a little death

Канун Рождества, а он прожигает свое время за очередным лишним стаканчиком текилы в баре отеля, неприязненно ежась из-за шумящих и чересчур радующихся приближающемуся празднику других посетителей заведения. Сгорбившись, парень втягивает голову в плечи, приподняв воротник пальто, и устало прикрывает от раздражающего светло-голубого неона ламп над барной стойкой, едва освещающих темное помещение, глаза. Его длинные пальцы порхают по влажному прохладному ободку стекла, которого совсем недавно касались его губы, а затем Чунмен стучит стаканом по столешнице, привлекая к себе внимание бармена, увлекшегося протиранием полотенцем бокалов. – Повтори. – Я должен сказать родителям, что в их отеле обслуживают несовершеннолетних, – наигранно вздыхают рядом. Чунмен узнает голос и нехотя оборачивается через плечо, равнодушным взглядом ведя по идеально, впрочем, как всегда, выглядящему Паку – светлый костюм, небрежно ослабленный галстук, уложенные в беспорядке каштановые вихры волос и нацепленная ядовитая ухмылка. – Иди к черту, – произносит блондин и заливает в себя новую порцию только что поставленного перед ним алкоголя. Чанель наверняка внимательно разглядывает его, оценивая степень опьянения старого школьного друга, недавно вернувшегося из «закрытого пансионата». У него много вопросов к Киму, на которые пока что есть только догадки, вполне близкие к истине, кстати, но еще точно не время их задавать. Парень видит, каким мертвым взглядом Чунмен сверлит свое отражение в зеркале напротив, подмечает помятый видок, а также то, с какой жаждой тот припадает к стакану. – Я слышал, что ты больше не пьешь, – осторожно произносит Чан, присаживаясь на соседний табурет. – Особый случай, – отвечает Чунмен с кривой улыбкой, на что Чанель поджимает губы и многозначительно кивает, после чего отвлекается на внезапное урчание чужого желудка. – Голоден? Угостить чем-нибудь? – То, чего я хочу, нет в меню. Я знаю. – Я могу сделать спецзаказ. – Не стоит, – ведет головой в сторону Чунмен и лезет в карман брюк за нещадно вибрирующим телефоном. – Чунмен, сколько тебя ждать?! – слышится голос матери на повышенных тонах. – У нас семейный ужин, я ведь предупреждала тебя! Закусив внутреннюю сторону щеки, Мен тычет пальцем в экран, на красную клавишу, сбрасывая вызов. Прежде чем экран мобильного гаснет, он успевает обратить внимание на четырнадцать непринятых вызовов за последние полчаса. – Я должен ехать, – начинает парень, – одолжишь своего водителя на пару часиков? Переведя взгляд на друга, он видит, что тот, отвлекшись, гипнотизирует взглядом парочку позади него самого, за дальним концом стойки, и те довольно ловят чужой взгляд, не отказывая себе в пьяно растянутых улыбках. Чунмен в отвращении морщится, в подробностях представляя то, о чем Чанель наверняка сейчас думает, щурясь и расплываясь в гаденькой ухмылке, адресованной тем двоим, а затем Мен отмахивается, спрыгивая с высокого табурета и чуть не падая на ближайший к нему столик. Выпрямившись, он спешит к выходу на улицу, где цепляет взглядом лимузин Пака с сидящим за рулем водителем, почитывающим газету в свете небольшой лампочки в потолке. Чунмен устремляется к машине и стучит костяшками пальцев в окно, на что пожилой водитель слегка вздрагивает и поворачивается к нему, глядя из-под сползшей на глаза фуражки. Узнав Чунмена, он быстрым движением руки отбрасывает газету на пассажирское сидение рядом и выходит, чтобы открыть дверь перед другом господина. Уже сидя в салоне, когда лимузин выруливает на пригородное шоссе, парень открывает одну из бутылок шампанского, наплевав на резкий скачок градусов, и удовлетворенно откидывается назад, прикладывая к приоткрытому рту горлышко. На улице неожиданно начинается сильный ливень, и Ким не сдерживает широкую улыбку, расползающуюся на влажных губах. В то время как Ким удачно успевает проскочить, один парень застревает в автомобильной пробке, направляясь в тот же пункт назначения. Он нервно постукивает пальцами по обивке сидения, выбивая неровную дробь, сливающуюся с ритмом капель дождя, яростно разбивающихся о стекла окон, и с волнением поглядывает то на дорогу, то на своего водителя. Чонин кашляет и произносит, встречаясь взглядом с Кенсу в зеркале заднего вида: – Не волнуйтесь, господин До. Скоро пробка рассосется, и вы успеете к ужину у друзей. – Не такие уж они и друзья мне, – отвечает парень с мрачной ухмылкой. – Особенно, их сын. Он прекрасно помнит чужие глаза, из которых презрение тут же выливается через край, стоит их обладателю столкнуться с ним, с Кенсу, в коридоре школы, столовой или в классе. Они оба учатся в одних и тех же школах с самого начала, благодаря их хорошо общающимся друг с другом родителям, и вот с самого первого класса начальной школы Ким Чунмен недолюбливает Кенсу по какой-то причине, неизвестной последнему, и Ким не упускает возможности каждый раз показать свою неприязнь. Якобы случайные подножки, отвратительные шутки в адрес До, испорченные вещи, пропадающие из рюкзака тетрадки с домашним заданием – все дело рук избалованного мерзкого Чунмена. А сейчас Су в выпускном классе, впереди итоговые экзамены и собеседования в престижные университеты, а Чунмену приспичило внезапно сбежать в какой-то сомнительный безымянный «пансионат», вынуждая удивленных поступком сына родителей оправдываться перед школой и друзьями, сливками их общества. А, учитывая слухи, блуждающие между учеников о Мене и его склонностях к пагубному, у тех не остается сомнений, что с Кимом явно не все в порядке. И вот, под Рождество Чунмен возвращается, и До вынужден первым с ним встретиться, как бы он этого ни не хотел. – Удачно отдохнуть, господин До, – с искренней улыбкой желает Чонин, когда они наконец добираются до загородного коттеджа семьи Ким. Дождь к этому моменту перестает лить и теперь лишь моросит, поэтому Кенсу решает оставить зонтик в салоне, когда выходит из автомобиля. – Сколько раз я должен повторить, прежде чем ты начнешь называть меня просто Кенсу? – недовольно спрашивает Су, шутливо пихая в плечо водителя, который занят, аккуратно выгружая из багажника сумки парня. Среди них оказываются не только повседневная одежда и личные вещи, но и театральный грим в большом чемодане с костюмами, поскольку после выступления Кенсу вынужден был сразу отправляться, не заезжая домой. – Прошу прощения, – мирно склоняет тот голову. А затем уточняет, указывая на чемодан: – Это отвезти домой и оставить в вашей спальне, или вы заберете? – Домой. Забрав из багажника оставшиеся сумки и, подобрав, по возможности, все остальное, Чонин несет все к лестнице перед входом в дом. Выпрямившись и повернувшись к молча шагающему за ним Кенсу, уставившемуся себе под ноги, он исправляется, не удержавшись от ухмылки: – С Рождеством, Кенсу. – И тебя, Чонин. До провожает мужчину до машины и дожидается, когда тот заведет двигатель, после чего бредет обратно к незнакомому дому, озираясь по сторонам в темноте из-за сгустившихся вечерних сумерек, и приподнимает ворот свитера, ежась от противных холодных мелких капелек на лице. Взлетев по лестнице, парень одергивает полы пиджака и небрежным жестом поправляет челку, перед тем как его палец нерешительно тычет в кнопку звонка. Чунмен вваливается в дом, громко и от всей души хлопая входной дверью. В помещении царят тепло и приятный запах горячей еды, соблазнительно доносящийся с кухни. Покрасневший от мороза нос приятно щиплет, а сетчатка глаза привыкает к смене холодных оттенков на теплые. Когда он принимается сбрасывать с себя ботинки, не развязав на них шнурки, и роняет на пол пальто вместе с именным шарфом, из столовой выбегает мать с крайне недовольной миной на лице, что, в принципе, неудивительно: та почти всегда так реагировала на его присутствие. Стоит ей открыть рот, чтобы сделать сыну замечание, тот вручает ей практически пустую бутылку из-под шампанского, которую он ранее забрал из лимузина Чанеля. Отвлекающий маневр, чтобы успеть защититься от нападения, то и дело излучавшееся из темных глаз его матери. – Ким Чунмен, объяснись, – строго требует женщина, сразу же передавая бутыль подошедшему парню в костюме официанта. – Нечего объяснять, ма, – отвечает Мен, избавляясь наконец от обуви и проходя в гостиную, отмахиваясь от навязчивого допроса. Госпожа Ким следует за ним, но он не обращает на нее внимания, вместо этого внимательно оглядывая комнату, подмечая, насколько та изменилась. К нему под ноги прыгает Кай, член семьи с четырьмя лапами, и принимается активно тереться об ноги, издавая громкое урчание даже тогда, когда ухмыльнувшийся себе под нос Мен берет кота на руки. Он ласково поглаживает того за ухом, любуясь тепло-шоколадным окрасом, затем опускает обратно на пол, чтобы все же осмотреть комнату на наличие изменений. На старой каминной полке больше нет его детских фотографий, а в стеклянном угловом шкафу – призовых трофеев и наград с всякими разноцветными грамотами после различных соревнований по футболу и гольфу. Вместо них теперь какие-то глупые и совсем не симпатичные статуэтки с животными, преимущественно с кошками, в неестественных позах, которые так любит собирать его мать. Дурость. Создается ощущение, будто его хотели забыть, чтобы ни одна вещь в доме не напоминала о еще одном жителе. Омерзительное ощущение отверженности опять посещает его голову, раздувая воспоминания, словно резиновый шарик, ожидая момента, когда лопнет от этого напряжения. – Где мои вещи? – поворачивается к застывшей позади него матери Мен. – Дома, в отеле, должно быть, – без колебаний звучит ответ. – Я там сегодня был, не ври мне. Утром Чунмен специально заехал в их семейный номер-люкс в отеле, который все они называют домом, чтобы проверить, не вздумалось ли его матери выбросить все, что хоть как-то связано с их сыном, пока тот находился