Ванна

      Он сидит на бортике ванны и чертит пальцем узоры по узкой мокрой кромке. Рукава рубашки — белой, хлопковой, той, которую сестра надевала — закатаны до локтей. Светло-серые брюки пропитались каплями воды. Он улыбается сестре и отводит взгляд.       Персиковая пена — стойкий аромат забивает вакуум сознания — скрывает её тело. Адель улыбается счастливо и говорит о своём, благодарит брата — за ванную, за тёплую воду, за лёгкость, за еду, за жизнь. Адам слушает и — благодарит сестру. За всё. За то, что она — с ним. Адель смеётся и из пены строит расползающиеся за доли секунды замки.       Ноги на бортике ванны — нежные; тонкая кожа на пятках; венки просвечивают. Она кладёт их на бортик, лениво потягиваясь, и не отрывает от брата счастливого взгляда. Адам отрывается от созерцания своего пальца, когда Адель дотягивается до его руки, поднимает голову и проводит пальцем по пятке сестры с улыбкой. Пятка дёргается — Адель хихикает и уходит с головой под слой пены.       — Адель, — Адам взволнованно зовёт её и склоняется над ванной — помочь сестре. Страх, что она наглотается воды, мгновенно перекрывает счастье. Плевать на рубашку, на брюки, на то, что пена — в лицо. — Родная!       Адель выныривает сама — почти. Брат обнимает её, растерянную, всю мокрую, не может отпустить, дышит прерывисто и загнанно. Сестра мгновенно понимает — и веселье исчезает, сметается тревогой за него. Адель цепляется за плечи Адама, прижимается крепче и отчаяннее, будто — хочет и вовсе слиться с ним. Неделимы. Едины. Вместе. Она — здесь.       — Адам, — в тихом шёпоте вина, — родной, всё хорошо, Адам. Прости. Оно само… Щекотно.             Он улыбается неуверенно и робко. Щекотно. Слово — давно забытое, слово — не о них, слово — потерянное в обмороженной коже и крошащихся ногтях, слово — перекрытое рубцами и шрамами. Щекотно. Она улыбается его тихому пониманию — и понимает сама, распахнув большие глаза, и улыбается так же робко и неуверенно. Счастье.       — Адам, а ты, — Адель не договаривает, испуганная новой мыслью, отстраняется совсем немного — видеть родное лицо, родные глаза, — ты чувствуешь?       Брат не может понять, какое значение имеет он, когда его нежная, маленькая Адель — чувствует. Босиком по морозу. Загрубевшая в старой обуви кожа. Кровавые мозоли на стоптанных пятках. Адель чувствует. Адель возвращается к жизни. Худенькая хрупкая девочка с торчащими лопатками и ключицами столь острыми, что порезаться можно. Адель — чувствует.       — Адам? —шёпот, ещё более виноватый, заставляет его отчаянно искать в себе это новое ощущение тепла, прикосновений, касаний. Адель проводит ладошками по плечам, по рукам брата, поднимает ладошки к щекам снова и смеётся тихо, тут же смех обрывая и ещё более испуганно смотря на него. — Колючий. Адам, ты чувствуешь, Адам? Родной? Адам?       Адель испугана, растеряна, взволнована, до ужаса виновата. Адель находит пальцы брата и сжимает крепко, подносит к губам, целует по каждому шраму, просит прощения, и снова целует — она не может, не хочет чувствовать без него; Адель винит себя в том, что почувствовала; Адель больше не рада.       — Рыжик, — он убирает руку мягко, тянет к губам тоненькие пальчики сестры, тихо целует и улыбается Адель, — я чувствую. Прости. Прости. Пожалуйста, ты чувствуешь, ты чувствуешь сейчас, Адель?       Она прижимается к брату и улыбается счастливо, кивая в ответ на вопросы. Адель счастлива — брат чувствует. Они чувствуют оба. Адам счастлив — сестра чувствует. Тихо. Они сидят тихо, полностью осознавая великую важность момента, его значение для обоих. Нормальная жизнь — жизнь, которая казалась такой недоступной, далёкой.       — Ты мокрый весь, — Адель первой нарушает счастливую тишину. — Залезай?