Исповедь

Если спросить меня, зачем я сделал это, ответ будет один: "Я хотел добра". Я хотел остановить своего учителя до того момента, как он перейдет черту и сам подпишет себе смертный приговор. Я надеялся, что ему хватит ума отречься вовремя, честно признать, что вся созданная им "вера" - это всего лишь плод воображения, придуманная возможность собрать вокруг себя людей, внимающих каждому слову, поклонников. Когда я пришел в Совет, меня много о чем спрашивали. Они спрашивали, верую ли я во Христа, пойду ли я за ним. Спрашивали, зачем я поддерживал его учение, почему не выдал раньше. В какой-то момент я хотел убежать оттуда. Чем дальше, тем лучше, чтобы никто не видел краски стыда на моих щеках и не слышал моих слез, слез позора. Да, это я его убил. Но я не хотел. Он сам вынудил меня. Я был одержим одной идеей - спасти его, открыть ему глаза на толпу, которая хочет не учения, а простых уличных фокусов и дешевых представлений. Да эти люди отказались бы даже от хлеба, если б им дали зрелище. Иисус умел увлечь их, но не своими идеями, а возможностью будто бы исцелить. Он не бог, он человек. Он был мастером своего "земного дела", он зачаровывал словами и жестами. Это было великолепно. За таким Учителем пошел бы кто угодно. Пошел бы и Пилат, пошел бы и Каиафа, даже сам Цезарь. Но они не видели его работы, не слышали его слов. А Учитель не позаботился о том, чтобы показать себя с лучшей стороны. Он принял смерть достойно, но что оставил после себя? После Иисуса Христа, потрясшего мир, осталась лишь горстка добра. Сколько у него истинно верных последователей? Ничтожное число по сравнению с теми, кто хвалится своей верой, по сравнению с потомками той тупой слепой толпы, шедшей за словами и "волшебством". Никто не знает его учения, никто не помнит самого Христа. Чего он смог добиться? Ничего. Он проповедовал добро и прощение, учил видеть во всем свет, но сам для многих стал источником тьмы. Какой свет должны видеть его ближайшие друзья? Какой свет должны видеть те, кто надеялся на его помощь? Какой свет должен видеть я, пострадавший за добро? Мой лучший друг, если я могу так говорить, погиб ни за что. Он сам стал рабом своих идей, увлекся ими настолько, что сломал жизнь великому множеству. Казалось бы, мне не за что чувствовать вину. Но я виноват, безумно виноват. Я бы мог начать восстание и просто столкнуть его с хрупкой ступени славы. Тогда великому Царю Иисусу не оставалось бы ничего кроме как вернуться в родной Назарет и прожить мирно остаток дней своих. Я мог бы отказаться от собственных намерений и предоставить ему делать все так, как хотел. Что было бы тогда? Не знаю. Но, думается, он прожил бы дольше. Я не хотел потерять друга и тем самым ускорил его смерть. Я поверг во тьму самого себя, Марию, апостолов. Я обрек на страдания всех тех, кто надеялся на помощь и исцеление. В этом мой грех, а не в поцелуе, проданном за тридцать монет. И не один я виноват. Я много лгал за свою жизнь. Бросал ложь в лицо тем, для кого она была предназначена. Улыбался, когда моя душа с треском рвалась, рыдал, когда маленький демон внутри смеялся и торжествовал. Натягивал маску безразличия, когда хотелось только смерти. Я лгал всем: священникам, спутникам, желаемой женщине, великому Человеку. А Человек грустно улыбался, читая ложь в моих глазах. Мало кому знакомо это чувство. Он говорил мне: "Ты должен, это твоя судьба". Он говорил: "Позаботься о Марии, больше некому". Он говорил: "Прости, что не смог сделать все иначе". Он говорил: "Я не бог, но я воплощение божественной силы на земле". Он говорил: "Не все в моих силах". Он многое говорил. И не все можно рассказать. Что я унес с собой в ад? Его голос, ломкий и добрый. Его взгляд, блестящий и ласковый. Я унес его губы, их шершавость и тепло. Вкус его долгого и нежного поцелуя, сладость греха и тайны. Я унес страсть летних ночей и ласку белых рук. Унес всего. О, я никому не смог бы отдать его. Никому. Он мой, мой человек, который до конца веков будет принадлежать одному мне. Друг? Нечто большее, пожалуй. Я погубил своего человека. О, Иисус, я знаю, что ты простил меня, как прощал не раз еще в той жизни. Но ты виноват не меньше моего.