неизвестно где, а родителям приходилось постоянно врать. К счастью, большинство вещей там было на месте, а его комната – в идеальнейшем порядке, о чем наверняка позаботилась госпожа Ким. Чистота – отличный способ скрыть лишнее, к которому та так привыкла. – Ну, значит, папа отправил их на чистку, – всплескивая руками, предполагает та, даже глазом не моргнув. Но при этом нервно закушенная губа говорит Чунмену о многом, поэтому он резко отворачивается от нее, чтобы переключиться на что-нибудь другое и не начать выяснять отношения тут же, как только он перешагнул порог. Поэтому он проходит в следующие двери, ведущие в столовую, где обнаруживает сидящих своего отца и господина До. – Добрый вечер, – нацепляет парень благоразумную, по мере возможности, и вежливую маску. – Я задержался. Мужчины привстают со своих мест, чтобы поприветствовать Чунмена, и тот спешно подходит сначала к отцу Кенсу, крепко пожимая его ладонь, а затем поворачивается к главе семейства Ким. Он видит смятение в глазах напротив, а также молчаливое негодование по поводу выкрашенных в блонд волос сына, но Мен все же порывисто обнимает отца, вдыхая исходящий от чужой одежды хорошо знакомый запах – смесь кубинских сигар и качественного виски. Довольно быстро отстранившись, парень выбирает место за столом подальше от отца и матери, которые так кстати расположились во главе стола, чтобы не волновать их лишний раз из-за перегара. Напротив, на другой стороне, рядом с господином До, Чунмен замечает накрытое место еще для одного гостя. Значит ли это, что Су заедет к ним в гости? И взрослые как раз решают прояснить этот момент: – Чунмен, – слегка натянуто произносит Ким-старший, – это господин До, отец Кенсу, с которым ты вместе учишься. – Я помню, па, – отвечает Мен. – Склерозом пока не страдаю, знаешь. Колкость сама слетает с языка, и Чунмен не может ничего с этим поделать – это уже какая-то выработанная защитная реакция, вступающая каждый раз, когда к нему обращается кто-нибудь из родителей. – Кенсу, кстати, тоже вот-вот приедет, – сообщает радостную новость гость. – Репетиция затянулась, а там, гляди, и пробки на выезде из города. – О! – воодушевленно вскрикивает женщина, подскакивая на стуле. – Инсон, расскажи, как дела у твоего мальчика? Я тут наткнулась в одном журнале на его небольшое интервью. Он подает большие надежды. Юное дарование. Чунмену хочется поморщиться матери в ответ на ее чересчур неправдоподобный слащавый тон, но ему с трудом удается сдержать этот порыв, так не вовремя осевший в глотке, отвлекая себя аппетитными блюдами в центре обеденного стола. В конце концов, еще не вечер, и он успеет напомнить родителям, что их сын вообще-то тоже чудесный и хороший мальчик, достойный и даже нуждающийся в похвале и родительском внимании. – «Феноменальные актерские навыки, которые скрасят любую сцену»! – присоединяется отец Мена, выудив откуда-то журнал, где и читает этот комментарий. – Потрясающе. Закатив в нарастающем раздражении глаза, Чунмен решает действительно приступить к ужину, чтобы занять поскорее свой рот едой, не давая ему ни шанса вякнуть что-нибудь, что подпортит родителям настроение в канун Рождества. Он оглядывает стол, богатый вкусностями, и не может остановиться на чем-то одном. Наверняка его мать снова нанимала крутого шеф-повара с командой из какого-нибудь дорогущего элитного ресторана, потому что Чунмен прекрасно знает: сама она даже рамен не сможет приготовить по инструкции на обратной стороне пачки. Что уж там говорить о чем-то большем. А повара знатно постарались: утка, запеченная с апельсинами, на другом конце стола – гусь с яблоками, множество салатов, гарниров из овощей. Даже самое любимое из детства Мена здесь есть – манящий своим ароматом рождественский пудинг. А на отдельном столике аккуратно расставлены формы с выпечкой и куча печенья в виде забавных фигурок на рождественскую тематику. Все это невозможно радует глаз и возвращает в то время, когда Чунмен был еще совсем маленьким, верил и ждал настоящего чуда. Только это все в прошлом, а здесь и сейчас его голодный желудок вновь дает о себе знать, напоминая о том, что в него ничего съестного не закидывали с раннего утра, когда Мен пил кофе вместе со сдобной булочкой в привокзальной кофейне. А поскольку его ощутимо уже подташнивает, он берет вилку и тянется к ближе всех к нему расположенной салатнице, в чьем содержимом ранее блондин выцепил взглядом настоящие императорские креветки вперемешку с мало интересующими его овощами и соусом. – Положи на место, Чунмен, – ледяным голосом произносит вдруг госпожа Ким. – Мы приступим к ужину, когда Кенсу приедет и будет сидеть с нами за столом, милый. Чунмен отрешенно замирает на пару секунд, но все-таки послушно ставит салат обратно и резко откидывается на спинку стула, не удостаивая мать взгляда. У него отвратительный привкус во рту, от которого чувство тошноты только усиливается, но он зло стискивает зубы, стараясь не думать ни о чем. Рождество ведь. Семейный праздник, черт возьми. Прерывает его мысли трель дверного звонка, разнесшаяся по всему дому. – О! Это, наверное, как раз Кенсу! – тут же смягчает тон женщина, спешит поскорее встать из-за стола и стремительно направляется в коридор встречать последнего гостя. Следом поднимаются и отец Кенсу с другом, шумно отставляя стулья в сторону, скрежет ножек по паркету которых заставляет покрыться мурашками и нервно передернуть плечами. Чунмен остается один в комнате, словно единственный, кто различает реальность и сладкий обман, не бегая за тем, что не стоит и гроша. Доносящиеся из прихожей теплые голоса заставляют вновь чувствовать себя обделенным, словно отрезанным от всех. Что он делает не так? Кровь закипает в жилах с новой силой благодаря злости, ищущей выход наружу, но Чунмен не позволяет, вытягиваясь напряженной струной и укрываясь за маской мастерской доброжелательности, стоит в дверях столовой возникнуть взрослым вместе с только что приехавшим, немного смущенным Кенсу. Конечно, как же не умиляться его симпатичной мордашке и розовым от мороза щекам. Их с одноклассником взгляды встречаются, когда Су грузно опускается на стул напротив Чунмена. – Здравствуй, – чеканит равнодушное Кенсу, не зная, чего, в свою очередь, ждать от Кима. – Привет. – И сразу же нетерпеливо поворачивается к матери: – Теперь можно приступать к ужину? – Кенсу, угощайся, – игнорируя вопрос сына, улыбается женщина гостю. – Ни в чем себе не отказывай. Несмотря на сводящий в голодном спазме желудок, у Чунмена напрочь пропадает аппетит, и он откладывает вилку в сторону. Его рука соскальзывает со стола на колено и в порыве стискивает в кулаке край длинной скатерти, агрессивно сминая и вымещая злость на жалком клочке ткани, словно это поможет ему успокоиться. В столовую заходят официанты и принимаются открывать бутыли вина, после чего осторожно разливают по бокалам собравшихся, почтенно склоняя перед ними голову. Когда один из них останавливается, чтобы наполнить бокал Чунмена, его мать останавливает прислугу: – Ему не наливать. – Поясняет: – И так достаточно. – Я только приехал, а ты снова стремишься все решать за меня? – А после Мен обращается непосредственно к застывшему официанту: – Глинтвейн, будь добр. И я сам его заберу. – Чунмен… – предостерегающе начинает госпожа Ким. Кенсу непонимающе переводит взгляд с Кима на его родителей и не может взять в толк, что происходит в этом доме. Ему становится очень некомфортно от висящей под потолком, рядом с огромной люстрой, украшенной пестрыми висюльками, атмосферы. Живя с отцом, он привык к семейному уюту и спокойствию в их квартире, где никогда нет места вранью и утаиванию чего-либо друг от друга, поэтому, видя странные взаимоотношения семьи Ким, Кенсу благодарен папе, а Чунмена ему немного даже жаль. Возможно, он и не знает досконально всей истории, но одноклассник вызывает сочувствие. Разглядывая лицо напротив, Кенсу видит, сколько усилий требуется Мену, чтобы не показать свою слабость окружающим, раскрывая свою неуверенность в людях. – Как тебе в пансионате? – встревает До-старший, выжидающе уставляясь на парня. Чунмен поворачивается к отцу Кенсу, не обращая внимания на раздражающий пристальный взгляд Су, и видит извиняющийся взгляд мужчины вместе с искренним желанием помочь уладить назревающий конфликт, но чужой энтузиазм Ким не поддерживает. Он точно не собирается удостаиваться снисходительности, в которой сам Чунмен совершенно не нуждается, по отношению к нему от посторонних людей. Особенно, от семейства До. Это подстегивает светловолосого немного поиграть, поэтому он любезно отвечает: – О да, вы знаете, отлично. Там невероятно чуткие и хорошие врачи. – Краем глаза парень замечает медленно искажающееся в гримасе омерзения лицо матери. – Они во многом оказали мне помощь. – Да, твои родители рассказывали, что у тебя некоторые проблемы со здоровьем, – понимающе кивает господин До. – С сердцем, кажется? – С головой, – успевает сказать Чунмен и разражается звонким хохотом в тот самый момент, когда отец рассерженно стучит кулаком по столу. – Достаточно, Чунмен! – почти в один голос на повышенных тонах произносят родители, буравя сына крайне негодующим взглядом. Последний резко выпрямляется и одаривает их взглядом, в духе «а то что?», но те отворачиваются от него, чтобы вновь вернуться к обсуждаемой ранее теме – прекрасным актерским способностям талантливого Кенсу. Чунмена это злит еще больше, и он, вперив взгляд в парня напротив, сам не замечает, как начинает размеренно пинать того под столом в коленку. Удары довольно ощутимы, и Кенсу болезненно морщится, хмуря брови, отвлекаясь на одноклассника и пропуская мимо ушей адресованные ему вопросы от родителей Кима, когда тянется рукой потереть ушибленное место. Стрельнув глазами в сторону Чунмена, Су видит, как тот гадко приподнимает