Темнота

Доктор сидит на полу в консольной. Больно — в спину впился какой-то рычаг, но сойдет и так. Доктор думает о Кларе — о его паре, но не в том смысле, хотя все это, конечно, где-то близко, но одновременно и далеко — понять нелегко, когда этот человек занимает все твои мысли. Вообще-то темнота — не совсем та, кого бы Доктор назвал своим другом. Она не представляет собой явную угрозу. Она не кидается, не кусает, не делает больно, он просто неконтролируемо, невольно, непрошенно боится ее. Она обволакивает, заливается в рот и уши, топит, душит. Липнет к коже, до дрожи, и до отвращения тоже. Взрывается образами, слезами, заполненными слезами глазами и фразами, разными, бесстрастными, красными, жгучими от гнева. Памятью. Она не прячет ни монстров, ни воров, ни врагов, но он не готов к прикосновению ее оков. А что хуже? Что страшнее для вечно убегающего, не знающего, не желающего обернуться, вернуться, но мечтающего обмануться человека? Монстры или память? В темноте в мыслях стучит только трусливое "Беги!", замолкающее лишь от прикосновения теплой дружеской руки, откликнувшейся не невольно прошептанное "Помоги". Но сейчас помочь некому. Он боится, потому ли, что знает, что в ней таится, или это только глупый страх, его сердце пронзающий, как спица, от которой не спится, но все равно теплится надежда на хороший исход, на выход, на выдох, полный облегчения, на освобождение из самовольно избранного заточения? Ведь совесть — самая страшная тюрьма. В любом случае, ничего лучшего, чем мучение себя за ошибку, не получается придумать. Он вглядывается в темноту, и до боли, невмоготу, не хочет и одновременно жаждет видеть там образ, который и жжет, и греет, а Доктор лелеет надежду, что он в действительности наказан, связан, брошен, уничтожен, а не спасен его появлением и темнотой, скрывающей пустоту ТАРДИС. В ТАРДИС тихо без Клары. Это не то, на что он надеялся. Это не то, о чем он мечтал. Доктор лелеет надежду, что это не спасение для него кроется в темноте, а пытка, нелепая и отчаянная попытка хоть так искупить вину за то, что Клару оставил одну. Не доглядел, бросил, вряд ли кто-то спросит, но это его предел, хоть и удел тоже — он уже не может никого терять, просто физически, и потому стоически готов терпеть тишину и пустоту, готов быть один, хоть одиночество и гложет, вгрызается, а он опасается, что сойдет с ума один во времени, согнувшийся от своего бремени, и в пространстве, с изрядным постоянством становящимся пустым вокруг него. Но есть ли выбор? Остаться одному, навсегда, но точно, гарантированно, навсегда без потерь — верь или не верь, — или вновь встать на эту дорожку, понемножку, на чайную ложку в год впуская кого-то в свою душу, а чувства выпуская наружу, а потом слушать чье-то прощание, обещание, что все будет у него в порядке, хоть это и не решенная им до сих пор загадка, как он еще не умер от боли в этой темнице, в этой неволе одиночества, прерываемого редким, едким, с плохим концом и разным лицом вмешательством кого-то. Переносить это раз за разом или убивать чьи-то мечты отказом? Быть одному или впадать в кому? У всех своя кома. У него вот — душевная. Как будто душа омертвела, зачерствела, сгорела, стала пустой, простой, вместилищем только одного желания, а еще страдания, чаяния, тоски, как будто душу сжали в тиски, и она не справляется, хоть и пытается, не может воспарить, жить, лежит трупом, в окружении трубок, пытающихся ее реанимировать. Трубки с кислородом для души — это образы. Образы Клары. Как удается ему себя обманывать, поверить, что пытка темнотой — это пытка, а не единственная возможность не видеть пустоту, не слышать звенящую, давящую, бьющую по перепонкам тишину? Как получается у него убедить себя, что он боится темноты, из которой всегда так ясно проступает её, Клары, лицо? Темнота — это коматоз. Вот только вопрос, он от него бежит или к нему прибегает, он себя ругает или себе потакает? Темнота — это океан, смыкающий свои воды у него над головой. Топящий. Любящий. Теплый. Темнота — это тишина и пустота. Темнота — это статика.