Долгожители

Солнце медленно поднимается над горизонтом Невоса и блестит серебром в каплях росы молодых зеленых садов нагорья. Здесь все вылизано, вычищено, доведено до идеала со свойственной только азари педантичностью. Вдали журчит водопад, такой небольшой, почти комнатный водопадик. Искусственный. Слишком хорош и слишком красив. На этой планете все кажется не настоящим и от этого тисками сжимает грудь. Не азари, конечно, им, видимо, все нравится, их все устраивает. В их бесконечно длинной жизни найдется место для этого идеального уголка в галактике. Шепард сидит у окна в удобном мягком кресле. Стоило остаться на Тучанке, думает она. Там, где не все идеально и вычурно до тошноты. Она хмурит брови и пытается припомнить, когда ей хотелось остаться жить в колонии азари хотя бы ненадолго. Никогда. Она всегда относилась к большинству синекожих с сомнением и недоверием. Вроде стереотипа. Они, видимо, тоже. Они всегда провожают её взглядом, в котором сливается воедино восторг и сомнение. Ты молодец, говорит их взгляд, но что ты забыла на нашей планете. Она и сама не знает, что она здесь забыла. Джейн не хочется тут умирать. Ей вообще не хочется умирать. Уж не теперь и точно не здесь. Надо было остаться на Тучанке. Когда ты герой галактики, трижды, попрошу, герой галактики, тебе никак не дадут умереть молодым. И даже не дадут умереть в 60. Тебя заставят жить как можно дольше, ты же герой. Трижды. Мысли невольно лезут в голову, бредовые и абсурдные. Джейн не может отделаться от образа: её тело заспиртуют и выставят в музей. Говорят, когда-то люди в старости болели маразмом и слабоумием. Что если и она тоже? Ей становится холодно и немного страшно. Шепард кутается в плед, но он не только не греет, он вселяет отчаяние. Раньше она умела не поддаваться сомнениям, страхам. Раньше она была стойкая и уверенная в себе. Теперь осталось только сожалением, что она сумела дожить до ста. Гаррус заходит в комнату, тяжело ступая. Раньше он шагал мягко, почти неслышно. Теперь он двигается медленнее и немного неуклюже. И умудряется шутить по этому поводу. Обычно не смешно, но она всегда улыбается ему в ответ. – Надо было остаться на Тучанке, – говорит Джейн, не то обращаясь к Гаррусу, не то высказывая мысли вслух. Гаррус долго молчит в ответ. С годами он стал чертовски спокойным и медлительным. Ему нравится растягивать разговоры, будто попивать дорогое виски и приятной компании. – Мы не могли, ты же знаешь. – Я ненавижу этот мир, – в сердцах почти воет Шепард. – Я не мог, – добавляет Гаррус. Он говорит спокойно и сдержано чуть севшим с возрастом голосом. И все же Джейн слышит в нем сожаление и… раскаяние? Ему тоже здесь не нравится. В недовольстве он прижимает жвалы и едва слышно прищелкивает, как могут только турианцы, каждый раз, когда их провожают вон тем отвратительным взглядом азари. И все-таки они не могли остаться на Тучанке. Рекс сам, десятки раз извинившись (скорее перед ней, нежели перед Гаррусом) спустя двенадцать лет попросит их убраться с его планеты, и чем быстрее, тем лучше. Он бросает нервные и раздраженные взгляды на Гарруса. Гаррус в ответ смотрит с вызовом. Мир миром, а видеть турианца на своей планете кроганам не охота. Они терпят долго. Терпят ради Шепард, своего спасителя и терпят из-за Рекса. Но всему есть предел. Кроганы улюлюкают и приговаривают: может и тебе, Рекс, пора поискать себе жену на Палавене. Рекс склоняет голову набок, и обращается к Джейн шепотом, пока Гаррус укладывает в соседней комнате их вещи, готовясь к их отбытию: ты-то всегда можешь остаться, Шепард. Тебе здесь рады. Ей хочется согласиться. Но они оба знают, что она не может. Даже ради двух маленьких кроганов-сироток, которых они взяли на воспитание. Вроде исполнения старой безумной мечты. По-настоящему безумной. Теперь мой черед следовать за ним на другой край галактики, отвечает Джейн и Рекс согласно качает головой. Смотрит на неё с теплом и едва заметным восторгом. Как все кроганы. – Знаю, – отвечает Шепард и устало склоняет голову, и все