Беседы о поэзии

Макс умудряется засыпать так быстро и глубоко, будто убеждает себя, что находится под боком у леди Теххи, а вовсе не в негостеприимном доме Кутыков Хоттских. Укутывается в несколько одеял, захватывает подушки, устраивая подобие гнезда птицы сыйсу, и принимается посапывать так уютно, что Мастер Пресекающий косится на него с некоторым осуждением. Бывают люди, которые едят настолько аппетитно, что все окружающие тут же ощущают голод. А Макс умудряется спать так, что даже самый бодрый человек неизбежно начнет зевать. Шурф Лонли-Локли после длительной дороги, перемежаемой запойным чтением, никак не может отнести себя к самым бодрым людям, поэтому отворачивается, делает несколько ритмичных глубоких вдохов и открывает ближайшую книгу. Перелистывать страницы в защитных рукавицах не слишком удобно, но Мастер Пресекающий хорошо понимает, что ситуация вовсе не располагает к тому, чтобы ночевать здесь без Перчаток Смерти. Хотелось бы, конечно, провести подвернувшееся «расследование» без применения магии, но это вовсе не значит, что можно оставить без защиты и Макса, и себя. Сэр Шурф Лонли-Локли очень ответственно относится к самой идее ответственности и не собирается изменять этому принципу. Макс вдруг всхлипывает во сне, перекатывается в своем гнезде, утыкается коленями куда-то в спину лучшего друга, выдыхает, словно бы с облегчением, и утихает. Лонли-Локли откладывает книгу, оборачивается, долго смотрит на утонувший в подушке профиль Макса и решает про себя дилемму. Сейчас он сидит так, что с его позиции хорошо просматриваются и окна, и дверь, но Макс отчего-то хочет спать рядом с ним. А интуитивные желания Вершителя – не то, чем можно пренебрегать. Значит, придется подвинуться, потеряв стратегически верное положение в комнате. Или не двигаться, уповая на то, что Ночное Лицо успокоился и мирно будет спать до утра. Сэр Макс любезно помогает ему принять решение: словно подслушав чужие мысли, начинает метаться во сне и тянуться к живому теплу. Лонли-Локли осторожно отодвигается назад и придвигает подушку вместе с растрепанной головой друга себе на колени. Его тут же обнимают за спину, Макс утыкается лбом куда-то в ребра, его хмурое недовольное лицо разглаживается, становится безмятежным, дыхание выравнивается, и он окончательно погружается в сон. «Интересно, ему кажется, что я – это леди Теххи или кто-то из его котов?». Шурф углом рта усмехается этой мысли, позволяет себе вздохнуть – осторожно, чтобы не потревожить – и продолжает читать. За окном раздается какое-то сопение, громыхание, приглушенная ругань. Но Мастер Пресекающий слишком ценит сон своего уставшего товарища, чтобы встать и посмотреть. Дверь, ведущая в неуютную гостиную, осторожно поскрипывает, приоткрываясь. И почти сразу комната освещается голубоватым искристым сиянием: рука в правой перчатке вскинута и готова парализовать любого. В образовавшуюся щель осторожно просовываются две собачьи морды: одна белая, с черным языком набок, а под ней другая, кудлатая и сосредоточенная. – Если ты пришел сказать, что Друппи любит своего хозяина, то мы уже имели честь услышать это сообщение, – тихо и недовольно говорит Лонли-Локли говорящему псу. – Мы пришли спросить, нельзя ли нам тут переночевать в уголке, – негромко отвечает Дримарондо и легонько шевелит хвостом. – Собаки должны спать во дворе, – наставительно сообщает сэр Шурф. – Я и сам люблю спать во дворе, – недовольно отзывается Дримарондо. – Но Кутыки сегодня разгулялись что-то, нигде покоя нет. – Разгулялись? – уточняет Мастер Пресекающий. – В связи с нашим приездом, не так ли? Если бы собаки могли пожимать плечами, Дримарондо так бы и сделал. Но он наклоняет голову на бок, молчит, а потом все-таки спрашивает. – Так мы останемся? Шурф Лонли-Локли все еще размышляет, не проще ли пригрозить обоим псам своей перчаткой и выгнать их, наконец, из комнаты, но тут Дримарондо тихонько взвизгивает и отпрыгивает в сторону: – Амфибрахий тебя дери, ты весишь больше, чем человек! Встань с моего хвоста! Друппи виновато мотает ушами и отходит в сторону. Лонли-Локли убеждает себя, что ослышался. – Как ты сказал? – Что? – Повтори то, что ты сказал сейчас. – Я сказал, чтобы он слез с моего хвоста. Друппи – прекрасный друг, но уж очень тяжелый, – на морде у Дримарондо написано такое недовольство, будто сэр Шурф лично вывел эту гигантскую породу пустынных овчарок. – Нет. Первое слово. Откуда ты его взял? – Вычитал, – обиженно отвечает Дримарондо и отворачивается. – Между прочим, это такой трехстопный стихотворный размер, чтоб ты знал. – Я знаю, – отзывается Мастер Пресекающий, – но ты... Дримарондо слышит удивление в голосе человека, гордо встряхивает головой. – А ты думал, только люди из Ехо могут быть образованными и ценить изящную словесность? Между прочим, от того, что я живу в графстве