изогнутые брови и пожимает плечами, словно не при делах и совершенно не понимает, почему Кенсу так недоволен. – Чунмен, – зовет парня отец, – когда ты станешь так же радовать нас своими успехами? И это становится главной ошибкой мужчины, провоцирующей его сына на ответные действия, которые явно никому не понравятся уж точно. Сильные обида и злость Чунмена отходят на второй план, чтобы смениться напускным весельем, подгоняющим вперед отрицательными эмоциями и служащим отличным отражающим щитом, стоит блондину пойти в наступление, наплевав на собственное поведение и то, в каком свете себя выставляет. Не впервой. – Ну, – начинает Чунмен, – было бы ради чего и, главное, кого стараться. Вы с мамой не особо подходите на эту роль, я считаю. – Решая играть наконец по-крупному, он продолжает: – Я ведь не Кенсу, который усердно работает потому, чтобы лишний раз не напоминать себе и отцу о мертвой матери. Он понимает, насколько грубо прозвучали его слова, когда в столовой виснет звенящая от тотального напряжения тишина, и даже виновато прикусывает язык, вот только это выводит из себя относительно спокойного до этого момента Кенсу, и тот отказывается молчать и терпеть отвратительную нападку в свой адрес в присутствии отца. Кенсу не спорит, что слова Чунмена – правда, но это все равно не дает тому права переводить стрелки на семью До и поднимать тему, не из самых приятных, однозначно. Особенно, когда семья Ким – тоже не идеальнейший образец для подражания. – Я хотя бы не усыновлен, – зло выплевывает Кенсу, стыдливо пряча глаза под длинной темной челкой из-за опущенной вниз головы. Родители обоих парней ошарашенно замирают с приоткрытыми ртами, и каждый совершенно не представляет, как реагировать и вести себя ни друг с другом, ни с детьми. Госпожа Ким первой приходит в себя и озабоченно тянется рукой к вкопанному сыну, она едва успевает коснуться пальцами его плеча, перегибаясь через угол стола, как Чунмен дергается в сторону, широко распахнутыми глазами неверяще уставляясь себе под ноги. Он очень надеется и хочет верить, что До Кенсу, безусловно прибавивший себе еще несколько причин для ненависти, неудачно отшутился или что-то напутал. Чунмен отказывается верить в ошеломляющие слова и импульсивно тянется к своей голове, впутывая в крашенные спутанные пряди пальцы и с силой стискивая их. Этого ведь не может быть. Это какой-то идиотизм – все происходящее здесь, в столовой, в этом доме. В его семье. Иллюзорная реальность, украшенная искусным враньем. У Чунмена начинает предательски звенеть в ушах, и он не слышит требовательных окликов от отца и матери, которые, по всей видимости, даже не приходятся родными ему. Приемные, черт возьми. Плевать на тошноту, он поднимается, роняя на пол свой стул и тут же спотыкаясь об него, когда разворачивается, чтобы пройти в кухню. Толкая вперед дверь, он игнорирует резко вскочивших и спрыгивающих со стола официантов, занятых до этого поглощением неудачно испекшегося печенья. Он на автомате подбирает бокал с готовым для него глинтвейном и молча выходит в коридор. Краски окружающего его пространства сливаются в одно неразборчивое пятно, пока ноги сами ведут его к балкону, засыпанному снегом, и он слушается, отпивая горячую жидкость, когда поворачивает ручку двери и выходит на улицу. Его тут же обдает порывом ветра, который несет стремительно опускающийся с затянутого темными облаками неба снег, и лицо сразу же отзывается дискомфортным покалыванием в коже. Отвернувшись, он морщится из-за малоприятных ощущений, но присаживается на краешек перил, ежась от порывов ветра, бьющих теперь в спину, и поэтому жадно припадает к напитку, стискиваемому в постепенно немеющих ладонях. От вкусной жидкости веет душевной порцией корицы, и Чунмен довольно прикрывает глаза, радуясь отвлекающей мелочи. Он отгоняет настойчиво просящиеся в голову плохие мысли, запивая горечь и тошноту слабоалкогольным напитком, не спасающим ни от нарастающего ужаснейшего настроения, ни от захватывающего холода. Минусовая погода сопровождается обильным снегопадом, укрывающим всю грязь и одиночество белым одеялом. – Белое рождество… – звучит нелепо, учитывая то, что всего пару часов назад на Сеул и пригород напал сильный ливень, а теперь вовсю идет снег, подчеркивая смехотворное значение семейного праздника. Пряный терпкий привкус мускатного ореха, как одна из специй глинтвейна, остается во рту и приятно смешивается с мятой. Такое удачно скомбинированное сочетание приносит слабое удовольствие, но этой дозы уже достаточно, чтобы хоть немного унять бушующий ураган внутри, агрессивно взбалтывающий все чувства и мысли. Чунмен немного успокаивается и делает глубокий вдох, втягивая через рот поток холодного воздуха и тут же давясь им, не ожидая такого раздражающего слизистую контраста. Приподняв ворот свитера, Чунмен сглатывает першение в горле и оборачивается назад, чтобы оглядеть задний двор, такой идеально чистый и бесяче нетронутый, прежде чем горько хмыкнуть и встать с перил. Допив одним махом оставшийся обжигающий язык и глотку глинтвейн, Чунмен покидает открытый балкон и возвращается обратно в теплоту дома, где возле подножия порога уже ждет его вальяжно развалившийся Кай. Оставляя бокал из толстого стекла с палочкой корицы на столике в коридоре, парень перешагивает через кота и движется в сторону прихожей и лестницы наверх, чтобы незамеченным подняться в свою комнату. Но, к сожалению, за ним тянется вереница мокрых следов, от которых брезгливо отстраняется Кай, пачкая лапку, из-за растаявшего снега с ботинок, и он размазывает мысом особенно крупные лужи по паркету, делая их не такими заметными. Остается надеяться, что кто-нибудь из официантов, направившихся в столовую или кухню, не покалечится, случайно навернувшись здесь. Из столовой доносятся голоса взрослых, и Чунмен скрещивает пальцы, надеясь, что те не станут снова цепляться к нему и его поведению, обнаружив спящим в рождественскую ночь в своей постели. Особенно, после всплывшей правды, нюансов которой Чунмен сейчас знать совсем не хочет. Шагая по ковровому покрытию коридора второго этажа, он не замечает и не слышит шорохов из дальней гостевой спальни, чья дверь слегка приоткрыта. Кенсу копошится в сумках, пытаясь найти домашние штаны с майкой, чтобы позже переодеться в них после душа, но застилающие глаза крупные слезы старательно и успешно мешают ему. Когда одна из капель все-таки выливается через край и скользит по щеке, оставляя за собой влажную солоноватую дорожку, парень падает лицом в мягкий матрац, лишь бы не чувствовать бегущих по щекам горячих слез. Кусая губы, он сдерживает дрожащие всхлипы, просящиеся наружу, и сильнее сжимает зубы в попытке унять приступ слабости из-за задевшего его за больное Чунмена. Этот придурок, вечно пристающий к нему, коснулся темы, которую Кенсу по прошествии десяти лет не может никак пережить. Он все еще скучает по матери, воспоминания с которой всегда поддерживают его с отцом в трудную минуту, им чертовски не хватает ее, а Чунмен так запросто бросил короткое замечание, резанувшее незащищенное от подобного сердце. Он понимает, что тоже некрасиво поступил, ляпнув в порыве злости то, что отец сказал ему как-то в детстве, когда Кенсу впервые пришел с синяком под глазом от Мена и множеством жалоб на противного одноклассника, но тот попросил не распространяться об этом и стараться поддерживать бедного мальчика и быть ему другом. Ага, побудешь тут. Кенсу терпел и молчал все это время, даже в те моменты, когда издевательства Чунмена переходили черту дозволенного, но сегодня… Он не понимает, почему вдруг потерял контроль. После того как Чунмен вышел из столовой, Кенсу покинул комнату практически следом, чтобы избежать дальнейших обсуждений произошедшего или, что еще неприятнее ему, очередного акта комического представления под названием «Идеальная жизнь», которое заканчивается в доме Ким лишь упорными попытками Чунмена сорвать маски двуличности с взрослых. Но то вновь начинает каждый раз играть на нервах, смачно плюя на чувства и переживания Мена. Кенсу отнимает лицо от простыни, замечая оставленные после слез влажные пятна, и ведет по ним пальцем, после чего решительно берет себя в руки, стискивая кулаки, и поднимается с пола. Подобрав валявшуюся на полу, рядом с сумками, домашнюю одежду, он отправляется в ванную, мысленно настраивая себя снова быть сильным и прикладывать еще больше усилий. Плотно закрыв за собой дверь, Чунмен устало опускается на кровать, убитым взглядом скользя по родным стенам комнаты, в которой проводил каждое лето на протяжении всех восемнадцати лет. В далеком детстве именно здесь располагалась его кроватка, и ее неторопливо вечером, перед сном, покачивала пожилая няня, которую обязательно сменяла госпожа Ким ради того, чтобы хотя бы редкие мгновения провести с ребенком после длительного рабочего дня. Женщина напевала сладкие колыбельные и ласково гладила по головке, ероша редкие волосы, и малыш Ким с подобием улыбки поскорее засыпал. Сюда же Чунмен загонял своих школьных друзей, приезжающих в гости на каникулы. Они набирали столько игрушек, сколько могли унести, а потом высыпались дружной кричащей кучкой на задний двор, разнося по округе задорный неунывающий смех. И именно для этой комнаты Мен вместе с отцом делал трафареты для аэрозольных баллончиков с краской и мастерил разноцветные гирлянды с лампочками различной формы, развешивая их затем на стенах. Они и до сих пор висят, служа напоминанием о еще неиспорченных отношениях с родителями. Поднявшись, парень проходится вдоль каждой стены в поисках выключателя и наощупь в темноте находит его позади старых школьных учебников на полке. Осторожно выудив на свободу тонкий провод, Чунмен затаивает дыхание, прежде чем нажать на небольшую кнопочку на конце. Каждая гирлянда по очереди загорается, слабо