Напросился-2, или "Я устал вам говорить, что я натурал!"

Родериху не нравилась ситуация в которой он оказался. Она была просто отвратительна, но еще сильнее несчастного Эдельштайна пугала собравшаяся компания и их занятие. Конечно, любой бы испугался, увидев в полутемной каморке, освещенной единственной свисающей с потолка лампочкой и крохотным окошком, находящимся высоко под потолком, таких неприятных типов как Брагинского, Лорийнатиса и Лукашевича, старательно пялящихся в набор карт. — Поднимаю, — ровный голос России, его нежная полуулыбка и мягкий взгляд лиловых глаз могли вызвать дрожь даже у самого психически крепкого человека. Австрия нервно сглотнул и потер вспотевшую переносицу. — И я, — усмехнулся Польша, бросая в банк еще пару фишек. Достоинства Родерих не разглядел, но, судя по довольной физии Феликса, блефом тут и не пахло. Темнота в углу нервно задергалась. — Я пас, — Литва бросил карты на стол. — Значит, мы с тобой доигрываем, — Иван Брагинский так и лучился счастьем. — Не томи, чувак, выкладывай карту, — презрительно бросил поляк и скривился. Следующая открытая масть явно могла спутать все его планы. Родерих шмыгнул носом и понял, что пора что-то делать – ждать дальше не было никакой возможности. Он даже с такого расстояния чувствовал напряжение и панику, растущие в темном углу комнаты. Стараясь сопеть как можно тише, Эдельштайн, аки ниндзя в ночи, отлепился от того самого высокого окошечка, осторожно переступил ногами по карнизу и глянул вниз. Причины последнего действия он не понял абсолютно и в следующее мгновение уже проклял и себя, и Брагинского, и Лукашевича, но еще больше – вечную великую занозу в заднице, из-за которой его аристократичное величество и оказалось сейчас на высоте второго этажа, изображая из себя Бэтмэна «Начало». Только вот на человека-летучую мышь Австрия точно не походил. Его тонкой душевной организации претили подобные эквилибристические эксперименты, и он пообещал себе, что это совершенно ТОЧНО в последний раз, что больше он никого и никогда спасать не будет, тем более всяких там… — Ну, я герой и все такое, — перекрестился Родерих — на ярком примере Америки он понял, что такая мантра иногда помогает, и сиганул вниз. …Гилберт Байльшмидт кусал бантик. Посасывал, облизывал и совершал другие действия эротического характера, явно провоцируя алую атласную ткань ответить взаимностью, однако лента была непоколебима, за что Пруссия про себя обозвал ее фригидной стервой – еще ни одна особа женского пола не отказала ему, Великому! Ну, Венгрия не в счет, она глупая и не оценила его великолепную, почти античную красоту. А вот лента не поддавалась. И все бы ничего, даже Гилберт бы успокоился и быстро забыл об этой маленькой неудаче, но дело было в том, что бантик-то был НА НЕМ, и держала эта красная гадость ЕГО! Связали, сволочи, по рукам и ногам, превратив его в подобие гигантской колбасы, еще и бантик на самом рту сделали – ну конечно идея Феликса, кого же еще! Обидевшись, что розовой ленты не нашлось, гадкий поляк решил хоть так выместить свою извращенную фантазию и смеялся, глядя в гневно сверкавшие глаза Байльшмидта, расправляя складки на бантике. Литва только стоял в сторонке и снисходительно посмеивался, созерцая такую картину, а Россия… Пруссию передернуло. Брагинский с самой невинной физиономией поигрывал краном и… Да, собственно, больше он ничего не делал – одного этого было достаточно. А сейчас сидят вон, в карты играют… Его, Прекраснейшего, на кон поставили. Гилберт бы растерзал их голыми руками, будь он свободен. Или обложил бы самыми лестными и звучными эпитетами, какие только могли найтись в немецком языке. Но он не мог издать ни звука, не говоря уже о том, чтобы куда-то двинуться. Байльшмидт мог только сидеть в темноте и ждать, кому же выпадет честь взвалить его несравненную тушку на плечо и с видом победителя прошествовать к себе… Куда? А это куда не повезет. Если в Литву – относительно неприятно, но жить можно. В Польшу – от этой мысли захотелось зарычать. В Россию… От ЭТОЙ мысли захотелось повеситься. Прямо здесь, на этой самой ленточке. И качаться, жизнерадостно помахивая бантиком. Беда была в том, что Гилберт, сам