***
– Драко, обед подан, - серебристым голосом Нарциссы произносит статуя в малой библиотеке. – Иду, мама. ... – Драко, ты меня слышишь? – Да, мама. … – Драко! – Сейчас, мама. Драко откликается машинально, не задумываясь, о чем говорит мать. И через несколько минут Нарцисса сама появляется в дверях библиотеки. – Драко, ну сколько можно звать? – Что? А, да, конечно. Нарцисса озабоченно всматривается в лицо сына, который, кажется, смотрит куда-то сквозь нее. – Обед готов. Пойдем, уже все стынет, и отец ждет. Драко встряхивает головой, откидывая светлую челку, упавшую на глаза, и словно на мгновение возвращается откуда-то издалека. – Извини, мам, не хочу. Я пообедаю позже, ладно? И снова прозрачный невидящий взгляд. Книга, сама с тихим шелестом перелистывающая страницы. Перо, пляшущее на бумаге и оставляющее непонятные закорючки и черточки. Вторая книг а, выскакивающая с полки и падающая прямо в руки сына. Нарцисса качает головой. Настаивать бесполезно, Драко все равно не спустится, пока не сделает все, что хотел. А что он делает, чем занимается, днями просиживая в огромной родовой библиотеке, Нарциссе неизвестно. На все ее расспросы сын уклончиво мямлит что-то вроде «Работаю», «Это для Господина», «Господин сказал». На самом ли деле это так? Великая Моргана, как же изменился ее мальчик после всех этих событий - смерти Дамблдора, побега, получения Метки! Раньше Драко заглядывал в библиотеку лишь для того, чтобы найти нужные книги для выполнения летних домашних заданий, и задерживался, самое большее, на десять минут, а теперь это второе место в огромном замке, где его можно найти, после его комнат. И эта странная отрешенность и задумчивость, словно он здесь и в то же время далеко, где-то в своем мире, напряженно и упорно обдумывает что-то. Куда делся тот Драко, которого она знала как себя, все восемнадцать лет его жизни, с самого рождения – вспыльчивый, задиристый, немного самонадеянный, отчаянно пытавшийся выглядеть самостоятельным, взрослым, старавшийся доказать, что он все умеет и может, для которого мир существовал, чтобы его покорили? Вместо него откуда-то появился другой Драко – спокойный, как камень, и холодный, как лед; равнодушный ко всему, что происходит вокруг; с безразличным выражением лица присутствующий на всех собраниях Пожирателей Смерти и безропотно выполняющий все, что приказывает Темный Лорд. Невозможно понять, что происходит у него в душе. Гордится ли он, что стал, как отец, Пожирателем Смерти или тяготится этим? Верит ли на самом деле в то, что проповедует Лорд, или просто делает вид? Таким своего сына Нарцисса никогда не видела, и иногда ей становится страшно. Слишком он безучастен и отстранен, чтобы быть живым. Он словно создал вокруг себя некую оболочку, заточил себя в стеклянный саркофаг. Он лишь наблюдает, как живут люди, как медленно меняется мир, но сам не вмешивается. Что могло привести его в это состояние? И как сделать так, чтобы в серых глазах снова вспыхнул огонек интереса, радости, удивления, пусть даже злости или гнева, лишь бы не было этого непонятного пустого взгляда? Сейчас для Драко не существует никаких чувств – ни дружбы, ни любви, ни ненависти, ничего… Он не общается со сверстниками, как раньше, они для него не больше, чем говорящие портреты. С Пэнси Паркинсон, своей подругой детства, самой близкой к нему девушкой, почти невестой (как тайно надеялась Нарцисса) Драко виделся не чаще раза в месяц. Бедняжка Пэнси была в недоумении и растерянности, раз даже расплакалась на глазах у Нарциссы, но Драко это нисколько не тронуло. Он просто поморщился, развернулся и ушел. Его друзья - Винсент Крэбб, Грегори Гойл, Теодор Нотт, тоже были удивлены, неловко топтались на пороге библиотеки, перекидывались парой ничего не значащих слов и спешили удалиться. И даже имя Гарри Поттера не выводит Драко из себя, как раньше. Газеты вовсю трубят о Избранности Поттера, по сто раз пересказывают историю со шрамом и потерянным Пророчеством, то и дело публикуют глупые интервью с ним и его неразлучными дружками – маглорожденной девчонкой и одним из бесчисленных отпрысков Уизли. Но если раньше Драко изошел бы от ненависти, сжег бы все газеты, то сейчас он просто скользит глазами по строчкам, которые, кажется, занимают его не больше, чем позавчерашний прогноз погоды. Нарцисса горько вздыхает, медленно идя в Белую Столовую. То, чего она боялась больше всего на свете, свершилось. Теперь поздно жалеть, ломать руки и стонать, она уже ничего не изменит. Да могла ли она и раньше хоть на что-то повлиять? Люциус тоже стал Пожирателем вопреки ее воле, хотя она уже тогда, двадцать лет назад, старалась доказать гибельность этого шага. А сейчас она делала все, что было в ее силах, чтобы Лорд не обратил внимания на Драко; она служила Ему, как могла, передавала, не скрывая, все, о чем ей доносил старый домовик из дома ее кузена Сириуса. Но все оказалось бесполезным. Ее сын все равно стал Пожирателем Смерти, как и муж. Но Люциус тогда был старше, чем Драко сейчас. Он осознавал, на что и за кем идет. Он был хитер и осторожен, хотя и искренне, казалось, верил словам Темного Лорда. Однако Драко не такой, как отец, хоть всегда старался быть похожим на него. Он более