Буря

«Нам место не в Раю, а в хмельной Вальхалле»* (с)

«Боже, какой он всё-таки красивый», — замечает про себя Хоук, глядя на изрядно пьяного и помятого эльфа. Спутавшиеся и испачканные чем-то волосы непривычно топорщатся, а первая же попытка их пригладить пресекается недовольным фырканьем и почти что испепеляющим взглядом. Фенрис не любит, когда его трогают, и демонстративно скалится при каждом посягательстве на его личное пространство. Хоук несколько разочарованно вздыхает, но всё же убирает руку. Ждет. Выжидает. Тут, в захудавшем кабаке, так напоминающем ему старый добрый «Висельник», он всегда готов выслушать всё, что скажет вновь отчаявшийся и разочаровавшийся в жизни Фенрис. Правда, тот по обыкновению не находит нужных слов, и поэтому уже почти что час грустно разглядывает свое отражение в светло-янтарных лужицах пролитого эля. Со всех сторон разливаются возгласы, и ропот, и назойливый скрип половиц; где-то в другом углу зала торжественно звенит глиняная посуда, смеются куртизанки, то и дело подливая своим раскрасневшимся клиентам пиво. А за этим меленьким, отдаленным ото всех столиком — излюбленным местом Хоука в этой таверне — почти что звенящая тишина. Мышцы мимо воли напрягаются, словно в преддверии битвы – о, как он соскучился по этому ощущению — Защитник чувствует, как внутри всё сжимается в тугой узел. Хоук потягивается, картинно зевая, и принимается разминать затекшие суставы, но скребущееся за задворках разума ощущение, нагнанное гнетущей атмосферой, почему-то так и не проходит. В итоге ему приходится вернуться в исходное положение, подперев голову рукой. Вдох-выдох, вдох-выдох. — Фенрис, что-то случилось? — наконец спрашивает Хоук, но снова разубеждается в готовности Фенриса вести диалог: эльф чуть заметно дергается, но не спешит поднимать на собеседника глаза и молча мотает головой. Откинувшись на спинку стула, Хоук снова потягивается, проминает шею и плечи. И уже собирается снова начинать допрос, как с противоположного края стола раздается охрипший, какой-то совершенно чужой голос, и если бы Хоук четко не видел перед собой Фенриса, наверное, и не признал бы этот тембр. И почему-то Хоук чувствует в этих метаморфозах свою вину. — Тут письмо. — Эльф начинает копошиться по прикрепленным к поясу кожаным чехлам, и как бы невзначай продолжает: — Я не знал, что делать. — Наконец он вынимает из одного такого чехла скомканный и тоже измазанный в чем-то клочок бумаги и протягивает его Хоуку. Хоук игриво перекладывает клочок из одной руки в другую перед тем, как развернуть его, но его неуклюжая попытка разрядить обстановку тут же прекращается, когда Защитник замечает на себе обиженный эльфий взгляд. Он начинает неторопливо разворачивать лист, уже даже не предполагая — точно зная, что он там увидит, но все равно неприятно хмурится, когда узнает косоватый почерк Варрика. «Хоук погиб. Мне очень жаль». — Прости, — Хоук натянуто улыбается и тянется рукой к другой руке в металлической перчатке, переплетает пальцы, и этот жест кажется сейчас невероятно интимным и искренним. — Прости меня. *** Фенрис в ужасе просыпается — еще темно; из-за незакрытого на ночь окна в комнате промозгло, и ветер, свирепо гудя, разметает занавески. Начинается буря. Под боком как никогда сладко храпит Хоук, тяжелый и теплый. Живой. Эльф с минуту неотрывно смотрит на него и надеется, что оставшееся со сна беспокойство уляжется само по себе. — Ну ты чего так рано подорвался? — бубнит Хоук, не разлепляя глаз. Он одной рукой сгребает Фенриса в охапку, прижимает ближе, заставляя его уткнуться носом в ямочку между ключиц. — Ничего, просто дурной сон. — Спи давай. Я завтра рано уйду, нужно помочь Инквизитору в одном деле, — Хоук на ощупь находит под одеялом ладонь Фенриса и переплетает пальцы.