же в мозг проникает злая, как вирус, мысль: может стоило остаться там? Она чувствует на себе его внимательный взгляд, все такой же острый и прожигающий. И смягчается только когда она смотрит на него. Гаррус чуть разводит жвалы. В человеческом эквиваленте – это грустная улыбка. Джейн знает это точно, она изучила все его жесты, все его взгляды и каждое движение жвалами. Он опускается на колени рядом с креслом, в котором она сидит. Насколько трудно ему это дается? Он не подает виду. Гаррус утыкается губами ей в висок и вместо поцелуя касается кожи краем правой жвалы и чуть отводит ее в сторону. У турианцев так не заведено, она точно знает, он просто перенял эту привычку у нее и преобразил на свой лад. Джейн смотрит на него внимательно, долго, чуть нахмурив морщинистый лоб. Она вдруг чувствует себя обманутой. – Ты совсем не меняешься, – хрипло шепчет она и гладит Гарруса по щеке все в тех же шрамах. Привычных, любимых. В ответ он чуть насмешливо прищелкивает жвалами. – Это только снаружи, – он молчит довольно долго, чисто в своей манере. – К моему счастью, турианцы тоже не из долгожителей. – К твоему счастью? Гаррус снова замолкает. Он думает, он качественно подбирает слова и смотрит на неё с легкой печалью в глазах. Эта печаль появилась тогда, когда они переехали сюда, на Невос, колонию азари. Хотя, конечно, она таилась давно где-то в глубине. И что она значит? Печаль уходящей жизни? Его? Её? Печаль жизни на чужой колонии? Он не признается, даже когда она спрашивает в лоб. Даже злится. Ей приходится прекратить спрашивать. – Джейн, мы прошли через столько всего. Намного больше, чем простая семейная пара, знаешь, – он хмыкает и дергает жвалами – усмехается. – И ты всегда была рядом, так или иначе. Так что я не представляю, как жить самому. Я дважды тебя хоронил. Если ты опять… – Гаррус снова замолкает, не то раздумывая, не то оставляя пустое место тому, что страшно произносить. И все же они оба знают, что в уме вместо «если» стоит подставить «когда». – Я не переживу это, Шепард. Не завидую я азари. Шепард тоже. Азари смотрят на них теми же глазами, какими в ужасе смотрели на жнецов. Такими же молодыми или старыми. Сколько еще пройдет лет, чтобы они не вспоминали страха войны. На веку одной особи. К старости те, кому в юные годы удалось уйти от лап Смерти, с трудом вспомнят имя её, капитан Джейн Шепард. Они же переживут всех, кто прошел войну вместе с ними. Пока Шепард умирает от старости с еще почти свежими ранами. Она все же сомневается, что не завидует азари. Хотя бы немного. И поэтому ей еще тоскливее здесь. – Или вернуться на Палавен, – продолжает она прежний разговор, но знает, что Гаррус скажет в ответ. – Ты сама предложила убраться оттуда. Ты бы не выдержала. Тем более… – он замолкает и Шепард мысленно продолжает его фразу: тем более так постарев? Но нет, нет, суть не в этом. Они убегают с Земли на Палавен, с Палавена на Тучанку, на Омегу и уносят ноги оттуда, не выдержав и года. Полгода на Иллиуме, два на Иден Прайме. И тут, на Невосе, ненавидя эту планету, но уже без сил сняться отсюда. Они носятся по галактике и все, что приносят им путешествия – это боль, потому что это в самом деле побег: от внутренних демонов, от прошлого, от любопытных глаз. Шепард приходит в себя. Одна, под чутким и холодно спокойным взглядом Хакета. Он говорит что-то вроде: мы победили. Она шарит глазами по палате. Небольшая и немного грязная. За окном валит дым, густой и темный. Фасад дома напротив разрушен. Тело ломит от ноющей боли. Все тело, каждый сантиметр. Она ощущает каждой клеточкой. что её собирали как паззл. Где мои люди, надрывно спрашивает она. Где Гаррус, следует понимать Хакету. Адмирал переминается с ноги на ногу и привычно не разнимает рук за спиной. Он просит не напрягаться, говорит, что ей нельзя нервничать в таком состоянии, она еще слишком слаба. Где они, настаивает Шепард и бурит взглядом адмирала. Он отвечает, что никто не знает, что Нормандия пропала без вести. Когда они возвращаются, Земля все еще задыхается