Перекрестки

Что зажило – то зажило, что было – повторяется. Огонь, сгоревший заживо, вновь ярко разгорается. В секунде – вечность прежняя, любови меркой меряна И пустота безбрежная вновь зазвенеть намерена AndreyVas       Резкий северный ветер бьет в лицо ледяными струями, и страшно захлебнуться этим оголтелым потоком, от которого никуда не спрятаться и не скрыться. Такое ощущение, что кто-то затыкает рот ладонью. Холод загнал его в знакомое кафе на углу улицы, он заказывает кофе и устраивается за столиком у окна. Всего десять минут, чтобы перевести дух, в надежде переждать разыгравшуюся непогоду.       Несмотря на мелкие неурядицы, вроде сорвавшегося звонка от мужа, день сложился вполне удачно. Обе встречи, что называется, получились не в бровь, а в глаз, он заполучил сразу два редких издания, да ещё и по настолько хорошей цене, что если бы ему кто-то рассказал, что может так свезти он бы и сам не поверил. За окном настоящий ураган, ветер гоняет по улице обрывки газет и какой-то мусор, люди беспомощно закрываются от ледяных порывов, пытаются скрыться в подземке, магазинчиках или кафе. Он берет в руки красную чашку горячего кофе. Пальцы и ладони приятно греет гладкая керамическая округлость. Делает глоток и, вдохнув носом аромат крепкого кофе, на секунду задерживает дыхание, словно пытаясь удержать тепло внутри. Выдыхает, от чего из чашки на лицо веет теплом, будто он сидит в горячей ванной. Суета дня отходит куда-то назад и он просто растворяется в моменте, ощущение себя отступает. Ощущение себя….       Лука Ковач, родившейся в 1971 году в городе Шибенике, который находится на берегу Адриатического моря в Хорватии (в то время на территории Югославии) уже несколько лет живёт здесь в Нью-Йорке в старом кирпичном многоэтажном доме, где они с мужем приобрели просторный лофт, занимающий весь шестой этаж. Они оба занимаются антиквариатом. Луку увлекает все старинное - мебель, посуда, предметы искусства. А его муж, тридцати пятилетний Фил Винслав, просто помешан на книгах. За пять лет, что они живут вместе, их огромная квартира превратилась в склад, напоминающий лавку старьевщика, набитую антиквариатом. В их доме нет стен, пространство зонировано диванами, а также стеллажами, забитыми книгами и всевозможными шкатулками, статуэтками, старинными картами, вазами и прочим ветхим хламом. Лука ещё держит небольшой антикварный магазин, где продаёт и покупает старинные вещицы. Надо сказать, что это не источник заработка, они очень состоятельная пара и антиквариат, скорее хобби, чем средства к существованию.       Эти двое не очень общительны, даже можно сказать немного нелюдимые, не сторонники шумных тусовок, у них никогда не бывает гостей. В доме, где они живут, всего несколько почти незнающих друг друга жильцов, и, порой, складывается впечатление, словно это не жилой дом, а старое заброшенное помещение. В тридцатых годах, здесь было какое-то производство, но потом здание распродали по частям и теперь, верхние этажи его занимают квартиры, а нижние сдаются под мероприятия. Фил никогда не задавался вопросом, почему Лука купил квартиру именно в таком доме….       В их большой квартире вместе с ними живут пять маленьких собачек и вечерами они любят выгуливать своих "детишек" в центральном парке. А еще не так давно Фил притащил домой две огромные клетки с какими-то пичугами, которые теперь, не умолкая щебечут. Лука не был против, ему нравится, когда квартира заполнена звуками, так сказать, живет. Дома они бывают не часто, путешествуя вместе или порознь по всему миру и собирая разные разности. На время их отсутствия Фил пристраивает домашних питомцев к сестре, которая живет за городом.       