неплохой игрок в покер, прекрасно понимал расстановку сил – карты Польши ему были хорошо видны, а Литва спасовал… В руках у Лукашевича были валет и дама, на столе лежали десятка и король. «Надеется на стрит*» — подумал Гилберт, в очередной раз тяжело вздыхая и безуспешно пытаясь освободить затекшие руки. «Если сейчас будет туз – идти мне к ляхам. Ничего, я этого Лукашевича заставлю собственного пони сожрать, но жить у него не буду, ни при каких карточных раскладах». Только вот карт России Гилберт видеть не мог. Он иногда ловил на себе его внимательный, пронизывающий лучистый взгляд от чего хотелось не просто выть, а лезть на стенку. Кажется… Твою мать. Мгновенно облившись ледяным потом, Байльшмидт увидел, как на поцарапанную, когда-то лакированную, а теперь грязно-полосатую от трещин поверхность стола, опускается пиковый туз. Победительная усмешка Лукашевича. Невинное лицо Брагинского. И приоткрывшийся от удивления рот Лорийнатиса. Да Пруссия бы и сам потерял челюсть. Впервые в жизни он видел флэш рояль**. И почему-то это его совершенно не порадовало. Безумной гусеницей забился он в углу, пытаясь освободиться, или убиться хоть обо что-нибудь головой – тоже неплохой результат. А Россия только развел руками – так, мол, получилось, не виноватый я… «Пи**ец котенку, не будет больше срать…» — пронеслась паническая мысль в голове Гилберта, когда Россия, поднявшись, некоторое время не мог решить, в какую руку схватить его, а какой держать кран, и несколько раз перекладывал свой инквизиторский аксессуар из одной ладони в другую. Потом он, наконец определившись с ориентацией сторон, легко подхватил коврообразного Байльшмидта под пузо и, весело насвистывая какую-то неизвестную мелодию, двинулся прочь из комнатки. Торис злобно фыркнул, Феликс показал «фак». А уже попрощавшийся с жизнью Байльшмидт в руках России обвис грустной сосиской. Качаться и зарабатывать морскую болезнь в захвате Ивана оказалось недолго – снова какая-то полутемная, зарешетченая каморка и полное отсутствие мебели. — Это чтобы ты тут не разбил себе голову ни обо что, — заботливо произнес Россия, осторожно складируя выигрыш в угол и ослабляя связывающую ленту, освободив Байльшмидту рот. Пруссия тяжело задышал, но ничего не ответил, лишь грозно сверкнул глазами. Иван расстроено покачал головой. — Ну что ж ты несговорчивый такой… Ладно, потом побеседуем… — он поднялся. – Завтра. Сегодня еще тут ночуем, а с утра уезжаем. Тебе придется полюбить новый дом, Гилберт… — он улыбнулся, а Байльшмидт злобно сплюнул. В глазах Ивана промелькнула тень. – До завтра, — он резко развернулся и вышел. Послышался скрежет замка и шаги, затем все стихло. — Не дождешься, — за неимением возможности вытянуть руки, Пруссия попытался изобразить «фак» из языка, но получилось у него это не очень. – А что еще полюбить? Тебя? Натурал я, натурал, сколько говорить… — горестные стенания прервал тихий шорох и Байльшмидт насторожился. Что это еще за новость? Литва или Польша не согласны с проигрышем и пришли его добить по принципу «так не доставайся же ты никому»? А шорох продолжался. Еще через несколько секунд раздался щелчок, довольное хмыканье, и взору Пруссии предстал Родерих Эдельштайн, в самой геройской позе, какую только можно было позаимствовать у того же Америки. — …а колготки-то зачем надел? – только и мог от шока выдавить из себя пленник, глядя на нежданного посетителя. Австрия стушевался и опустил руку с оттопыренным большим пальцем от лица. Кажется, сценарий со счастливой, освобожденной из лап злодеев красавицей, не прошел. «Красавица» сидела на полу, ехидно пялилась на «прекрасного принца» и гнусно ухмылялась, при любом оправдании готовая покатиться громко ржать. — Собирайся, — только и смог буркнуть австриец, развязывая пресловутую ленту. Все так же хитро поглядывая на своего спасителя, но не проронив ни слова, Байльшмидт быстро выпутался из красного бантика и встал, сделав несколько взмахов руками и наклонов в стороны, разминаясь. Австрия нетерпеливо переступал с ноги на ногу. — Шевелись давай, нас в любой момент засечь могут, а он тут о пользе спорта вспомнить решил. — Заааткнись, — протянул Пруссия и подтолкнул его к выходу. – Ты