в попытках восстановиться после сокрушительной войны. Когда Гаррус видит её снова, она задыхается от боли. Не только физической. Она утыкается в свой предел. И все же не дает знать об этом никому, кроме Гарруса. И рассыпается каждый раз, когда он на месяц, на два, на три исчезают где-то в сторону Палавена, заботясь о своем мире, о доме, о семье. Она не винит его, по крайней мере не винит вслух. И все же разваливается, даже когда он оставляет её, неокрепшую, все еще со своими демонами, молодыми и сильными, на Вегу. Теперь он тоже знает о том, где её предел. Джейн просит Джеймса хранить эту тайну. В обители на окраинах Земли в те времена, когда спустя пару лет все приходит в относительный покой, и Земля уже не задыхается в дыме и попытках вернуть хоть что-то былое, они принимают сирот, частых сирот нового времени. Они ютятся в их доме и поглощают непривычно странное тепло любви турианца и человека, которые изо всех сил симулируют простое семейное счастье с детьми и покоем дома. По крайней мере они оба подают в отставку. Первая Шепард. Хакет привычно закладывает руки за спину и легко перекатывается на носки, по-военному вытягивая свое крепкое тело. Он говорит о повышении, слышит в ответ: я подаю в отставку. Хакет почти не меняется в лице. Говорит что-то вроде, отдыхайте Шепард. Вы заслужили это как никто другой. А Джейн все равно задыхается на Земле от старых ран и бесконечного болезненного внимания. Не только общества, которое даже в отдаленных уголках находит её и почти допрашивает. Они называют это интервью. Она – ржавый нож, которым они ковыряют её раны. Кроме того, её изломанное последним боем тело так упорно стараются исправить и дать ему сил жить долго, дольше привычного, целую вечность, чтобы быть идолом, которым ей быть не хочется. Боже, она просто выполнила свою работу, после которой ей хочется равноценно отдохнуть, и сдохнуть лет в 50. А в принципе, лучше было не возвращаться с Горна. Вопрос, что лучше, умереть молодым гордым героем или изломанным стариком с посттравматическим синдромом? Гаррус прищелкивает жвалами и просит её не молоть чепухи. Тем более при детях. И касается жесткими губами её лба. Чисто человеческая привычка. Она задыхается, и он увозит её в свой мир, такой же измученный войной и утратами, такой же весь в шрамах и может, разве что, менее любопытный. Правда руки недремлющей прессы и сюда длинные тянутся к её горлу, не с тем только усердием. И не с теми возможностями. Турианцы чужакам здесь не рады. С тем только отличием, что для неё, конечно, все двери открыты. Двери, в которые входить нет нужды. Потому что на чужой планете, в чужом мире Джейн никто и ничто. Без друзей. Гостеприимность и радушие строгих турианцев оканчивается приблизительно на фразе: капитан Шепард, это честь для меня. Выпьем за мой счет. Дальше следует несколько часовой сеанс ржавого ножа в старых ранах вперемешку с бесконечными благодарностями, которые ей не нужны. Кроме этого, Гаррус не так уж чтобы и всегда бывает рядом. Это все из-за его сестры. Она, вроде как, ненавидит Шепард. Гаррус просит не выдумывать глупостей. Но женщины, они и у ворка женщины. Надо полагать. И Джейн кое-что может сказать наверняка. В ответ он в доброй усмешке разводит жвалами и добавляет немного небрежно, но несомненно искренне: я люблю тебя. И оставляет её со своими демонами. Демоны атакуют с двойной силой, когда на омни-тул приходит сообщение, редкое за последние годы, которое не сортируется автоматически в спам. От Веги. О смерти адмирала Хакета. Всему вроде как есть предел. Тучанка принимает под свое солнце Шепард сломанную окончательно. Вроде как, если Гаррус отпустит её хоть на минуту, она переломится в хребте пополам. По крайней мере, ей так кажется. – Тебе стоит поспать, – голос Гарруса приводит её в себя, в свое тело. На этой проклятой планете – солнце уже достигло зенита – день проходит слишком быстро. – Ты выглядишь… – Так хреново? – Уставшей, – парирует Гаррус почти не замечая её выпада. Он касается рукой её щеки аккуратно и