Призрак

      Почему обстоятельства всегда выше, как не крути, а результат однозначно — мимо. Можешь нарисовать себе наполеоновские планы и, даже вроде как, на горизонте нет ничего, что могло бы помешать их реализации, и, тем не менее, в самый ответственный момент вылезет вот это самое обстоятельство и пустит все под откос.       Будильник во второй раз оповестил, что самое время вставать, а за окном даже близко не рассвет - зима, однако. Олег медленно садится, трет лицо ладонями, свешивает ноги с края разложенного дивана и сразу упирается ступнями в теплый мягкий бок Грина, который дрыхнет на полу. Он с удовольствием зарывается пальцами в живое тепло, Грин, уже немолодой бело-рыжий алабай, наконец, проснувшись, лениво поднимает голову и смотрит на хозяина. Олег зябко ведет плечами, хочется спать. Он так рассчитывал провести этот день дома, в своем законном отгуле, но как говорится — фиг вам. Включает маленькую, стеклянную, пузатенькую коричневую лампу с матерчатым абажуром, что стоит на деревянном подлокотнике дивана. Пространство заполняется неярким теплым светом, от чего на работу хочется еще меньше. Большая квадратная комната с эркером, стены отделаны кирпичом, окрашенным светло-песочной охрой, темный, почти черный, паркетный пол, а во всю стену шкаф с серебристо-зеркальными раздвижными дверцами.       Он выбирается из постели, натягивает толстовку и шерстяные носки. Расправляет одеяло и сверху накидывает зеленый плед, собирать диван совсем лень. Зевает и ползет к окну посмотреть как там мир. Ничего не изменилось. Снег. Все кругом покрыто толстым белым ковром. Дворников, видимо занесло вместе с машинами, улицами и всем вокруг. Решил ехать на метро, не охота возится с откапыванием машины, всего шесть станций и вот она любимая служба.       Шесть утра, а город уже не спит. Окна его однушки, которая располагается в старом сталинском доме между Соколом и Аэропортом, выходят на Ленинградский проспект, по которому вовсю бегут машины — Москва никогда не спит.       Тяжело шурша пятками, к нему подходит Грин и приваливается к бедру теплым мягким боком. Олег кладет ладонь на его широки лоб и тихонько почесывает кончиками пальцев морду по приятно-прохладной спинке носа. Собака зевает и с размаху утыкается головой Олегу в бок, от чего он заметно подается в сторону.       – Пойдем, пойдем, морда. Ща выведу. — Олег легонько отпихивает пса, и, бросив прощальный взгляд в окно, направляется в сторону кухни ставить чайник, на ходу включая везде свет.       На полдороги его останавливает звонок в дверь, это соседка Люба. Она иногда выводит Грина, если есть настрой подольше погулять со своими двумя небольшими дворнягами. Люба уникальный человек, бывшая училка, бросившая всю эту воспитательную лабудень и отчалившая на законную пенсию жить в свое удовольствие. „Дорогой мой, ты сильно-то не разоряйся, все равно никто не оценит. Придет время и тебя спишут в утиль“ обычно вправляла Люба мозги соседу, дымя сигаретой на его кухне за бокалом вина, которое он специально для нее держал в холодильнике.       А он и „не разорялся“, уже давно, просто тянул лямку, каждый день ходил на службу, приходил вовремя — уходил вовремя, тельняшку на груди не рвал, никому ничего не доказывал. В какой-то момент он вдруг понял, после всех пинков и подножек, которые ему устраивала жизнь, что „травка всегда зеленее там, где нас нет“, а должности и другие блага получают НОПы и как ты не старайся, а блатного не перепрыгнешь…       Есть о чем подумать на досуге, жизнь большая, полосатая, чего в ней только не было: и Чечня, и плен, и служба в жопе мира, был даже карьерный рост… А еще в его долбанной жизни был Норт. Он старательно прятал в недрах памяти все, что было связанно с этим именем, но все равно, он приходил к нему во снах, всегда в черном пальто и белой футболке, выходил из темноты, стоял, молча, и уходил. Как будто ждал чего-то от него, слов каких-то или может действий.       