Дни на календаре сменяют друг друга не быстрее движений комнатной улитки, но Шерлок забывает срывать листы. С отъездом Джона «
по работе» изменилось не многое, Холмс лишь научился заваривать кофе самостоятельно, без сахара. Его вкусовые предпочтения полностью исключают любые добавки в виде специй — дабы не было соблазна. Шерлок живёт без всех этих сыпучих веществ уже порядочное время, в чём немалая заслуга Уотсона. Джон, буквально, вытащил своего друга из пропасти вероломного обмана и чужих сетей погибели. После добровольно-принудительного курса лечения разговор о Мориарти ни разу не заходил. Уотсон тактично умалчивал при любых зацепках в статьях самого сложного дела Холмса и лишь крепче сжимал плечи Шерлока, убеждая его (и себя) в том, что «
теперь всё будет хорошо». Молчал он и о своей слепой любви, в душе прожигавшей чёрную дыру, ведь Шерлок — тот ещё индивид. Джон прекрасно понимал, что не пройдёт так просто
болезнь, не выветрятся чувства к Мориарти так быстро. Холмс также молчал, читая красноречивые взгляды друга, и больше не вспоминал о произошедшем. Тот период в жизни каждого из них был невыносимым. Календарь сгорел в чёрных крестах и пеплом опустился на дно Темзы. Так пожелал Шерлок, решая для себя принять чужие чувства, хотя бы на достаточном уровне, глубоко закопав
свои. О зависимости Холмса забыли все, в аптеках и больницах ни под каким предлогом лично не выдавались препараты. Кокаин остался вырванной страницей, вместе с Мориарти.
Но книга не дописана.
Последний вечер сентября плавно догорел, сменив привычный туман хмурым ветром. Он врезался в окна, как заблудший, незваный гость. Шерлок не спешил задёргивать портьеры — иллюзия сплошных стен давит по чувству комфорта. Камин потрескивал, заманивая ближе к теплу. Холмс отложил старые дела, устало прикрыв глаза. Пальцы потянулись к вискам, мягко массируя чувствительные точки. В мыслях творилось что-то невообразимое; в такие моменты всегда помощником была доза кокаина — для умиротворения. Самообманом были эти мгновения, приятной дымкой в реальности. До боли сжав голову, Шерлок открыл глаза. Взгляд проходит по стенам, невзначай останавливаясь на календаре.
Там всё ещё август.
Там всё ещё Джон. Холмс поднимается из-за стола, потуже завязывая пояс на халате. Неспешным шагом направляется в сторону антикварного комода, срывая календарь с крючка. Пыль дней неприятно покалывает кожу пальцев и детектив хмурится, подходя к источнику огня.
Там бесполезной бумаге самое место — гореть во благо. Языки пламени секундно увеличились, принимая дар. Уют камина — устоявшаяся константа в этом доме. Впрочем, как и единственная (оставшаяся) зависимость Шерлока. Руки сами тянутся к скрипке, душа требует величественного. Пальцы знакомо пробегаются по струнам, прежде чем в них появляется смычок. Холмс вдыхает запах идиллии, в воспоминаниях мешая его в других формулировках. Играть возле камина — своеобразный фетиш — Шерлок играет для огня и огнём, создавая музыку из окружающих чувств. Постепенно, тепло разливается по кабинету, столкнувшись с ветром перемен. Он влетел в окно подозрительно рвано, так же продолжив свою игру. Портьера дёрнулась слишком странно, что не могло скрыться даже от закрытых глаз детектива. Резкий, как для осени, холод подбирался ближе, в итоге призрачно остепенившись. Здесь и дедукции не надо — в атмосфере чужие ноты. Шерлок доигрывает импровизированный концерт, усмехаясь. В оборотах секунды тлеют медленно, потрескивающей тишиной взрывая сознание. Холмс, невзначай, поворачивается, взглядом встречаясь с
чужим.
