Роковая ошибка Короля

— О, женщины, вам имя — вероломство! — Блейн подходит к бару и, открыв бутылку, разливает в бокалы красное вино, наблюдая, как льется темная жидкость, так похожая на кровь. — «Гамлет»! — радостно вспоминает за его спиной Лоуэлл. Блейн со спокойной и чуть поощрительной улыбкой смотрит в стекло на отражение гостя. Лицо Лоуэлла озарено наивным счастьем ребенка, угадавшего еще не заданный вопрос. Блейн не перестает удивляться и в какой-то мере восхищаться непосредственностью своего молодого подопечного. Даже неловко опускать его с небес на землю. — Прекрасная память. «О если б ты, моя тугая плоть, могла растаять, сгинуть, испариться!..» Старик Шекспир знал цену слову. — Блейн, тебе бы пристало цитировать «Каким ничтожным, плоским и тупым мне кажется весь свет в своих стремленьях!» — Лоуэлл невинно улыбается, понимая по довольной усмешке на губах повернувшегося Блейна, что попал в точку. — Но ты ведь позвал меня не на поэтический вечер? В музыкальном центре играет диск Леонарда Коэна, и Блейн думает, что в данную секунду ничего лучше проникновенного голоса певца и тонкой жалящей лирики нельзя и представить. …Я слышал, тайный был аккорд, Что Давид сыграл, и это было угодно Господу, Но музыка ведь не интересует тебя, верно?.. Блейн протягивает Лоуэллу бокал и мельницу для перца, а затем садится рядом в кожаное кресло, закинув ногу на ногу.  — Ты чрезвычайно прозорлив и прямолинеен. Впрочем, да, я хотел признаться тебе в одном щекотливом моменте… — Блейн не хотел бы, но вынужден. Иначе девчонка расскажет сама и преподнесет всю ситуацию совсем не в выгодном свете, что непременно отпугнет чистюлю Лоуэлла от «кормушки». — Я слушаю, Блейн, — Лоуэлл, насыпав перца, возвращает мельницу владельцу и делает глоток вина. — Если ты о происхождении мозгов, то оно мне известно. Ты опоздал. — Весточку принесла блондиночка с тяжелым характером и нездоровой страстью к трепанации черепа? — Блейн улыбается уголками губ, но внутри чувствует только пустоту. Он опоздал. Он упустил единственную возможность сохранить того, кто … нет, просто Лоуэлла. — Да, Лив все рассказала мне. Она была достаточно красноречива. Ты был прав, когда хотел за ней приглядеть. Блейн дружелюбно улыбается, сдерживая рвущиеся наружу ярость и отчаяние. Черта с два он был прав! Он просто хотел держать все время Лоуэлла под боком и иметь возможность связываться с ним в любое время суток. Но теперь все кончено по вине словоохотливой Оливии Мур, которая, конечно, ни разу не подумала о том, что этот современный аристократ не станет есть продукт, добытый нечестным путем. Блейну хочется кричать и бить вещи, отмотать время назад и никогда не встречаться с Оливией и уж, тем более, никогда не превращать ее в зомби. Пусть бы жила в своем обычном мирке, копалась в человеческих внутренностях исключительно с благородными целями. Блейн смотрит на что-то вежливо объясняющего Лоуэлла и уже знает, что тому не жить. Не важно, кто приведет приговор в исполнение, но рано или поздно это произойдет. Лоуэлл уже прошел все позволенные ему шаги, занял каждую из баз. Он мог быть любимым шпионом Короля, но вместо этого оказался по другую сторону баррикад. … Твоя вера была сильна, Но тебе потребовались доказательства… Лоуэлл, откинувшись на спинку кресла и напряженно следя за Блейном, внимает каждому слову: россказням о „настоящем“ происхождении мозгов, о добровольном согласии детей, об убийстве во имя спасения. Блейн красноречив, но по глазам собеседника понимает, что тот не верит ни на ржавый цент. И что он тоже знает, что его судьба решена. Блейн никогда не будет считать себя виновным. Лоуэлла приговорила маленькая хрупкая Оливия, съевшая, очевидно, мозг какой-нибудь „зеленой“ активистки, у которой от нехватки белка эмоции передушили логику. Не объяснила, не подготовила, не подстраховала. Что ей мешало позволять ему верить в лучшее? Но, нет, Оливия своими руками отдала Лоуэлла хищнику на растерзание, отправила в самое пекло. А теперь выбор за ним, за Блейном. Наедине, в пустом баре, он может легко убить этого беззащитного правдолюбца, почти с ее, Лив, немого разрешения. Ее руками. Тысячи способов сделать это. Блейн мысленно