. И тиканье этих же часов, ненавистных, проклятых, замолчало, когда Она ушла. Он выбросил бесполезные тикалки, умершие, не годные к работе. Но он не выбросил Её, так же лишенную жизни, зарытую в сырую землю. «...Люди видят, как он крадется вдоль церкви, Целый год он одинок. Скорбь забрала все его чувства, Каждую ночь он спит у её надгробия...» Он бы отдал многое, если бы не все, лишь бы продлить мгновения недавнего прошлого и сказать... "Выходи за меня замуж". Он бы стал кричать это даже миражу, иллюзии, проклятому «déjà`vu», сну, виденью в забытьи. Как жаль, что она не приходит к нему. Неужели он не успел привязать её тогда? Когда она была живой... «...Там у колоколов спит камень, И только я один могу прочитать, что на нем написано. А на изгороди – красный петух. Раньше это было твое сердце...» Теперь он хочет привязанности её мертвой. *** «...Страх наколот на эту ограду. Иду я каждую ночь копать, Чтобы увидеть то, что осталось От лица, которое улыбалось мне...» Сырая, черная земля въедалась в кожу, попадала под ногти, редкие камешки царапали костяшки пальцев, кое-где даже сдирая кожу. Он копал руками, резво отшвыривая комья еще рыхлой почвы в стороны... В расплывчатых фантазиях она звала его оттуда, протягивала руки к нему, упираясь в крышку дешевого гроба бледными ладонями. - Сейчас, милая, подожди, - вскоре такая простенькая фраза превратилась в бессвязное бормотание, в поток нелепых звуков, спутавшихся в одно-единое звучание его голоса, затем - в шелестящий шепот, позже - в глухой свист воздуха, скользящего между сухих, растрескавшихся губ. Наконец, ногти с такой мерзкой каемкой влажной черноты земли, врезаются в размякшее дерево, но он какое-то время на автомате скоблит по крышке, сдирая с нее темно-красный лак, вонзая его крошечные осколочки в подушечки пальцев. «...Своими голыми руками я копаю глубоко, Чтобы найти то, что потерял. И как только появляется луна в своем великолепном наряде, Целую твои холодные уста...» Ему показалось, что ее голос стал многим громче, в нем, как слышалось ему, зазвучала радость, нетерпение. Она ждала его, она жаждала этой встречи! Пускай в самом же деле ночь в своей унылой молчаливости подслушивала лишь перешептывание пожухлой листвы, сухой смех порывистого ветра, то и дело шугающего продрогшую дворняжку с хвостом-бубликом, та же в свою очередь отвечала визгливым, настороженным завыванием. Он сорвал крышку гроба и бросил ее, задерживающую в неволе столь дорогую ему женщину, к ветхому забору. Она замолчала, только тени издевательски танцевали на ее губах при каждом шевелении близрастущего завядшего розового куста, от чего ему почудилась робкая улыбка. Она никогда не улыбалась настолько соблазнительно. У него перехватило дыхание, а низ живота стянуло тугим жгутом возбуждения. - Выходи за меня замуж, - с придыханием вымолвил он. Мольба растворилась в словах, пропитанных ядом желания. Он успел сказать это. Но она молчала. Однако оглушительный стук крови в висках обманул его слух, оживил иллюзию робкого, смущенного "да". «...Я нежно обнимаю тебя, Однако твоя кожа рвется, как бумага, И ты разваливаешься на куски. Во второй раз ты уходишь от меня, Выходи за меня замуж!..» Он содрал с ее тела прогнившие куски материи, некогда бывшие вполне миленьким праздничным платьем с множеством тончайших кружев. - Я не сделаю тебе больно, - пообещал он с нежностью. Ответом ему было молчание. Когда он брал ее, ее голова была безвольно откинута назад, а острые ключицы прорывали прозрачную и хрупкую, как бумага, кожу. Тронутые мерзостным тлением белые кости выглядывали из крошечных прорывов, язвочек разложения. Он не замечал, как сминал в труху сухожилия, когда зажав в пальцах ее запястье, он целовал ледяную ладонь. Он не слышал хруста крошечных косточек, когда прижимал ее тонкие пальчики с отросшими ноготками к своей груди. Он не ощущал и холода бесчувственного ее тела, разделяя свой жар на двоих. Точно так же он не знал о своем безумии, поддерживающем в его взгляде ее такую, какой она была прежде. Конечно, больное воображение исправит изъяны мертвой: впавшие в глазницы закрытые веки вновь наполнились изнутри, белизна кожи снова тронута здоровым розовым румянцем, высохший, зияющий непритягательной чернотой рот наполнился поблескивающей слюной, обмякшие плоские груди как и раньше откликались на ласки его рук, белесые пятнышки сосков затвердели, наполнились цветом... Да, черт возьми, для него она снова дышала! Нет, он никогда больше не поверит в ее смерть. Ее хотели отнять, ее заперли в земляной темнице, а его хотели обвести вокруг пальца. Сейчас он ненавидел всех. Всех, кроме нее. Его круг общения, его мир сузился до одной-единственной женщины, холодной, бездыханной. -Жизнь была бы пуста без тебя. Я точно лишился рассудка, - то ли еще одно "бы" затерялось случайно среди откровенных признаний, то ли безумие оповестило, наконец, о своем рождении. Так заведено: пусть что-то умрет, но непременно на смену ему придет новое.