открыт, более непосредственен, более эмоционален. По крайней мере, был… И еще он слишком молод. Ему всего лишь восемнадцать лет. В этом возрасте юность беззаботно радуется жизни и получает все удовольствия, не задумываясь, что ждет ее на следующий день. Юность не сидит над древними фолиантами, вдыхая пыль столетий, и не наблюдает равнодушно, как бегут мимо дни и месяцы, неумолимо забирая время. Сколько раз Нарцисса говорила с Люциусом о Драко, просила, чтобы он отправил сына в Европу к их родственникам, в отчаянной надежде, что вдали от Англии и Темного Лорда Драко снова станет таким, как прежде, откликнется на чью-то улыбку, на блеск глаз, вспомнит, что жизнь бьет ключом, не останавливается ни на минуту! Но муж упорно считает, что все идет так, как надо, как должно идти. Прошло полгода, как они оба вернулись домой, к ней, но он как будто не замечает, как изменился их сын, и раз за разом повторяет уже набившие оскомину слова о чести служить Темному Лорду, не забывая, конечно, о своих интересах, о необходимости поставить на свое место грязнокровок и полукровок, претенциозно объявляющих себя настоящими магами, о чистоте крови рода Малфой, которую ни в коем случае нельзя смешивать с их грязной. Неделю назад в очередном бесплодном разговоре Нарцисса не выдержала. – Мерлин, Люциус, как ты можешь говорить о чистоте крови, когда настоящих чистокровных семей осталось просто ничтожно мало, и мы все уже связаны несколькими узами родства?! Кто, скажи мне, из стоящих за Лордом, может с честью считать себя чистокровным магом? Да, Малфои, еще Блэки, Паркинсоны, Лейнстренджи, Розье, Краучи, Делэйни, Ривенволды, Эйвери, Нотты, Забини, Джагсоны, Руквуды, Крэббы, Гойлы. И все, Люциус! Всего лишь полтора десятка семей, гордящихся чистотой крови и стремящихся не потерять ее! Остальные так или иначе уже не чистокровные, а другие, как Уизли, Пруэтты, Боунсы, Дирборны, не придают этому абсолютно никакого значения! А мы, если говорить начистоту, мы вырождаемся и вымираем, Люциус, ты понимаешь?! Не осталось ни одного Блэка по мужской линии, Сириус был последним. У Беллатрисы и Рудольфа нет детей, Рабастан не женат и вряд ли будет, а у Рольфа только девочки. Такая же ситуация у Паркинсонов, Краучей, Джагсонов. Забини – итальянцы, Малсиберы – французы. В Англии почти не осталось собственно англичан – чистокровных волшебников. К тому же так ли мы чистокровны, как утверждаем? Филона Ривенволд была из английской королевской семьи, но магловской! Значит, сын Хелиоса и Филоны полукровка, и древний род Ривенволдов уже не чистокровный. У Делэйни, Кэрроу, Роули, Уилкисов в роду тоже были маглорожденные. Глядя на Крэббов, Гойлов, Буллстроудов, Яксли с трудом веришь, что они способны правильно держать палочку. Я не говорю уже о Дерриках, Боулах, Флинтах и прочих подобных им! Куда мы идем, Люциус? Или вернее, куда нас ведет Лорд? Чего он добивается, объявляя всех маглорожденных недостойными? Хорошо, они недостойны, их следует уничтожить. А мы все благополучно вымрем. Это приведет к тому, что в Англии совсем не останется волшебников. Ты этого хочешь?!! – Нарцисса! – Что? Я не права? К тому же ты прекрасно знаешь, что у самого Лорда отец был маглом! Люциус растерянно смотрел на жену, не понимая причин ее вспышки. А Нарцисса с горечью осознавала, что он, ее сильный, умный, хитрый, изворотливый муж, не желает видеть, что исход этой пока еще необъявленной войны предрешен. Он ослеплен видимой мощью Темного Лорда, сумевшего возродиться из небытия, оглушен его льстивыми и одновременно угрожающими речами, и ее слабый предупреждающий голос теряется на фоне той картины, которую нашептывает Люциусу Темный Лорд Волдеморт.* * *
Драко откидывается на спинку стула и устало потирает покрасневшие глаза. Он почти не спал трое суток, отчаянно стараясь найти то, что ему было необходимо. Каждый раз казалось, что вот оно, рядом, только протяни руку, переверни страницу, на которой будет все изложено, но в следующий миг строчки словно в насмешку обрывались, оставляя противный вкус поражения и беспомощности. Но сейчас он, кажется, перехитрил, умудрился найти, составить нужную формулу из обрывков, найденных туманных фраз, непонятных предложений. Находка страшна и одновременно обнадеживает. Если все пойдет так, как надо, он будет одним из немногочисленных волшебников и уж точно первым в роду Малфоем, овладевшим столь сложным колдовством. Драко невесело усмехается. Он никогда не блистал в учебе, разве что ему всегда нравилась трансфигурация, но ее вела МакГонагалл, декан Гриффиндора, что совершенно портило все удовольствие от получающихся заклятий. Поэтому он никогда не высовывался на уроках, предпочитая показывать стабильный средний уровень, что его устраивало. А лучше овладеть заклятьями трансфигурации он мог и в своей Гостиной или спальне. Итак, это будет завтра. Завтра у Забини будет большой прием в честь Темного Лорда и принятия Фетидой Забини Черной Метки. Весь их круг будет там, и отец с матерью тоже пойдут. Он же скажет, что в очередной раз поцапался с Блейзом и не желает лицезреть самоуверенную физиономию этого итальяшки. Родители не будут настаивать, зная о его натянутых отношениях с Блейзом, а перед Господином он отговорится тем, что будет искать необходимый трактат по некромантии, который должен быть в их библиотеке.***
