Насмешка судьбы

      Сиэль искренне не понимает, отчего мама заставляет его отпустить челку и каждое утро лично зачесывает ее направо, скрывая глаз. Волосы мешаются, но огорчать маму не хочется, и он не сильно сопротивляется. В конце концов, когда он остается один в детской, никто не мешает заколоть челку одолженной у Лиззи заколкой.       Сиэлю нравится смотреть в свой правый глаз. Он ни у кого из знакомых людей не видел ничего подобного. В отличие от своего левого собрата — глубокого синего наследия матери, — правый цвета горького шоколада, почти черный. Очень вкусный и красивый оттенок, на самом деле. Но иногда, независимо от желания самого Сиэля, в шоколадной радужке вспыхивают алые искры, а зрачок вдруг вытягивается и истончается, как у кошки. Волшебной и — почему-то Сиэль уверен в этом — очень мудрой.       В первый раз он видит реакцию посторонних в шесть лет: святой отец в местном приходе, куда мама водит его каждое воскресенье, отшатывается и крестится, стоит Сиэлю неосторожно откинуть челку со лба. Мальчик чувствует недоумение и безотчетную обиду — он упрямо не хочет понимать, почему цвета второй радужки, принадлежащей его родственной душе, так боятся.       По вечерам он часами вглядывается в зеркало, пытаясь представить свою душу — самого родного человека, это всем известно, — и его воображение послушно дорисовывает тягучему шоколаду нежность и теплоту. Ее не могут изгнать даже алые искры: они напоминают Сиэлю вишни, а вишни в шоколаде он любит.       Порой чужая радужка полыхает алым полностью — Сиэль думает, что в эти мгновения кто-то сердит или расстраивает его родного человека, и мысленно тянется к нему, осторожно гладя по голове. Странно, но это помогает.       Он особенно не задумывается, какого пола его родственная душа, но понимает, что, по большому счету, это не имеет значения: договорной брак с Лиззи спасет положение при необходимости. Сиэль любит кузину, но в глубине души рад, что ее чужой глаз светло-серый.

***

      Демон оскорблен, унижен, уничтожен.       Он замечает не сразу, а когда замечает… шепотки за спиной, сдержанный смех и позже — неприкрытые издевки мгновенно складываются в единую картину.       Как же, правая радужка одного из Высших Демонов вмиг стала лазурнее неба!       Он всерьез раздумывает над вариантом механического решения проблемы. В конце концов, новый глаз отрастет минут за двадцать.       Отрастает и, кажется, становится еще более синим и смеет нахально блестеть.       Какой позор, адова бездна!       Демон поднимается в мир смертных, решая затеряться среди них и подождать, когда цвет вернется к исходному. Всего-то и нужно лет пятьдесят, вряд ли больше. А ждать он умеет.       На чужой глаз — цвет своей родственной души, глупее не придумаешь! — он старается лишний раз не смотреть.       Цвет совершенно дурацкий: синющий, гипнотический и страшно, невообразимо невинный. Демон понимает, что невинность логична — его душа еще из пеленок не вылезла, — но это не мешает в неконтролируемом порыве ярости разносить в пыль каждое встречное зеркало.       Это истинная насмешка судьбы. Демон знает, что случившееся — не исключение, равно как и чувствует: многие из тех, кто издевался и шутил над ним, до изничтожения собственной сущности, до полного отречения желали бы оказаться на его месте.       Любому демону за всю его длинную, почти бесконечную жизнь судьба улыбается только раз: лишь раз рождается родственная душа, как дар, как проверка, которую так легко провалить.       Что он, собственно, и собирается сделать. Мифическая связь, а тем более якобы «познание сути бытия» — слишком далекие и бессмысленные для него понятия. Демона полностью устраивает его нынешний уровень силы и знаний, чтобы гоняться за призрачными зайцами. Даже с глазами цвета неба.       Через некоторое время его, правда, все же немного отпускает: зеркала живут чуть дольше, чтобы он волей-неволей успевал отследить малейшие изменения в чуждом цвете.       Лазурь становится глубже и спокойнее, а у самого зрачка возникает странный светлый отблеск, будто отражение солнца. Демон ловит себя на зачарованном разглядывании и с трудом убеждает, что по-прежнему не намерен охотиться на зайцев.       Он пытается разозлиться как следует, но с каждым разом выходит все хуже — кто-то словно мягко гладит его по голове, отчего запал исчезает сам собой.       Это раздражает и интригует одновременно.       В какой-то момент он чувствует зов — далекий и тихий, так похожий на привычный зов души, готовой к контракту, что поначалу Демон не понимает, что не так, и просто устремляется ему навстречу.

***

      Сиэлю холодно, больно и страшно. Он знает, что обречен, но внутри все настолько яро противится этому, что он отбрасывает в сторону взращенные с колыбели понятия о чести и долге — краснеть за него все равно больше некому — и всей душой тянется к жизни. Ради самого себя и ради той долгожданной встречи, которая все еще не наступила.       Он не имеет права погибнуть на алтаре чужого бога, не увидев владельца шоколадных, таких волшебных глаз.       И когда зал накрывает Тьма, когда она, впиваясь в камни звонкими каблуками, приближается к клетке и наклоняется прямо к нему, Сиэль поднимает взгляд и видит перед собой собственное искаженное отражение: изумление окрашивает шоколад очередными вишнями и затемняет синеву до индигового.       Прутья клетки серебристыми лентами стекают на пол, но он не замечает этого — слабо улыбается и бесстрашно протягивает руки вперед.

***

      Демон до последнего не верит в то, что творит. Так же, как до этого не верил тем немногим историям о своих соплеменниках, кто не побоялся рискнуть.       Когда он замечает тощий, сжавшийся в комочек намек на будущего контрагента, в груди что-то странно ёкает.       Когда мальчишка поднимает голову, Демон почти знает, что увидит. И все же всматривается в чужие глаза с неверием и потрясением: его алая радужка на этом лице кажется инородной и вместе с тем удивительно гармонично сочетается с пронзительно-синей.       Мальчишка прикрывает глаза, слабо улыбается и протягивает к нему руки.       К нему, Демону! Да так до нелепости бесстрашно, что он подхватывает легкое тело, не раздумывая ни мгновения. А ребенок вцепляется в него клещом, обхватывает за шею, прячет лицо и сопит. Тихо и довольно.       Демон цепенеет, осознав, что не побеспокоился о принятии человеческого облика, потому как обычно предпочитал испугать жертву перед заключением контракта.       Руки, поддерживающие мальчишку, машинально сжимаются в защитном жесте — он в последний момент успевает убрать когти.       Ненормальность ситуации доходит до Демона секунд через пять.       Он вздыхает, пытаясь смириться с мыслью, что все-таки умудрился попасться и одну-единственную душу просто не посмеет теперь тронуть, после чего неуверенно спрашивает:       — Ты что, меня не боишься?       Мальчишке вообще-то положено. Но он с явной неохотой отрывается от Демона, поднимает на него глаза — оба синие — и непонимающе шепчет:       — Разве должен? — одна его рука тем временем осторожно проводит по щеке Демона и заинтересованно пропускает меж пальцев длинную шерсть — по задумке, одну из самых неприятных частей устрашающего образа. — Это же ты.       Демон смотрит в ненавистные глаза цвета неба и думает о роке, случайностях и судьбе. Думы невеселые.       — И как же тебя зовут, ребенок? — все еще может оказаться не так плохо.       Но синие глаза вдруг вспыхивают тем самым солнечным светом, и мальчишка доверчиво выдыхает:       — Сиэль. А тебя?       И Демон понимает, что проиграл вчистую.