Прощ(а/е)ние

— Два кредита. Корки, кивнув головой, выкладывает на барную стойку заявленную сумму, которая тут же исчезает под рептилоидной рукой бармена, и, взяв напиток, осторожно оглядывает переполненную кантину. Компания, заполонившая помещение, разношерстная: в нескольких метрах от него сидит группа из серокожих дуросов и готалов, а мимо проходит несколько ишори в компании свиноподобных гаморреанцев. Однако сосед справа привлекает гораздо больше внимания мандалорца, чем все остальные посетители кантины — черты лица седовласого человеческого мужчины отчего-то ему знакомы, — но Корки не успевает ничего предпринять, как мужчина, повернув голову в его сторону, улыбается и в доброжелательном жесте приподнимает свой напиток. Догадка приходит весьма вовремя. — Вы… клон? Улыбка мужчины становится шире, а затем, сделав быстрый глоток, он с глухим стуком ставит гладкий матовый стакан на металлическую столешницу. — Свой своего видит издалека, верно, малыш? — он усмехается и, качая головой, опускает взгляд потускневших, но, вероятно, когда-то бывших карими глаз. В Корки появляется странное желание уйти, но по неведомой причине он остаётся: что-то удерживает его на месте рядом с бывшим солдатом Республики. То, что он именно «бывший», Корки не сомневается — одежда на мужчине простая, в нескольких местах даже потрепавшаяся, руки, когда-то сильные и мускулистые, сейчас похожи на руки столетнего старика, да и в целом вся фигура клона постаревшая и осунувшаяся. Республике — Империи — не нужны такие солдаты. Ей нужны молодые, горячие и стремительные. А не подслеповатые, седые и немощные. — RF-3651. Рэйф. — Корки. Хватка у Рэйфа ничуть не хуже, чем у самого Корки, а пальцы, несмотря на седые пряди, венчающие голову, — весьма крепкие. Он делает ещё один глоток, окончательно опустошая стакан, потом поворачивается в сторону Корки, оказываясь сидящим боком к стойке, и опирается рукой о столешницу. — Что закинуло тебя так далеко от Мандалора? Ты не похож на весь этот сброд. Корки чуть поджимает губы, при этом с силой стискивая зубы. — Ищу одного своего знакомого. — И как успехи? — Порядка сорока систем. Взгляд бывшего солдата становится понимающим. — Я тоже много где бывал. Всех планет даже и не упомнишь. Наш батальон был одним из лучших. Желание уйти сходит на нет: Корки чувствует страшную усталость, которую упрямо игнорировал почти всю бессонную неделю, а голос мужчины невероятно похож на другой голос — голос, который он не слышал почти пять лет. Кроме того, у него возникает странное ощущение, что он может довериться этому человеку, да и его, как любого мальчишку, военные байки, несмотря на принадлежность к фракции пацифистов, всегда неутомимо влекли к себе. — Где служили? Плечи Рэйфа приподнимаются, а поза становится куда более похожей на солдатскую. — 212-й штурмовой батальон. — Как долго? — Корки старается придать вопросу как можно больше непринуждённости, хотя в горле пересыхает и дышать весьма трудно. — С битвы на Кристофсис, — плечи его чуть опускаются, а взгляд тускнеет. — Генерал Кеноби был выдающимся командиром. Говорить что-либо в ответ Корки не спешит — у него своё мнение на счёт выдающности генерала Кеноби, и мнение это идёт почти вразрез с мнением нового знакомого. Рэйф же торопливо встряхивает головой и снова смотрит на него. — Я был на Мандалоре, когда там шла вся эта заварушка. Пальцы сжимают непрозрачную поверхность стакана, а дыхание в очередной раз сбивается. — Тогда полегло очень много наших. Наших… Корки точно не знает, кого он имеет ввиду — клонов или мандалорцев. — Кажется, даже эта пацифистка Сатин, — Рэйф толкает в направлении бармена золотую