Вечером следующего дня Драко остается один в замке, не считая домовиков. Впрочем, он всегда обращал на них не больше внимания, чем на пыль под ногами. В сумерках Малфой-Менор, залы и коридоры которого освещены лишь редкими лампами, свечами и факелами, погружен в полутьму и кажется таинственным и незнакомым. Портреты на стенах провожают его темными взглядами, рыцарские доспехи остро взблескивают, когда отсвет от фонаря в руке скользит по их тщательно начищенной стали. Знакомая скрипучая лестница, серые каменные стены, по которым сочится вода, низко нависший потолок. Невольно хочется пригнуться. Извилистые коридоры ведут его вперед, и знакомая обволакивающая тишина липкой рукой проводит по краешку сознания. Он привычно уклоняется от ловушек, обходит наиболее опасные ответвления, углубляясь все ниже и ниже. Вот наконец и эта дверь с ручкой в виде морды волка. На первый взгляд, комната за ней ничем не отличается от других, которые есть в подземелье. Но он-то знает, что она особенная. Только в ней можно колдовать, не привлекая ничьего ненужного внимания. Комната не выпускает из своих стен волшебство, загадочным образом маскируя его. В ней иссиня черные гранитные полированные стены, которые, однако, ничего не отражают. Вместо потолка наверху клубящийся сумрачный туман, а на полу, прямо в сером мраморе выложена полудрагоценными камнями огромная пентаграмма. Эта комната идеально подходит для того, что он собирается сделать. Драко зажигает черные свечи по углам пятиконечной звезды, вписанной в круг. Становится у острого конца и медленно, нараспев начинает читать длинное сложное заклинание. Опускает волшебную палочку к острию, нацеленному прямо на него. Палочка выпускает алый луч, который поглощается пентаграммой. И он ждет, затаив дыхание, с сердцем, отчаянно бьющимся то ли слева, то ли справа. Первая часть обряда не слишком сложна. Это всего лишь Зов, на который должен прийти Отклик. И Отклик приходит после нескольких минут напряженного ожидания пополам с загнанным глубоко внутрь страхом. Огненная искорка пробегает по всем линиям, на миг вспыхивает вся пентаграмма. Свечи откликаются, выметнув разом длинные языки пламени тускло-голубого цвета. Их огни холодны и не дают теней. Центр пентаграммы тоже начинает светиться мертвенным голубоватым светом, который идет откуда-то снизу, из-под земли, и теряется в клубящемся потолке. И вот уже перед ним мерцающий голубой столп, а палочка дрожит, словно сопротивляясь и не желая отдавать силу своего хозяина этому страшному свету. Драко стискивает зубы и покрепче перехватывает палочку, второй рукой вытягивая из кармана брюк узкое лезвие ножа. Теперь вторая часть обряда, Разрешение на Проход. Врата должны Увидеть его, испить его силу, почувствовать, что он имеет Право пройти туда, за их пределы. Он проводит острием ножа по кисти правой руки. Тоненькое лезвие из рога единорога, полупрозрачное от древности, почти нежно скользит по коже, безболезненно прорезая ее. И тут же алые капли крови снизкой крупных бусин падают на пол, на острие луча, и с шипением впитываются в линии. Звезда на мгновение темнеет, а потом вспыхивает густо-багровым светом, который жутко смешивается с голубоватым, исходящим из ее сердцевины. И вся комната на миг становится похожей на нереальную абстракцию из тьмы и света, в которой статуей застыл светловолосый паренек. Бордовые и голубые всполохи пляшут на его лице и невозможно понять, что он чувствует в этом момент. Право чистой крови признано. Проход открыт. И можно шагнуть в центр пентаграммы, которая не полыхнет холодным смертельным огнем, карая безумца, осмелившегося распахнуть Врата Иномирья. Последний миг, когда еще можно затушить бледно-голубые огни свечей и отступить. Пока еще возможно передумать, не нарушить правила и мораль общества, в котором он живет. Пока еще предательство не стало предательством. Потому что то, что задумал Драко, иначе как предательством и изменой не назовешь. Если Лорд узнает об этом, жизнь Драко не будет стоить и ломаного кната. И останется лишь цепенеть в слабой надежде, что вихрь мщения не настигнет отца и мать. Но Лорд не узнает, хотя и осведомлен обо всех действиях своих Пожирателей Смерти и может почти свободно читать их мысли. Потому что в Драко Малфое причудливым образом переплелась волшебная сила представителей его рода – людей-магов, вейл, лесных фей и настоящих эльфов. Эта сила даровала ему защиту его сознания. Никто, даже сам Волдеморт не может проникнуть в него. Никто не может узнать, что таится в его душе. Однако Лорд может узнать о его действиях, и Драко более чем уверен, что Он приставил к нему соглядатаев, которые сообщают о каждом шаге сына Люциуса Малфоя, не оправдавшего оказанного ему доверия. Правда, в Малфой-Менор они проникнуть не могут, но за его стенами каждый вздох Драко становится известен его Господину. Поэтому действовать надо очень осторожно, прилагая все усилия к тому, чтобы замести за собой следы. Палочка в руке парня дрожит все заметнее, а Врата тянут из него волшебную силу. Дольше медлить нельзя. Драко на мгновение прикрывает