***
Она бросает семейный бизнес на растерзание акулам, вынуждая мать и Куперов-Блоссомов самим разбираться во всем происходящем. Оставляет позади громогласные перешептывания, острые взгляды, режущие лопатки, и кованые ворота Торн Хилла; кто-то называет происходящее падением с Олимпа, а Шерил задыхается, рассыпается, наконец-то достигнув пресловутого «слишком». Единственное, что она забирает с собой — ядовитое сожаление, окутывающее её с головой, заставляющее срываться среди ночи после очередного кошмара на почти судорожный шепот: «Мне так жаль, Джей-Джей» Скорбь, вязкая, деготь напоминающая, захлестывает её с головой. И Шерил не знает, что с этим делать — у нее все системы разом отказывают, а в голове — сплошное ДжейсонДжейсонДжейсон, разрывающее её изнутри. (А чужие слова бьют непозволительно сильно).***
Арчи совсем не думает о ней все это время — он поглощён учебой, вечными ссорами и перемириями с Вероникой, больше напоминающими бесконечные американские горки (у них так и не получается), внезапно отправившемся в путешествие Джагхедом и его не менее запутанными отношениями с Бетти — только не ей. Шерил — стёртое из памяти и давно забытое. И его это абсолютно устраивает***
Арчи девятнадцать, и Ривердейл почти не напоминает о себе — все ограничивается поездками к отцу на День Благодарения. (извечной константой остаются лишь звонки Бетти и редкие сообщения Джагхеда, решившего объехать каждый штат в поисках вдохновения — говорят, у него хорошие шансы опубликовать свой роман). Арчи всего девятнадцать, а Нью-Йорк горит тысячей огней. (и меняется абсолютно все).***
В этом сентябре душно почти по-летнему, и редкие порывы ветра совсем не спасают. Хочется под холодный душ или в комнату под работающий кондиционер (Арчи с глухим бессилием вспоминает оставленную вчера вечером газировку в холодильнике), вот только до следующей пары остаётся совсем немного, и он вынужден с отвращением коситься на уже тёплую воду, стоящую рядом. Буквы стихийно прыгают перед глазами, отказываясь собираться в слова, а из открытого окна одной из аудиторий приглушённо доносится прогноз погоды и обещания скорой грозы. Огненно-рыжий моментально цепляет взгляд; она спускается по ступенькам медленно, размеренно, убийственно и по-кошачьи грациозно. Почти богоподобно. Щурится в лучах сентябрьского солнца, с легкой скукой оглядывая кампус, растягивает извечно алые губы в усмешке и говорит что-то стоящей рядом девушке. Раскат грома не раздаётся у него над головой, но Арчи готов поклясться, что грозы в этом году начинаются слишком уж рано. (Воспоминания вспышками-льдинами с головой захлестывают его; и ему так отчаянно-сильно хочется снова забыть).***
Они говорят впервые на одной из вечеринок в честь начала учебного года. Арчи не спрашивает, почему именно Нью-Йорк, почему именно сейчас, только предлагает ей выпить, неизвестно чем руководствуясь. Он почти не пьян, смотрит на неё изучающе, пытаясь понять, что же ей надо и когда она нанесёт первый удар — Шерил не умеет по-другому. И она с легкостью оправдывает все его ожидания, улыбаясь так снисходительно, что Арчи с трудом сдерживает желание её встряхнуть. Три года прошло, а не изменилось ровным счётом ничего. — Как там моя сестра? — в ней столько насмешки горькой, а в глазах — бьющая по рёбрам усталость, которую ничем не спрятать, и это единственное, что его останавливает. — Я получила не так уж и много приглашений на семейные ужины за эти годы. — Бетти звонила тебе, — говорит, взглядом скользя по окружающей их толпе, опуская очевидное «раз или два» — возможно, тебе не следовало исчезать так внезапно. — А ты все ещё практикуешь эмоциональную благотворительность? — она наклоняется к нему — её горячее дыхание обжигает щеку, и на секунду Арчи застывает — от удивления, от странной близости и неожиданно сильного понимания, наверное, в первый раз понимания, каких невероятных трудов ей стоило собрать себя по кускам (он помнит и её взгляд тогда — отчаянный и разъедающий своим бессилием — и белую гладь реки). — Нет, больше нет, — он улыбается слегка скованно, медленно качая головой, и крепче сжимает в руке пластиковый стаканчик. Прошлое, горьковато-кислое, полное неверных выборов и глухого отчаяния, на мгновение ощущается слишком явно и тут же ржавыми цепями сковывает грудную клетку. (Шерил находится в вечном падении — и обязательно утащит его за собой).***