вот когда за своим роялем сутками сидишь, у тебя что, задница не затекает? Ну вот, то-то же. Темнота коридора давила и заставляла сердце биться где-то у горла. Родерих протер платочком (а какой же настоящий принц ходит без платочков, вдруг внезапно принцессу спасать, а она плакать же будет, благодарить…) запотевшие от напряжения очки. Байльшмидт за спиной раздраженно засопел и ткнул его в бок кулаком, отчего Австрия охнул, гневно сверкнул глазами и быстро двинулся по коридору. Нет, они даже беспрепятственно вышли. Да, такое бывает. Нет, на полпути их не встретили конные русские витязи, и им не пришлось пробиваться себе дорогу к спасению силой, кулаками и градусом Пруссовского обаяния. Да, Австрия спас Байльшмидта, совершенно без его просьбы и вообще по собственным туманным альтруистическим началам. Но, черт подери, НЕТ, Пруссия не захотел почему-то вешаться на шею Родериху с радостными воплями освобожденной принцессы. Вместо этого он криво усмехнулся, хлопнул того по плечу и, стараясь держаться темноты, зашагал дальше от дома. — Эй, стой! – Родерих давно уже не был так обескуражен. – А как же… — даже в темноте было видно, как он покраснел. — А как же что? – Гилберт обернулся, все так же ухмыляясь. — Ну, я же герой… — это было произнесено очень тихо, Пруссии чтобы расслышать, пришлось сделать шаг в его сторону и наклонить голову на бок. — Не плагиатствуй, — погрозил ему пальцем Байльшмидт. – Это не твоя фраза. Хотя тебе, конечно, спасибо. История запомнит, как однажды, рафинированный эстет Австрия протянул руку помощи Величайшему из живущих на этой грешной земле. О тебе обязательно напишут в учебнике, может даже посвятят тебе пару абзацев… Да и я тебя не забуду, может когда-нибудь и послушаю этого твоего… как его… ну этого… — Шопена, черт тебя подери! – не выдержав подобного издевательства, вскричал Родерих, в два шага оказался рядом и запечатал болтливый Прусовский рот жадным поцелуем… Продолжавшимся, к его великому сожалению, всего пару мгновений. Отчаянно отплевываясь и вытирая рот рукавом, Гилберт шарахнулся от него, как от огня, впечатался спиной в дерево, наступил на куст, переломал множество веток и, кое-как удержавшись на ногах, уставился на Австрию ошалелыми глазами, медленно пятясь назад. — Ты какого… творишь?! – таким шокированным Родерих его еще никогда не видел, но попытался исправить ситуацию и вернуть все в приемлемое сценарию положение. — Ты был в плену? Был. Я тебя спас? Спас. Значит, ты – прекрасная принцесса, а я – еще более прекрасный принц, сейчас ты должен меня поблагодарить за спасение, и часа через два мы отправимся дальше в мой замок, где поженимся, нарожаем кучу детишек и будем жить долго и счастливо до конца дней своих. У Гилберта Байльшмидта не дергался глаз, когда ему прилично в свое время доставалось от Венгрии. У Гилберта Байльшмидта не дергался глаз, когда на руках Ивана Брагинского оказался флэш-рояль. У Гилберта Байльшмидта все-таки случился нервный тик. — Ты в своем уме? – изумленно выдохнул он, подошел к австрийцу и пощелкал пальцами у того под носом. – Во-первых, запомни: самый прекрасный и великий здесь я, так что в этом море даже носа не высовывай. Во-вторых, каких сказок ты перечитал, прежде чем надеть колготки и отправиться меня спасать? В-третьих, у меня уже язык скоро отсохнет повторять, что я натурал. Ферштейн? Но Австрия, казалось, всю эту вдохновенную речь пропустил мимо ушей – он заворожено следил за движениями Пруссии, жадно ловил взглядом скользнувший по губам язычок, отметил на руках новые ссадины и порезы, которые так и тянуло поцеловать и лизнуть, чтобы заживали быстрее… — Короче, ты… А ты и не слышишь. Ааа… — Гилберт махнул рукой и, развернувшись, пошел прочь, вскинув руку в прощальном жесте. Австрия впервые в жизни почувствовал такую обиду и ярость. — Убью. …Иван Брагинский спал очень чутко, и от удара в окно мгновенно проснулся и сел на кровати. — Мне неспокойно, — грустно пожаловался он крану. — Тоже мне, прекрасная принцесса… — горькие австрийские слезы впитывались в платок. — О, женщины, вам имя – вероломство! *стрит — пять последовательных карт. ** флэш рояль — пять старших последовательных карт одной масти.