Из каждой своей командировки Лука привозит в подарок Филу какую-нибудь редкую книгу. Хотя Фил, конечно же, невероятно рад таким подаркам, но эти частые отъезды мужа для него вечная головная боль. Он всегда тоскует по нему, как ребенок, который весь день ждёт маму с работы и, вроде бы, занят своими делами, но на периферии сознания всегда присутствует это ожидание. Ожидание ЕГО, ЕГО образ. Образ высокого и широкоплечего мужчины за сорок, с хорошо развитой мускулатурой и прямой как у танцовщика осанкой. С возрастом он стал немного худощавым, что придало его внешности некоторую ранимость. Он красивый, немного грустный, часто задумчивый, погруженный в свои мысли. Его голубые глаза внимательные и пытливые могут быть колюче-зимними и такими теплыми, когда он смотрит на Фила. При встрече с посторонними предпочитает молчать, изучая собеседников, иногда кажется, что он читает по губам, чужие разговоры… хотя нет, зачем это ему… Лицо его по-мужски красивое - высокий лоб, длинные темные, чуть надменные брови, прямой нос, достаточно волевой подбородок, и небольшой рот с тонкими четкими губами. Теперь он носит бороду, которая в сочетании с коротко остриженными темными волосами, контрастно подчеркивает благородно-прозрачную бледность его лица. Весь его облик одновременно сильный и слабый, резкий и мягкий.       Ветер на улице стих и Лука засобирался домой, надо сказать, что он не очень спешил, ведь Фил уехал неделю назад к родственникам в Филадельфию и дом был пуст. "Оставь мне птиц или собак, мы потом приедем вместе, без тебя мне будет совсем одиноко...". Но Фил решил, что Лука быстрее закончит свои дела и приедет к нему, если останется дома один. Дело в том, что они решили провести новогодние праздники у родителей Фила, но Лука занимался очень важным для него аукционом и просто не мог все побросать и уехать, так что, пообещав Филу закончить со всем за неделю, он энергично взялся за дело.       Когда Лука добрался домой, на улице уже стемнело. Он поднялся на большем, жутко шумном лифте, который скрипел полозьями и издавал такой мерзкий лающий лязг, что казалось, будто он везёт пассажира прямиком в преисподнюю. Лука неоднократно поднимал вопрос о замене лифта, но Фил относился к этому скрипучему обстоятельству весьма равнодушно. Лука же, напротив, не выносил этот шум, как и любой другой, а особенно громкий, впрочем, как и полную тишину. В их доме всегда работал телевизор, звучала музыка, даже ночью горел свет, неяркий, приглушённый, обычно, лампы расставленные прямо на полу или камин. Он был человеком с прошлым и это прошлое, в котором с ним случилось много всего, заставляло бояться темноты.       Он поставил бумажный пакет на полку одного из стеллажей прямо возле двери - книжки для Фила, при мысли о нем все его существо словно окатило теплом...       Фил, смешной, добрый, немного несобранный Фил... Его можно назвать блондином с зелено-голубыми глазами в темных, будто спутанных ресницах. Его, от природы русые волосы, обычно высветленные на большую часть их длины, часто собраны в хвостик на макушке или просто под ободок. На носу и щеках еле заметные веснушки, красивый чётко очерченный рот с какими-то по-детски пухлыми губами... Он очень высокий и большой, даже Лука со своими почти ста девяноста сантиметрами рядом с ним выглядит хрупким. А ещё он чуть замедленный как все великаны... Его невероятно красивые руки, всегда сопровождают разговор уверенными быстрыми или плавными по-кошачьи тягучими жестами, как бы разговаривая вместе с ним. Он надежный и верный с ним тепло, он его дом. Человек, с непостижимым внутренним миром, всегда легкий и спокойный, шутит, улыбается. И эти его качества, отнюдь, не внешняя оболочка, это не напускное. Он как планета с повышенной плотностью притягивает к себе, и раз попав на его орбиту, никто уже не в силах оторваться, увлекаемый этой неповторимой неотразимостью....       