Тишина

В алом луче закатного солнца лениво плыли пылинки. Грубое шерстяное одеяло сбилось на талии. Армин лежал к нему спиной. Его бледные плечи прерывисто подрагивали, и со стороны казалось, что он ежился от холода. Жан смотрел на его грудную клетку. Она шевелилась: вдох – выдох, вдох – выдох, вверх – вниз, вверх – вниз. Было тихо. Тишина прерывалась только звуком дыхания двоих людей. Одно размеренное и спокойное, другое – дрожащее и прерывистое. Это произошло не случайно, не порывисто, как бывает у тех, кого с ума свела страсть. К близости они шли долго, не ускоряя ход событий или, наоборот, слишком его затягивая. Просто в один момент, называемый сегодня, они решили больше не ждать. Когда Армин, разорвав очередной поцелуй, предложил: «Давай продолжим?» - Жан даже и не понял: что продолжать? А когда рука Армина поползла по его бедру – чуть не сошёл с ума. Сегодня Армин обнимал его слишком нежно, смотрел слишком требовательно, и Жан даже не заметил, как они очутились здесь – в этой каморке, богом забытом уголке. На его удивление, начал Армин. Подвёл Жана к кровати, посадил. Сел на него сам. Когда первая пряжка с его, Жана, ремней на груди звякнула, расстёгиваясь под пальцами блондина, этот тонкий звук заходил в его ушах, а лёгкие отказались дышать. В голове звучали звонкие металлические щелчки и влажное дыхание Армина, кожа горела от его пальцев. Жана ещё никто никогда не раздевал. Процесс оказался слишком приятным – до боли, и когда Армин стащил с него рубашку и отшвырнул куда-то в сторону, Жан был искренне рад, что эта пытка закончилась. Он до сих пор не мог поверить, что Армин решился разделить с ним постель. Наверное, Кирштайн всё-таки совершил в этой жизни что-то хорошее, и небеса ниспослали ему награду. Кто знал, когда это всё началось? Когда Армин спас его? Когда Жан нашёл Армина в платье слишком милым? Когда по достоинству оценил его невероятный ум? Когда увидел его растрепанного спросонья, сшибающего собой все углы? Может, кто-то и знал, но этим кем-то был точно не Жан. Он упорно и не без трудностей шёл к осознанию факта своей влюблённости. Это чувство не было вспышкой, банальной любовной стрелой, воткнутой в сердце. Просто-напросто наступила минута, в которую Жан осознал то, что происходило в его душе, – вот и всё. Возможно, это произошло летом. В тот день припекало улыбчивое солнце и Жан с Конни, скинув куртки и приводы, тренировались – повышали навыки рукопашного боя. Сейчас Жан не понимал, зачем им в такую жару надо было усложнять себе жизнь: более смышлёные кадеты прятались по казармам и обмахивались платками. Но Конни вечно не сиделось на месте, да и Жан скучал, так что согласился быстро. Кругом было пустынно, и ребятам никто не мешал. Внезапно по засохшей, каменной земле послышались шаги. Жан тогда очень ловко схватил Конни за ноги и приготовился было повалить его на землю. Но приятели отвлеклись и, выпрямившись, обернулись на звук: Армин возвращался из Штаба, прижимая к себе какие-то бумаги. На голове у него был венок из синих цветов. Жан пригляделся получше: васильки. Приветливо махнув приятелю рукой, Конни с задорным любопытством поинтересовался, откуда у Арлерта такая корона. Тот, улыбнувшись своей вечно обаятельной улыбкой, ответил, что повстречал неугомонную Сашу и она отказалась отпускать его без собственноручно сплетённого подарка. При этом он то и дело поднимал глаза на цветы, выбивавшиеся из венка, как бы оценивая их и размышляя, стоило ли ему вообще это надевать. - Тебе идёт, под глаза подходит, - просто, без задней мысли сказал тогда Жан. Армин видимо