Он не изменился. Всё так же отвратительно мерзок в своей гадкой улыбке и дьявольски чёрных глазах. Серый костюм будто стал второй кожей, прикрывая старые шрамы. Взгляд Джима всё такой же — нечитаемый. И есть в этом свой шарм.
—
А что, в Европе нынче не модно входить через дверь?
—
Ты бы не впустил.
—
Верно.
Скрипка отправляется в футляр, медленно и любовно закрываемый Холмсом. Его движения спокойны, дрожь не выдаёт слабость перед вечным соперником. Краем глаза он наблюдает за реакцией Мориарти, сидящего в кресле. Джим
играет с ним. Вновь.
—
Где же твои манеры, Шерлок? Или жёнушка Уотсон не учил тебя, как надо принимать гостей?
В тоне «гостя» яд просвечивает рьяно, сладостно плескаясь по краям. Шерлок не отвечает — он решил не поддаваться иллюзии.
Это всё обман, здесь никого нет. Внутренняя мантра начинает свой заход.
—
Только не говори, что считаешь меня плодом своих фантазий. Хотя мне это и лестно. — Мориарти встал, кошачьей походкой направляясь к Холмсу. —
Ну-ну, давай уберём эти ненужные игрушки.
Дуло револьвера препятствовало приближению на расстояние опасной близости. Шерлок прожигал Джима взглядом, крепче вдавливая оружие в него.
—
Хочешь убить? Стреляй. Чего же ты ждёшь, Шерлок?
—
Ты ведь не умирать сюда пришёл. Так зачем?
Игра в вопросы без ответов, как и когда-то, тянет секунды в ожидании. Глубже под рёбра — туда, где оставлен шрам времён. Джим лишь усмехается, рукой захватывая дуло.
—
Бам! Смотри, я мёртв. Как и ты, Шерлок.
Холмс молчит, расслабляя руку. Бессмысленность рвёт внутренности, точка невозврата найдена.
—
Твои шутки давно устарели, Джим.
—
Обижаешь, дорогуша. Я всегда при джеме. А для тебя, мой милый мальчик, — горячее дыхание по линии скулы. —
Для тебя у меня есть кое-что послаще.
Лицо Мориарти совсем рядом, а голос его мешается в ангельскую трель, лишь крылья тень не отдают. В глазах Джима чертята пляшут, купаясь в сахарных кристаллах, и Шерлок кусает губу, отводя взгляд.
—
Нам снова будет очень хорошо вместе. Ты ведь хочешь? — Мориарти практически извивается перед Холмсом, медленно сползая вниз, вместе с ремешком халата. У Шерлока чувство дежавю где-то на периферии сознания и глухо отдающий набат.
Какое к чёрту хорошо, если глубоко захороненные ощущения рвутся наружу, грозясь смыть валы построенных стен? Часть разума отчаянно взывает к защитным действиям, но замок сломан.
Он хочет так, как никогда прежде. Память возвращает обломки фрагментов, острыми выступами срезая все нити. Те неловкие попытки Джона компенсировать отсутствие
настоящего с Джимом беспощадно затаптываются коленями преступника, дающего превосходство Шерлоку. Халат летит вниз, обнажая торс без изъянов, плавно перетекающий в домашние брюки. Мориарти взгляд не отводит — смотрит снизу вверх, улыбаясь приторно. По телу Холмса мурашек табун, когда язык Джима медленно скользит по прессу до ремня брюк. Таблеткой водит по коже, порошок сладкий оставляя. Шерлок кусает губу, лишь бы не сорваться. А искуситель остановок не знает, руками стягивая преграду.