У них совместный проект по экономике, меньше суток до сдачи и устойчивое желание быть сейчас в другом месте. Шерил выглядит немного уставшей, внимательно вчитываясь в многочисленные бумаги, разложенные буквально на каждой поверхности в комнате, а по подоконнику усыпляюще барабанит дождь. Его телефон звонит почти непрестанно, и совесть голодным волком вцепляется в бок — он сбрасывает звонок и переворачивает телефон экраном вниз, пряча имя звонившего. Шерил замечает. Как всегда, в принципе. — Какая жалость, — она фыркает, перекидывая волосы на левое плечо, гадюкой жалит, сглатывая комом стоящие в горле воспоминания, — все ещё не везёт с девушками? Ох, Арчи, — вздыхает раздражающе наигранно, — ты никогда не умел вовремя определяться. Она бьет наугад, руководствуясь одним лишь чутьем — и попадает в самое яблочко, не прикладывая для этого никаких усилий. Иногда Арчи до боли ненавидит тот факт, что за три года действительно ничего не изменилось.***
Шерил — Блоссом, не может не цеплять взгляд (он замечает периферийным зрением вспышку огненно-рыжих волос почти регулярно и обращает на это внимание, пожалуй, немного чаще необходимого). Шерил — ядовитая, отравляющая организм, ртутью разливающаяся по венам. А Арчи все ещё думает, что это пустяк.***
Однажды в ноябре они засиживаются допоздна, готовясь к ещё одному проекту, пока где-то на фоне играет «I"ll be there for you«, а Росс и Рейчел в очередной раз выясняют отношения. И Арчи в первый раз думает, что они могли бы поладить. (он приближается к точке невозврата со скоростью почти космической).***
Она пьёт много кофе и спит крайне мало (девяти часов крепкого здорового сна нет и в помине). Арчи кажется иногда, как же это странно все-таки — общаться почти нормально, забегать в кофейню по пути в библиотеку, чтобы взять ей двойной американо, говорить почти не стискивая зубы, а потом она вновь язвит чрезмерно, выплевывает колкости, стараясь задеть побольнее, и все возвращается на круги своя. Пока однажды не звонит ему поздно ночью с „я ненавижу тот момент, когда записалась на экономику, честное слово“, и её голос тогда поражает его своей искренней непринужденностью (он никогда не поймёт, чем она руководствовалась). И это повторяется снова и снова, становится определенной рутиной, привычной цикличностью (у неё в динамике звучит Хэй, Шерил, у меня есть пару идей и, кстати, никогда не ходи в ту закусочную на углу — он немного пьян, и они только что выиграли матч, а слова сами срываются с губ). Никто из них, конечно не признает, но редкие полуночные звонки и его почти дружеские „я не собираюсь покупать тебе дополнительный кофе, Блоссом, в тебе и без того слишком много кофеина“ (на следующий день он мученически вздыхает, позволяя ей выпить свой) говорят за себя сами.***
В начале декабря Джейкоб, его товарищ по футбольной команде, спрашивает, свободна ли Шерил и впервые интересуется есть ли между ними что-то***
Арчи давится водой, бормоча ошарашенное „конечно, нет, о чем ты вообще говоришь? У нас просто совпало расписание“, но Джейкоб уже не слушает его, тараторя „хорошо-хорошо, чувак, не нужно оправдываться, я просто спросил“, прежде чем ободряюще хлопнуть его по плечу.***
А Арчи не понимает — как кто-то вообще мог о таком подумать?***
С ней иногда удивительно легко (но чаще всего — до зубного скрежета сложно) Шерил играючи превращает почти все их разговоры в эмоциональную мясорубку и смеётся заливисто, удовлетворенно, когда у него голова идёт кругом и он лишь выдаёт совершенное измученное „ты невыносима“. Шерил — сплошное полубезумие, беспорядочные всполохи алого (и Арчи сходит с ума вслед за ней).***
— Как же Ривердейл? Музыкальная академия? — как-то интересуется она, когда бесконечная поездка в лифте становится совсем невыносимой. Он делает глубокий вдох, и тяжёлый аромат её духов наполняет лёгкие; Арчи кажется, что он задыхается на мгновение, Шерил в его жизни внезапно так много, вот она — стоит только сделать шаг влево, и они соприкоснутся плечами, и это невероятно странно. Шестнадцатилетний Эндрюс хватается за голову, почти обреченно выдавливая из себя „парень, что ты делаешь? Это же Шерил Блоссом, очнись“, но Арчи лишь пожимает плечами, бросая быстрый взгляд в её сторону: — Жизнь непредсказуема, верно? — и после непродолжительного молчания все же добавляет: — Ты могла бы сейчас заниматься кленовым сиропом, а не проводить бессонные ночи за подготовкой к зачетам. Говорит — и тут же осознаёт свою ошибку. Шерил моментально ощетинивается, а взгляд