пластинку и получает новый стакан, до краёв наполненный синей жидкостью, а затем делает неясное движение плечами. — Не сказать, чтобы я такого уж плохого мнения был о ней, всё-таки она хотела прекращения этой войны, но какие из мандалорцев пацифисты? Война в нашей крови! Он с улыбкой ударяет себя в грудь и только потом замечает, как напряжён собеседник. — Малыш? — Она была прекрасным лидером и отличным человеком, — сухо замечает Корки. — Она бы добилась невероятных результатов. Она могла бы и дальше вести Мандалор к миру и процветанию, — он и сам не замечает, как его голос становится всё тише. — Она бы могла сделать много хорошего не только для мандалорского народа… Она могла бы сделать так много для всей Галактики… Если бы не самоуверенность одного из её близкого круга. Корки замолкает и хмурится. Привычные для подобных кантин звуки — разномастные крики, скрежет отодвигаемых стульев и стук стаканов о столы, а так же голоса посетителей — кажутся в этот момент чрезмерно громкими и неподходящими, и Корки хмурится сильней. Прошло уже достаточно много времени с тех пор, как он, Кияр и Бо-Катан похоронили Сатин на Калевале, но боль утраты всё так же тяготит уже не мальчика, но молодого мужчину. Корки понимает, что винить Оби-Вана Кеноби довольно бессмысленно, но ничего не может с собой поделать. А ведь даже Кияр, всегда настроенный против каких-либо встреч герцогини с другом-джедаем, сумел преодолеть себя и простить его. Но не Корки. Корки знает, что то существо, что отняло у него не только герцогиню, не только человека, на которого он равнялся всю жизнь, не только главу фракции, но так же и женщину, воспитавшую и заменившую ему его погибшую мать, — это существо убило Сатин Криз только для того, чтобы отомстить Оби-Вану Кеноби за былые деяния. Корки это знает. И все эти годы, что он менял одну за другой сотни планет в поисках человека, виновного в её смерти, это знание давало ему силы двигаться дальше. И ни Кияр, ни Бо-Катан, несмотря на близкое родство одной и бесконечную преданность другого, не могли в полной мере понять его желания встретиться лицом к лицу с человеком, некогда стоявшем на страже чести и справедливости, но на поверке оказавшимся всего лишь трусливым слабаком, неспособным в нужный момент защитить других. — Сундари сравняли с землёй. Корки со вздохом жмурится и опускает голову ниже. — Я видел, как она пылала. Это было действительно страшно, — Рэйф чуть кивает головой. — Я помню, как изменился генерал, когда мы вошли в атмосферу. Он был каким-то… потерянным. Совсем не похожим на себя самого. Он не был таким даже во время второй битвы на Джеонозисе, — он вдруг сжимает свободной от выпивки рукой плечо мандалорца. — Ты знал её? — Да, — Корки вынужден снова выпрямиться и открыть глаза и, чтобы хоть как-то оправдать свои действия, делает короткий глоток из своего стакана. — Она была… Она была из моего клана. — Сочувствую, — пальцы клона сжимаются чуть сильней. — Сепаратисты со своими жестянками как-то напали на Камино. Я был тогда там. И защищал свой дом, — губы его плотно сжимаются, а взгляд устремляется в пустоту. — В тот день погибли тысячи моих братьев. Наверное, погибло бы ещё больше, если бы не генерал Кеноби. Светлые брови Корки снова сдвигаются друг к другу, а на лбу появляется едва исчезнувшая длинная продольная морщина. — Это не делает его хорошим человеком, Рэйф. Рэйф удивлённо моргает и вновь смотрит на Корки, а потом вдруг улыбается с толикой грусти. — Я знал его гораздо лучше тебя, Корки. Я каждый день находился рядом с ним. Он, конечно же, вряд ли меня запомнил, но я бы, не задумываясь, пошёл за ним. Малыш, — клон толкает