Слепой ведёт скучающего.
Арима оставляет вместо завещания чистый лист. Ему это глупым совсем не кажется. И не показное самолюбование правит им, когда он решает ничего не писать. Лист бел, нетронут, не запачкан. Чист, как и его плащ. Чище только совесть, которую не смеет марать сожаление.***
Арима не выносит шум, брань. Избегает любых попоек, которые всё чаще возникают у его коллег. Он сам и не понял — Арима и не понял! — как это началось. То один, то другой зазывали товарищей в бар. Отметить дело. Поплакать. Вальяжно уложив руку ему на плечо, кто-то с придыханием вещал, как здорово будет сегодня в баре. Лучшее место. Лучшая выпивка. — Идём, Кишо. Он нахмурился. Что ему до этих плясок на похоронах? Арима — другой. Сталь кованая. Руки сковывало от жгучего желания ощутить кровь на белой коже. Это уже пахло патологией. — Нет, я не смогу, — голос вышел ровным. Образ — компактно уложенный груз. — Надо будет поговорить, — заметил Вашу, закуривая. — Так что приходи. Что ж, придётся подчиниться. Иногда казалось ему, что всё это — игра. Постановка, в которую его позвали сыграть. Трупы были кирпичами в дороге, по которой все они шагали, делая вид, что всё нормально. И Арима шёл быстрее всех. В баре играл джаз. Дым проникал в самые лёгкие, разъедая их. Свет — вспышки красного да белого — мерцал во тьме, указывая на толпы людей. Блестели круглые серебряные столики. Ему махнули рукой. Арима кивнул и направился к коллегам. Разносившие выпивку официанты, танцующие парочки, хихикающие девицы, сжимающие в тонких пальцах сигареты… Мерзость. Блевотная аура поглощала его, прижимала к себе. Брезгливо обогнув вульгарно лапающую друг друга пару, он врезался в кого-то. Застыл. Извиняться не стал. Прошёл мимо, устало вздохнув. Вечер этот уже казался ему отвратительным. Арима уже был готов возвестить Вашу о том, что с него достаточно и он уходит. Немедленно. И вдруг его снова толкнули. Охмелевшие лица коллег вытянулись от удивления. Ну что за цирк? Арима обернулся. Oh hey Перед ним стояла девочка. Окутанная напускным туманом, она выглядела ужасно бледной, почти болезненной. Красный свет искрами отражался в её округлых глазах. — Извинись, — громко произнесла она, смотря на него исподлобья. Арима медленно моргнул. Сзади кто-то восхищённо ахнул. — Ты меня толкнул. Не заметил, что ли? Не девочка. Арима склонил голову на бок. Девушка. Точно кукла миниатюрная. Извиниться, что ли? Арима мысленно усмехнулся. Глупости. — Ты меня задел, — напомнила она ему, хватая за идеально чистый рукав рубашки. — Конечно, я довольно незаметная, но не настолько же. И ты же не слепой, верно? О, чёрт. Ч-чёрт. Давно с ним никто не было столь прост. Столь играюч. Его обходили, избегали. Его сторонились. О, Арима Кишо — бог в плаще следователя. И тут девчонка, мелкая совсем, вцепилась в него хваткой мёртвой и ещё смела его отчитывать. Его! Самого Ариму. Это даже забавно. — Интересно. Недовольно нахмурившись, девушка цокнула языком, видно, осознав, что толку никакого не будет. Крутанулась на месте и исчезла в глубине бара. Арима видел, как скрыл дым её зелёные, точно волны реки, волосы. Oh your mind was marked and wounded with the wounders whip Время напоминало ему песок, который никак нельзя было, поймав, сжать в руке — и ничего не просыпать. Арима иногда засыпал, сам не замечая этого, зарываясь в работе, в горе бумаг. Он давно не видел снов. Или же всё было сном. Иногда он просыпался и долго смотрел на свои руки. Благородные длинные пальцы казались ему клинками. Белая кожа — красной от крови. И ему это даже нравилось. Её снова он встретил спустя полгода. Случайно — боги тоже подвержены играм судьбы — на улице. Переходили дорогу где-то в Сибуя, оба оглянулись. The green, green grass and, oh, Maybe, it was peace at last, who knew. Оба оглянулись и пошли уже друг другу навстречу. Даже