небрежно. Ему больше не надо следить за своими движениями, он привык касаться Джейн так, чтобы не навредить. Шепард просыпается ни свет ни заря. Она ненавидит эту планету со сводящим ее с ума циклом дня и ночи. Джейн никак не может понять: она проснулась сама или голоса в соседней комнате разбудили ее. Смутно знакомые голоса или она сходит с ума? Холод бежит по спине мурашками, нет, ей не кажется. Те самые голоса перекликаются с Гаррусом в смутном полумраке раннего утра. Они доносятся из соседней комнаты приглушенно, едва слышно. Слов не разобрать, только тембр: низкий и грубый, резкий, за ним неторопливый и размеренный. – Да к черту все это, – ревет грубый голос. Рекс открывает дверь и переступает порог широким шагом. За ним семенит Лиара. Свет зажигается на потолке и льется на гостей. Все таких же, как последний раз, когда они виделись, все таких, как когда они встретились впервые. – Шепард! – радостно восклицает Рекс, приближаясь к кровати Джейн. По нем, как и по другим кроганам толком не поймешь, насколько он стар, но двигается он резво и уверенно, а голос по прежнему гулкий. Шепард садится на кровати и с трудом выдавливает из себя улыбку. К счастью Рексу хватает такта не хлопать её по плечу или обнимать. Вероятно это было бы последним, что с ней произошло бы. – Хреново выглядишь, – говорит Рекс и садится на край кровати. Под его весом кровать проседает и жалостно скрипит. Лиара толкает его в плечо с возмущением. Все такая же молодая, разве немного солиднее стала выглядеть. Ровно как следует Серому Посреднику. И прежний огонь в глазах притух от сильной усталости. Насколько сильно она порой ненавидит свою должность? – Не слушай его, Шепард, все не так плохо, – говорит она. Слабое утешение. – По крайней мере мы здесь не для того, чтобы указывать на такие пустяки, – Лиара с укором косится на Рекса и тот, большой и сильный, поникает под её властным взглядом. – Лиара, – шепчет за её спиной Гаррус. В его голосе слышна мольба. Он переминается с ноги на ногу и наконец выступает вперед, между Лиарой и Джейн. Шепард не видно, но она знает, что Гаррус смотрит на гостью вполне красноречиво. Он касается плеча Лиары и склоняется к ней. – Не надо. – Что не надо? – Джейн чувствует, как внутри все сжимает силой сингулярности в один болезненный пульсирующий комок. В висках стучит, как отбойным молотком. Скользкое противное предчувствие разливается по телу. – Я хотела написать тебе, – говорит Лиара, чуть опустив голову. Гаррус сдается и отступает в сторону. На нем нет лица. – Но Рекс настоял на том, что мы должны лично сказать это. – Шепард, – гудит низким басом Рекс. – Тали умерла, неделю назад. Шепард откидывается назад на подушки. Противное щемящее чувство бьет по всему телу. Дышать становится трудно, как при астме. Джейн несколько раз тяжело втягивает воздух, но никто не трогается с места, никто даже не смотрит на неё. Лиара и Рекс опустили головы и переглядываются осторожно, будто под страхом смерти. Гаррус не шевелится. Он стоит у кровати, сжав руки плотным замком и смотрит куда-то невидящим взглядом. Сейчас, как никогда, он выглядит старым и уставшим. Тугой ком в груди отпускает спустя долгие пару минут. Джейн выталкивает с силой весь воздух и дышит ровно. Ей кажется, каждая весть о смерти убивает ее наверняка. После смерти Хакета на Тучанке ее догоняет другая: Джек разбивается насмерть на аэрокаре. Почти нелепо. Но она ведь скорее ощутила дыхание старости за спиной и решила не попадаться в это рабство? Джейн завидует ей, потому что Джейн не хватает сил и уверенности в себе для такого. Да и живет она не столько для себя. Гаррус ведь тоже разваливается на части (и кто сейчас не разваливается). Разве что не так сильно, чтобы суметь молчать об этом, и даже быть ей опорой. Но без Шепард он рассыплется, она знает наверняка. Но сейчас ей хочется умереть. Не с досадой и болью, а каким-то спокойствием, расходящимся по всему телу. Потому что ей хватит мучений. И хватит вестей о смерти. Шепард кажется необходимым сказать. Она