Шаг

Руди решил уйти. Силился уже давно. Пытался перебороть себя, бросить все. А главное, всех. Броситься в бездну. Как говорят, с места в карьер, но… Слаб. По собственному признанию он был слишком слаб, чтобы взять все и бросить. Его музыку. Фильмы. Книги. Картины. А главное, он никогда бы не смог бросить их. Тех, которые стали всем для него в столь короткий срок. В беспокойных снах ему грезился гротескно высокий блондин, который, будто пьяный, собирал все встречающиеся на пути столбы и спотыкался везде, где только было возможно споткнуться. А еще блондин улыбался. Наверное, в мире не было ни одного человека, который умел бы так искренне улыбаться. Улыбался каждый раз, когда запинался об очередное препятствие. Немного виновато улыбался, будто извиняясь за свою неуклюжесть. Все в тех же беспокойных снах, сменяющих ему бессонницу, он видел девушку. Прекрасная брюнетка была спокойна, но на ее тонких губах играла легкая улыбка. Она шла рядом с блондином, что создавало яркий контраст тьмы и света. Возможно, посторонний мог бы подумать, что бес, играющий в ее глазах, решил встретиться с преисполненным невинности ангелом, воплотившись в блондине, но он бы жестоко ошибся. Глядя со стороны и не скажешь, что душа, отразившая маленького бесенка во взгляде, была чище первого снега, белее облаков, яснее и светлее теплого летнего дня. Во сне девушка виделась спящему древним индийским божеством с множеством рук. В такие моменты Рудольф понимал, почему его охватывает трепет, стоит только ее вспомнить. Может у зеленоволосого была мания на контраст и противостояния, но следом шел блондин. Про себя он окрестил его птицей равнодушия, хотя прекрасно знал, что это не так. В отличие от первого, этот обладатель светлой головы чувствовал себя уверенно, стоя на земле. Но еще увереннее он чувствовал себя в небе. Подобно гордому соколу этот Икар парил над Руди в его снах, озаряя все вокруг ярким пламенем, грозясь спалить все, к чему прикоснется. Но сколько бы ни силился в шутку поджечь своими крыльями пальцы такого обыкновенного Рудольфа, сколько бы ни хотел сделать этого в порыве гнева, у него не получалось, ведь пламя феникса не создано для разрушений. Ирония… Бессердечная сука ирония. Подобно жизни она складывала вокруг спящего зебру не только из событий, но и из людей. Жгучий брюнет двигался следом, чьи вьющиеся волосы, стянутые в тугой хвост, были чернее самой темной ночи, которую только можно себе вообразить в самых жутких и мрачных ночных кошмарах. Но наивность, честность, искренность и невинность, живущие в его душе и отражающиеся в глазах не давали отвести от него взор. Его привычка крутить кольцо в ухе, будто завораживала, не давая отвести взгляд от таких простых и ловких движений пальцами, передвигающими тонкое кольцо благородного металла. Следом зеленоволосого охватывало пламя. Ему становилось все хуже, появлялся жар, который не спадал еще несколько часов после пробуждения. Пребывая подходит к нему со спины, крепко и нежно обнимая за плечи. Эти мгновения были недолгими, но ранили не меньше, чем огонь при обычном пожаре. Наконец, столп огня исчезал, а на его месте появлялся парень с донельзя озорным взглядом и звонким веселым голосом, который даже в самом Обломове разжег бы страсть к приключениям. Руди проснулся, как и всегда, в холодном поту. Этот, воистину Босховский, парад чудовищ ему снился, как казалось, не первую сотню ночей, но парень так и не смог вспомнить ни их лиц, ни их самих, ни почему они вызывали сильный трепет в его душе. Он не мог вспомнить ничего, помимо своего нового имени и образов, возникающих в ночи. Он видел их лишь пару месяцев — с тех пор, как ему принесли три меча, сказав, что нашли их рядом с его телом. Руди хотел вырваться из плена, хотел покончить с этим. Последний раз взглянув в зеркало, рассмотрев три серьги в собственном ухе, допил залпом холодный черный кофе и вышел на крышу, прочь из ненавистных четырех стен, заменивших ему свободу. Ночь встретила парня свежим морозным воздухом и приглушенным звуком проезжающих где-то внизу машин. Рудольф горько усмехнулся, закуривая сигарету. Он никогда не курил, но приговоренным полагалась последняя сигарета. Последний всполох света осветил лицо и позволил парню лучше рассмотреть висящую в воздухе морось. Отпустив из легких на свободу дым — последнее, что осталось от сигареты, Руди встал на бортик крыши, внимательно рассматривая то, что творилось внизу. Шаг. Всего лишь шаг, который освободил его от снов… «Прощай Зоро» воспели чудовища.