освещая яркими базовыми огнями комнату, к ним подсоединяются длинные неоновые лампы ярко-фиолетового цвета, идущие вдоль углов потолка, придавая темному помещению дымчатую атмосферу нуара. Недоверие, цинизм и глубокое разочарование приводят к дальнейшей сюжетной неопределенности, порождающей еще более смутную тревогу в голове и сердце. Чунмену невыносимо грустно, и с тоскливым настроением он проваливается в глубокий беспокойный сон, поглощающий своей тьмой. Когда весь дом крепко спит, Чунмен с перехватанным дыханием резко просыпается, выныривая из неприятного сна, которого он уже и не вспомнит никогда, но в данный момент ощущение чужой руки, преследующей его во сне и стискивающей шею, все еще остается. Потянувшись влажными ладонями к лицу, парень усиленно трет его, прогоняя пугающие обрывки сна, а затем переворачивается на спину. Разноцветное свечение ламп создает пугающие тени в углах комнаты, и Чунмену кажется, словно ему снова шесть лет, он боится монстров, живущих под кроватью и в чулане, и никто не придет посреди ночи, чтобы успокоить его и избавить от детских страхов из-за чересчур богатого воображения. Некогда родная комната уже не представляется надежной крепостью, способной спасти от всего плохого в этом отвратительном мире тетра, и блондин закрывает глаза, но темные образы из сна вновь встают перед ним. Как только он переводит дыхание и более-менее успокаивает сорванный сердечный ритм, тихо и без лишнего шума спускается вниз, на первый этаж, и бредет в гостиную. Ему слишком темно везде, поэтому по пути он включает свет, щелкая в звонкой тишине выключателем. Спустившись на первый этаж, он проходит в уютную гостиную, тут же успокаиваясь благодаря тихому треску дров в камине. Они уже догорают, поэтому Чунмен, подойдя ближе и опустившись на корточки, подбирает пару дровишек и закидывает внутрь, случайно обжигая кончики пальцев. Пламя постепенно вновь разгорается, и парень обессиленно перебирается на диван, подминая под голову диванную подушку. В его голове пустота, освобождающаяся от ненужных и порядком надоевших мыслей, и он просто лежит, любуясь изгибающимся в танце пламенем. К нему под бок лезет полусонный Кай, утыкающийся влажным холодным носом в локоть, и мостится на краешке рядом, вновь принимаясь едва слышно урчать. От камина исходят убаюкивающие волны тепла, и в какой-то момент Чунмен беспомощно теряет границу между реальностью и сном, стремительно стирающуюся, даря в ответ забвение. На этот раз он не видит во сне страшные темные фигуры, пытающиеся навредить ему, и он умудряется спокойно проспать до самого утра… … Пока его не будит оглушительное жужжание миксера, заставляющее нервно подскочить на месте и проснуться, встречая раннее утро солнечного Рождества. – Просыпайся, милый, – раздается радостный бодрый голос матери. Чунмен с трудом разлипает налитые свинцом веки, молниеносно чувствуя на себе всю тяжесть нового дня, к которому парень совершенно не готов. Он без сил падает обратно лицом на подлокотник дивана, сдерживая недовольный стон, повествующий о его невыносимо прекраснейшей настроенности подняться с широкой улыбкой. – Давай, малыш, – снова произносит женщина где-то недалеко, и затем ее голос напрочь перекрывает в очередной раз размельчающий что-то миксер. Когда она выключает его, снова обращается к сыну: – Поднимайся, Чунмен! Не вынуждай меня тормошить тебя, как в детстве. Слышатся приближающиеся шаги, сопровождаемые спешным стуком каблуков, а затем Чунмена мягко хлопают легкой ладонью по бедру, до тех пор, пока тот не шевелится, сердито отнимая голову. – Ма, мне не пять лет! – замечает Чунмен. – Отстань. – Ну, раз ты у нас уже взрослый мальчик, тогда поднимайся, – будучи в подозрительно приподнятом расположении духа, ловко парирует женщина, прежде чем возвратиться к своему прежнему занятию. Чунмен нехотя садится на диване, поворачиваясь к распахнутым настежь дверям в столовую, где его мать вовсю творит что-то непонятное, изображая главную хозяйку по части готовки. Даже издалека Мен примечает кучу капнувших на пол пятен, размазанных каблуками туфель и целиком заляпанный стол, по чьей поверхности важно разгуливает Кай, тщательно выбирающий место, куда наступить лапкой. Поднявшись, парень привстает на мысочках, делая потягушки, и громко удрученно выдыхает из-за отозвавшейся ломоты в отлежанных за ночь в неудобной позе конечностях и шее. Чунмен босиком шлепает к матери, чтобы поближе разглядеть масштабы хаоса, который устроила женщина, а заодно выхватить чего съестного пожевать. Скользя взглядом по беспорядку, Чунмен думает на тему того, сколько по времени все это потом придется убирать горничным, и успеют ли те до позднего завтрака, поскольку дел тут предстоит немало. Запекшиеся пятна на полу, столе, дорожка из более мелких, тянущихся из кухни, куча использованной посуды, а для чего – неизвестно, поскольку Чунмен никак не может взять в толк, что же все-таки его мать пыталась тут сделать. «Мать». События прошлого вечера в мельчайших деталях яркими вспышками проявляются в голове, пугая своей красочностью. Он вспоминает каждый взгляд, каждое брошенное слово, пинки по ноге Кенсу, его преисполненный злобой крик… Подняв голову, Чунмен в замешательстве уставляется на женщину перед собой. Ее умиротворенное лицо без единой морщинки благодаря филлерам запутывает еще больше и дает новые вопросы. Могло ли ему все присниться? Или же она просто собирается игнорировать эту тему, как всегда поступала с тем, что ей не нравится? А как ему самому реагировать? Да и вообще, правду ли ляпнул До Кенсу? В конце концов, госпожа Ким перехватывает его взгляд: – Ты чего смотришь на меня так исподлобья? – с удивленным фыркающим смешком. Он не спешит отвечать, вместо этого ловко выхватывает из-под самого ее носа поломанную плитку темного шоколада, лежащую в форме для выпекания, которую та как раз хотела взять и бросить в чашу с сомнительной жижей. Чунмен закидывает половину в рот и довольно улыбается матери, чувствуя приятную горечь на языке. – Да нет, все нормально, – пожимает он плечами. Приняв решение не высовываться с возвращением к теме вчерашнего скандала, Чунмен в который раз принимает правила игры семьи Ким, коря за это самого себя. – Ой, как ты можешь есть его, он же горький до невозможности! – передернув плечами, морщится женщина. Сняв через голову фартук, при этом не задев идеальнейше уложенную прическу, она бросает его на стол, совершенно не обращая внимания на то, что попадает им в миску с топленым шоколадом, и резво отправляется в кухню, стуча по паркету каблуками. Когда она скоро возвращается, держит в руках подставку для торта, на удивление, красиво и аккуратно украшенного кремовой росписью. – Присоединишься к чаепитию? Чунмен сначала думает отвергнуть предложение, чтобы лишний раз не встречаться ни с кем и, главное, не видеть противного ему выскочку, но, тем не менее, мигом расплывается в широкой улыбке, помогая госпоже Ким открыть дверь, ведущую на застекленную веранду. – Не откажусь. Он с замиранием сердца думает, что будет очень забавно сидеть со вчерашней двуличной компанией, слушая их бессмысленную болтовню, в то время как каждый мысленно задает себе приставучий вопрос. «Что, черт возьми, здесь происходит». О да, бесспорно, это будет интересно, хоть и не так уж увлекательно, как было за ужином. Следом за женщиной выйдя на веранду, Чунмен обводит всех собравшихся взглядом, задерживая его на несколько лишних секунд, когда останавливается им на Кенсу. Если родители Чунмена и господин До в более-менее приподнятом настроении и воркуют между собой, то Кенсу сидит словно отдельно от них, грузно сгорбившись и утонув в кресле, подтянув колени к груди. Опущенные вниз уголки губ, полуприкрытые скучающие глаза, избегающие смотреть на Чунмена, потому что их обладатель прекрасно понимает, насколько это плохая идея. Кенсу почти всю ночь прорыдал в подушку, совсем как маленькая девочка, пока не провалился в тяжелый сон, а утром он увидел в отражении зеркала опухшие после слез, выплаканные глаза. Опускаясь в соседнее рядом с парнем кресло, Чунмен надеется, что тот ревел из-за него. Кенсу поджимает губы, превращая их в напряженную линию, и демонстративно отворачивается, лишь бы не сталкиваться и не смотреть на откровенно ликующего Чунмена. Он не дурак и прекрасно видит, как Ким ведет и проявляет себя, все до мелочей, скрывающихся за тонной барьеров, поэтому чувствует себя вновь униженным и оскорбленным, поскольку кажется, что блондин выиграет в любом случае на его, Кенсу, фоне из-за некого иммунитета к различным выпадам в свой адрес. Подобное поведение бесит, но, черт возьми, вызывает в Су бесконтрольное желание научиться этому, чтобы так же мастерски укрываться от того, что приносит невыносимую боль, и прятать в самые потаенные уголки собственную жалкую слабость. – Ну что, – возбужденно хлопает в ладони господин До, обводя всех предвкушающим взглядом, – будем вручать рождественские подарки, принесенные Сантой? Родители Чунмена согласно поддерживают предложение, и Чунмена несколько обескураживает то, как его отец вдруг подскакивает на месте и вместе с папой Кенсу возвращается в дом. Сам Кенсу тоже чуть-чуть приободряется, прогоняя с лица кислую мину, выпрямляясь, и даже отрезает себе внушительный кусок шоколадного торта, пробуя его и вкусно облизывая губы от сливочного крема. Пока мужчин нет, Госпожа Ким касается расслабленной спины Чунмена, поглаживающими движениями переходя с нее на широкие плечи, парень напрягается от этой манипуляции, не зная, чего ожидать дальше. Женщина пересаживается на подлокотник его кресла, хотя вокруг есть несколько других свободных мест, и немного наклоняется вперед, чтобы в следующую секунду успокаивающе произнести: – Чунменни, малыш, прости. Мы с папой заказали тебе подарок, но его еще