глаза. Все решено, и назад возврата нет. Все было решено в тот момент, когда безвольное тело старого директора перевалилось через парапет башни, и его поглотила ночь. Когда Драко ударила ножом в подреберье мысль, что это он убил его. Не Снейп, из палочки которого вылетела Авада Кедавра, а он. Собственными руками. Он, недоучившийся волшебник, сопляк, отправил в небытие мага, которого опасался сам Темный Лорд. Это он безжалостно оборвал хрупкую нить чужой жизни. Вчера еще Дамблдор был, ходил по Хогвартсу своими мягкими неслышными шагами, поднимал за ужином неизменный кубок с тыквенным соком, усмирял чересчур разбаловавшихся школьников одним лишь укоризненным взглядом. А сегодня его нет. И никогда больше в этом мире не будет. И исчез вместе с ним Хогвартс со всеми своими факультетами, тысячелетней историей, тайнами и загадками, портретами и часами, тайными комнатами и гулкими классами, мрачными подземельями и высокими, пронзающими небесную синеву башнями, Хогвартс, давший силу всем живущим ныне магам Великобритании, учившимся в его стенах. Этот Хогвартс умер, потому что Дамблдор был его сердцем. И виновен в этом Драко Малфой. До определенного момента Драко не понимал, на что он идет. Предпринимая попытки покушения, он скорее играл, до конца не веря, что что-то получится. Тем более, что до летального исхода случайных жертв не доходило. И отнять у кого-то жизнь оказалось не так-то легко, как сказал сам Дамблдор в последние минуты. Переступить эту черту дано далеко не каждому. И одно дело – наносить смертельные удары, сражаясь за свою жизнь, за свою мечту, за будущее; гореть яростным огнем мести или борьбы за справедливость. Совсем другое – убить за то, что кто-то просто одинаково относится к чистокровным и маглорожденным волшебникам, за то, что кого-то угораздило родиться в семье маглов. Нет, Драко не встал на сторону Поттера, не воспылал горячей любовью к грязнокровкам, не проникся ужасом несправедливости, направленной против них. Они так и остались для него грязнокровками, стоящими на ступень ниже чистокровных волшебников. Он лишь думал о том, что как бы ни были недостойны маглорожденные, их жизнь и смерть не зависит от Волдеморта, которому никто не давал право судить и выносить вердикт. И кто поручится, что завтра не объявится еще один безумец, на этот раз решивший, что только те маги, в жилах которых течет магловская кровь, могут жить и колдовать? Нет, этого нельзя допустить, как и того, что сейчас удар направлен на грязнокровок. Драко, поколебавшись лишь мгновение, проходит между двумя самыми близкими к нему свечами и встает в центр звезды, прямо в столп света. В комнате сгущается мрак, клубящееся облако тьмы спускается с потолка и окутывает все вокруг, но не смеет заползти в пентаграмму, которая светится все ярче и ярче тем же бледно-голубым огнем. Невесть откуда взявшийся ветер приносит странный шепот, чьи-то вздохи и непонятные слова. Словно кто-то скрывается во тьме комнаты и старается отговорить Драко от этого шага. Драко, стиснув руки на палочке и стараясь не обращать внимания на встающие дыбом волосы, читает последнюю часть заклинания, которое позволит ему очутиться в нужном месте. – …ego vadam magis ad Alastor Moody! Он на миг зажмуривается, стараясь как можно четче представить себе старого одноглазого Аврора, хотя и не видел его самого ни разу, лишь двойника, молодого Крауча под действием Оборотного зелья. Голоса из ветра звучат все громче, Драко почти различает неясные полупрозрачные силуэты, зыбко колышущиеся во тьме, и старается отогнать страх, ременной петлей перехватывающий горло. Если ничего не получится, он не сможет в одиночку завершить обряд и выбраться из пентаграммы живым… Но через несколько томительных секунд что-то вокруг меняется. Тьма вздрагивает, светлеет, начинает кружиться сперва в медленном, а потом в стремительном сумасшедшем водовороте, принимает очертания, обретает плоть. И перед Драко, которого начинает заметно мутить от круговерти, вместо серых стен подземелий Малфой-Менора возникает тесная захламленная комнатка, освещаемая единственной свечой. Из-за письменного стола, не забыв нацелить палочку, изумленно приподнимается седой мужчина, оба глаза которого, и обыкновенный, и волшебный, напряженно вглядываются в странное марево в воздухе между столом и книжным шкафом, в котором из голубых и алых искр соткался худой светловолосый парень. – Здравствуйте, мистер Грюм. Вначале выслушайте меня, а потом насылайте Непростительные заклятья.***