обращается к Рексу: – Я хочу, чтобы меня похоронили на Тучанке. – Джейн! – в голосе Гарруса сливается боль, злость, отчаяние, раздражение, страх, еще что-то. Она выдумывает, это просто усталость. Он просто устало просит: прекрати нести эту чушь. – Я правда хочу этого, – Шепард упирается, и Гаррус закрывает лицо рукой. Ему не хватает пальцев, чтобы скрыться полностью, Шепард видит, как сильно он жмурится. – Прекрати. – Почему? Это правда, Гаррус! – Потому что это делает больно, – он кричит, разводя руками, он имеет ввиду, что не только ему больно. Рекс и Лиара притухают. Они смотрят на Гарруса с удивлением. Они когда-то слышали, чтобы он кричал? Даже Джейн не часто доводилось это слышать. Он никогда не кричит от злости или раздражения. Только от отчаяния. Последняя попытка быть услышанным. Лиара дергается с места, она хочет уйти, но легким, едва заметным движением руки Рекс останавливает её. – Шепард, – гудит он, спокойный и уравновешенный как никогда. – Тучанка всегда рада тебе, так что без проблем. Раздраженный и возмущенный взгляд Гарруса заставляет Рекса помолчать с полминуты, а затем продолжить с невероятным для себя мастерством менять темы. Где он этому научился, прямолинейный и грубый Рекс? – Тучанка-то теперь совсем другая, ты бы её не узнала. Она меняется с каждым годом, а годов у нас впереди чертовски много, Шепард. Толи еще будет. У нас скоро сады цвести будут, как тебе, а? Он продолжает говорить. Спокойно, размеренно, с любовью. Каждый раз, произнося имя своего мира, он тянет с наслаждением каждый звук, почти пропевает: Тучанка. И изо всех сил старается делать вид, что не замечает, как Джейн его даже не слышит. Она сжимает руку в кулак со всей силой, на которую способна, до легкого тремора. Но все равно практически не чувствует силы в кулаке. Ребенок смог бы разжать ей пальцы. Джейн с трудом сдерживает слезы обиды, закусывая нижнюю губу. Броситься с крыши, разнести голову в кровавое месиво пулей из пистолета, вскрыть вены в теплой ванной, разбиться на аэрокаре подобно Джек, в конце концов повеситься. Сколько у неё было возможностей суицида? Передоз красным песком туда же. Это был не её стиль. Отмотай кто время назад, она все равно не согласится на это. Не согласиться даже сейчас. Тем более, что теперь поздно. И сколько ей осталось? Мгновения для азари. Мгновения, которые почти невыносимо становится ждать. Чтобы покончить с этим раз и навсегда. Шепард смотрит на Лиару. Она молчит, грустным взглядом уставилась на Рекса, не моргает. Все такая же молодая. Сколько ей? Всего-то 180? Зачем азари вести счет своим годам? Или кроганам? Сколько будет стоять Тучанка, противоборствуя вспыльчивости и гневу кроганов? Пока жив Рекс, его последователи? По меньшей мере тысячу с небольшим. В то время, как им с Гаррусом эволюцией отвели по сотне с малым. Шепард хочется умереть и забрать с собой всех тех, кто смеет её пережить, чтобы никто из них не смел в свои восемьсот с трудом вспоминать её, когда-то близкого друга. – Джейн? – Гаррус склоняется к ней низко, смотрит с тревогой и волнением. Сколько раз он произнес её имя, прежде чем она его услышала. Шепард делает над собой усилие, улыбается как можно искреннее ему, Лиаре, Рексу. Рекс хрипловато смеется ей в ответ. Подбадривающе. Уголок рта Лиары дрожит, она не способна заставить себя улыбнуться. Гаррус тем более выглядит серьезным и грустным. – Ты в порядке? – Я немного устала, – шепчет Шепард и ненавидит свой голос. Надтреснувший он дрожит и рвется вверх. Гаррус согласно качает головой и касается губами её лба. Единственное за последние часы, от чего по телу разливается слабое тепло. Потому что он точно знает, чего она хочет. Он выводит гостей из дома. В коридоре с характерным звуком закрывается входная дверь. Потому что Гаррус точно знает, что сейчас нужно ей. В комнате воцаряется тишина. Джейн кутается в одеяло с головой. От него не становится тепло, только отчаянно страшно. Сухие рыдания сотрясают слабое тело некогда величественной Шепард. Сколько еще это будет длиться?