растерялся. - Ну, Жан, ты чего! – отозвался Конни откуда-то сзади, - засмущаешь ещё нашу принцесску! – и захохотал. Тут Армин резко тряхнул головой, втягивая её в плечи, поджимая губы, яростно вцепился в свои бумаги и поспешно зашагал прочь. Жану показалось, что он заметил румянец. Он смотрел Армину вслед. - Попался! – заорал вдруг Конни, обхватывая Жана сзади и делая неожиданно ловкую подсечку. Жан резко упал на спину, провалив все попытки схватиться в полёте за товарища, и больно ударился головой. От удара он шипел и жмурился, открыть глаза было тоже больно – солнце глядело на него прямо и беспардонно, как следователь на допросе. Проморгавшись, он запрокинул голову назад. Его взгляду предстала удаляющаяся спина Армина, смешно идущего вверх ногами, его ладные бёдра, пыль от его торопливых шагов… Небо было коричневым, оно примагничивало к себе Армина, и его венок почему-то не падал вниз. Армин уходил, а венок почти сливался с синью под пыльным небом. Жёлтое солнце, болтающееся где-то внизу, играло лучами в его волосах. Только один раз, почти скрывшись из виду, он обернулся. Жан не увидел его лица. Может, тогда Жан принцесску и засмущал. Только вот потом принцесска начала смущать его сама. Было стыдно, было чертовски стыдно – но Жан замечал кусочек молочной кожи, выглядывающей из-под воротника форменной куртки, длинные пальцы в красных мозолях, царапинах и чернильных пятнах, его напряжение и сосредоточенный взгляд на тренировках. Он в любую секунду мог так же посмотреть на Эрена или Конни, Кристу – да хоть на капрала. Но взгляды, отданные им, не вызывали такого дикого биения сердца. Он слишком много думал, в голову лезло чересчур много посторонних и ненужных мыслей; сквозь этот поток тревог и эмоций всегда блестели глаза Армина. Жан не понимал сам себя. Сегодня он тоже его слышал, пресловутое биение. Сердце колотилось как бешеное. Только вот Жан не мог понять: чьё сердце? Сколько здесь было сердец? Когда он перехватил инициативу и начал снимать одежду Армина, тот ощутимо вздрогнул и замер. Жан старался быть сосредоточенным и внимательным, поминутно поднимал глаза, натыкаясь на влажный дрожащий взгляд. Перед ним сидит Армин. Армину страшно. Жану страшно тоже. Они оба знают, чего хотят, и оба боятся этого желания. И Жан порывисто вздыхал, подавляя дрожь в руках, и осторожно продолжал своё дело. Он ждал достаточно, и ему не хотелось, чтобы всё закончилось быстро. С каждой расстёгнутой пуговицей ладони на его плечах сжимались, а когда Жан ненароком касался кожи его груди, Армин шумно выдыхал. Рубашка с хрустящим шелестом упала ему на колени, и Жан наконец посмотрел на Армина, проводя рукой по его спине. Красивый. Жан обнял его, уткнувшись носом ему в шею, туда, где остервенело стучала жилка. Плечи у него были худые и костлявые. Жан не раз слышал едкие шуточки, отпускаемые кадетами по поводу женственности Армина. Эти юмористы, последняя дрянь, оценивая фигуру – особенно попу – блондина, позволяли себе в адрес Арлерта такие слова, которыми Жан и пол подтирать бы не стал. Он бесился, вздыхал, сжимал кулаки, впиваясь короткими ногтями в ладони, - и проходил мимо. Страсть как охота было доходчиво объяснить этим уродам, кто здесь на самом деле подстилка, размяться, разогреть кулаки об их наглые лица… Армин знал, что́́ про него говорят, но просил товарища относиться ко всему проще. Жан был уверен: только дёрнись они в сторону Армина – и он вырвет им язык и разобьёт их лица. Благо никто никуда не дёргался. Армин красивый. Армин привлекательный. Но он не девушка. Вообще-то (до определённого