не доставили, представляешь? Она, видимо, искренне пытается извиниться, но Чунмен чувствует, что здесь явно что-то не то. Конечно, он в самом деле довольно поздно предупредил родителей, что вернется домой на Рождество, всего за пару дней до праздника, но все же. Отодвинувшись от женщины, Чунмен с пренебрежительным спокойствием снимает женскую руку с плеча и делает вид, что все понимает, энергично кивая головой, как китайский болванчик. В тот момент, когда на веранду обратно заходят переговаривающиеся между собой главы семейств, у Чунмена в кармане брюк неожиданно начинает вибрировать мобильный. Стрельнув глазами на подошедших к столику мужчин, каждый из которых держит стопку подарков, упакованных в пеструю шуршащую подарочную бумагу и перевязанных широкими лентами. Потянувшись к заднему карману за телефоном, парень, подтверждая слова матери, обращает внимание на то, что количество подарков у каждого явно не соответствует количеству людей, сидящих здесь. Поднявшись с места, он автоматически извиняется дерганным кивком и, вынимая телефон, отходит в сторону, к окну. Увидев на экране хорошо знакомое имя, Чунмен широко ухмыляется, незамедлительно принимая вызов. – Ну что, отметим наступившее чертово Рождество? – оглушает Кима громкий голос Чанеля, хохочущего в трубку. – У меня есть для тебя очень четкий подарочек. Блондин смотрит себе под ноги, шевеля пальцами в полосатых носках, и ловит себя на мысли, что провести сегодняшний день в компании Чанеля и типичных его развлечениях – вполне неплохая идея. Подняв голову, он наблюдает чужую идиллию и раздражающие улыбающиеся лица. Ему явно здесь не место. – Эй, – вновь окликает его Пак, – мой лимузин уже ждет тебя, принцесска, в том числе я и шикарные девочки. – Ну ты задница, – многозначительно бросает Чунмен, закатывая глаза, и сбрасывает звонок, одновременно поворачиваясь к родителям, тут же натыкаясь на неодобрительный взгляд матери из-под насупленных подведенных бровей. Подойдя к ней, он произносит, морщась при представлении о реакции на его слова: – У меня дела, буду поздно. – Опять гулять? – цедит женщина, складывая на груди руки в тонком кашемировом свитере. Чунмен хмыкает в ответ на ее резко изменившееся поведение и, обернувшись к отцу и гостям, лениво машет на прощание рукой. Прежде чем войти в дом, краем глаза он замечает несколько колеблющегося господина До, привставшего с кресла вместе с подарком, провожая расстроенным взглядом уходящего парня. Чунмен не придает этому значение, спеша к лестнице на второй этаж. Он поднимается к себе в комнату, чтобы переодеться и принять душ, приводит себя в порядок и избавляется от ужасного опухшего и помятого вида. А в это время Чанель уперто разрывает его телефон своими настойчивыми звонками и оставленными голосовыми сообщениями, на фоне которых при прослушивании Мен слышит заливистый юный женский смех, ласкающий слух. Чунмен мало понимает, что вообще происходит вокруг. Он чувствует, что находится в машине и движется куда-то, но не вперед, как обычно, а будто едет боком, из-за чего его точно совсем скоро укачает. Его ноздри забиты какой-то чересчур приторной смесью, распространившейся по всему салону, а на фоне играет странная музыка, гипнотизирующая своим плавным течением и заунывными голосами, как раз во вкусе Пака, но Чунмена это лишь заставляет нервничать. Попытавшись развернуться, он кого-то ощутимо толкает в бок, и этот кто-то сразу же мягко берет его за руки, располагая их к себе на талию. Парень чувствует под кончиками пальцев бархатную нежную кожу, выглядывающую между оборками корсета и нижнего белья. Их обладательница ненавязчиво напирает на парня, укладывая того спиной на диван, и седлает бедра, размеренно потираясь о его пах сквозь плотную ткань брюк своей промежностью. Ким открывает глаза, но что-либо разглядеть за завесой густого белого дыма вокруг особо не получается. Тонкие женские руки с длинными накладными ногтями вновь неожиданно выныривают перед его лицом и властно обхватывают шею, порывисто касаясь ее и прокладывая себе путь к другим участкам обнаженной кожи. Вот, с его плеч уже стягивают пальто, отбрасывая куда-то рядом на кожаный диван, и тянутся к верхним пуговицам рубашки, запуская в них тоненькие пальчики, шаловливо расстегивающие одну пуговичку за другой. Девушка жадно припадает к его груди, покрывая ее смазанными поцелуями, оставляя неприятные следы от ярко-красной помады на бледной коже. Поморщившись, Чунмен ближе подтягивает незнакомку к себе, отвлекая, чтобы та не запачкала его еще сильнее, и впутывает в ее длинные темные пряди собственные пальцы, сжимая их в кулак и наматывая на него волосы, чтобы удобнее приблизить чужое лицо и взглянуть на ту, что его ублажает с того самого момента, как Чанель, выглядывая из салона автомобиля в открытую дверь, заговорщически подмигивает ему, хлопая в ладоши и демонстрируя всех куколок, которых он снял на день и ночь. Девушка пошло приоткрывает рот и томным умоляющим взглядом смотрит на Чунмена, а он сосредотачивает все свое внимание на пухлых губах, так похожих на те, которые он так давно любит и ненавидит, с размазанной помадой. Ее руки вновь хаотично принимаются блуждать по мужскому телу, спускаясь вниз по торсу, звенит расстегнутая бляшка ремня, но Чунмен грубо останавливает ее: одной рукой стиснув ее худые запястья, пальцы другой руки запихивает в призывно распахнутый рот. Он оглаживает ими влажный язык и небо, щекоча, из-за чего брюнетка недовольно хмурится, но стоит Чунмену обхватить ее подбородок, освободив кисти, она с наслаждением облизывает и посасывает фаланги пальцев Кима. Не упуская возможности, девушка явно надеется на продолжение с чем-то большим, чем предварительные игры и развязные поцелуи, поскольку одним быстрым движением полностью расстегивает корсет вместе с бюстгальтером, и проводит дробью накрашенных темно-красным ногтей дорожку к кромке кружевных черных трусиков, сквозь тонкую ткань которых четко прочерчиваются мягкие половые губы. – Господин Ким, мы на месте, – вовремя громко оповещает пожилой водитель Чанеля. Чунмен не скрывает издевательского ликования, когда, подобрав свое пальто с сидения, сбрасывает со своих колен неудовлетворенную и практически голую девушку и пробирается через море длинных модельных ног к дверям. Откуда-то из недр густого дыма, переполняющего лимузин, доносится приглушенное мычание Чана, и Чунмен бросает со смешком: – Не задохнись там, – прежде чем захлопнуть дверь. Он уверен, что с другом точно будет все в порядке – не в первый раз у них обоих такие затяжные вечера в компании бесчисленного количества алкоголя и девушек. Самое серьезное, что ожидает Пака завтра утром – слегка раскалывающаяся голова и припухшее лицо, совсем не портящее его внешность. А вот у Чунмена со всем этим дела обстоят хуже, и он уже чувствует на себе неконтролируемые последствия. Его резко скручивает пополам и рвет малой частью того, чего он в себя закинул за вечер. Во рту остается омерзительный привкус, когда он трогается с места, подальше отходя от дороги, и пошатывающейся походкой идет по подъездной дорожке к дому. Прежде чем преодолеть несколько ступенек перед входом, Чунмен зачерпывает горсть снега с припорошенных перил и отправляет его в рот в надежде, что это хоть немного избавит от еще сильнее выворачивающего желудок кислого привкуса, мстительно дерущего и без того раздраженную слизистую, чем выпитый алкоголь до этого. Снег стремительно тает и стекает талой водой из кончиков губ по подбородку. Вытерев лишнее рукавом, он с трудом преодолевает расстояние до двери и отпирает ее найденным в заднем кармане брюк ключом. Остатки ясного разума подсказывают, что победить лестницу на второй этаж у него точно не получится, и он пьяно свалится с нее, поэтому Чунмену ничего не остается, кроме как отправиться в гостиную, в которой есть наиболее подходящее ему сейчас место, где можно вырубиться и проспать до следующего вечера. Вот только гостиная оказывается уже занятой, и кем – пресловутым До Кенсу, уютно расположившемуся на мягком диване, укутавшись пледом, с книжкой в руках и горячим чаем – на столике. Ну прям образец идеального времяпрепровождения. Кенсу явно не ожидает его увидеть в этот поздний час и в одной с ним комнате, поэтому вздрагивает и садится, откладывая книгу на столик рядом с крепким чаем. Он удивленно оглядывает потревожившего спокойную обстановку Су Чунмена и его потрепанный видок: расстегнутая и изрядно помятая рубашка, красные разводы от чужих губ на груди, шее и лице, растрепанные волосы, торчащие светлыми паклями в разные стороны, и, что самое главное, – пьяная широкая улыбка вкупе с мутным взглядом, уставившемся на До. Не зная, чего ожидать от одноклассника, Кенсу бегло стреляет глазами по сторонам, прикидывая, куда лучше ломануться, если что. Не придумав ничего лучше, Кенсу останавливается на варианте оттолкнуть Кима в сторону и бежать в коридор, откуда – вверх по лестнице на второй этаж. Вряд ли Чунмен в таком состоянии сможет прошагать хотя бы парочку ступенек. Но Мен, в свою очередь, не спешит выплескивать накипевшее, он медленно подходит к дивану и садится рядом с Кенсу. В его голове витают воспоминания перемазанных в губной помаде женских губ девушки из лимузина, и Чунмен мысленно прикидывает, каково будет зрелище, если Кенсу накрасить губы. Хотя, наверное, он этим часто занимается, нанося театральный грим перед выступлениями, но в данный момент фантазии Чунмена не хватает, чтобы представить эту интригующую картину. Повернувшись к застывшему До, Чунмен давится ухмылкой, после чего хищно скалит зубы, наклоняясь к парню. Кенсу возмущенно хмурится, стоит ему почуять крепкий запах алкоголя и блевотины, исходящий от приближающегося Чунмена. Его рука автоматически упирается в обнаженную грудь, пачкая пальцы в помаде, и упорно