Олег потихоньку через доступные ему каналы выяснил, что в десятом году Норт погиб при исполнении и даже был чем-то награжден, посмертно… Их спецслужбы что-то там темнили, Олег это нутром чувствовал, но выяснить больше не смог. Все, история закончилась, нет его, но видно что-то они недорешали и вот, не спокойно ему там, куда он ушел…       Олег снарядил Грина на прогулку, надел ошейник, поводок и вручил его Любе. Закрыл за ней дверь и направился на кухню, ставить чайник. Он стоял у плиты, жарил яичницу. Олег любил глазунью, так чтобы белок совсем приготовился, без слизи, а желток оставался жидким. В турке вспенился кофе, он успел снять ее, пока ароматная жидкость не убежала на конфорку. Поджарил тосты с сыром и сел завтракать, так не торопясь, как будто нарочно хотел опоздать на это долбаное совещание, которое вытащило его из постели в ранний час да еще и в его законный отгул. Когда с завтраком было покончено, он, так же не спеша помыл посуду и пошел в комнату одеваться. Брюки, носки, рубашка, галстук… „А где же бля галстук“. Порылся в ворохе одежды на кресле — нет его там. Ладно придется другой надевать, в шкафу их полно, а он привязался к одному и ходит так целый месяц, что тот уже засаленный весь. Зачем-то полез не в то отделение шкафа - „а ну да нужно же еще это гребаное дело вернуть, пока не спохватились… Что это…?“. Между переплетов книг виднелся краешек карточки или фотографии. Когда Олег осторожно потянул ее, он уже знал что это. С фотографии на него смотрел, снятый сверху вниз, сидящий на ватнике, растрепанный и бледный, с кругами под глазами и изможденным взглядом он — Лукас Норт. Олег помнил, когда сделал этот снимок, это было на одной из совместных прогулок, служивших поощрением Норту за хорошее поведение. Зачем он сфотографировал его тогда, он и сам не знал, сказал Норту, что так нужно и все, а Лукас просто выполнил приказ как всегда, поднял голову и смотрел в камеру, он, наверно, и в дуло пистолета посмотрел бы также.       В мыслях поплыли картины прошлого, так реально, кажется, шагни, протяни руку и ты там…       Сырой холодный осенний день, конец ноября. Снег уже лег, но еще смотрелся как нечто временное. Лукас после долгой болезни худой и бледный еле плелся за Даршавиным, но, несмотря на общую, просто убивающую слабость, он был невероятно рад оказаться здесь на воздухе, подальше от серой стылой камеры. Олег пару раз глянул на плетущегося за ним Норта и остановился.       - Постоим. – Он, как всегда насупленный и молчаливый, в черной дутой куртке, черных штанах из какой-то плотной ткани, по-военному заправленных в тяжелые ботинки на высокой рифленой подошве стоял, засунув одну руку в карман, в другой держал серый ватник вывернутый наизнанку и сложенный пополам.       Лукас остановился за полшага от него, вдохнул полной грудью холодный, влажный воздух и закашлялся. Легкие еще до конца не развернулись после долгой болезни. Олег быстро глянул в его сторону, осмотрелся по сторонам и, выбрав место посуше, расстелил на земле ватник.       - Садись. — Сказал он в пол-голоса и кивнул в сторону ватника.       Лукас послушно выполнил приказ. Олег встал за спиной Норта, засунул руки в карманы, извлек оттуда пачку L@Mа и зажигалку, раскурил две сигареты и протянул одну Норту. Лукас взял сигарету двумя пальцами — большим и указательным, переложил в левую руку и, зажав ее между указательным и средним пальцами, осторожно сделал затяжку. Выдохнул дым носом, опять закашлялся, повернул голову в пол-оборота от Даршавина, потерся подбородком о плечо и, чуть сощурившись от непривычно яркого света, уставился на поле, простирающееся до самого леса. На квадратном участке вдоль дороги ровными рядами друг за другом в землю вбиты небольшие колышки с номерными табличками. Здесь было негласное кладбище.       - Вот и меня так. — Равнодушно сказал Лукас, делая очередную затяжку, и слабо кивнул в сторону поля.       