В голове возникает картинка и расползается перед глазами как неожиданно оживший кинокадр... «Обычный день, среди недели… После ужина в ресторане, они ещё немного прогулялись, просто шли рядом, молча, Фил, засунул руки в задние карманы джинсов смотрел под ноги и улыбался каким-то своим мыслям, Лука поглядывал на него и думал что сейчас в его жизни ничего и никого кроме этого парня нет и самое главное, что он и есть все что ему нужно. Но где-то глубоко внутри него гнездилось это странное непонятное чувство к тому другому человеку, который приходил к нему во снах, к парню которого он встретил в аду и потом, уже там, в нормальной, ну насколько это можно назвать нормальной жизни, в Лондоне».       Лука снял пальто и бросил его на спинку одного из пухлых диванов, разулся, натянул теплые домашние уги и отправился ставить чайник. По дороге, он привычно включал везде свет, поднимал с пола разбросанные вещи и собачьи игрушки. Мысли одна за другой плыли, как нескончаемый поток, волна за волной, вынося на поверхность то одно событие то другое, вроде бы на первый взгляд никаким образом не связанное с предыдущим и только если проследить всю цепочку, вдруг окажется, что это не просто причудливая пестрая мазня, а самая настоящая трехмерная картина.       Из задумчивости его вывел грохот, от которого внутри все холодеет и сжимается в комок. Лука замирает, как парализованный, не в силах пошевельнуться. Этот ступор длился всего пару секунд, но для него будто проходит целая вечность, проносясь в сознании эхом следов прежних переживаний сплетенных в запутанную систему ассоциативных связей. Невероятно полезное свойство нервной системы человека, заключающееся в способности какое-то время сохранять информацию о событиях внешнего мира и реакциях организма на эти события, превратилось для Луки, в виду его специфических навыков и умений, в весьма непростое испытание. Процесс актуализации элементов прошлого опыта - образов, мыслей, чувств, даже движений, словно за невидимую ниточку тянул за собой те подробности, которые он так старательно замуровывал в глубине своего сознания, но стоило сработать некоему пусковому механизму, как запускалась эта пленка, многократно воспроизводя и изменяя самым причудливым образом так старательно укрываемую информацию. И образы всплывают в сознании без усилий, отключая действительность, погружая в пустоту…       «…Влажно-серый бетонный пол с темными разводами узким прямоугольником давит на нервы. Почти под самым потолком чугунная, не раз крашенная в какой-то уже неопределенный цвет батарея. В углу комнаты белеется омерзительно-комковатый полосатый матрац. Взгляд упирается в тяжелую металлическую дверь, за которой уже приготовлены новые муки и страдания. Поворот ключа, неприятный лязг, и теперь, все что он видит это ботинки с серой ребристой подошвой, в которые по-военному заправлены черные штаны. Он чувствует, как начинает трястись. Сначала эта дрожь где-то глубоко внутри, потом волнами под самую кожу, по нарастающей, пока руки не начнут перебирать невидимые бусинки, а зубы стучать как о стеклянную чашку».       Очнувшись, он медленно оглядывается по сторонам, его все еще потряхивает. На полу разбитая лампа, раскрытая книга и разбросанные открытки с изображением Токио. Чтобы как-то унять внутреннюю дрожь Лука принялся собирать глянцевые картинки. Нужно переключиться, убрать из головы этот образ… Он пытается отвлечься, рассматривая фотографии, концентрирует свое внимание на других воспоминаниях. Постепенно изображённые дома, иероглифы и бело-красное сочетание цветов полностью завладели его мыслями.       