у неё костенеет, сковывается вечными льдами Арктики, промораживая его насквозь. — Ривердейл, — она наигранно качает головой, облизывая резко пересохшие губы, и улыбается так искусственно-сладко, что у него сводит скулы, — думаю, ты прав, я могла бы задуматься над жизнью там. — Я совсем не это имел в виду, — Арчи пытается оправдаться, но она лишь дёргает плечами, сверля взглядом электронное табло; он не думает об этом моменте после, но, вероятно, именно тогда все пошло совсем не так, — Шерил, — он разворачивает её к себе, заглядывая в глаза и мужественно вынося режущий взгляд; это ведь глупо и он вечно говорит не подумав, в стратегии из них двоих сильна только она. Шерил улыбается чуть менее натянуто и все ещё абсолютно пластмассово, но все же кивает головой, чуть расслабляясь. Тихая музыка, раздающаяся из динамиков, звучит раздражающе угнетающе. (Арчи обращает внимание).***
А потом приходит пора предновогодних вечеринок, светящихся украшений повсюду и обжигающего глинтвейна в Центральном парке. Квартира Джейкоба почти неузнаваема, блеск гирлянд ослепляет; тут и там снуют люди, взрывами раздаётся оглушающий смех. Они выпивают весь алкоголь ещё до полуночи, а Шерил и вполовину не так пьяна, насколько хочет казаться. Она мягко покачивается в такт музыке, скользя босыми ногами по паркету. Движения у неё медленные, плавные, завораживающе гипнотизирующие. Рядом танцуют, громко обсуждают разные глупости, а он совсем не хочет смотреть на неё, но. — Я люблю эту песню, — она наконец прерывает затянувшееся молчание, делая ещё один глоток из бокала. (чуть левее смеются ребята из его команды, а Арчи не знает, почему он все ещё здесь, рядом с ней). Шерил цепляется за его плечи, на мгновение теряя равновесие. Она очень хочет, чтобы он не уходил, но не говорит ни слова. Арчи чувствует это, чувствует, наверное, слишком сильно, и старательно отводит глаза. — Завтра рано вставать, — пытается он вернуть все в прежнее русло, где есть привычные колкости, граничащие с откровенной насмешкой, а в воздухе между ними не висит что-то почти осязаемое. — Но ты же потанцуешь со мной? — Шерил улыбается вызывающе (Шерил не может без вызовов) и тянет его в самый центр толпы, и Арчи ничего не остаётся, кроме как последовать за ней. (он почему-то уверен, что её помада всё ещё на вкус как кленовый сироп, и это неожиданно сильно пугает его)***
Нью-Йорк тонет в серебряном снеге, мерцающем в причудливых огнях неоновых вывесок. Арчи ловит им такси, то и дело косясь в сторону едва стоящей на ногах Шерил, и вздыхает почти с облегчением, когда канареечная цвета машина все же останавливается рядом с ними. Из-за снегопада движение в городе сильно затруднено, и у них занимает целую вечность, чтобы добраться до квартиры Блоссом. Арчи не помнит, как расплачивается с таксистом, поднимается в лифте — все меркнет. Стоит им только войти — Шерил стягивает с себя блузку, не отходя далеко от двери, полубессознательно, забывая о его присутствии или не обращая никакого внимания, и он сразу же отворачивается, почти автоматически скользнув по ней взглядом за мгновение до этого. Он замечает „memento mori“ на белоснежных рёбрах, и его сердце пропускает удар. Шерил — почти стальная, в ней гордости и достоинства столько — захлебнуться можно, и только подобные моменты напоминают ему, насколько все это напускное. (Арчи жалеет об увиденном чертовски сильно). И именно это врезается в память.***
Шерил помнит о смерти. А Арчи каждый раз умирает вместо (за) нее.***
Она его несбыточное. Невозможное. (а он возвращается к ней раз за разом).***
Все держится на хрупкой грани нормальности ещё несколько недель. Пока в один четверг Арчи не срывается окончательно вниз. Солнце плавится в её волосах, раскаленным металлом спадает на плечи, беспорядочным пожаром охватывая её. Шерил горит. (и Арчи горит вместе с ней) Он целует её порывисто, жадно, неожиданно даже для самого себя; губами ловит её удивленный выдох. — Клянусь, я не знаю, что это такое, — шепчет, притягивая её ещё ближе, зависимо, словно стоит её отпустить — вселенная разобьется. А внутри — страх, всепоглощающий, заставляющий кровь раскаленным свинцом бежать по венам; Солнце сгорает и гаснет за рёбрами, и ему страшно, что она все поймёт (больше, чем он понимает сам). У неё расцветают ожоги на бледной шее от его сбитого дыхания, зрачок расширен — радужки глаз совсем не видно. Шерил падает на самое дно (и предсказуемо тянет его за собой).