времени), Жан считал, что ему нравятся только девочки. Они были забавные, милые и непременно мягкие. Ему нравилось их обнимать. Приятно было, когда после очередной победы к нему подлетала Саша и, плача и смеясь, обнимала его за плечи. Здорово было, когда её круглые бёдра касались его ног. Он краснел и отводил взгляд, когда его обнимала Криста, чтобы ненароком не взглянуть на её пышную грудь, которая прижималась к его телу. У Армина из мягкого были разве что только щёки. Его обнимать оказалось приятней всего. Интересно, что сказала бы мама? Помнится, она так радовалась, когда сынок впервые подарил соседской девочке цветы – куцый, собственноручно собранный букетик из простеньких полевых цветов. Это случилось прямо перед окнами их дома. Хмурый, смущенный, с напряженно сведёнными бровями, в коротких потертых штанах, которые не скрывали его разбитых коленок, в простецкой рубашке – в таком виде он протянул девочке, - красивой, возвышенной и с косичками, - самодельный букет. Насупился, прямо и резко вытянул руку вперед, не смотря на неё, почти грубо впихнул ей его в руки. Бросил один раз на неё почти затравленный взгляд влажными блестящими глазами: «На! Бери! Забирай! Хватай и беги! Да! Да! Это тебе! Чего ты хлопаешь глазами? Для тебя собирал! Чего стоишь, улыбаешься? Молчишь? Ну и молчи! Уходи, уходи отсюда! И вовсе я не старался!» Никто из них не проронил ни слова. Когда она обняла наконец гибкие стебли своими пухленькими ладошками, Жан глубоко, рвано и шумно вздохнул и, как самый быстрый зверёныш, сорвался с места и помчался куда-то по улице, заворачивая за углы и не думая о том, куда бежит. Губы у него дрожали, щеки горели, хотелось плакать, и он рад был, что оставил эту милую дурочку с букетом наедине. Мама видела всё из окна. Она долго – и непременно с тёплой улыбкой – припоминала этот случай сыну. Тот был уже не угловатым мальчишкой, а статным юношей – но всё так же краснел и просил прекратить разговоры. Девочка тоже выросла: стала очень красивой, да и хозяйка вышла из неё замечательная. Но цветов Жан ей уже не дарил. Будучи чуткой женщиной, его мать трепетно относилась к сыну и к тем чувствам, которые он питал по отношению ещё к нескольким девочкам. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что её сын влюблён в мужчину? Что бы она сделала? Ведь она так хотела видеть рядом с ним заботливую жену и кучу весёлых детишек. Наверняка она бы очень радовалась, если бы Жан привёл домой кого-то вроде Микасы. Но кто же знал, что в его жизни появится Армин? Во рту стало сухо и горько. Прости, мам. Сейчас он с Армином. А Армин – с ним. И последнее казалось чем-то невероятным и сказочным. Не с Эреном. Не с Микасой. А с ним. О да, Жан был нагл и беспринципен: он похитил у них товарища, лучшего друга, с которым они провели детство, пережили ужасы Шиганшины – да и вообще шли по жизни. Он злился на Эрена: этот мудак умудрялся окружать себя замечательными людьми. Перед красивой и гордой Микасой робели самые лихие храбрецы и донжуаны Разведки, а те, кто не видел в ней прекрасной девушки, видели непревзойдённого бойца – и тоже робели. Об Армине нечего и говорить: если Ханджи Зоэ и Эрвин Смит приметили этого мальчишку – его не просто большое будущее ждёт. Оно уже здесь, с ним, это будущее – в его голове и блестящем уме. Но, если честно, в его голове Жану нравились далеко не мозги. Жан не мог понять, что это было, но это что-то коротко и ясно блестело в глазах Армина, когда он смотрел на него. Да не только на него – на что угодно. Даже когда он анализировал планы и карты, обсуждая новую тактику