В какой-то момент абсолютно всё летит к чертям, капитулировав с последних позиций. Шерлок перехватывает инициативу, рывком поднимая Джима с колен и прижимает к ближайшей стене. Зеркало, стоявшее на комоде рядом, разбилось вдребезги. И принять бы это за плохой знак, но грешная тропа уже проложена до тупика, лишние камни погоды не сделают. Беспорядочные поцелуи на грани с укусами — старые игры на новый лад. Привкус сладкого металла по точкам импульсы посылает, пробуждая то, что прятали с большим трудом. Пальцы впиваются в кожу, вдавливая кадык. Но Джиму не привыкать, он готов и не к таким действиям. Достаточно лишь разогреть, напомнить вкус и насладиться взрывом. У Шерлока стоп-краны сорваны; язык сплетается с чужим, перенимая забытый яд. Губами переходит на шею, попутно избавляя Мориарти от «второй кожи». А он и рад минутной слабости Холмса — вновь возвращает себе титул короля бала. На кресле кожаном неудобно жутко. Шерлок под Джимом, без доступа к телу, а воспоминания плёнкой красочной перед глазами. Мориарти времени зря не теряет, зубами метки оставляя на коже тонкой. Первый полустон слетает с уст в звенящую тишину, лишь кругами цветными нарушаемую. Зрачки расширяются, стоит только шершавому языку Джима пройтись по чувствительным точкам.
Как и раньше когда-то.
***
Ветер перемен сносит за окном слабые ветви, как и внутренние заслоны Шерлока срываются отчётливыми движениями Джима. Холод сменяется жаром соприкосновений, выбивая самые тайные желания на поверхность. Борьба за власть возгорает вновь — обезумевшие оба, метками награждают друг друга. Губы спутались в одни, беспорядочно кусая и наслаждаясь кровью. Не доводя до конца первый акт, Шерлок меняет роли. А Джим стонет под ним неприлично, узостью разум затуманивая. Холмс теряет остатки контроля, считая звёзды в чужих глазах и чувствуя, как по телу разливаются забытые дорожки наслаждения. Пеленой белой застилается всё вокруг на последнем издыхании, кругами разноцветными пуская конфетти.
Обессилено на грудь опускаясь, Шерлок прислушивается к сердцебиениям, бьющимся в унисон. Пальцы Джима путаются в чёрных кудрях, мягко выпрямляя их. Дыхание сбитое, с привкусом сыпучего на языке. Холмс дрожит крупно, чувствуя волну
той самой сладкой дозы. На выдохе тишина сквозит чужим оскалом и…
—
Джонни, старый друг!
В голове Холмса механизм дал сбой, перечёркивая все надежды. Резкий поворот к двери — открытой настежь — и встреча с миллионом осуждений в одном лишь печальном взгляде. Сколько Уотсон простоял там, сколько видел и слышал — вопросы в пустоту сознания. Где-то из глубин всплывает собственная телеграмма, адресованная Джону. «
Люблю, скучаю». Правды в ней не больше нуля, делимого на бесконечность. Глаза Уотсона праведным огнём пылают, приближаясь к орбитам Холмса. И в миг один всё белым умывается, смехом Мориарти искажаясь.
***
…«
Белая горячка, мистер Уотсон. В комнате мистера Холмса было открыто окно, а в тот вечер дул сильный ветер. Очевидно, так и разбилось зеркало. Никаких следов насилия не обнаружено. Но, мистер Уотсон, ветер не мог принести с собой дозу запрещённых препаратов. Советуем вам обыскать личные вещи мистера Холмса до приезда полиции. Вероятнее всего, галлюциноген спровоцировал потерю сознания. Мы проследим за состоянием больного до его пробуждения.»
—
Джим…
Веки Шерлока подрагивали, реагируя на прикосновение тёплой руки Джона ко лбу. В глазах его — неминуемая усталость, боль внутреннюю отражающая. Увиденное не развидеть, но правду можно переврать. Мориарти ветром пронёсся в их жизнях опять, исчезнув пеплом белым. И Джон переступает через всё, прощая чужие ошибки. Рукой своей сжимает холодные пальцы Холмса, всё так же бережно и тепло.
—
Всё хорошо, Шерлок. Всё будет хорошо.