сейчас, спустя время, когда прошлое покрылось толстым слоем пыли, Арима не мог бы объяснить, откуда взялось у него это лихое желание. Как он посмел откинуть тяжкую броню. Маска, вкованная в плоть, не треснула. Он просто позволил себе неведомую прежде роскошь — он на миг расслабился. Узрел то, что прежде было слишком уж далёким. И ненужным. Охота была его страстью. Блаженной негой, в которой он растворялся. Кто знает — судьба ли это, его ли предназначение. Но Арима знал одно: уничтожение гулей - то, что он обязан делать. Да ему это и нравилось. Густая, бурлящая кровь на его руках смотрелась просто прекрасно. На их первой встрече говорила, конечно, только Сен. Болтала, как заведённая, крутилась на высоком стуле. Эмоционально махала руками, улыбалась, обнажая белоснежные зубы. Такацуки спрашивала его, как он решил стать следователем. Почему? Что он чувствовал, когда убил первого гуля? В какой семье вырос? Когда пойдёт на пенсию? Она трещала, периодически прерываясь на яблочный сок. Делала пару глотков — и снова. Не скучно ли ему? Что ему нравится? Его любимое блюдо? Он любит мясо с кровью? Пробовал ли человеческое мясо? — Что? Сен хохотнула, замахав руками. — Шутка! Арима пьян, хотя к вину так и не притронулся. Впервые ему так легко и спокойно с кем-то. Нет ни любезных улыбочек, ни чопорных поклонов, ни восторженных взоров, которыми он уже был сыт по горло. Он осмотрел её снова: короткие джинсовые шорты, измятая футболка, кажется, даже испачканная чем-то, чулки. И как его угораздило? Он же всегда как с иголочки. Отлетев, голова поверженного гуля извергает фонтан тёмно-красной крови. На его изумительно чистый плащ не попадает ни капли. — А ты меня не должен проверить? — поинтересовалась она, скрестив пальцы у лица. — Вдруг я — гуль? Арима щёлкнул пальцами, подзывая официанта. Через минут двадцать у них на столе, издавая восхитительный аромат, стояла чудная отбивная. Арима кивнул. Вкушай. Сен лучезарно улыбнулась, как ему показалось, облизнулась и съела всё. Откинувшись назад, Арима расстегнул верхнюю пуговицу белоснежной рубашки. Арима расстегнул броню. Hello, love, my invincible friend Доверять полностью он не мог — работа не позволяла. Арима наблюдал за ней, неизменно прищурив бесцветные глаза. Но явно стало легче. В мире, пропитанном кровью, зловонием трупов, среди миазмов смерти вдруг обрёл он странный покой. Само осознание того, что его ждали, принимали и ничего — совсем ничего — не требовали — заставляло Ариму невольно вздрагивать. Его, Ариму, лучшего следователя. Бога CCG. Эта хрупкая девочка, ребёнок, едва обретший волю, окутала его. Затянула в пучину, из которой он и рыпаться не смел. Ему и не хотелось. Ариме впервые было тепло. И вот жалкая лирика: не в жаровне боя, куда он являл себя, готовый вновь и вновь доказывать собственное превосходство, а рядом с колкой, как игла, девушкой. Она была светом, метеором, что разрушил его атмосферу, разрубил её, ворвавшись и не сгорев. Hello, love, for you I have so many words, But I, I forget where we were. Они снимали квартиру. В Сибуе. Он бы предпочёл что-то более респектабельное. Роппонги, например. Это Сен настояла на том, что здесь их линии — две чёткие прямые — пересеклись, хотя и не должны по всем правилам. Квартира небольшая — им хватало для редких встреч. Она любила свободу, была ветром вольным. Он, вечно занятый делами, едва выкрадывал время. — Останься, — просил Арима неизменно холодным тоном, когда она, наспех одевшись, стремилась куда-то во мрак ночного Токио. — Прости-прости, — говорила Сен, подпрыгивая на одной ноге — снова никак не могла найти одинаковые чулки. — Друзья зовут. Они знаешь какие нетерпеливые! «И голодные». The blind leading up the bored Им было здорово вместе. Если такое вообще возможно. Это жаловаться не смела. Конечно, партия — слово-то