наступления в Штабе… Тогда его голос, звонкий и ясный, становился глуше и твёрже; тогда в движениях, осторожных и аккуратных, появлялась резкость и решимость; тогда походка, лёгкая в любой другой день, становилась более порывистой, а шаги – шире. Тогда его глаза мутнели, замирая на какой-то схеме или координате, - и даже тогда оно не гасло. Интересно, что бы эти двое сделали с ним, узнай они, что он сделал с Армином? Кирштайн внутренне рассмеялся: ему не жить. До этих неожиданных отношений Армин или не умел целоваться, или делал это прескверно: к такому выводу Жан пришёл на практике. Жан никогда не был излишне требователен: их первого поцелуя Армин попросил сам. Тогда целовать его было забавно: он то слишком широко открывал рот, то смыкал губы слишком плотно, не знал, куда девать язык, смущался, пытаясь спрятать лицо, – и всё в таком духе. Однако он быстро учился. Начав с робких и мягких поцелуев, Армин постепенно стал напористее, и потом уже Жан смущался от его настойчивой нежности. Любой, даже самый маленький, шаг Армина навстречу ему мучил Жана, потому что блондин… Он слишком быстро учился. И слишком ему нравился. Видеть голое тело Армина было для него не в новинку. И всё же сегодня, когда он бросил на него мутный взгляд, глядя сверху, он подумал: «О мой бог». Это не было похоже на то, что писали в книжках эротического содержания, которые товарищи-кадеты умудрялись незаметно протаскивать в спальни. В Армине будто и было всё это – но на деле не было ничего. Ни развратно раскинутых ног, ни приторно-сахарных жестов. Не было этих дешёвых призывных взглядов, сдобренных тяжёлой истомой. Перед ним был просто Армин, который, Жан знал это точно, любил его. Ну их, эти книжки. У него была красивая кожа. Вопреки ехидствам товарищей – совсем не девчачья. Светлая, но не прозрачная, приятная на ощупь – но совсем не тонкая, не женская: толще, грубее. И телосложение девичьим не назовёшь: Жан не понимал, как Армина можно было спутать с Кристой. От него пахло не духами и не кремом, а потом и кожей: но запах этот был приятнее и крема, и духов. И тощим он не был: ад тренировок в состоянии подарить мышцы любому. Армин был человеком. Он был солдатом. И всё же, глядя на его тело сверху, оглядывая его вечные мозоли от привода, Жан подумал, что это тело не создано для войны. Особая тонкая грация и изящество. Грация и изящество, которые чужды и недоступны Жану – и никогда, наверное, не станут доступны. Грубому, резкому, с непростым характером. Слишком крепко сложенному, с порывистыми движениями и живой, некрасивой мимикой. Он не знал, как Армин решился разделить с ним, таким, постель. Наверное, всё же Жан совершил что-то хорошее. Жан не знал и того, как на него смотрел Армин. Скорее беспечный, чем невнимательный, он упускал взгляды блондина в душевой комнате. Армин позволял себе немного: совсем чуть-чуть, пару мгновений, взглянуть на друга. Ему безумно нравился живот Жана (и этой мысли он, разумеется, поначалу отчаянно старался избегать). Не то чтобы он, худого телосложения, хотел себе такой же, хотя красивым крепким мышцам он всё-таки завидовал. Наоборот: он понял, что хочет потрогать вот этот живот. Да, тренировки постоянно были адскими, и кадеты всегда отличались объёмной мускулатурой. Жан, однако, был далеко не самым сильным. И мышцы у других ребят были мощнее, красивее. Но Армину хотелось дотронуться именно до этого живота. Когда Армин целовал его шею, Жан сдавленно мычал, ибо слишком хорошо и слишком невероятно было чувствовать его сухие губы на своей коже. Его золотые волосы щекотали нос и мягко касались