Пасифика просыпается рано, ещё когда луна только-только подумывает склониться к западу и уступить место солнечной колеснице жизни, чтобы тёмный лес поредел из-за отступающей тьмы, а звёзды сорвались с небес и попадали на дикие поляны кристальной росой. Но девушка встаёт не ради красот родного городка. В расколотом разуме нет места восхищению чему-то вроде рассветов и прочих глупостей, потому что преследование одной большой цели вымещает все окружающее.
Прошло уже три года с тех пор, как она при жизни была объявлена призраком собственного поместья.
Какая бы за окном ни стояла погода: будь-то град, сильный ураган, вырывающий высокие сосны с корнями, или может даже наводнение из-за бесконечных осенних дождей, когда озеро Грэвити Фоллс выходило из берегов и подбиралось к роскошному особняку — Пасифика всегда уходила в лес и возвращалась лишь поздней ночью, падала бессильно на кровать, чтобы через несколько часов проснуться и, едва успевая оттереть грязь с рук от прошлой вылазки, снова исчезнуть.
В городе о Пасифике говорили не иначе как шёпотом и с укоризненными покачиваниями головой. Называли по-всякому: сумасшедшей, бедной, дурой,
бесстыдной. Горожане расходились в эпитетах, которые приписывали бывшей первой красавице, но в одном были едины, и как армия, знающая свой приказ, так всё население твёрдо было уверено,
кого ищет мисс Нортвест.
«Мэйбл! Прошу, будь осторожна…»
Пасифика ходит по этому демоническому кругу, сбиваясь со счёта: недели пролетают, недоспанные ночи высушивают её изнутри, и лёгкие покорно сотрясаются в истерических всхлипах и стонах, но она идёт, снова и снова поднимаясь с постели, даже когда, казалось бы, это невозможно. Измученное тело горит тысячами ссадин, а сердце сжигает плотоядный пожар…
За три года Пасифика не изменилась. Она выпала из настоящего, не имея возможности идти вперёд. Застыла в камне и каждый день повторяет одно и то же.
Безрезультатно. Холодный гранит имеет дрянное свойство, тянущее за собой все на свете —
неизменность.
Неизменность одинокого утра (без шоколадного напитка с маленькими маршмеллоу); Неизменность холодных коридоров (без забавных посланий и рисунков котов); Неизменная пустота тысяч полок, предназначенных для вороха безделушек милой, дорогой, любимой Пайнс…
Неизменная Неизменность в своей Неизменяемой и Необратимой поганости, с привкусом плесени и запахом гнили внутри себя самого, монотонно отсчитывающая секунды.
Пасифика слышит это адское тиканье.
Пасифике уже двадцать пять, её красота, заключённая в косметике, стёрлась сразу после того, как полиция отказалась продолжать поиски и гроб положили в яму без тела, а её настоящее лицо утратило аристократический лёгкий румянец, взамен обретя болезненный зеленоватый оттенок. А может то были растёртые слезами сосновые иголки, навсегда отдавшие свой цвет чётко расчерченным скулам?
Сдались все — даже Диппер. И из всех, кто знал и любил Мэйбл, Пасифика ненавидела его больше остальных. Ненавидела за то, что в тот вечер вернулся он. Полуживой, с рассечённым плечом и пробитой головой, но дышащий. И он выжил.
А Мэйбл оставил там.
У Диппера получилось подняться и идти дальше. Пасифика убила бы его, но он слишком напоминает ей Мэйбл, а потерять её частичку Нортвест не может.
Она просто хочет, чтобы её маленькая Пайнс вернулась домой…
***
Отправляясь в лес Пасифике страшно: она боится однажды увидеть разложившийся скелет с ошмётками тёплого свитера, но остановиться не может. Нужно искать. Вдруг Мэйбл просто играет в прятки?
Идя между набивших мозоль на глазах деревьев, Пасифика вспоминает и кажется, что ей больше ничего и не осталось, кроме как пытаться не забыть: тёплые руки, счастливый смех, и нежные поцелуи со вкусом дешёвой клубничной помадки, которую так любила Мэйбл. Нортвест — копилка, в которую перестали сыпаться счастливые кусочки жизни.
Пасифика помнит, как просыпаясь ночью, Мэйбл тихонько мяукала в темноте, отгоняя кошмары. Тогда было достаточно лишь положить руку ей на плечо и Пайнс успокаивалась. Теперь в те редкие часы, что отводились Пасификой для сна, ей часто чудилось неровное дыхание рядом и тихое, ласковое
«мяу».
Помнит, что шоколадное мороженое, несомненно, лучше фисташкового (уж Мэйбл знает наверняка!); рождественская ёлка должна быть завалена подарками в цветных коробках, а на ветках непременно должны быть пряники; глинтвейн только безалкогольный, Мэйбл так боялась опьянеть; музыка — дуэтом, и обязательно зажигательное кантри; лучшее одеяло — не лучшее, если на нём нет забавных единорогов; объятия — только самые искренние, крепкие…
Пасифика хранит в себе ещё кучу всяких маленьких подробностей, которые обретают значимость только когда вдруг бесследно исчезают вместе со своим хозяином.
В память вгрызается такое дальнее, покрывшееся пылью воспоминание:
«Родители просто
не хотят понять!» — плачет Мэйбл, уткнувшись Пасифике в плечо, и теребит детскими пальцами какие-то дорогущие бусы, которые она сняла с напудренной шеи подруги. Девушка многое бы отдала за пару тех дрожащих прикосновений, за тихие всхлипы и шоколадные глаза…
***
Особняк семьи Нортвест теперь горит всеми своими огнями, издалека напоминая гигантский пожар.
Огненный дом должен помочь Мэйбл найти дорогу домой.
На свет летят бабочки, и их шелест, тихое постукивание в окна, наполняет сердце Нортвест надеждой. Красивые насекомые обжигают крылья о лампы, если им удаётся попасть внутрь, но продолжают лететь… на пол опускается пыльца с их трепещущих крылышек, и золотые волосы Нортвест обретают изумительные оттенки и цвета… Но ими некому любоваться.
«Пасифика?…»
***
Сегодня Пасифика идёт в лес последний раз. Она слышит голос Мэйбл и понимает — огни в большом доме можно потушить.
Пасифика нашла Мэйбл.
