undo

На улице весна – не календарная, а внеплановая, погодная, когда все тает и везде такие лужи, что их впору переплывать, а не переходить. На улице ветер, от которого впервые за много недель не холодно и не хочется закутаться во все, во что только можно, и забежать в ближайшее кафе. Воздух такой свежий, что впору получать кислородное отравление – хотя это все, конечно, иллюзии, потому что кислорода в нем и в помине нет. Как, впрочем, и весна – сплошная иллюзия. У Ульяны насквозь мокрые ботинки и там, наверное, полно воды, как самой настоящей весной – но для Ульяны никакой этой весны нет. Она уже который час бесцельно шатается по городу, не смотря куда, собирая все попадающиеся на пути лужи и пытаясь проветриться. У Ульяны полные ботинки воды и огромный груз на сердце. Ульяна злая и отчаявшаяся. А девушки в таком состоянии готовы на все и готовы любым способом исправлять это состояние, глушить его чем попало. И не замечают ничего вокруг – особенно своего физического состояния, это ведь, право, такие мелочи. У Ульяны ничего не клеится, и не спасает ни эта иллюзорная весна, ни советские мультики, которые раньше – иногда – спасали. На улице темнеет, и постепенно даже видимость весны исчезает, и воздух становится не таким свежим и будто бы вновь не столь чистым, а по-московски душным – и такой Москве Ульяна верит куда больше, потому что она более настоящая. И более подходящая. Ульяна заворачивает в ближайший переулок и открывает там первую попавшуюся дверь того, у чего на табличке есть слово «бар», или «клуб», или хоть что-то похожее. Ей сразу в уши бьет громкая музыка – ноги болят от того, что она слишком долго ходила и от того, что они замерзли, но Уля все равно инстинктивно начинает двигаться в такт музыке, танцевать что-то странное, дикую смесь стилей – благо, ничего не мешает, у нее с собой нет ни сумки, ни рюкзака, ничего. Три шота – первое, что пришло в голову, Ульяна даже не запомнила, что пила. Потом – еще сколько-то, прямо не отходя от барной стойки, залпом один за другим, и рюмки стоят перед ней в каком-то неожиданно большом для такой небольшой на вид девушки количестве, а свет уже пятнами мелькает перед глазами. Ульяне хочется танцевать – и она не отказывает себе в удовольствии, а танцует, опьяненная не только выпитым, но и этим ощущением, любимым ощущением движения, которое сливается с музыкой, вливается в нее. У Ульяны все еще холодные пальцы, которыми она иногда задевает находящихся вокруг людей, и слишком размашистые движения, которыми полностью управлять она уже не в состоянии. Огни уже не мелькают пред глазами, потому что Ульяна их закрыла – но телефон в кармане кардигана вибрирует, и ей приходится их снова открыть. «Шахтер: Где ты, что за детский сад?» Ульяна матерится, блокирует экран и собирается убрать телефон назад в карман – пошел он нахер, она слишком пьяная и злая, не в последнюю (скорее – в первую) очередь из-за него, а еще она в любом случае не собирается отчитываться о своих действиях и своем местоположении. Но как только она практически убирает телефон назад, экран снова загорается: «Тёть Катя: Хватит херней страдать, Пылаева, Рудник уже у всех переспрашивал, не знают ли они, где ты, и успел на всех наорать и помянуть тебя нехорошими словами тысячу раз. Вы все сговорились что ли и решили сегодня свалить в неизвестном направлении?» Ульяна почти зарычала, прочитав о «помянуть тебя нехорошими словами» - Катя просчиталась и не подумала, что Уля (слишком) гордая, чтоб после такого пусть даже мимолетного упоминания вернуться – теперь уж точно к черту все, к черту. Потом Ульяна вспоминает о второй части сообщения, и перечитывает – читать сложно, потому что руки немного трясутся, а буквы перед глазами и так расплываются. Что значит «все решили свалить»? Ульяна проворачивает несложную – особенно для пьяного ума мыслить в таком направлении самое оно, – логическую цепочку, и быстро набирает сообщение, предварительно посмотрев на карту: «Покровка, 17/1, приезжай, если тоже свалил». Сообщение высвечивается как доставленное, и буквально через полминуты на экране высвечивается короткое: «Безумный Макс: жди». Без лишних церемоний, просто и ясно. Ульяна танцует еще, она даже не знает, как долго, а потом садится и заказывает еще шот – и так и не пьет его, потому что слышит у уха слишком знакомый голос: - Привет, беглянка. Макс привычно целует ее в щеку, здороваясь, и Ульяна отвечает тем же – оставляя у Макса на щеке алеющий след от помады. Ульяна улыбается – и Макс улыбается в ответ, параллельно заводя руку ей за спину и быстро утаскивая из-за ее спины рюмку – и залпом выпивая, не обращая внимания на возражения Ульяны, которая, впрочем, ничего не успевает