щёк, от них пахло, кажется, ромашкой, и этот тонкий аромат неведомым образом перебивал запах неубранной комнаты. Армин молча гладил его плечи, грудь, трогал наконец так желанный им живот. Он чувствовал движение напряжённых мышц от своих самых лёгких прикосновений. Приятно было быть причиной этого. Его пальцы не хуже иглы прошивали кожу Жана, и тому хотелось плакать и кричать от этих чувств. Жан никогда не думал, что от эмоций может быть так больно. Жан и не знал, что чувства могу ранить больнее стального клинка. Отпуская очередной глухой стон и оттягивая его от своей шеи, Жан поцеловал Армина – мокро и развязно, глубоко проникая в его рот. Ему не нравилось, что Армин слишком тихий, как бы он ни любил его скромность. Ему не нравилось, что тот очевидно сдерживает себя, кусая губы чуть ли не в кровь. Ему нужна была честность. Было даже немножко обидно: если тебе нравится – скажи об этом. Армин разговорился – но не сразу, постепенно. И когда Жан трогал его член, ласкал соски, он протяжно, но глухо стонал. Голос – одна из хороших черт Армина (если, конечно, были плохие). Приятный, успокаивающий. Иногда, правда, тревожный, волнительный, да ведь это ерунда… Таким голосом Армин вечно пересказывал Жану параграфы из «Астрономии». Происходило это вечером или ночью, когда они, страшно боясь схлопотать от капрала, забирались на крышу казармы. Жану было слишком сложно понимать всё то, что болтал Армин, поэтому и науку эту он запросто обозвал «Про звёзды». Становилось интереснее, когда Армин, вытянув палец, тыкал пальцем на кусочек небосклона, рисовал какую-то невидимую фигуру и говорил: «Вот это вот Лира» или «Взгляни: это же Цефей!» Жан приглядывался, и вскоре он действительно стал отличать Кассиопею от Дракона, и сам этот факт казался ему удивительным. Иногда на этой крыше они целовались. Порой Жан перехватывал руку, легко рисующую что-то на небесном холсте, и целовал его пальцы, прикрыв глаза. Армин, конечно, страшно смущался, краснел так, что и в ночи видно было. Жан чувствовал, что его рука вздрагивала, и улыбался сквозь поцелуй. Но однажды и Армин удивил Жана. Совершенно неожиданно остановив свой рассказ, заметив, что Жан не слушает и улыбается своим мыслям, Армин взял его руку и спокойно, без тени смущения или страха, точно так же прикрыв глаза, поцеловал его ладонь. Всё по порядку: запястье, ладонь, казанки́, пальцы. В первые секунды Жан был ошеломлён так, что попытался отдёрнуть руку от его губ, как от огня. Армин удержал. Жан смутился. В очередной раз он задал себе вопрос: что хорошего я совершил? И сегодня, так же, как и тогда, на крыше, Армин вдруг схватил его руку, поднес к лицу и начал целовать и вылизывать. То касаясь легко губами, то втягивая пальцы в рот и влажно дыша. Вообще-то, это было больно: ссадины на его руках почти не заживали. Но боль была ничто по сравнению с тем, насколько это было приятно… и красиво. Всё-таки Армин не цветочек, не неженка и не бревно: всё это выглядело соблазнительно, звучало тоже соблазнительно, было чересчур волнующе и неожиданно. Глядя на него сейчас, Жан даже мог бы назвать его развратным, если бы иногда он не казался ему почти что святым. А Армин просто думал, что у Жана красивые руки. Этими руками было приятно обнимать Армина. Приятно было и подставлять их под тёплый язык. Пальцы. Только ладони и пальцы. Жан сходил с ума от этих действий: он никогда бы не подумал, что руки могут быть настолько чувствительны. Миллионы нервных окончаний, которых касался Армин. Которые он лизал. …Армин, ты читал те романы? Он вдруг подумал, что из Армина