– И как вы умудрились, объясните мне, пожалуйста! Гермиона всплескивает руками, открывая небольшую магловскую аптечку. У Гарри на лбу ссадина и прямо на глазах стремительно растет шишка, а на щеке Рона кровоточит длинная глубокая царапина. Вдобавок к этому их джинсы и футболки сплошь заляпаны коричневой краской. – Я стоял на стремянке и красил стену над окном, – сердито объясняет Гарри, чуть морщась от щиплющего дезинфицирующего раствора, которым Гермиона обрабатывает ему ссадину, – Рон нес мне остаток краски в ведре и задел эту чертову лестницу. Естественно, она пошатнулась, и я грохнулся хрен знает с какой высоты! Вдобавок еще ведро стукнуло меня по лбу! – Ничего подобного! – спорит Рон, – ничего я не задевал! Ты сам ее неправильно закрепил, вот она и не выдержала твоего веса. – С чего бы это она не выдержала, а? Я лично проверял каждый закрученный шуруп! – Значит, плохо закрутил! – Ни на минуту нельзя вас одних оставить, обязательно все испортите. Ой, Гарри, у тебя теперь так симметрично. Шрам справа, шишка слева, – Гермиона осторожно откидывает непослушную челку Гарри со лба и в последний раз аккуратно проводит ватным тампоном по ране. – Молодежь, улыбочку! – Билл весело щелкает вспышкой фотоаппарата, – фотик супер, Гарри. Недавно купил? – Угу, – Гарри немного виновато косится на Гермиону, которая укоризненно качает головой. –Ох, Гарри, ты совершенно непрактичен. Скажи, этот фотоаппарат тебе был так нужен? – Ну, Гермиона, понимаешь… – Понимаю, это весьма необходимая и просто незаменимая в хозяйстве вещь, в отличие от пары-тройки вилок, ложек, чашек и приличного стола, за которым можно нормально поесть. – Здесь в принципе и так неплохо, а вилки… да куплю я их, Гермиона! Или Джинни купит, – пожимает плечами Гарри, за спиной Гермионы перекидываясь взглядами с Роном и Биллом. Что эти женщины понимают? Им бы лишь поворчать. Рон выхватывает фотоаппарат из рук брата и с любопытством его разглядывает. – Интересно, интересно… А он не такой, как у Колина, да, Гарри? Ай, Гермиона, больно же! И вообще, ты же волшебница, на что тебе волшебная палочка? Гермиона отдергивает руку. – Это всего лишь царапина, ее вполне можно обработать и при помощи подручных средств. Не дергайся и не будет больно. Гарри усмехается и сочно вгрызается в яблоко. – Конечно, не такой. У Колина обыкновенная мыльница, а это цифровой. У него куча функций. Видишь экранчик? Можешь найти сделанный Биллом снимок и просмотреть его уже сейчас. – Вижу. Вот здорово! А как это работает? – Э-э-э, – Гарри задумывается, не представляя, как рассказать человеку, понятия не имеющему о магловской технике, устройство и принцип работы цифрового фотоаппарата, о которых он и сам имеет довольно-таки смутное представление. Просто это работает и все. Однако все, что он хотел сказать, тонет в грохоте кухонной двери, которая отлетает в сторону, пропуская пышущую злостью в радиусе на метр Джинни. За ней, поскрипывая колесиками, катится огромный чемодан. – Джинни, что случилось? – с осторожным удивлением осведомляется Билл, вместе с Роном незаметно отодвигаясь подальше от двери. Иногда младшая сестра до дрожи напоминает мать и бывает страшна во гневе. – Случилось! – Джинни плюхается на стул рядом с Гарри и скрещивает руки на груди, – месяц назад мне исполнилось семнадцать, и по законам магического мира я совершеннолетняя! Я имею право голоса, право хранить молчание и могу нести полную магическую ответственность за совершенные преступления! Всем понятно? Все поспешно кивают, а Гермиона прячет улыбку. Видимо, Джинни уже с утра имела долгий и обстоятельный разговор с родителями. – А также я имею право самостоятельного выбора и объявляю всем присутствующим, что с этого дня я официально переселяюсь сюда, вот в этот дом! Рон и Билл ошарашенно переглядываются, Гарри смущенно ерзает на стуле, а Гермиона вскидывает бровь. – Если я правильно поняла, вы с Гарри хотите жить вместе? – Абсолютно верно! А если кто-то что-то хочет сказать, – Джинни сверкает глазами на старших братьев, – то напоминаю о сережке в ухе, длинных патлах и жене-полувейле одного «кого-то», и бутылке огневиски, спрятанной под кроватью, и сигаретах, который другой «кто-то» тайком курит около курятника. Рон едва не давится еще не сказанными словами, а Билл внимательно смотрит то на сестру, то на начинающего краснеть Гарри. – Это ваше совместное решение? – Да, – решительно встряхивает головой Гарри, а Джинни встает за его спиной, – извините, Рон, Билл. Мы с Джинни давно говорили об этом. Я ее люблю, и она меня любит. По-моему, больше добавить нечего. А теперь, валяйте, можете надавать мне как следует. Обещаю, обижаться не буду. Рон все с тем же обескураженным видом лишь молча разводит руками, мол, просто нет слов. А Билл, помедлив, хлопает Гарри по плечу. – Я рад за вас. Ты отличный парень, Гарри, и я просто не вижу рядом с моей сестрой кого-то другого. За родителей не беспокойтесь. Мама покипит, поохает, поплачет, а потом сама прибежит к вам проверять, все ли в порядке, и сколько раз в день вы едите. К тому же она тебя всегда любила, почти как седьмого сына. И еще, – Билл хитро подмигивает, – маме самой было семнадцать, когда они с папой сбежали, а в восемнадцать у нее уже был я. Гарри облегченно вздыхает, поглаживая руку Джинни на своем плече. Рон наконец обретает голос и бурчит: – Ну… ладно… чего уж там… я тоже, вроде… рад, как бы… – Как бы или на самом деле? – язвит Джинни, впрочем, благодарно потрепавшая брата по рыжей макушке. – Конечно, на самом деле, – Гермиона обнимает подругу, – ты привезла все свои вещи? – Смеешься? Нет, конечно. Это всего лишь самое необходимое, на первое время. – Самое необходимое?! – Гарри с непритворным ужасом взирает на огромный, перевязанный толстой веревкой, но все равно почти лопающийся по швам чемодан почти в рост самой Джинни. – Да, помоги его утащить наверх. Я могла бы и слевитировать, но он для меня