let's be happy

Ночь сгущает свои краски, делает их тягучими, темными, словно деготь, и такими в нос бьющими своим терпким запахом пустоты городских улиц. Ночь — художница, только что сбежавшая из психушки, и ее веселье в том, чтобы наблюдать за людьми, ослепшими без света, беспомощными и такими жалкими, которые живут от утра до вечера, а по ночам сидят себе дома со свечками, трепыхающимся пламенем или без конца перегорающими лампочками. Ночь одиночка, у нее никого нет, любят ее немногие, а ждут и вовсе единицы. Когда она на пороге, эти неблагодарные двуногие создания зевают сладко, вкусно, заваливаются на кровать и засыпают под темным крылом их гостьи. Хванхи спускает ноги с кровати, зарываясь пальцами в длинный ворс прикроватного коврика, и нехотя скидывает с плеч одеяло, которое почему-то не греет ничерта. В городе уже сгущаются сумерки, а Хванхи уже успел выспаться, потому что, он устал себе это повторять, идиот-лег-спать-с-утра-теперь-страдай. Впереди его ждут еще чашки три кофе без сахара, потом две чашки пуэра и, пожалуй, стакан молока под утренние новости и причитания младшего о том, что «опять ты не спал, хватит гробить здоровье». Сяо слишком задорный вообще-то, веселья ему не занимать, да и ребячество все еще играет в заднице, мешая усидеть на месте. Донёль так-то придурок тот еще, иногда позволяет себе вольности, слова нехорошие в сторону Хванхи, и старший думает, что, либо Сяо думать разучился, либо бессмертный. А может, и то, и другое. Но еще никто и никогда не вытаскивал Хванхи из лап депрессии так, как это делает Донёль. Ни разу не было такого, что парень закрывал глаза на проблемы старшего. Да, бывало, со своей помощью перебарщивал, иногда доходило до крайностей — в один прекрасный вечер Хванхи, аки Несмеяна и Спящая красавица, наотрез отказывался вылезать из кровати со словами «Оставь меня, я хочу грустить», а Сяо притащил ведро ледяной воды и вылил на старшего. Прямо в кровати. И ушел с немым, но неприлично громким «Хрен тебе, а не грустить». Донёль умеет из винтовки выстрелить метко по мишени в тире, заставляя ту упасть и отвесить еще +1 очко в его копилку — парень собирается заполучить этого идиотского плюшевого единорога с половину старшего. А Хванхи удивляется, как у его малого так получается. Как так выходит, что из блеклой пижамы он без уговоров запрыгивает в драные джинсы, по-клоунски пестрый свитшот и идет за младшим по пятам, улыбается и даже носится по этому парку аттракционов, который, кстати говоря, просто нереально захватывает дух по ночам. Донёль стреляет метко, с веселым гиканьем попадает Хванхи прямо по правой ягодице, заставляя пятно краски растечься неаккуратной кляксой. Вообще-то Хванхи не любит пейнтбол, но Сяо, который я-плевал-что-ты-не-хочешь-мы-идем-потому-что-надо, не принимает отказов, у него план, и он не обсуждается. Ночь светится бесконечными звездами и белоликой луной, незаметно проскальзывает по освещенным фонарями улицам и прячется в тени двух парней, что идут, задрав головы, и тычут в небо, потому что «Смотри, там пояс Ореона!», «А тут Медведица!», «Не медведица это!», «А я сказал, Медведица, и не спорь!» Потому что именно этих улыбок не хватало Луноликой.