надавливает, чтобы блондин от него отодвинулся. И это, в принципе, действует, но немного не так, как хотелось бы: – Что, я тебе неприятен? – выплевывает Мен, оскорбленно вздергивая подбородок. – Какого черта ты смеешь отстраняться от меня? – Мне не нравится запах алкоголя, исходящий от тебя, – твердо произносит Кенсу, отворачивая лицо в сторону, и предпринимает попытку встать с дивана и унести скорее ноги, но не выходит. Чунмен хватает его за руку и с силой дергает на себя, из-за чего Кенсу теряет равновесие и валится прямиком на Кима, распростершего свои объятия перед младшим. Стойкий запах перегара врезается в ноздри, и До брезгливо дергается, морщась. Он порывисто пихает Чунмена в бок и куда попало, чтобы тот его отпустил, но Мен лишь крепче стискивает в кольце своих рук худенькое тельце хилого Кенсу. – Отпусти, блин, – пыхтит парень, безрезультатно вырываясь. В какой-то момент он решает выбрать другую тактику: затихнуть и расслабиться, обмануть Кима, и Чунмен действительно ослабевает хватку, позволяя Кенсу высвободиться из плена. Он успевает сделать пару шагов от дивана, прежде чем Чунмен опрокидывает его на пол и садится сверху, надавливая острым коленом в тонкую поясницу. Су выгибается и болтает руками и ногами в воздухе в попытках скинуть с себя неожиданно тяжелую пьяную тушу Чунмена. Последний же только наслаждается зрелищем под собой и допускает забавную мысль, положившую начало следующим действиям. – Тебе лучше расслабиться, – мурлычет Чунмен в самое ухо и затем с упоением зарывается носом в чужие волосы, еще влажные после душа. Исходящий от тела Кенсу вкусный аромат шоколадного геля для душа своей сладостью контрастирует с запахом изо рта Мена, и если брюнету противно от этого, Чунмен откровенно наслаждается. Он касается кончиком языка мягкой кожи шеи, ведя им от одной умилительной родинки к другой, чуть ниже, под воротом легкой футболки. Убрав колено со спины Кенсу, Чунмен пропускает горячие ладони под ткань, ведя ими вдоль спины, задирая одежду и позволяя себе отвлечься на любование ровной спинки, усыпанной крохотными родинками, словно шоколадные крошки в ванильном мороженом. Он бродит по ним кончиками пальцев, едва касаясь, даря щекотные ощущения, но, на удивление, затихший Кенсу никак не реагирует, продолжая лежать пластом и смотреть в какую-то точку в стороне горящего камина. Желая растрясти парня, Чунмен провоцирует того, когда дергает край домашних шортов вниз, слегка оголяя с заметным следом от тугой резинки округлые ягодицы, выглядывающие из-за приспущенного белья. Кима это зрелище забавляет, поэтому он сильнее тянет по бедрам ткань шорт вместе с боксерами и тут-то встречает сопротивление. Кенсу, постаравшись перевернуться на спину, выгибает руку и замахивается ею, неудачно целясь в лицо Чунмена. Чужие растопыренные пальцы лишь слабенько задевают ногтями скулу, но этого хватает, чтобы Чунмен распалился еще больше. – Что же ты делаешь, – с ухмылкой на обветрившихся губах шипит Ким. Он немного подается назад, меняя позу, чтобы снова надавливать коленом в спину Су, возвращая его в неудобное положение, из-за чего брюнет лишь усиленнее принимается вертеться в попытке скинуть с себя обнаглевшего Чунмена. Тот факт, что он плашмя лежит на полу чужой гостиной с голой задницей, нехило волнует его, но куда больший дискомфорт доставляет Чунмен, явно чувствующий свою власть над тем, кто в школе и так терпел от него частые издевательства и насмешку. Тяжесть чужого тела нервирует и заставляет испытывать чувство загнанности в капкан, к чему Кенсу совершенно не привык. Чунмен снова припадает к нему, зарываясь носом в мягкую шею. Кенсу слышит шумное дыхание над ухом и чересчур откровенные вздохи наслаждения, что с трудом вяжется с тем фактом, что их издает Ким Чунмен. Поскольку последний одаривает своим вниманием шею и плечи, выглядывающие из ворота футболки, Кенсу, решив сначала справиться с меньшей из двух зол, осторожно тянется сбоку к спущенной ткани своего белья и успешно ухватывает краешек. Только поправить одежду так и не удается, поскольку Чунмен накрывает ягодицы ладонями и натыкается на пальцы Кенсу, которые он тут же резко заламывает в болезненных тисках. – Зачем ты это делаешь? – сипит До, впрочем, не ожидая вразумительного ответа. Чунмен умело игнорирует, но затем некоторым ответом служит его касание губ к основанию шеи, сменяющееся несдержанным укусом с прихватыванием ароматной кожи. Руки Чунмена порхают над телом прижатого к полу младшего, периодически смея беспардонно его касаться и получать удовольствие от близкого контакта. В то время как Чунмен теряет счет времени, бездумно позволяя себе удовлетворять импульсивные желания, Кенсу смиренно ждет, когда это закончится, чтобы тут же сорваться в свою спальню собирать вещи. Растущее из-за явно позволяющего себе лишнее Чунмена раздражение стремительно ищет выход наружу, поэтому До крепко сжимает кулаки. Уперевшись руками в пол, он собирает всю силу и напрягается, чтобы в следующее мгновение привстать и избавиться от тяжелого парня и его острой коленки. Совсем скинуть опешившего Чунмена не выходит, но зато Кенсу умудряется проползти немного вперед и перевернуться на спину, прежде чем Мен снова подминает его под себя, хоть и столкнувшись с ярым сопротивлением, и властно запускает руку в темные пряди. Между ними завязывается борьба, а активное размахивание конечностями до добра не доводит, потому что оба сильными ударами локтей по ножкам ближе всех расположенного к ним столика сбивают с него чашку с уже остывшим чаем. Та опрокидывается, неожиданно выливая все содержимое на густой ковер и головы Чунмена с Су. Добрая доля плавающих до этого на дне чаинок попадает на Кенсу, разлетаясь влажными слипшимися группками по лицу и открытой шее. Пользуясь случаем и обомлевшим Чунменом, Кенсу приходит в себя и в панике рыщет вокруг рукой что-нибудь, чем можно ударить старшего, и натыкается на какую-то металлическую тонкую палку, лежащую на кирпичном выступе камина. Он крепко перехватывает ее и заносит для удара, крепко зажмуривая глаза. Раздается характерный звук, после чего кочерга, которую Кенсу и схватил, звонко падает на пол. В страхе распахнув глаза, До разглядывает искаженное болью лицо напротив и замечает место, куда попал, – сквозь упавшую на лоб лохматую светлую челку четко прослеживается стремительно появившаяся припухлость с покраснением и ободранной кожей. Сморгнув, Кенсу стремительно выбирается из-под навалившегося на него Чунмена, чьи заторможенные движения и плохая реакция идут на руку До, чтобы тот поскорее освободился. Дрожащие колени подводят, и он чуть не валится обратно на пол, но, держась за столешницу, привстает и отходит на более-менее безопасное расстояние от нетрезвого парня. Су не знает, что еще Чунмен может сделать, он боится его последующих действий, и во что все может вылиться и чем обернуться. Неловко переминаясь с ноги на ногу посреди всей комнаты, Кенсу дергает нижний край футболки, чтобы хоть как-то прикрыться и оглядывается по сторонам, не зная, что делать дальше. Его постепенно начинает мучить чувство вины, поскольку Чунмен лежит на полу возле камина, съежившись и прижимая ладони к лицу, но мерзкое чувство собственного унижения заставляет Кенсу резко отвернуться от одноклассника, а затем и вовсе выйти из гостиной. Он стыдливо тянет футболку вниз, перешагивая через две ступеньки лестницы сразу, и спешит в свою дальнюю спальню, отведенную для гостей дома Ким. Прикрывая за собой дверь, брюнет поворачивает ключ, запираясь изнутри, и медленно отходит к кровати, не отрывая взгляда от замочной скважины, в которой торчит ключ. Вдруг, когда Кенсу с горем пополам наконец уснет этой ночью, Чунмену опять приспичит поиздеваться и надругаться над ним, и он будет ломиться в его комнату. Чунмен совершенно не помнит, как поднялся ночью на второй этаж, но утром он просыпается в своей постели наверху, разбуженный противной трелью звонка. Сквозь сон он проклинает самого себя, что зачем-то вчера вернул на телефоне обычный режим, вместо привычной вибрации – так хотя бы можно было игнорировать все входящие вызовы. – Слушай, не знаешь, кто такая Бэкхен? Или такой… Нашел записку с ее или же… его номером телефона у себя в кармане… трусов, – с запинками, но бодро оповещает его Чанель, проверяя, жив ли его друг после их пати в клубе и после – в лимузине. Чунмен пытается сфокусировать взгляд на часах, и выдавливает хрипло: – Черт возьми, Пак, восемь утра! Ты рехнулся? – Это ты рехнулся, Мен. Вчера весь вечер пьяно ныл мне про Кенсу, а час назад я его встречаю в баре своего отеля, в одиночку прикончившего бутылку виски. Что произошло? Чунмен туго соображает и не может понять, чего от него все-таки хочет Чанель и причем тут вообще До Кенсу, но постепенно до него доходит, и он подрывается с мятой неразобранной постели. Стискивая мобильный телефон, Ким выходит в коридор и спешно направляется к спальне Су, та не заперта, и, войдя в комнату, блондин обнаруживает, насколько та тщательно убрана, взгляду не за что зацепиться. – Эй, ты, – капризно выдает Чанель на том конце, – так и будешь игнорировать эту тему? – Подожди, мне не до тебя… – мямлит Чунмен, озабоченно прикусывая губу. Он прикрывает за собой дверь и спешит к лестнице вниз, игнорируя тупую головную боль, мешающую сконцентрироваться. – Где Кенсу? – Ох, ну да, до меня, значит, дела нет, для лучшего-то друга с пеленок! – Чанель разыгрывает небольшую драму, но Чунмен никак не реагирует – он прекрасно знает, что Пак на него не обижается, лишь играет. И это подтверждает сменившийся на миролюбивый тон голоса парня: – Он в театре – внеплановая репетиция. – А затем Чанель обескураженно произносит: – Слушай, походу это был все-таки парень. Ну, судя по разбросанной мужской одежде явно не моего размера. Да, Пак Чанель, ты как