юношу кулаком в плечо. — Прекрати жить прошлым. Что произошло, то уже произошло. Ты ничего уже не можешь изменить. Прямо сейчас ты жив. Пользуйся этим. И Корки с ужасом понимает, что почти точно такие же слова ему говорил Кияр пять лет назад, когда связался с ним в самый последний раз, когда последний раз взглянул на него синими пикселями через миллионы световых лет, когда в очередной раз сказал, что смог отпустить все те проклятия, что предназначались Оби-Вану Кеноби, когда он сам — с разницей всего лишь в пару часов с этим разговором — сгорел в истребителе, спасая от обстрела своих — её — людей. Лежащий рядом на стойке комлинк озаряется входящим сообщением: это очередные координаты от Фалкрама, с которым он держит связь со дня гибели Кияра. Корки не знает, почему тот помогает ему в поисках выжившего джедая, — быть может, цели его весьма корыстны — но почему-то продолжает доверять ему. — Я должен идти. Долг зовёт. — Верно, — Рэйф, ещё несколько мгновений назад представший Корки доблестным воином Республики, вновь превращается в одинокого и никому не нужного старика. — Долгу надо всегда следовать. Корки довольно резким движением сдвигает табуретку, спешно допивает свой напиток и делает несколько шагов по направлению к выходу. — Эй, малыш. Он замедляется и оборачивается через плечо. — Не оглядывайся назад, малыш. Никогда не оглядывайся. Молодой мандалорец кивает Рэйфу и идёт дальше, но уже возле самой двери всё же окидывает взглядом сидящих возле стойки посетителей, однако высокой широкоплечей фигуры старого клона-солдата так и не находит. И уже находясь внутри звездолёта, когда кабина оказывается наполнена мерным гулом двигателей, он тяжело выдыхает, торопливо — как будто даже по-воровски — осматривает улицу, освещённую яркими неоновыми вывесками баров и парящими билбордами, и только затем осторожно поворачивает один из припрятанных под штурвалом тумблеров. Приборная панель тут же оживает, створки-половинки небольшого круглого отсека на ней разъезжаются в стороны, и вверх поднимается голопроектор, основание которого сколото в нескольких местах. Проходит лишь одна секунда, а затем он, ослепительно сверкнув, активируется, выдавая крохотную голограмму, и Корки чувствует, как щемит в груди. Миниатюрная герцогиня Сатин Криз сжимает перед собой руки и что-то говорит — кажется, она тогда его отчитывала за что-то. Взгляд её прямой и спокойный, а в её позе видна уверенность закоренелого политика, и Корки, откинувшись на спинку кресла, задумчиво касается рукой вначале губ, а затем подбородка. Что-то внутри ломается — со скрежетом и хрустом, — и Корки сжимает губы ещё сильней. Боль потерь, за последние десять лет ставшая неотъемлемой части его жизни, ощущается сейчас гораздо острей, но всё тот же комлинк не даёт ему вновь погрузиться в эту пучину. Это снова Фалкрам. И от трёх слов на общегалактическом, высветившихся на экране прибора, Корки вдруг хочется улыбнуться. Он с теплотой во взгляде снова смотрит на голограмму погибшей герцогини, а затем скрывает её внутри приборной панели, чтобы через миг услышать мощный рёв двигателей. Выкрашенный в тёмно-синий истребитель взмывает вверх. Корки бросает последний — в какой-то мере прощальный — взгляд на кантину, а затем звездолёт выходит из атмосферы планеты и с затухающим визгом исчезает в гиперпространстве. И, покидая это место, Корки впервые за годы перелётов из одного сектора Вселенной в другой ощущает странное и доселе неизвестное облегчение, будто бы он избавился от тяжкого груза, долгое время тянущего его вниз. А на комлинке всё так же продолжает гореть предложение из трёх слов и ряд цифр. «Жду личной встречи».