получилась бы отменная блядь. Мальчик-принц, мальчик-звезда – вон волосы какие золотые. Большие глаза и маленький рот – от шлюх обычно большего и не требуют. Да и этим стройным ногам наверняка подошли бы чулки – красивые, дорогие, приятные на ощупь. Прелестных любят, прелестных хотят. И насколько сильно хотят – настолько быстро и выбрасывают. За такого бы много дали. Жан заплатил бы больше всех. Они лишь касались друг друга: Жан никогда не посмел бы причинить ему боль. Когда он уложил Армина на кровать, та тихо скрипнула, а Арлерт вздохнул. Жан целовал его везде – и даже там: там, куда смотреть разрешают только матери и врачу. Армин, задыхаясь, шептал что-то, наверняка приятное, и гладил его по голове. Жан выпрямился, сев на кровати, и поднял его ногу. Он целовал блондина под коленкой. Судя по реакции, Армину нравилось. Жану же нравилась реакция: Армин часто дышал, кусая губы, всё ещё стараясь быть тише (хотя кто бы их здесь нашёл?), отчаянно мял пальцами одеяло, запрокидывал голову. Кадык ходил по его тонкой шее от немых стонов. По белой, молочной шее, на которую Жан так косился. А потом Жан решился взять в рот. Армин бился, стонал и выгибался, просил чего-то, ни разу не сумев закончить пресловутое «пожа…». Он хватал Жана за волосы, направляя и явно стыдясь этого. Он больше не молчал. И всё же ему не хватило сил попросить Жана остановиться. Притянув его к себе и обняв, он хрипло выдохнул ему на ухо: «Руками». Любое желание. Сейчас, лежа и обнимая Армина, Жан отчаянно прокручивал события минутной давности. Теперь Жан знал, сколько у него родинок в паху и как они расположены. Интересно, а Эрен знал? Жан победоносно улыбнулся. Он нашёл на его бедре Кассиопею. Однажды под вечер, ещё того, как объяснились друг с другом, они возвращались в казарму. Жан до сих пор не понимал, каким образом они подняли эту тему (хотя инициатором, конечно, был он сам): разговор зашёл про оргазм. Жан ехидно шутил, поглядывая на приятеля, а тот хмурился и дулся – что-то ему не нравилось. В один момент не выдержав, раскрасневшись, Армин начал, порывисто и тоном чуть ли не лектора: - Чтоб ты знал: оргазм – это явление не столько физиологическое… Он говорил быстро и много. И чем больше он говорил, тем алее становились его щёки, тем чаще он сбивался, запинался, отводил взгляд, стараясь не смотреть на друга. Он говорил действительно много – но Жан не слушал: он просто не мог слушать после слова «оргазм». Это слово звенело в его ушах и, кажется, отдавалось покалыванием и дрожью в пальцах. Он смотрел на лицо Армина и представлял, как только что, прямо тут, перед ним, этот он произнёс… Как его маленькие губы чудесно округлились на «о», а звонкий голосок высоко пропел «а». Армин распинался и болтал что-то про тело человека и цикл сексуальных реакций… ботаник хренов. Идиот и ботаник. Всё это время перед глазами Жана не было ничего, кроме этих губ. И чем больше он думал о них, тем больше, кажется, краснел и сам. Оргазм. Армин и оргазм. Господь милосердный. Когда Армин закончил, он был красным – пуще рака. Жан не говорил ничего, и в комнату они вернулись в молчании. Эрен, сидящий на кровати, в мгновение напрягся, свёл красивые брови и наблюдал за вошедшими, которые тут же направились по своим углам. Видел ли он их смущение? Наверняка видел: он же не дурак, хоть и ведёт себе по-детски порой. Но ему хватило ума не спрашивать у них ни о чем (или наоборот – ума не хватило спросить). В любом случае они были ему благодарны. Той ночью Жан так и не смог заснуть. Зато теперь, бесконечные минуты назад, он вылизывал этот красивый рот, как