уже хохочет, когда Леонард Коэн поет куплет, словно подсказывая: … Привязала тебя к кухонному стулу, Сломала твой трон, отрезала твои волосы И вытянула из твоих губ: «Аллилуйя»… Можно без «Аллилуйя», Блейн не настаивает. А вот привязать и немного помучить — почему бы и нет? Ломать каждый палец, один за другим, по фаланге. Так, чтобы Лоуэлл знал, что никогда более не сможет взять ни один аккорд, даже простенький «Аm», не говоря уж о баррэ. Так, чтобы он умолял о пощаде, обещал замолчать и свалить из города ко всем чертям. Но беда в том, что Блейну нравится Лоуэлл, нравится его детская непосредственность и юношеский романтизм, его внутренняя сила и чувство юмора. Да и музыкант он хороший. Блейн не хочет его мучить, не хочет пачкаться в отвращении к себе же. Лоуэлл напоминает того, кем Блейн так и не стал, разучившись любить. Это безумие, конечно, но они могли бы прекрасно проводить время, если бы на пути обоим не повстречалась вечно-докапывающаяся-куда-не-просят Оливия. Блейну хочется залезть в голову к Лоуэллу и спросить: «Как, твою мать, ты продолжаешь мне улыбаться так искренне, когда знаешь, что я планирую тебя прикончить в ближайшие дни?» Эта улыбка нервирует Блейна, заставляет его вновь и вновь думать, кто еще может знать об истоках его маленького частного бизнеса. …Говоришь, я упоминаю имя всуе Я даже не знаю имени, Да даже если бы знал, что до этого тебе?.. Это пытка наоборот. Лоуэлл садится ближе, доверительно наклоняется к уху Блейна и шепотом спрашивает, помнит ли он имена. Разумеется, нет, он не помнит, он даже не пытался спрашивать. Блейну кажется, что он сходит с ума от странности ситуации, что Леонард Коэн — тут же, рядом с ними, еще один свидетель его, блейновской, беспомощности и растерянности. Блейн не может убить Лоуэлла прямо сейчас и прямо здесь. Он может только виртуозно врать, словно падая в лазурную бесконечность чужого взгляда. Подаренное ему доверие почти звенит хрусталем. Еще чуть-чуть, и Блейн готов услышать, как Лоуэлл говорит, что все понимает и не винит, что прощает и согласен выступить исповедником. Эти внимательные глаза будто растапливают вечную зиму, царствующую где-то там, глубоко внутри. Хочется говорить, хочется прикасаться, и Блейн вдруг с неожиданной ясностью осознает, что действительно бы многое отдал, если бы этот ангелок с верой в чистое доброе и светлое сказал, что все понимает и не винит. Это бред, полный бред. Безумнее лишь предположение, что он, Король зомби, запал на какого-то мальчишку. Блейн хохочет, делая вид, что заходится в кашле, и Лоуэлл участливо предлагает похлопать его по спине. Это выше крыши, это неправильно! Кто ты, святой агнец, поддерживающий беседу вместо того, что бежать отсюда, куда глаза глядят? …Я старался, но в моих силах немногое. Я не мог чувствовать, но пытался коснуться. Я говорил правду, не желая обманывать тебя… У Лоуэлла холодное дыхание с ароматом мятной жвачки, перца и вина. Корни темных волос предательски сияют белым. Расстегнутая рубашка в крупную красно-синюю клетку наброшена на плечи и позволяет прочесть надпись на черной футболке. Блейн снова смеется, когда разбросанные по ткани белые буквы складываются в то самое «Аллилуйя», и пытается запомнить Лоуэлла вот таким — близким, понятным и не пытающимся лгать, увиливать или бить наотмашь. Его участь предрешена, и Блейну остается только держать скрещенные пальцы на удачу, надеясь, что Лоуэлл не будет глупить и продлит отведенное ему время. День. Неделя. Месяц. Можно при желании растянуть на годы. Вечность. Когда Лоуэлл уходит, Блейну стоит больших усилий не прокричать ему в спину «Беги». Дверь аккуратно закрывается. В комнате становится тихо, и лишь поставленный на повтор диск вновь и вновь продолжает играть. «Может быть, так будет проще? Лоуэлл не узнает разочарований, не падет еще одной жертвой женского вероломства и останется героем до конца. Живи быстро, умри молодым. Прекрасный выбор для творческого человека. И мне. Так будет проще мне. Но будет ли?» Блейн закрывает глаза. «„Великие в желаниях не властны“. Старик Шекспир определенно был прав» И даже если Все пошло не так — Я встану перед Королем Песни, И на устах моих лишь «Аллилуйя»