тяжеловат. – Ну ладно, мне пора, – Билл поднимается, – мы сегодня с Флер и Арти идем к детскому целителю. Опять опоздаю, она мне голову оторвет. Гарри, я занесу Проявитель к Грюму, он сам посмотрит. – Ладно, спасибо, Билл. – Пока, Билли, передавай Флер привет и поцелуй Арти. – Обязательно. Au revoir, молодежь. Джинни, не отрави Гарри своей стряпней в первый же день. Это будет невосполнимая утрата. Кто будет мужественно бороться с Волдемортом и гордо демонстрировать боевые раны и шрамы визжащим от любви фанаткам? Билл, хохоча, уворачивается от летящих в него предметов легкой и средней тяжести (уроки трансфигурации МакГонагалл крепко сидят у всех в памяти), и исчезает в клубах зеленого пламени в свежеподключенном к Сети Летучего Пороха камине. Гарри тащит чемодан наверх под чутким руководством Джинни. На полупустой кухоньке, пахнущей свежей краской, остаются Рон и непривычно тихая Гермиона. Едва друг и сестра скрываются, Рон с обидой спрашивает у кареглазой девушки: – Ты знала?! Нет, ты знала, что они собираются… – Нет, – обрывает Гермиона, – я не знала, но предполагала. Для этого достаточно только взглянуть на них. – А Гарри мне ни словом не обмолвился! – Ох, Рон, он боялся твоей реакции. Вспомни, как ты бесился, когда Джинни встречалась с мальчиками. – Мерлин, когда это было! Я же Гарри ничего не говорил! – Все равно. Успокойся, все в порядке. Я тоже рада за них. За Джинни особенно. Рон что-то возмущенно бурчит. Девушка поднимается и, зябко обхватив себя за плечи, подходит к окну, за которым неслышными шагами ходит осень-волшебница в роскошной золотой мантии. Дом Поттеров в Годриковой Лощине. Уже почти три месяца они приводят его в порядок. Когда они впервые пришли сюда, не отпустив Гарри одного, здесь царило запустение. Правда, в основном дом, к их удивлению, почти не был разрушен, но облупилась краска снаружи, пожелтели и осыпались кое-где обои в комнатах, мебель покрылась толстым слоем пыли. Больше всего пострадала кухня. Стекло в двери черного входа осыпалось, стол, стулья, шкафы, старинный, некогда красивый, наверное, буфет были разбиты в щепы, посуда превратилась в осколки, а в полуобвалившемся камине свили гнездо вяхири. Может быть, именно здесь погиб Джеймс Поттер, защищая жену и маленького сына... А в остальном все было так, как, наверное, было при родителях Гарри. В детской даже сохранились детские вещи. Когда они проходили по комнатам, на друга было страшно смотреть. Гермиона невольно вспомнила его неподвижное, словно венецианская маска, лицо и взгляд, наполненный дикой смесью терпкой горечи и ядовитой жаждой мести. Как-то молча, слаженно они принялись вытирать пыль, сдирать старые обои, клеить новые, которые подбирала Джинни по своему вкусу, менять старый рассохшийся паркет, красить стены снаружи. Удивительно, что все это они делали собственными руками. Гермиона даже не предполагала, что Рон, привыкший прибегать к помощи магии во всех подходящих и неподходящих случаях, может так класть паркет, тщательно и любовно подбирая оттенок планок, аккуратнейшим образом покрывать их лаком и натирать мастикой. А Гарри с остервенением сдирал обои и допоздна вечерами чинил прогнившие ступеньки лестницы, мерно стукая молотком. А на них с Джинни лежала почетная обязанность наводить чистоту, закупать необходимое, готовить еду. Они работали так, словно в физическом труде хотели выплеснуть всю свою злость и ненависть; меняя облик дома, словно хотели стереть следы той трагедии, которая произошла в его стенах семнадцать лет назад. Однажды Гермиона спросила Гарри, не тяжело ли ему здесь, когда кажется, что сам воздух этого дома пронизан тенями былого. Гарри тогда тихо ответил, что здесь началась его жизнь, и дом не кажется ему приютом страшных призраков, потому что помнит не только гибель его родителей, но и их любовь. А теперь старый дом будет свидетелем новой любви. Господи, как же она искренне счастлива за Гарри и Джинни! Особенно за Джинни, за то, что сердечко ее единственной близкой подруги наконец-то перестало болеть от неразделенности, за то, что ее в общем-то умный, но слегка недогадливый и подслеповатый друг наконец-то понял, что они с Джинни – две половинки одного целого, а все остальное не имеет никакого значения. Гермиона светло улыбается, не замечая, что за ней с пристальным вниманием следит Рон. Он хочет что-то сказать, но останавливается, боясь помешать мыслям девушки, легкими облачками пробегающими по ее лицу. Наконец решившись, он подходит к ней и осторожно заправляет прядь волос, щекочущих щеку, за ушко. – Гермиона, а ты не забыла? – Что? – выныривает из своих мыслей девушка. – Сегодня твой день рождения. Поздравляю! Гермиона грустно усмехается. – Спасибо. – Слушай, давай отметим с размахом? Дом мы почти довели до ума, осталось только наверху в спальнях кое-что поправить. Совместим день рожденья с новосельем! – оживляется Рон, – развесим шары, Фред и Джордж обеспечат фейерверки, мама наготовит всяких вкусностей, а я со своей стороны беру ответственность за сливочное пиво и кое-что покрепче. – Рон! – А что? – У Джинни и Гарри сегодня первый совместный день, наверняка, им захочется побыть вдвоем. Фред и Джордж на задании, вчера Грюм им поручил, забыл? Твоя