кошка. И Армин отвечал ему так же, по-кошачьи – он быстро учился. Когда эти губы на удивление низко, томно и торопливо сказали что-то вроде «хочу кончить», боль в теле Жана стала нестерпимой. Этот миленький рот не должен произносить такие грязные слова: даже сейчас слишком удивительно было слышать такое от Армина. Они гладили друг друга остервенело, целуясь, сталкиваясь зубами. Никто из них уже и не думал о тишине – слишком больно и мучительно было сейчас молчать. Жан кусал губы Армина и не мог смотреть на него целиком, но когда Армин задвигал бёдрами навстречу его руке, Жану достаточно было лишь представить эту картину: он кончил громко, почти с рыком, закрывая глаза, не в силах взглянуть на тело под собой. Армин ещё бился внизу, что-то пища и прося. Парой резких движений Жан довёл дело до конца, и Армин, так же громко, широко открывая свой красивый рот, обнимая его ногами, прижимаясь к нему и царапая его спину, кончил следом. Жану хотелось бы, чтобы эти руки всегда обнимали его. Но, увы, удовольствие имело свойство заканчиваться. Он прижался к спине Армина, уткнувшись в его светлую макушку, и теперь они лежали и думали о своем. Говорить не хотелось: в такие моменты любые слова – ложь. Жан лениво гладил худой живот и тут же с негодованием подумал, что Армину надо лучше питаться и поменьше подкармливать Сашу. Армин дрожал; в комнате было душно. Жан аккуратно подцепил пальцем свободной руки золотистую прядь и поднёс её к губам, затем оставил лёгкий поцелуй на шее. Армин замер. Что-то было не так? - Всё в порядке? Блондин шевельнулся. - Мы переспали, да? – глухо, тихо, куда-то в кровать. Вот ведь глупыш. - Мы занимались любовью. Порывистый вздох. - Я боюсь… - говорил Армин, не оборачиваясь. - Но ведь ты же сам предложил, - Жан начинал волноваться. - Своих чувств к тебе, дурак! Это было внезапно. О любви говорили редко. Оба знали, что это слово слишком громкое для того, чтобы повторять его многократно. - Что с ними не так? – шатен был озадачен. - Знаешь, - начал Армин, - я не думал, что мы… наши отношения зайдут так далеко. Я никогда никого не любил, - Армин говорил негромко, с расстановкой. – Я никогда ни с кем не спал. Я никогда не подходил к кому настолько близко, насколько к тебе. И я л… - он сбился и поправил фразу, - и я боюсь, что всё может разрушиться. - Сейчас? - Не сейчас, - просто отвечал он, - вдруг. Жан улыбнулся, облегчённо выдыхая. Накручивать себя постоянно, по причине и без, - одна из черт его Армина. Не самая лучшая черта. Но за неё Жан его тоже любил. Жан радовался, что Армин не видит его лица – и улыбки. Жан забыл, что утыкается в его затылок. Жан осторожно развернул Армина лицом к себе, плотно обнял, так, что нос блондина упёрся в его плечо, поцеловал в лоб, и тихо, спокойно сказал: - Спи. Наверное, их потеряли. Наверняка капрал уже знал об их отсутствии и сильно сердился. Но это ничего, Жан нарядов не боялся: день, неделю, месяц – за этот вечер он готов был расплачиваться сколько угодно. А Армин, вообще-то, очень ценный солдат: даже если накажут – быстро простят. Ну или вместе они обязательно что-нибудь придумают, когда найдут в себе силы встать с постели и будут возвращаться назад. Жан услышал возню. Армин закопошился и Криштайн опустил взгляд. На него смотрели два глаза, в которых плескалась тревога. Жан вздохнул: - Всё будет хорошо. И теперь – тот же взгляд, только сейчас – вопросительный и забавно хмурый. Жан тепло улыбнулся: - Точно-точно. Он укутал Армина одеялом и накрылся сам. Тишина прерывалась только звуком дыхания двоих людей. Лёгким ровным звуком.