чувствовал своим членом, что даже парня сможешь оттрахать. Чунмен улыбается, молча благодаря друга за полученную информацию о местонахождении Кенсу, и сбрасывает вызов, не заботясь о Чанеле и его чувствах после секса с парнем, они это обсудят позже. А сейчас Чунмен быстро спускается на первый этаж, и, стоит ему метнуться к входной двери, из гостиной выходит госпожа Ким, держа полусонного Кая на руках. – Милый, папа желает видеть тебя у себя, – вместо приветствия произносит женщина, по чьему тону непонятно, какого рода предстоит беседа. Она останавливается в дверях, опираясь плечом об косяк, и ждет, когда Чунмен послушно направится в отцовский кабинет. Тот стискивает челюсти, но отбрасывает в сторону обувь, которую уже успел схватить и начать надевать, и направляется к отцу. Войдя без стука, он останавливается напротив письменного стола отца и дожидается, когда тот соизволит отвлечься от документов, снимая очки с носа. Мужчина собирает руки в замок перед собой и насупленно смотрит на сына. Приемного сына. У Чунмена холодок проходится по спине от жесткого взгляда, уставленного на него, но он не позволяет себе расслабиться, встав в позу, как дикое животное перед броском. – Сынок, – начинает Ким-старший, – как ты догадался, хоть и с чужой помощью, ты нам совершенно не родной. – Произнесенные слова врезаются и бьют под дых. – Но, тем не менее, мы вырастили тебя, как своего, и это обязывает вести себя подобающим образом, под стать нам. Я осознаю, что следующие мои слова не придутся тебе по нраву, но все же… Чунмен отвечает равнодушным взглядом, ожидая, что же приготовил ему отец. Он хочет поскорее с этим покончить и отправиться в театр к Кенсу, чтобы серьезно поговорить и, возможно, признаться, но сидеть тут и выслушивать недовольства взрослых – естественно, не устраивает. – Кенсу еще из школы не выпустился, а уже активно трудится и работает, помогает своему отцу! – Господин Ким подбирает со стола одну из каких-то бумажек, похожую на билет, и трясет ею в воздухе. – А что делаешь ты? Мотаешься постоянно неизвестно куда, возвращаешься без объяснений и продолжаешь, как ни в чем ни бывало, тратить мои деньги. За спиной Чунмена щелкает дверная ручка, и в кабинет заходит госпожа Ким, прикрывая за собой дверь. Она подходит и встает за спиной сына, мягко кладя теплую ладонь на плечо парня. Краем глаза Мен замечает, как с ее рук спрыгивает Кай и вальяжно шествует к столу главы семейства, темным хвостом ведя неровную линию по качественному дереву. – Чунменни, – зовет его женщина, – мы хотим, чтобы ты знал и был уверен в том, что мы с папой очень сильно любим тебя. Ты наш сын и всегда им будешь. Блондин не отрывает взгляд от собравшихся в кучу складок на нахмуренной переносице мужчины и понимает, что тот энтузиазма жены не поддерживает. И все же, господин Ким расслабляется, откидываясь на спинку массивного кресла, и более мягко произносит: – Будь повежливее с гостями. Кенсу сегодня спешно сорвался и буквально сбежал отсюда, игнорируя все наши вопросы, что такого серьезного случилось, куда он торопится. Но, как потом оказалось, у него срочная репетиция. Я настоятельно советую вам обоим выяснить все отношения и не вести себя, как маленькие дети. Особенно это касается тебя, Чунмен. Что-то в тоне отца заставляет Чунмена напрячься и заволноваться, потому что это не было похоже на обычное наставление родителя. У него возникает чувство сосания под ложечкой, словно мужчина что-то знает, но не спешит раскрывать все карты. – Я пойду? – решает поживее сбежать Чунмен. – Я как раз собирался на репетицию Кенсу. Госпожа Ким порывисто прижимает его со спины к себе, ероша и без того лохматые волосы, и звонко целует в щеку, радуясь некоторым решенным проблемам. Прежде чем выпутаться из объятия матери и покинуть кабинет, Мен украдкой бросает взгляд на отца, чьи складки недовольства на лбу, кажется, немного выпрямились. Он пробирается в театр через черный ход, благодаря которому всегда часто незаметно проникал и вовремя сбегал с выступлений Кенсу, и по хорошо знакомому коридору следует к гримерке, принадлежащей Су. Здесь он тоже часто бывал, тайно посещая это место, пока все заняты зрелищем театрального представления и совсем не обращают внимания на снующего туда-сюда за кулисами парня. Большой неожиданностью, к которой Чунмен не был готов изначально, оказывается мирно спящий Кенсу. Он спокойно сопит, глубоко вздыхая, и сильнее поджимает к груди руки, примостившись боком на заваленном костюмами узком диванчике. Чунмен осторожно входит в комнату, боясь наделать лишний шум, который разбудит парня, и садится прямо на пол. Он приближается к чужому лицу, разглядывая в подробностях и подмечая мелкие детали, вроде длинных ресниц, откладывающих мягкие тени на щеки, приоткрытые покусанные губы, чьи уголки слегка приподняты. Кожа кажется гладкой и мягкой на вид, так и просит погладить, коснуться. Резко открывшиеся глаза и дернувшийся в сторону Кенсу пугают и Чунмена, опешенно уставившегося в ответ на До, чье сердце пускается в безумный бег. Брюнет отказывается верить, что перед ним сам Чунмен, но поверить все-таки приходится, когда тот подается вперед, чтобы заглянуть в глубокие изумленные глаза и произнести: – Я полный идиот, раз надеюсь на то, что смогу искупить свою вину перед тобой? Кенсу скептически выгибает бровь и трет глаза, а Чунмен готов врезать себе за подобную чушь, слетевшую с его уст. В его голове эти слова звучали куда лучше. – Все нормально, знаешь, – спокойно отвечает Кенсу, при этом отодвигаясь подальше от Кима, к противоположному краю дивана. – Я хотел бы тоже попросить прощения, раз на то пошло, – медленно чеканит он, решая разделаться с неприятной темой и забыть о ней и Ким Чунмене навсегда. – Я не должен был этого говорить. Чунмен молча смотрит на него и не верит. Кенсу не прощает его, это точно. Оно и понятно – кто простит так сразу, тем более, старший его чуть не изнасиловал прошлой ночью. А про годовые издевательства вообще лучше молчать. Ким приподнимается на коленях и сначала думает о том, чтобы импульсивно коснуться пухлых губ, но Кенсу испуганно сжимается, упираясь спиной в диван, и Мен не решается, боясь навредить больше, вставая и на негнущихся ногах подходя к двери из гримерки. Оставляя Кенсу одного, с разбросанными в хаотичном беспорядке мыслями и всколыхнувшимися чувствами, перед тем как выйти за дверь, Чунмен с нескрываемым волнением оставляет повисшее под потолком: – Надеюсь увидеть тебя сегодня дома. Чунмен гипнотизирует разгорающееся в камине пламя, представляя думая о том, какие они – его настоящие родители, когда слышит звук открывающейся двери в ванную комнату на первом этаже. Он прекрасно осведомлен тем, что это Кенсу, не вылезающий оттуда с тех самых пор, когда его отец и родители Мена отправились спать. Грустно усмехнувшись, Чунмен понимает, что тот его попросту избегает, боится оставаться наедине, поэтому для блондина огромное поражение, когда он слышит за спиной щлепающие босиком по паркету шаги, а спустя пару секунд рядом с ним опускается Кенсу с полотенцем на шее. Стянув его, парень делает вид, что разминает шею, боясь нарушить тишину между ними. – О чем думаешь? – пересилив себя, нетерпеливо интересуется Кенсу, всем телом поворачиваясь к Чунмену. – О родителях. – Тех самых? – понимает Су. Он замолкает на некоторое время, ожидая услышать дальнейших слов от блондина, только вот их не следует. – Какая разница, кто твои родители… – по мере озвучивания его голос постепенно утихает, поскольку Кенсу запоздало предполагает, что это может задеть старшего, но, на удивление, тот согласно кивает. – И я так думаю. Мои родители – те, кто вырастили меня и подарили все это. Они вновь надолго замолкают, и Кенсу внимательно следит за непроницаемым выражением лица, на котором забавно играют тени пламени. Брюнет не может угомониться перед кое-чем важном, что вскоре произойдет, и вновь рвется вперед с вопросами, на которые хотел бы узнать ответы. – Скажи, – и дожидается, когда Ким обернется к нему, – куда ты уезжал, откуда вернулся в канун Рождества? Лицо Чунмена заметно меркнет, и тот щурится, пытаясь понять, зачем Кенсу этим интересуется. Но последний замирает в ожидании ответа, смотря прямо в глаза парню напротив, и Чунмен выдыхает, признаваясь в этом первому за все время человеку. – Временно жил в пансионате, расположенном при больнице для получивших тяжелую психологическую травму. Мою подругу изнасиловали, бросив на улице с непередаваемым желанием умереть, и я был единственным, кто мог помочь ей в ту минуту, когда от нее отвернулась вся семья. – Он замолкает, пожимая плечами, а затем поясняет: – Так что, по сути, в пансионе был не я, как рассказали всем родители, а моя подруга. – Почему ты не скажешь правду? – Она никому не нужна, да и я сам не хочу распространяться об этом. – Мне нужна… – еле слышно проговаривает Кенсу, заставляя обратить на себя внимание по-новому. Чунмен бросает неосторожный взгляд на приунывшего брюнета, откинувшегося на подлокотник дивана, и задерживает взгляд на влажной из-за стекающей с плохо вытертых волос воды. В свете плавно танцующего пламени Чунмен замечает аккуратную россыпь родинок, уходящих под ворот халата, на мягкой коже, от которой вдобавок вновь исходит тот приятный аромат шоколада после геля для душа. Появляется соблазн касаться манящего тела, пока его обладатель не будет сбивчиво, со стоном, хриплым голосом просить дать передохнуть и перевести дыхание, но Чунмена останавливает мысль, как Кенсу может повести себя, даже если старший просто коснется его. – Если я тебя поцелую, ты снова звезданешь мне кочергой по голове? – робко спрашивает Чунмен, пристально следя за пухлыми искусанными губами. Кенсу выдавливает кривую извиняющуюся усмешку, но его теплый взгляд, обращенный на синяк Чунмена, расстроенно