— Вы только спасите меня, пожалуйста. Прошу вас, придите, помогите.
- Мне говорили, что курение убивает. Это написано на пачке, вы разве не видите? - Вижу, конечно, вижу. А ты попробуй. - Я не хочу. Для чего? Стать зависимым? Убить самого себя? Зачем оно мне нужно? - В твоем возрасте дети хотят этим забыться. Мальчик смотрит внимательно, закусив губу. Трясущиеся руки держат черно — белую пачку сигарет. Ему только четырнадцать, а он сменил уже девятнадцать психологов, но безуспешно. Все они только махали рукой, мол, безвыходный случай, забирали деньги за сеанс и больше никогда не пускали на прием. - Ну, а я не хочу. С чего вы взяли, что мне это нужно? — глаза с мертвой горечью закрываются на миг, а в следующую секунду резко распахиваются. Зрачки пульсируют так, что могут вот — вот надуться и лопнуть. - Я работаю психологом уже двадцать лет. У меня есть дочь, старше тебя всего на год и совершеннолетний сын. Как ты думаешь, я лучше знаю? — жесткий и упрямый английский акцент выдает крашеную в каштановый женщину с блузкой, усыпанной узором виноградных лоз. - Вы из Англии? — переводит тему мальчик. - Не меняй тему. - Я задал вопрос, — он начинает дерзить и крепко сжимает пачку сигарет, та мнется и в скором времени оказывается в мусорке. Женщина — психолог смотрит с укоризной и цокает языком. Звук получается отвратительный, режет тонкий слух пациента. Стерильная комната словно наполняется пылью дорог, а стены как будто рушатся. Он чуть ли не кричит. Или ему так кажется. Да, кажется. Он просто открыл рот и зажмурил глаза. - Рыжие люди всегда с гонором, — женщина даже не замечает внезапную перемену в лице своего юного друга. Это случается почти каждый из уже порядком поднадоевших сеансов. - Я не рыжий, — мальчик открывает глаза и проводит рукой по коротко остриженным волосам цвета спелых яблок, как ядовитый фрукт в руках Белоснежки, — А вот вы - да. - Как ты догадался? - Я вижу. Психолог кинула взгляд на спадавшую на плечо прядь хорошо выкрашенных волос. Как он увидел? - У Вас темно — рыжие волосы. Дочь очень похожа на Вас, — мальчик с широко раскрытыми глазами медленно перебирает в руках складки теплого пледа, укрывавшего его трясущиеся ноги, — Когда я вырасту, то обязательно построю для нее дом. Они поменялись ролями. Так случается всегда. Люди играют в новых спектаклях, учат новые слова. Каждый человек — важная фигура в игре. Без него даже самая маленькая сценка — ничто. - Какая твоя любимая песня? - «Я не люблю». Высоцкий, — Кирилл пожимает широкими плечами и откидывается на спинку своего белоснежного дивана. - А я люблю «Yesterday» - Битлз? - Да. Психолог поднимается и включает магнитофон. Играет тихая и настолько душевная мелодия, что… Что он по — настоящему расслабился. Впервые за пять лет. - Столько времени я на тебя потратила, и напрасно! — она кричит на своего пациента, что противоречит ее профессии. Волосы уже не каштановые, а черные, — Ты стал только хуже! Я хотела, чтобы ты открылся, а ты… - А я запер себя изнутри. Да? — теперь это не мальчик, это уже шестнадцатилетний юноша с большими ладонями рук и механическим карандашом за ухом. Он нисколько не изменился внутренне, да и внешне, в принципе, тоже. Но что-то было неуловимое. - Что с тобой не так? - Мой отец - гей. Мать ушла в бордель, дает всем подряд. Я заканчиваю десятый класс в тридцатой новой школе. Что со мной не так, миссис Овертоун? - Ты не человек. - Человек. - По крайней мере, я не вижу, — женщина берет в руку мухобойку и легко обмахивается ею, как веером. - Значит, совершаете ошибку, — парень глядит глазами, наполненными все той же мертвой горечью и улыбается уголком рта. А дальше — сплошной туман. Словно огромная волна нахлынула на их обоих и накрыла с головой. Он чувствует, что разбился насмерть. Входящая в комнату секретарша кричит от ужаса: на белом — белом диване лежит тело взрослой женщины. Оно не окровавленное, нет, только в области шеи растеклись кровоподтеки размером с подушечки мужских пальцев. - Вы пришли на сеанс? — в кресле сидит рыжий смуглый парень и поднимает на девушку взгляд. Руки испещрены короткими, но глубокими порезами — следы от длинных ногтей. В смуглой ладони — кусок ткани с узором из виноградных лоз.***
