Взлететь.

Мои персонажи всегда мертвы. Где, при каких обстоятельствах – не важно, но они мертвы. В них нет ни души, ни счастья, ни сердца. Это оболочка, построенная на мыслях, некоторых ощущениях, в большинстве своём боли и страдания, ещё, возможны непонимание и любовь, но совсем редко. Его зовут Генрих, только что придуманный и совершенно новый персонаж, на новом этапе моей жизни. Ведь я-то чувствую, проживаю их жизни, пропуская через себя. Нет-нет, я не становлюсь ими, я сторонний наблюдатель и не более. Уже не молодой мужчина, лет сорока, кутаясь в серый плащ, неспешно идёт по набережной, останавливаясь на мгновения и подмечая цепким взглядом серых глаз высокие волны разбушевавшейся Невы. Чёрные волны бьются о каменные стены, выплёвывая воду на мостовую, моросящий дождь и сильный ветер заставляют почувствовать себя уныло, даже будь ты в прекрасном настроении, а уж что и говорить про бедного Генриха. Серый плащ давно промок, а он и не спешит укрыться от природной злости, идёт медленно, неизвестно зачем, не обращая никакого внимания вокруг себя. Но вот он сворачивает в какой-то переулок и неспешно заходит в подъезд дома, поднимается по старой лестнице и заходит в свою маленькую, серую, как и он сам, квартирку с минимум мебели. Он тяжело вздыхает, снимает мокрый насквозь плащ и идёт, медленно… Слышны детские голоса, мальчика и девочки: - Папа-папа! – Кричат дети. – Мама, папа вернулся! – и девочка виснет на его руке, его лицо озаряет приятная улыбка, он треплет детей по головкам и входит в комнату. Жена его, уже не молодая, но всё такая ж прекрасная, и, кажется, будто юная прелестница сидит перед ним, а не, уже взрослая, женщина, его жена. Она одета в голубое ситцевое платье, её светлые волосы падали локонами на плечи, а маленькие очки в золотой оправе придавали ей некий строгий вид учительницы. В руках её были спицы и связанная половина розово-белого шарфа для девочки. Женщина улыбнулась ласковой улыбкой, Генрих же подошёл и легко поцеловал её в щёку и сел рядом. Дети кружили вокруг него, брали за руки, залазили на колени, хвалились своими успехами в школе. Женщина открыла рот,… но он не услышал ни звука. Тёплая комната опять приобрела те самые оттенки серого знакомые ему, кажется, всю жизнь. И не было вокруг него н детей, ни жены.… Не было тепла уютной комнаты, лишь ветер завывал через щели в окнах заставляя его продрогнуть. И не было у него никогда ни дома, ни любящей и любимой жены, ни озорных детей. Запустив руку в чёрные, тронутые сединой, волосы он закрыл глаза и провалился в беспокойный сон. И опять он был в кругу этой воображаемой идиллии, его несуществующей семьи. * * * Вечер. Тёплый летний воздух охватил Петербург, согревая мимолётным летним солнцем. На набережной, у самой воды, стоит немолодой мужчина. Его седые, отросшие волосы развивает ветер. Голова же его запрокинута вверх, подставляя лицо солнцу. Глаза закрыты. На нём чёрные брюки и просторная белая рубашка. Мгновение, и перед ним стоят взрослые мальчик и девочка, его жена, Луиза. Ведение исчезает так же быстро, как и появляется. И тихий шёпот Генриха, едва слышимый: - Я слишком долго искал и не нашёл. Ах, моя Луиза, тебя и нет вовсе в этом мире. Как же грустно то, что моя любовь всецело принадлежит тебе. Навсегда. Заключение. Генрих, исключительный. Он может любить, наверное, у него есть душа. Возможно же и то, что её не было и в нём. Я хотел показать в нём не смиренность, а стремление найти то, что изменило бы его. Найти счастье? Я не мог позволить герою найти его, ведь оно как бабочка, сколько бы ты ни гнался за ним – не догонишь, оставишь попытки, и оно сядет на плечо. А Генрих… да, он гнался за ним. И не мне его судить.