гаснет. Ким сам не замечает, как затаивает дыхание, ожидая последующего развития, когда Кенсу едва заметно мотает головой и медленно поворачивается, по-настоящему боясь первым делать шаг вперед, переступая видимую грань. Чунмен с несвойственной ему в таких делах нерешительностью касается пальцами чужой щеки, поглаживая ее большим пальцем, заглядывая в большие карие глаза, искрящиеся из-за отблесков пламени. Он не может взять себя в руки, испытывая чувство стыда из-за прошлого, связанного с отношением к Кенсу, поэтому сомневается до самого конца, преодолевая расстояние, разделяющее его и губы Су. Кенсу почему-то сейчас целуется довольно неумело, что идет вразрез с тем, что Чунмен видел, когда тайно посещал некоторые выступления в театре своего одноклассника и видел его сцены с неожиданно откровенными поцелуями, которые тот дарил своим партнершам. А тут Кенсу невероятно смущается, постоянно норовит прервать поцелуй, но подается в ответ, стоит старшему притянуть парня поближе, углубляя и едва касаясь чужого языка. Когда Киму достаточно насыщаемых поцелуев на некоторое время, он мягко отстраняет от себя Кенсу, вошедшего во вкус, и, удовлетворительно заметив чужие припухшие с краснотой губы, сползает с дивана, опускаясь вниз, на колени перед Кенсу. Его ладони бережно касаются спущенных на пол ног, пальцами обводит замысловатые узоры, доводя до колен и выше, ненавязчиво забираясь под полы пушистого халата, оглаживая округлые бедра. Он старается быть осмотрительным, боится сделать что-то не так и спугнуть постепенно открывающегося ему Кенсу, так доверительно откинувшегося назад, не мешая Чунмену и его заманчивым махинациям, которые тот проделывает с парнем. Слабо сминая в ладонях упругие ягодицы, до которых он умудрился хитро добраться, Чунмен наклоняется, чтобы щекотно провести самым кончиком носа по внутренней стороне бедра, вынуждая Кенсу судорожно дернуть коленями, попытавшись их свести. С его губ срывается нетерпеливый вздох, и Чунмен расплывается в улыбке, когда перебирается руками на крепко завязанный узел на поясе и распускает его, из-за чего полы халата тут же разъезжаются в стороны, открывая новый простор для действий, приносящих обоим удовольствие. Ким упирается взглядом в полувозбужденный орган Кенсу, ничем больше не прикрытый, и бросает вопросительный взгляд на Су, без лишних слов спрашивая разрешения. Наилучшим ответом младшего служит его полное расслабление с полным беспрекословным доверием. Чунмен заглатывает целиком, а совершенно не ожидавший подобного Кенсу пораженно охает, сгибаясь тут же пополам, вцепляясь дрожащими пальцами в белые пряди. Он стремительно краснеет, покрываясь пятнами от смущения и получаемого удовольствия, пока Чунмен водит языком по затвердевающему от его ласк стволу. Он очерчивает самым кончиком уретру, затем переходя на упругую головку, ставшую малиново-насыщенного цвета, умоляющую приковать к ней все внимание и любовь, а затем обводит каждую проступающую венку. Чувствуя охватывающее все тело Су наслаждение, Чунмен дразнит, резко выпуская сочащийся смазкой и чужой слюной член. Кенсу ослабляет хватку и даже аккуратно выпутывает пальцы из волос Чунмена, предвкушая продолжение, которое ждать и не заставляет. У них под рукой не оказывается ничего, хотя бы отдаленно напоминающего лубрикант, поэтому Чунмен тянет свою руку к пухлым губам, и Кенсу, не медля ни секунды, понимающе обхватывает пальцы, затем проходясь языком по каждому, при этом не отрывая пристального взгляда от тяжело дышащего блондина. Чунмен вынимает пальцы из горячего рта и ненавязчиво другой рукой тянет Кенсу на пол. Тот беспрекословно слушается, и Мен, осторожно поставив парня на колени, с наслаждением разводит в стороны округлые подтянутые ягодицы. На них хочется оставить несколько властных отметин, но еще не время, хотя губы Чунмена все же с наслаждением касаются мягкой кожи, чтобы отвлечь бродящими поцелуями от ноющей боли, возникающей в тот момент, когда Ким вводит внутрь Су один палец. Он проходит сначала с трудом из-за резко сжатого ануса, но после Кенсу старается расслабиться, чтобы получить удовольствие. В скором времени в нем двигаются уже два пальца, которые с преувеличенной нежностью оглаживают хрупкие чувствительные стеночки, остро реагирующие на каждое случайное царапание. Кенсу прячет лицо в руках, выгибаясь в пояснице, и насаживается самостоятельно, прося о большем. По его вискам стекают крупные капли пота, когда Чунмен добавляет третий палец, и те вскоре начинают свободно двигаться, принося лишь малейший дискомфорт. Позже Кенсу надоедает довольствоваться одними пальцами, и он переворачивается на спину, глядя на блондина из-под полуприкрытых век, в то время как Чунмен использует эту передышку, чтобы слегка отстраниться и сбросить с себя всю одежду, сковывающую и не позволяющую ему наслаждаться в полной мере этим моментом. Как только его нижнее белье падает рядом на пол, в комнате тут же становится еще более жарко, и дело совсем не в камине. Кенсу жадно разглядывает мощную грудь Чунмена, немного пугающую своей матовой бледностью, и желает, чтобы тот прильнул к нему, почувствовать близость чужого обнаженного тела. Он выдавливает нетерпеливый полувздох, одновременно призывно разводя колени шире, и Су видит, как у Чунмена меняется взгляд, вновь обращенный к соблазнительному телу перед собой. Но Мен не спешит приближаться к нему для поцелуя, вместо этого парень бережно прикасается к внутренней стороне бедра Су, успокаивающе гладит и немного задирает его ноги вверх, удобнее пристраиваясь между. Когда старший входит в покладистое тело на всю длину, Кенсу выгибается и в порыве хватается руками за длинный ворс ковра вокруг него. Чунмен видит метания на лице напротив, двоякие новые ощущения боли и наслаждения, но последнее определенно выигрывает, потому что Су плавно ведет бедрами в сторону, словно распробуя и экспериментируя, как лучше. Видимо, он находит подходящий угол проникновения, потому что довольно быстро привыкает к размеренным движениям Чунмена и просит о большем, сопровождая это тянущимися к Чунмену руками, обвивающими шею. Пальцы кокетливо играются с волосами блондина на затылке, а губами Кенсу вновь стремится коснуться Мена, чтобы попробовать на вкус и его. Они делят одно жаркое дыхание на двоих, смазанно касаясь губами, но преданно цепляясь друг за друга. Кенсу случайно прикусывает чужую нижнюю губу во время очередного глубого толчка, задевающего что-то внутри, вызывающее крупную дрожь в коленках и сводящее мышцы. Он извиняется перед Чунменом с помощью поцелуев, полных благодарной отдачей, и покрывает ими вспотевшую шею и широкие плечи парня. Старший же улыбается, видя такое поведение от Кенсу, и умиляется еще больше, когда замечает трогательно раскрасневшийся нос и сильно припухшие губы, которые Чунмен снова охотно накрывает своими собственными. Кенсу со сладким стоном задирает голову наверх, выставляя дергающийся вверх-вниз кадык, и Ким отвечает ему ощутимо болезненным засосом, расцветающим густым цветком между россыпью родинок. Это провоцирует ряд новых стонов, целиком заполняющих собой пространство вокруг, врезающихся в память каждого. Кенсу удивляется тому, что вообще умеет так, Чунмен – буквально боготворит его. Плавные движения внутри Кенсу дарят новую порцию вырывающихся наружу шумных вздохов благодаря принимающему Су, который периодически резко сжимается, из-за чего их соприкосновение уплотняется, а Чунмена несколько накрывает с головой из-за их тесного контакта. Сам того не осознавая, пребывающий в полубессознательном состоянии До умудряется случайно оказывать давление и контролировать сдавшегося ему в плен Мена. И тот, поймав себя на катастрофической нехватке чужих сминающихся при поцелуе мягких губ, ищет их, находя и тут же впиваясь в них настойчивым поцелуем, высасывающим все жизненные силы. Распаляет больше, доводит до пика истинного наслаждения, хлынувшего сносящей все на своем пути волной цунами, срывая любые заслонки и преграды, кропотливо построенные ими обоими против всего, что может мешать в зоне и вне их дорогого комфорта. Горячие ладони крепко стискивают ребра Кенсу, пока напряжение с обоих постепенно спадает, оставляя после себя чувство долгожданного удовлетворения и кое-что очень непривычное – как будто у них обоих больше нет ни единого секрета друг от друга, словно теперь они вместе и разделяют все, как одно целое. Это сильно сбивает с толку, и оба молча падают обессиленными, стараясь выровнять сбившееся дыхание, а заодно привыкнуть к тому странному, с чем пришлось неожиданно столкнуться. Тем не менее, они оба тянутся друг к другу, нежно приобнимая, чувствуя крепость и тепло, и Кенсу расплывается в слабой усмешке, чувствуя, как длинные пальцы Чунмена ненавязчиво оглаживают его грудь, рисуя забавные узоры, цепляющиеся за соски. Чунмен думает о чем угодно, но старательно избегает темы, что он полностью порабощен парнем, совсем не догадывающимся об этом. И так было с самого их начала. – Знаешь, просить прощения после секса как-то… не очень. – Надо было до? – пытается пошутить Чунмен, подмигивая одним глазом, что выходит не особо удачно, и Кенсу тихо смеется. Младший смущенно складывает руки на животе, но Чунмен разжимает их, любовно ведя ладонью по впалому животу парня и касаясь чужих холодных пальцев. – Я не предлагаю отношения, обязательные свидания и все такое, но, может быть, мы встретимся еще как-нибудь? Дашь мне шанс все исправить? Позволишь довериться и показать тебе, какой я – настоящий, не озлобленный на весь мир? Кенсу жует нижнюю губу, обдумывая предложение Чунмена и понимает, что тут даже думать не над чем. Поэтому он решительно берет за руку Кима и укладывает свою голову на его плечо, слабенько пихая в бок несколько пораженного принятым Су решением Чунмена. – Я не против.