В ночных кошмарах ему снились большие, колючие лабиринты из виноградных изгородей, что закрывали все входы и выходы. Неба не было, вместо него — пустота. И в ушах звенел девичий смех и хорал, спетый загробными голосами. Он кричал каждый раз, как видел сны. Он не мог спать, ему приходилась принимать груды таблеток снотворного каждую ночь. Он не был странным, он был чересчур правильным во многих делах и чертовски мятежным в некоторых моментах. Он был человеком во всех его проявлениях. - Как ты себя чувствуешь? — спрашивали его каждое утро, и каждое утро он отводил взгляд темных шоколадных глаз, а внутри все кипело и металось, словно он перепил затхлых энергетиков из автомата. Одним глотком осушал кружку кофе, сливавшийся с цветом кожи, закидывал на плечо потрепанный джинсовый рюкзак, брал с собой куртку и уходил на прогулку. Почти всегда она длилась целый день, никогда — не пропускалась ни на одни сутки. Это был его Петроград. Красивый, утонченный, но если копнуть поглубже — преступный и жестокий. За это он его и любил: за многогранность и великолепие любого из образов. Любая лавочка вызывала у него восхищение художника и так и просила быть нарисованной в альбом металлически — серым карандашом. Но парень не спешил зарисовывать первые попавшиеся объекты, он ждал чего-то особенного. Он знал историю каждого здания в этом городе, заучил наизусть расположение окон и цвет входных дверей. Но все равно ему было мало. Как наркотик, он поглощал индивидуальность Петербурга и выплескивал свои идеи и проекты все новых и новых мест. Вот здесь он хотел бы поставить новую скульптуру, а тут… Нет, в этом городе ничего нельзя менять, все родное, свое, дорогое и драгоценное — дороже алмаза или золота. Он не регистрировался ни в каких социальных сетях, не знакомился на улице и не рассматривал отношения вообще. Ему это было как-то не нужно, излишне обременяло. Он всегда был окутан пламенем. Алым, голубым, белым, золотым, но пламенем. Он всю жизнь ставил великие цели и пытался опровергнуть гигантские причины для их отмены. Правда, он совершал ошибки, как и все. Он плыл в потоке людей и отвечал улыбкой на просьбы туристов сфотографировать их. - Конопатый, ты веришь в любовь? - Любовь — химическая реакция, — отвечал он и непринужденно продолжал беседу, но уже на другие темы. Шутил, смеялся. Девушкам он нравился, но узнай они его лучше- и симпатия мигом прекращалась. Нет, он не был ужасным, он был прост, как три копейки, но что-то отталкивало и заставляло быть «только друзьями».***
- Послушай меня, пожалуйста, — отец закрывал двери мастерской и проходил между рядов искусно сделанных ручных горшков, ваз, чашек и чайников. Брал простенькую табуретку и садился напротив перепачканного глиной сына. На носу, на щеках, на подбородке, усыпанных родинками, на непривычно длинных ушах сияли пятнышки, поставленные во время работы. - Может, отвести тебя к психологу, Кирюш? - Кирилл. Спасибо, мне хватило. Отец сочувственно смотрел на юношу и поднимал густые брови «домиком»: - Как экзамены? Сдал? — спрашивал он после затяжного молчания - Сдал. - И как? - Отлично, — Кирилл отрывал взгляд от работы и прищурено смотрел на родственника. Положение плеч, легкая дрожь в кистях рук выдавала его напряжение с головой. И папа это замечал, но, опять же, молчал. - Надеюсь, когда-нибудь какую-нибудь из улиц нашего города назовут твоей фамилией. Там будут уютные кафе и лавочки, будут гулять матери с колясками и аккуратные беседки будут привлекать туристов. - Нет, пап, это будет не здесь. - А где же? - Не знаю. Просто не здесь.