Лука не называл ЕГО имени даже про себя, это случилось, когда он был Джоном, тогда, сразу после Лондонских приключений на крыше, он сбежал в Японию, чтобы собрать себя в кучу и составить новый список. Джон встретил ЕГО, высокого красивого темноволосого парня, в одном из ночных притонов и угостил выпивкой и коксом. Тогда они провели вместе ночь и стали частенько зависать вдвоем. У Джона ещё не сложилась картина его жизни и он просто проводил время с НИМ. Они таскались по городу, зависали в кабаках и квартирах случайных приятелей его нового знакомого. Все это время слилось в один миг, где он и его случайно-образовавшийся любовник занимались сексом в душном, влажном Токио. Он помнил его на вкус, на ощупь, помнил его слегка раскосые карие глаза, бледную гладкую кожу, то, как он откидывал волосы со лба, помнил его мягкие, вкусные губы, красивый прямой нос, надменный изгиб черных высоких и длинных бровей, хриплый, низкий голос... Все это было и закончилось, как и сам Джон Бэйтман... Теперь есть Лука. Он выпрямился и положил карточки на полку, первого подвернувшегося под руку стеллажа. И неторопливо направился в ту часть квартиры, которая служила им кухней. Поставил чайник на газ, устало опустился на стул,… как некстати нагрянули воспоминания, растаскивая его по кускам. Он с такой тщательностью разобрал их все на сегменты, упаковал каждый в отдельности в черный целлофановый пакет и постарался похоронить в самый дальний угол своей души. Теперь у него другая жизнь, другие люди окружают его и им совершенно не нужно знать какое он, в сущности чудовище. Если бы Фил знал что Лука, его спокойный, тихий Лука - это убийственная машина и на какие изощренные вывихи способен его не спящий мозг, сколько страшных талантов припрятал он за этим безмятежным ликом, какую боль могут причинить его красивые руки художника и убийцы с тонкими пальцами, остался бы он с ним… Все это он хранил там, в темноте и тишине самого глубокого и потаенного колодца своей памяти. Порой, ему казалось, что стоит просочиться хоть одной капле из этого омута, как вся его новая, ажурно-прозрачная жизнь распустится по нитке и сваляется в грязный моток, испачканный дерьмом и блевотиной той его, вонючей жизни.       Засвистел, вскипая чайник, и бытие потекло по своим привычным руслам. Нужно столько всего успеть до отъезда,… а самое главное не забыть, за всей этой суетой в магазине, заказать билет. Он заварил очень крепкий черный чай, он так привык еще там в холодном северном краю, где не было дней, ночей, там не было ничего кроме НЕГО, его хозяина, мучителя, странно-любимого и ненавистного мастера игры в поддавки, в которую они играли вместе. А теперь, Лука играет один - в Игру под названием «Я, не Я, снова Я, Лука Ковач..…»       Утро плавно вплыло в большие не зашторенные окна и застало Луку, уже одетым и собирающимся на выход. Вещи уложены в небольшую дорожную сумку, он надел черное недлинное пальто и, окинув квартиру сосредоточенным взглядом, скрылся за дверью.       Самолет совершил аварийную посадку в каком-то аэропорту и пассажиров после часового ожидания попросили покинуть борт. Лука был среди этой толпы, ему пришлось почти сутки ждать в аэропорту вылета, который постоянно переносили на час – два, пока и вовсе не отменили, сообщив, что пассажиров разместят в гостинице и автобус начнет их развозить с минуты на минуту. Он устало набрал номер Фила и принялся в сотый раз объяснять, извиняться и обещать, что успеет к празднику.       В этот самый момент их глаза и встретились…       Высокий темноволосый мужчина в длинном сером расстегнутом пальто, черных штанах, по-военному заправленных в высокие тяжелые ботинки в пол-оборота, как будто чуть исподлобья следил за Лукой, не отводил от него своих черных как у медведя глаз.       