сделать – да и не успела бы. И он смеется, смотря на недовольное лицо Ули – и та, не выдержав, тоже смеется, сгибаясь пополам, даже не зная, от чего. Максим быстро догоняет Ульяну – глуша шоты один за другим, он не дает Уле выпить больше ни одного. Ульяна утягивает Макса танцевать, не давая тому допить очередную рюмку, с силой утаскивая за собой, хватая его за рукав – и Макс поддается, проталкивается через толпу людей следом за Улей, и они танцуют – для начала получается что-то наподобие баттла, и они хохочут, не переставая танцевать и пытаясь показать как можно более нелепые элементы. Но так они быстро устают – останавливаются, пытаясь отдышаться и отсмеяться, и хватаются друг за друга. Они снова танцуют и снова останавливаются, а потом вновь и вновь – меняя стили, соревнуясь, переходя внезапно на парные танцы и точно так же прерывая их, так и не дождавшись хотя бы конца песни. Ульяна, перекрикивая музыку, говорит что-то вроде «я чертовски устала, хоть и безумно люблю танцевать с тобой, чудак». Макс смеется в ответ – (не)много пьяно – и хочет вместо ответа кратко поцеловать Улю в щеку, но промазывает и целует ее в уголок губ – но не спешит отстранятся. Ульяна в ответ хитро щурится, словно лисица, и дергает головой, полностью перемещая поцелуй. Максу сносит крышу, последние тормоза у него слетели с какой-то там по счету рюмкой и тринадцатым оставшимся без ответа сообщением от Кати, которое он закрыл, даже не прочитав. Он прижимает к себе Ульяну и зарывается пальцами в ее волосы, сдергивая с них резинку – (слишком) резко, от чего Ульяна шипит и кусает Макса за губу, и тот в ответ лишь углубляет поцелуй – грубый, жесткий, резкий, потому что другого и быть не могло. От Макса пахнет дорогим одеколоном, алкоголем и табаком, и от последнего Уле нестерпимо хочется курить – хотя, если так задуматься, делает она это не постоянно. Макс дергает ее за плечо, оттягивая от себя, и его глаза абсолютно затуманены и пусты – Ульяна думает, что у нее они, наверное, ничем не отличаются, разве что помимо синяков под глазами может быть еще размазанная тушь. Макс щурится, всматриваясь в лицо Ули, а потом достает телефон и быстро набирает два каких-то сообщения, как-то невероятно быстро для такого пьяного человека перескакивая с буквы на букву. Ульяна вопросительно смотрит на Максима, но быстро забивает на это – ей, по большому счету, откровенно наплевать. Они снова целуются, как-то остервенело и жадно, и Макс прерывается какое-то время спустя только затем, чтоб потянуть ее по направлению к выходу – и Уля послушно поддается, абсолютно не задумываясь, зачем им куда-то. На улице Макс открывает перед ней дверь такси – джентельмен всегда, чтоб его – и быстро называет какой-то адрес – надо же, пока Ульяна ничего не понимала, он уже обо всем подумал, какой молодец. Она хочет спросить, куда они едут, но Максим бесцеремонно прерывает ее на первой же букве фразы – слишком много алкоголя, чтоб так надолго прерываться. И слишком много злости и желания ее забить, хоть куда-то выпустить. Они едут, как показалось Ульяне, бесконечно долго, потому что она уже не может сидеть в этом чертовом такси, здесь слишком мало места и ноги, перекинутые через ноги Макса, уже затекли до ужаса. Спустя бесконечность-и-может-быть-еще-немножко Максим быстро расплачивается с водителем, и они буквально выскакивают из машины: перед ними обычная шестнадцатиэтажка, одна из тысячи, Ульяна уверена, что если утром не посмотрит номер дома, то в жизни не вспомнит, попав сюда снова, что была здесь – хотя она не могла ручаться за сохранность воспоминаний даже если бы дом был какой-то особенный, потому что слишком много пустых рюмок было оставлено на стойке в том баре. Макс набирает что-то на домофоне – тот в ответ противно и долго пищит, и когда наконец этот ад прерывается коротким «тринадцатый этаж, если ты вдруг забыл», Ульяна благодарит небеса за то, что этот звук прекратился. Лифт тоже едет невыносимо долго – чуть ли не дольше, чем такси до этого дома, и Макс прижимает Улю к дверям лифта, о которую та больно стукается затылком – но даже не замечает этого. Лифт громким звоном оповещает их о своем прибытии, но они не успевают отреагировать и проваливаются внутрь, каким-то образом, однако, умудряясь удержаться, а не рухнуть на пол – что, впрочем, честно говоря, их бы не особо смутило. Когда перед ними открывается дверь квартиры, Макс только бросает короткое «привет, куда?» и, увидев направление кивка в ответ, бросает быстрое «спасибо» , скидывая с себя обувь. Ульяна следует его примеру – молча, даже не пытаясь понять, что за человек сейчас им открыл, лишь тяжело дыша. До комнаты они добираются спотыкаясь, но на удивление быстро – дверь за ними захлопывается, и Макс срывает с Ульяны пальто, которое та какого-то черта не сняла в прихожей, стягивает с нее огромный кардиган, в котором путается – а Уля смеется, как-то немного истерично (или показалось?) – сдергивает платье – не церемонясь, ни капельки. Ульяне и не нужны церемонии – потому что они сюда не за нежностями же приехали. Она в ответ забирается (все еще) ледяными пальцами под рубашку Макса и царапает своими ногтями его бока – он шипит в ответ, словно кошка, хотя кошка здесь на самом деле только одна, и это, без сомнений, Ульяна. Максим, наклоняясь, стягивает с Ули колготки – и, выпрямляясь назад, задевает носом живот той, задерживаясь на мгновение – и Ульяна в ответ еле заметно дрожит, втягивая его в себя и закусывая губу, рыча что-то вроде «хватит тянуть». И для Макса это – окончательный призыв к действию, который, впрочем, не то чтобы был прямо очень необходим. Макс звенит пряжкой ремня – и подхватывает Ульяну, приподнимает ее, вжимая спиной в дверь, и целует(-кусает) ее, почти не давая воздуха. В комнате душно и пахнет какими-то индийскими благовониями, которые еще сильнее дурманят рассудок, который и без того в этом не нуждается. Ульяна стонет в поцелуй, и Макс снова кусает ее, до крови, сразу же – будто извиняясь – проводя языком по губе. Ульяна пытается стянуть с Максима рубашку – но пока тот держит ее, это невозможно, и она рычит и кусает Макса в плечо, чтоб тот как-то отреагировал на ее попытки. Тот в ответ бормочет «блять, Пылаева, больно же» и, держа ее одной рукой, убирает вторую, давая Ульяне таким образом стянуть с него рубашку. Уля торжествующе хватает Макса за голые плечи – и тот матерится сквозь поцелуй, потому что такие острые ногти, как у Пылаевой, и такую жажду впиться ими во все вокруг надо еще поискать. Ульяна путается, за чем что следует, и абсолютно не помнит момент, когда они переместились – Макс грубо впечатывает ее в кровать, пытаясь отомстить за напрочь расцарапанные плечи, и Ульяна кричит, шипит, извивается, и кусает, кусает и без того уже искусанные ею за сегодня губы – и свои, и Максовы. Лицо Макса испачкано в Улиной алой (слишком уж сильно пачкающейся) помаде, но это очень быстро стирается, когда Ульяна кусает его за мочки ушей, щекой задевая его алые от помады (и не только) щеки. Ульяна оставляет на шее и ключицах Максима яркие-яркие отметины, с какой-то непонятной остервенелостью помечая то, что ей абсолютно не принадлежит. И Макс не отстает – чертовы собственники, чье собственничество распространяется даже на то, что не-их. Их отрубает спустя несколько часов, хотя спать вместе – не самая лучшая идея в такие моменты, потому что так утром накроет виной в полной мере, со страшной силой. Они открывают глаза утром почти одновременно – и быстро отскакивают друг от друга, путаясь в одеяле и простынях и боясь посмотреть друг другу в глаза. Голова раскалывается, и движения какие-то заторможенные, но Макс пытается одеться так быстро, как может – и выскакивает из комнаты, выскакивает из квартиры, боясь посмотреть не то, что в глаза – даже просто на Ульяну, которая сидит, потерянно завернувшись в одеяло, и у нее на шее алеет добрый десяток засосов от Нестеровича. На улице Макс смотрит на телефон и вслух матерится – громко, на весь пустой двор, какой-то чертовски весенний и от этого бесящий еще больше. Он набирает смс «еду домой, прости» и ударяет кулаком в кирпичную стену подъезда, не зная, что он теперь будет делать. И для начала вызывает такси. А тринадцатью этажами выше в комнате сидит Ульяна, одна. В комнате душно и пахнет индийскими благовониями – и пробивающимся через них перегаром. Ульяну трясет, и по ее лицу медленно текут слезы – предательски медленно, по-противному мокрые и соленые. Ульяна тоже не знает, что она теперь будет делать – потому что нет гребаного действия «отменить» в реальной жизни, – но у Ульяны даже злости нет – только пустота и тупая, ноющая боль от осознания того, какая же она слабая дура. *** Гарик не дожидается Ульяну и на второй вечер, и на третий. К третьему вечеру злость уходит и подступает уже ничем не заглушаемая паника – и от звонит и пишет всем, и все пытаются вспомнить, когда видели ее в последний раз, и участливо пишут «вернется, с ней точно все в порядке», и лишь Максим отвечает коротким «нет» на вопрос «не видел ли ты Ульяну тринадцатого или позже?», и ни словом больше. Утром четвертого дня Ульяна неуверенно звонит в дверь – и Гарик видит ее на пороге, с красными опухшими глазами, под которыми красуются синяки, со спутавшимися волосами, с черт знает как намотанным на шею шарфом – и он хочет ее обнять, но Уля мотает головой и снова начинает плакать. Она так и не придумала выхода.