Хотта в окружении примитивных существ, я не меньше вашего способен оценить изящество стихотворных форм и поэтический дух, возвышающий над обыденной действительностью! Шурф думает о том, что если перескажет Максу этот диалог, тот никогда ему не простит, что не разбудил и не дал возможности насладиться этим чудом самому. А если его разбудить, то Макс тут же начнет хохотать, а этого не перенесет уже Дримарондо, и удовольствие окончится, не успев начаться. Лучше уж оставить все как есть. – Ни в коем случае не хочу преуменьшить твои способности, сэр Дримарондо. Или недооценить твою тягу к поэтическому слову. Я и сам, признаюсь, неравнодушен к поэзии. – Ну, значит с тобой можно иметь дело, – спокойно замечает пес и усаживается на пороге. – Стихи какого периода ты предпочитаешь? – В каждой эпохе есть своя прелесть, – отвечает Шурф и откладывает книгу, запоминая номер страницы. – Однако мне ближе стихи леди Уттары Маи и ее современников. Я убежден, что это – последний стоящий период в угуландской поэзии, поскольку начало Эпохи Кодекса ознаменовалось спадом литературы. – Мне тоже так кажется, – Дримарондо кивает головой, это выглядит забавно, но Лонли-Локли и не думает улыбаться. – Однако я питал некоторую надежду, что стоящие образцы современной литературы просто не доходят до наших мест. – Когда я вернусь в Ехо, пришлю тебе несколько сборников, – любезно говорит Шурф. – Интересно, как я их получу? – грустно фыркает Дримарондо. – Да, это действительно проблема, – соглашается Лонли-Локли. – Но я могу рассказать тебе в общих чертах об основных тенденциях. Только будь любезен, уговори Друппи постеречь нашу комнату снаружи, а сам закрой дверь. Я вовсе не хочу, чтобы мой друг завтра чихал. Не то, чтобы я не мог справиться с элементарной простудой, но лучше предупредить заболевание, чем его лечить. Дримарондо, пятясь, закрывает дверь, ложится на пороге. В темноте комнаты его глаза кажутся двумя зелеными светящимися кружочками. – Кажется, ты и впрямь кое-что понимаешь в литературе, – одобрительным шепотом изрекает пес. – Меня интересуют следующие вопросы: каково в настоящий момент соотношение чувственных свойств, то есть ощущений, и предметно-материальных представлений о мире в поэзии? Кроме того, хотелось бы узнать о том, как современные поэты решают дилемму между достоверностью внешнего мира, в частности, объективирующего знания о нем, и индивидуальным художественным поэтическим сознанием, преобразующим реальность? Лонли-Локли устраивается поудобнее, насколько это вообще возможно для человека, которому уткнулись лбом в живот и обхватили за спину. Легким, едва ощутимым прикосновением гладит сэра Макса по неаккуратным вихрам. – Что касается твоего первого вопроса, то это соотношение на протяжении всей истории поэзии решается в рамках традиционной дихотомии опыта духа и опыта тела, то есть эмпирического и умозрительного... Под утро Лонли-Локли спохватывается, что так и не расспросил Дримарондо о том, что на самом деле происходит во внезапно доставшемся ему доме. Но пес зевает так душераздирающе, что Мастер Пресекающий милосердно отпускает его во двор, благо шум, доносящийся оттуда, давно стих. Макс спит все так же крепко, и Шурф возвращается к чтению, прерванному столь неожиданным образом. Ночное Лицо просыпается в то время, которое уже никак нельзя назвать утром. Лонли-Локли как раз подумывает о том, чтобы разбудить друга, поскольку его собственное тело давно уже хочет хоть как-то изменить положение в пространстве. Макс понимает, что всю ночь проспал на коленях своего грозного коллеги, смущенно улыбается, извиняется, и Мастер Пресекающий великодушно заверяет его в том, что ничего страшного не случилось. – Как ты провел ночь, Шурф? – интересуется Макс – ну помимо того, что я придавил тебя своей тушей. – Ты не так много весишь, – возражает любящий точность во всем Лонли-Локли. – В целом, я провел ночь весьма познавательно. – А мне снилась какая-то невероятная чушь, – жалуется Макс. – Что-то то ли трансцедентальное, то ли эмпирическое, словом – тот еще кошмар. – Сочувствую, – говорит Мастер Пресекающий без тени сожаления в голосе. – Надеюсь, это не помешает тебе достать нам на завтрак что-нибудь съедобное из Щели между Мирами. Трансцедентальное и эмпирическое вообще здорово возбуждают аппетит. Макс косится на него, словно проверяя: это шутка была такая или что? Но лицо у Лонли-Локли непроницаемо серьезное, как и всегда, поэтому Макс послушно лезет рукой под одеяло и сосредотачивается. Шурф смотрит на растрепанные максовы вихры, неудобную позу, сосредоточенное лицо, вспоминает теплую тяжесть чужой головы на коленях и думает о том, что эмпирическое и духовное находятся в куда более тесной связи, чем может себе представить даже самая умная из собак. Но это он точно не будет обсуждать с Дримарондо.