Даршавин сразу узнал его. И этот факт чуть не сбил его с ног. Он старался не упускать из поля зрения человека, который, в каком-то смысле, разрушил его жизнь, ну и, соответственно любую информацию, которая могла бы его каким-то боком касаться. И, конечно, Олег не пропустил мимо заметку, появившуюся в интернете о топорной наработке спецслужб, в результате которой, с крыши почти в центре города не то сам, не то с помощью, спрыгнул, человек, вроде как, не совсем далекий от этих самых спецслужб. Знающие люди говорили, что он был неким спец-агентом по имени Лукас Норт. Скандальчик, как водится, замяли, но все же, как не крути, факт остался фактом и Олег пережил не один месяц убийственной тоски и терзаний о смысле жизни. А теперь вот он - Лукас Норт собственной персоной, в зале аэропорта живой и невредимый. Он ни с кем не смог бы его спутать. Высокую, стройную фигуру, жесты, поворот головы, то, как он поднимает ворот своего бушлата. А когда Олег увидел его лицо, как будто и не было этих семи лет. Они смотрели друг на друга, словно читали по лицам. «Что? Как? Где?… Почему ты здесь?… Странное совпадение?…». Лукас первым пришел в себя и направился прямо к Даршавину, тот, повернувшись к нему лицом, изучающее, наблюдал за его передвижением, за тем, как он идет - уверенно и быстро,… там он ходил иначе. Он оказался совсем близко и, теперь, Олег еще внимательнее всматривался в его лица, отмечая каждую подробность. Он поседел, на висках и в бороде поблескивают серебряные паутинки, глаза спокойные, но по-прежнему внимательные. Такой же бледный, добавились морщинки. Стал, словно шире в плечах и выше, но это обманчивое впечатление, там он непроизвольно пытался быть меньше и незаметнее.       Лукас еле заметным кивком пригласил его отойти в сторону. Они шли рядом, настала очередь Лукаса присматриваться и сравнивать. Олег теперь носил длинные волосы, не сказать, что это ему шло, скорее даже наоборот, но эта длинна как-то соответствовала теперешнему его образу. Он стал крупнее, заматерел, «…ему, наверно, лет тридцать девять», вошел в самую пору. Они не виделись почти семь лет с тех пор как, с легкой руки Гарри Пирса, Даршавину устроили фальшивый взрыв и отправили с новыми документами на все четыре стороны или на одну, нужную кому-то... Они остановились в сторонке подальше от всех.       - Ты как здесь? – Лукас прислонился плечом к стене.       - Проездом. Застрял. Вылет не дают. – Спокойный, хрипловатый голос. – А ты?       - Тоже. Где остановился?       - Пока нигде.       Моментальное решение, правильное или неправильное будет видно потом, а пока есть только оно.       - Поедем, мне номер предоставили, как ВИПу. – Насмешливая улыбка, такая знакомая. Как часто он огребал за эту свою улыбку.       Олег слегка наклонил голову в знак согласия. В такси - молчаливый неудобняк, они оба знают, зачем едут в эту гостиницу. Три последних года их необычного общения, каждый, так или иначе, думал об этом.       На «голых» допросах, когда Норт в чем мать родила, то сидел со связанными руками, то, по желанию следока, принимал другие более экстравагантные позы, предположительно, помогающие заключенному раскрепоститься и представить следствию необходимую информацию. Или во время откровенных разговоров по душам, под растормаживающим действием амитал-натрия, когда Лукас в состоянии полусна или полубредовой эйфории, охотно и непринуждённо рассказывал Олегу о своем разностороннем сексуальном опыте, проявляя при этом повышенную речевую и двигательную активность. Или, потом, в заброшенном здании где-то недалеко от реки, когда один смотрел, а другой раздевался, обоих их накрыло с головой… Кто знает, чем бы закончилась та стычка в Лондонской квартире Норта если бы не Сара…       Пока Лукас расплачивается, Олег ждет у двери. Неприятно, ярко освещенный лифт, Лукас опускает голову, трет глаза подушечками пальцев, на несколько мгновений смыкая их на переносице, Олег рассматривает его профиль. Номер вполне приличный. Лукас ставит свою сумку на невысокую тумбу в небольшом хольчике, у Олега вещей нет, видимо, он оставил их в камере хранения. Они, друг за другом, не останавливаясь в проходной гостиной, идут в спальню, Лукас задергивает штору быстрым коротким движением и, не оборачиваясь на Олега, начинает раздеваться. Ботинки, пальто, шарф, тонкий темно-синий джемпер, замедляется, украдкой смотрит через плечо. Олег стоит, не двигаясь, и в полумраке наблюдает, как тот раздевается.       