какое! — просто отвратная. Чёртов Норо, каждый раз видя её, неизменно об этом напоминал. — Госпожа Это, вы уверены? Что? Уверена ли? — В чём? Ах да, она ведь погрязла, как в топком иле, в этих бредовых, странных, глупых отношениях с человеком. Да ещё с кем! С тем самым Аримой, о котором разве что ещё легенды не складывали. С тем Аримой, что убивал гулей и чей светлый плащ пропитался потом и запахом крови её товарищей. Хотя Это было глубоко плевать на них. Но в списке тех, чьё сердце она бы сожрала с большим удовольствием, Кишо занимал первую строчку. И, говоря честно, можно было признать, что это самое сердце она и ела. Каждую ночь. Каждый божий день. Потому что он тосковал по ней. Only time is ours, The rest we'll just wait and see Арима Кишо тосковал по ней, Одноглазой Сове. Воздух, вырвавшись из горла, превращался в сдавленный смех. Он осторожно убирал густые волосы и целовал её в выступающий позвонок на шее. Закрывал глаза. Почти влюблённый. Oh, maybe I hold on fast to you. Это скалилась. Никогда и никого она не жаждала так сильно, как его. И вот — ладонь, он на ней. Непобедимый Арима, ублюдочный герой. Её Арима. Её. — Смотри, смотри, Арима, меня опубликовали. Она скакала вокруг него, крича, подпрыгивая. Махала перед глазами каким-то журналом. Когда он, недовольно поправив очки, собрался высказать ей, что так вести себя крайне глупо, Сен запрыгнула на него. Арима отпрянул. Журнал полетел на пол. Такацуки обхватила его за шею, скрестила ноги. Совсем лёгкая. Арима, в очередной раз шокированный её непосредственностью, возжелал немедленно поставить её на мягкий ковёр. Но она его поцеловала. То было грубо, ошеломляюще. Это было неправильно. Да что он вообще знал о ней? Ворвавшись в его жизнь, она смела всё, что было прежде, растоптала. От неё пахло цитрусом и миндалём. От него — кровью и сталью. Они были правда странной парой. Hello, love, my invincible friend, Hello, love, the thistle and the burr То была целиком и полностью её идея. Только она, такая бурная, как водопад, живая и шумная, могла предложить поехать к морю. Просто так взять, сорваться и поехать. Он бы — никогда. Арима среди серых камней, палящего солнца, на фоне зелёного, как волосы Сен, моря в своём строгом костюме выглядел чертовски комично. Она щурилась, смотря на него. Солнце искрилось в белых, как орхидея, волосах. — А что будет дальше? — спросил он, опуская руку в воду. — Даже бог не знает. Hello, love, for you I have so many words, But I, I forget where we were. И небо, усыпанное звёздами. И море — слишком зелёное, чтобы он смог его забыть. Это не могла простить её. Сен. Спасибо мамочке за человечность. О, будь её воля, она бы заткнула все эти мысли, весь этот вой в голове. Ах, Арима по ней тосковал Ах, Арима такой дурак. Получи, Одноглазая Сова, распишись: тоска сжирала и тебя. Он был особенным. С ним легко, они оба — скалы, о которые бьются волны Никогда прежде ни один мужчина не был так важен. Так близок. Все — проходящие. Ни лиц, ни имён. Тела, что возрадовали её желудок. Арима был другим. Он был почти равным ей. [почти] Но она — писатель. Писатель знал лучше прочих, что всякая история имеет конец, и порой он ужасно печален. Сен Такацуки засыпала в объятиях Аримы Кишо. Это во сне разрывала плоть следователя особого класса. Арима уничтожал её. Они квиты. …Он пришёл в их квартиру в субботу. Бросил ключи на стол. Открыл окно, впуская свежий воздух. Сен не было. Звонил в кармане телефон, надоедливо перебирая громкость. — Слушаю. Арима бродил по пустой квартире, ощущая запах её духов, смотря на разбросанные вещи. На полу лежали её книги. — Приезжай, Арима. Есть данные по Одноглазой Сове. Hello, love, my invincible friend***
Арима оставляет вместо завещания чистый лист. У него ничего нет, кроме парочки книг. I forget where we were I forget where we were, I forget…