мама пока еще слишком огорчена уходом Джинни из дома. А я… Знаешь, мне совсем не хочется отмечать. Извини. – Но, Гермиона, так же нельзя! – Можно. Все-таки это МОЙ день рождения. – Послушай, давай тогда… – Рон, сделай мне подарок, – Гермиона внезапно отворачивается от окна и смотрит Рону прямо в глаза. Парень невольно тушуется, но не отводит взгляда, испытывая непреодолимое желание обнять Гермиону, когда она так близко от него, что он чувствует тепло ее тела, слабый аромат шампуня, исходящий от ее волос, видит чуть полуоткрытые губы, словно цветок, вот-вот собирающийся распуститься. Он едва сдерживается, чтобы не начать целовать ее прямо сейчас, здесь, прижав к простенку между окном и шкафом. Целовать ее губы, глаза, нежную голубоватую жилку, бьющуюся на шее, маленькую, почти незаметную родинку на виске, милую ямочку на щеке, целовать ее всю, обжигать дыханием, с замиранием сердца слушать ее сбивчивый шепот и сгорать в том пламени, которое полыхает в их сердцах, в его сердце. Гермиона что-то говорит, но Рон затуманенными глазами видит лишь ее манящие губы, и собственное хриплое дыхание кажется ему оглушающе громким. – Рон, пожалуйста… – Ч-что, прости? – Я ничего не хочу. С великим трудом до Рона доходит смысл сказанного, и его тут же окатывает холодной волной. – Почему?! – Я… мне просто нужно побыть одной, – девушка не замечает состояния парня и отходит от него, – привести мысли в порядок, подумать, да просто погулять и отдохнуть! К тому же я обещала маме и папе, что приду домой, и мы проведем вечер вместе. – Ну, конечно, – Рон разочарованно вздыхает, – ты уже два дня не была дома, да? – Да, и они беспокоятся. Прости, ладно? Извинись перед Гарри и Джинни. – Хм, это они должны перед тобой извиниться, даже не поздравили. – Джинни не забыла, и она знает, что я не собиралась ничего делать. А Гарри уже поздравил утром. Рон мысленно чертыхается. Опять он, как всегда, сел в лужу. Нет, ну что стоило Гарри напомнить пораньше?! Гермиона накидывает легкий плащик и, кивнув другу, выходит через заднюю дверь. Рон остается, провожая взглядом тонкую фигурку, которая отходит от дома и, помахав на прощание рукой, трансгрессирует. Конечно, это ее праздник, и она сама решает, что ей делать в этот день. Естественно, она устала. Днем они на занятиях Аврората, причем Гермиона занимается, как и в школе, усерднее всех. Вечером – ремонт. Плюс к этому она еще успевает рыться в книгах, чтобы найти как можно больше информации о крестражах. Когда она спит? Да, он ничего не сделает, он просто позволит ей провести день рожденья так, как она хочет. А подарок отдаст завтра. Рон стискивает в кулаке мягкий бархатный мешочек, из которого тоненьким сверкающим взблеском соскальзывает на пол браслет, купленный им еще несколько месяцев назад. Из персидской зелено-голубой бирюзы, с замысловатой серебряной застежкой в виде бабочки. На него наложены специальные чары, благодаря которым владелица никогда его не потеряет, и еще какие-то охранные. Продавец в антикварной лавке, по крайней мере, клялся, что эта вещица бесценна и будет отличным подарком для девушки. Рон поднимает браслет и бережно прячет его в мешочек. Он подождет, ничего. Впереди еще много дней, и он успеет сказать Гермионе, что сияние ее глаз для него дороже всего на свете.***
Гермиона медленно бредет по своей респектабельной загородной улочке, на которой за густой зеленой листвой дубов, платанов и кленов, уже прошитой кое-где нитями желтизны, спрятались дома. Как здесь тихо и мирно! Ничего не нарушает течения размеренной жизни хозяев этих домов. Они не имеют понятия, что такое смерть от заклятья, что такое боль потери тех, кто должен был жить, но погиб на твоих глазах, что такое знать, что в эту минуту Волдеморт наверняка допрашивает кого-то из знакомых или незнакомых, неважно, и применяет на нем Непростительные заклятья. А через какое-то время Авроры опять найдут волшебника, совершенно потерявшего себя, сознание которого столь же пусто, как и его выпотрошенная память. Или того хуже, труп. Они не знают, каково это – в восемнадцать лет ощущать себя на все сорок. Еще вчера она, Гарри и Рон были детьми, беззаботными, безоглядными, не задумывающимися, что будет завтра. Хотя, с другой стороны, было ли у них настоящее, ничем не омраченное, солнечное, озаренное уютом родного дома, детство? У нее и Рона, наверное, было. До поступления в Хогвартс. А у Гарри его отнял Волдеморт. А потом они все вместе повзрослели. Она невольно вспоминает давний разговор: «Гермиона, солнышко, пойди погуляй, что ты все время сидишь дома? Люси звонила, приглашала тебя на пикник» «Я не могу, мама, Гарри попросил меня кое о чем». «А это не может подождать?» «Нет, это очень и очень важно» Люси и Сьюзи – единственные из ее прежнего, магловского класса, которых не отпугивал ее статус отличницы и зубрилы. Вместе с ними она читала комиксы, занималась математикой, так же, как и они, обожала фисташковое мороженое и даже за компанию была тайно влюблена в самого красивого мальчика из класса мисс Хиггинс. Она на самом деле когда-то дорожила ими. Сейчас девушки изредка заходили к ней, обсуждали последние писки моды, высоту каблуков, стоит ли носить стринги все