На спине Лукаса вместо восьми куполов, по одному за каждый год несвободы, теперь красуется извивающийся дракон… Не то чтобы та татуировка потеряла для него смысл, вовсе нет, просто это ведь, как родимое пятно, так сказать особая примета Лукаса Норта, а его больше нет. На плече знакомый кораблик, как у вора-гастролера, беглеца, с устойчивой тягой к побегу любой ценой, с тремя мачтами, по одной на каждую попытку покинуть клетку и вырваться на свободу. Не тронутым остался и наручник с обрывком цепи, которую Луке забили после пяти лет отсидки. А вот демон на груди, символ ненависти к авторитетам и тюремной иерархии, своего рода «оскал», когда ее обладатель «показывает зубы» системе, несколько видоизменился, оброс деталями и подробностями… «Видать, до сих пор в обороне». Его восьмиконечная звезда, такие обычно делают себе тюремные авторитеты, воры в законе, а также и злостные «отрицаловы», к которым относился Лукас, за что и огребал большой ложкой, тоже никуда не делась, как и надписи на спине, в паху и на руке, а вот символ «один в четырех стенах», напротив, с его запястья исчез. Но появились и совсем новые татуировки, не перекрывающие старые отпечатки, оставленные на его коже жизнью. На ключице тонкой ниточкой неяркими серыми чернилами в столбик было что-то написано, отсюда не разглядеть… Лукас пару минут постоял неподвижно, позволив Олегу рассмотреть себя, отложил в сторону джемпер, который продолжал держать в руке и, отодвинув ногой в сторону свои ботинки медленно и осторожно, как будто по льду, подошел к Даршавину. Они смотрели друг другу в глаза, как загипнотизированные, пульс внутри стал совсем медленным, все вокруг словно зависло в невесомости.       Невозможное возможно, больше нет никаких запретов, теперь они это не они, все как с чистого листа, осталась только страсть, что возникла каким-то непонятным образом там, где их уже нет. Движение как выстрел, Олег обхватил ладонью его шею и, придвинувшись ближе, смял губы поцелуем, Лукас задохнувшийся всхлипом, прижался всем телом, с силой притягивая его к себе. Целовал, отстранялся, смотрел в лицо, проверяя свою и его реакцию на происходящее, пробовал на вкус... Олег скинул пальто, одним тягучим движением снял свитер через голову, расстегнул штаны, и они завалились на кровать. Все вокруг перестало существовать. Если сначала оба сомневались, как пойдет, то сейчас не думалось ни о чем. Были лишь они, их ощущения друг друга, снаружи, внутри – везде. Горячие тела, жадные губы, невидящие глаза, сегодня можно все – «Празднуем»! За все эти восемь лет, а потом еще семь – «Празднуем»! За все что будет или не будет потом – «Празднуем»! Телефон сообщил, что рейс назначен, значит - пора. Одевались молча, но каждый знал, что ничто уже не будет прежним.       Лукас ушел, на прощание, коснувшись плеча, так странно по-дружески, словно, все и вправду с чистого листа и они только что познакомились, только что узнали друг друга. А Олег сел на кровать взял в руки подушку, на которой совсем недавно, запрокинув голову, лежал призрак его прошлого, сжал ее и вдохнул запах, его запах. Зажмурился до звездного неба. Они, возможно, никогда больше не встретятся. Их прежних больше нет, даже имен. Сейчас есть только эта ночь нелюбви, горячей страсти, сжирающего желания, и образ в памяти – его лицо, бледная влажная кожа, на висках и лбу прозрачнее капельки, взгляд будто затуманенный, будто не здесь.       Олег мысленно проводит указательным пальцем по его ключице, близоруко щурится, всматриваясь в тонкие серые строчки: «Я знаю что, дорога не длинна И скоро тело бедное устанет Но верую - любовь, как смерть сильна Люби меня, когда меня не станет…»