время, какую глубину декольте выбрать на платье для выпускного бала, не будет ли это чересчур, а в дом Стэплтонов переселился потрясный парень, и надо с ним поближе познакомиться. Но теперь милая и безобидная в общем-то болтовня подруг наводила на Гермиону ужасающую зевоту, которую она безуспешно пыталась скрыть. Да во имя посоха Мерлина, на каблуках далеко не убежишь от Пожирателей Смерти! Декольте на мантиях, это, наверное, что-то совершенно особенное. Свое белье она не собиралась обсуждать ни с кем. А «потрясным парнем» был когтевранец Энтони Голдстейн, давно и безнадежно влюбленный в пуффендуйку Сьюзен Боунс. На других девушек он смотрел лишь как на средство развлечься и провести вечер. О количестве подружек Тони в их группе подготовки Авроров ходили легенды, которые отнюдь не повышали его шансов в глазах Сьюзен. Видя откровенную скуку на лице Гермионы, подруги обиженно поджимали губы и ретировались. Их визиты стали в последнее время совсем редкими, чего впрочем, она почти и не заметила, слишком много всего навалилось. Она редко ходила на пикники, дни рожденья, вечеринки, которые устраивали ее знакомые по магловской школе и жившие по соседству подростки. Она была занята. Хогвартс, учеба, захватывающее чувство от ощущения своей волшебной силы, Гарри и Рон. Обыкновенным людям, кроме родителей и родственников, места в ее жизни не стало. И как-то незаметно обыкновенные люди превратились в маглов. Почему-то в этом слове Гермионе чудилась некая доля презрения, конечно, не такая, как в слове «грязнокровка», но все же… И называя людей-неволшебников маглами сперва просто потому, что все в Хогвартсе так говорили, а потом по привычке (она даже родителей в разговоре с друзьями стала называть маглами!), она словно возводила некую стену между их миром – простым, ограниченным и скучным, и своим, в котором можно было летать на метлах, любоваться танцующей на ладони маленькой феей, разговаривать с привидениями и портретами и быть настоящей волшебницей. И называя этим словом своих близких, она в чем-то уподоблялась Драко Малфою, который на протяжении всех лет обучения обзывал ее грязнокровкой с каким-то изощренным удовольствием. Она не хотела, но так получалось! И, господи, как же она устала… Устала от всего – от постоянного напряжения, от молчаливого неодобрения и беспокойства в глазах родителей, от необходимости все время быть настороже, спать с волшебной палочкой под подушкой, от нерешительности и излишней заботливости Рона, от того, что ей сегодня исполнилось девятнадцать, а в ней совсем нет радости, лишь желание, чтобы дома не ждал «сюрприз» в виде родственников с тортом и свечками. Может быть, впервые за девятнадцать лет вдруг захотелось того, что полагалось ей по возрасту – короткие юбки и высокие каблуки, легкая и ни к чему не располагающая болтовня с подругами, разноцветное безумие огней на дискотеке и бешеные ритмы танца, улыбка симпатичного парня на вечеринке и его губы на своих губах. А потом расстаться и остаться друзьями. Думать только о том, как бы не опоздать на лекцию в колледже, потому что ведет ее ужасно язвительный профессор. Как приучить соседку по комнате не разбрасывать вещи, где попало, и не путать свой гардероб с ее. Как на рассвете незаметно пробраться в студенческое общежитие мимо строгой охраны. Что подарить маме и папе на годовщину свадьбы и как избежать их нотаций на тему «Будь серьезней, Гермиона». Но она уже давно всегда серьезна… Да и была ли она когда-то другой? Указатель с того пути, который вел к этому обычному, но недостижимому теперь миру, был переведен в тот день, когда в их дом пришло письмо на желтом пергаменте с зелеными чернилами. И этот путь был окончательно закрыт, когда она вместе с родителями впервые попала в Косой Переулок и купила волшебную палочку. А теперь в том мире, который стал ее, слышен звон кандалов, в которые Волдеморт хочет заковать всех маглорожденных магов, и быстро взрослеют дети, над которыми простирает свои черные крылья тень надвигающейся войны, обещающей залить кровью маглорожденных страницы истории магии. Восемнадцатилетний Гарри обустраивает свой дом, а семнадцатилетняя Джинни входит в него хозяйкой. Разве это возможно в магловском мире, в котором они были бы еще неразумными подростками? А в последнее время по краешку сознания скользят безумно подлые предательские мысли. «Ты устала, отдохни, уезжай куда-нибудь, где сможешь начать новую жизнь, сможешь стать той, какой ты хочешь стать в самой глубине своей души. Зачем это тебе? Это не твоя битва. Твои родители будут только рады, если ты откажешься от колдовства, выберешь нормальную профессию, начнешь встречаться с нормальным парнем. Забудь все, что было, представь, что это был всего лишь неприятный сон или болезнь, от которой ты выздоровела». Эти мысли грязной волной будоражат душу, оставляя после себя неприятное чувство гадливости. В то же время что-то все же откликается, что-то смутно тревожит… Гермиона устало потирает виски и тянет на себя дверь родного дома. И тут же прямо ей в лицо пыхает конфетти, звенит смех, хлопают ладоши, и разноголосый хор весело тянет: – С Днем рожденья, дорогая! Мама и папа, дяди и тети, десяток кузенов и кузин и даже дедушка…