Олег от неожиданности даже перестал курить, раньше Лукас никогда так не говорил. За его плечами было три неудачных побега, он всегда считал, что сможет выкрутиться и вернуться домой, но после болезни что-то в нем сломалось и он словно потух. Олег смотрел на него сверху вниз, как он безучастно сидит на земле, чуть ссутулившись, обняв себя одной рукой, курит. Пальцы его еле заметно дрожат. Внутри вдруг стало холодно, больно и как-то не по себе, от того, что он может его потерять, что этот человек просто исчезнет. Олегу даже стало трудно дышать, он с усилием сглотнул. Как ком в горле застрял страх. Он сжал в ладони холодный металлический корпус мобильника, лежащий у него в кармане, так что хрустнули костяшки пальцев. „Вот оно.. Опять. Патологический неудачник“. Лукас докурил сигарету до фильтра и щелчком откинул окурок. Олег достал из кармана телефон и под воздействием какого-то необъяснимого внутреннего импульса настроил его на фото.       - На меня глянь.       Лукас повернулся к нему лицом, чуть запрокинул голову и сидел неподвижно пока тот его фотографировал, он даже не спросил, зачем это нужно.       Олег очнулся от нахлынувших реминисценций. Оказывается он стоит с закрытыми глазами, горло саднит, раздирает от неразразившихся рыданий, так же как тогда, кажется убил бы, только вот кого… и вряд ли это облегчит боль. Нет его… Он долго рассматривал фотографию, расправляя уголки холодными пальцами, потом сунул ее в карман и закрыл шкаф.       Как Олег не старался из дома все-таки вышел вовремя. Нахохлившись шел знакомой дорогой к метро, под ногами нечищеная тропа, того и гляди ебанешься на жопу, а под снегом лед. В метро как всегда людно, Аэропорт не конечная, а с Речного народу в вагон набилось битком. Пока ехал до кольцевой все думал о нем. Хорошая штука память, а тренированная память еще лучше. Он снова погружался в воспоминания, ощущая переживания того времени. Обиду на всех за незаслуженную ссылку, желание как-то отличиться, чтобы вернуться. Тогда он использовал каждую возможность и этого англичанина, который проходил у них как дагестанский террорист Даштемир Гафуров, хотя разрабатывали его совсем по другой легенде, и тряс его Олежек, как тонкое деревце, и ломал через колено четыре долгих года.       Объявили Театральную. Он выплыл, уносимый толпой из вагона, в тесной, дышащей как один организм, толкучке, перешел на Охотный ряд, нырнул в одну из арок к путям, и замер в ожидании поезда. Двери открылись прямо перед ним и, увлекаемый быстрым дерганым порывом людской массы, не сопротивляясь общему движению, он оказался у противоположного выхода, почти уткнувшись носом в стеклянные двери. Олег с трудом развернулся. Вагон дернулся и, медленно набирая скорость, пополз в туннель.       Олег стал пробираться в обратном направлении к выходу, чтобы выйти на следующей. Это оказалось не так-то легко, но мужчиной он был не мелким, поэтому последнее слово осталось все же за ним. Он пробрался к выходу и, остановившись у самой двери, уставился в прозрачную черноту окна. Из темноты на него смотрело его отражение, и еще один человек. Этот человек стоял прямо за его спиной и в упор сверлил его взглядом. Олег рывком обернулся. ЕГО глаза — голубые, бездонные, холодные. То же бледное лицо, те же поджатые губы, прямой нос… Прямо перед ним стоял он — Даштемир Гафуров.       Они, молча, смотрели друг на друга в течение всего пути до Лубянки. Поезд замедлил ход и Олег, словно очнувшись, сообразил, что ему выходить. Он достал из кармана старый магазинный чек и маленькую похожую на патрон ручку и быстро нацарапал номер телефона. Сунул бумажку Даштемиру в карман и, подталкиваемый другими пассажирами, просто вывалился на перрон. Поезд, громыхая, умчался в темноту тоннеля, а он все продолжал стоять на месте, прямо перед ним на стене красовался рекламный щит, Лукас-Даштемир растаял как фантом.       Олег шел, как на автопилоте, по нечищеным улицам Москвы в опостылевшую кантору и крутил в голове то, что случилось в метро. Сейчас сложно представить произошедшее реальным событием, может быть, он просто на минуту задремал и все это ему просто приснилось. Он опустил руку в карман и сжал холодное металлическое подтверждение реальности происходящего, пусть и косвенное, но все-таки. „Если эта ручка есть, значит и он тоже“ мелькнуло в голове.       „Здрасьте. — Здрасьте, Как дела? — Нормально, Ты чего здесь? — А вызвали…“ — формальные приветствия сослуживцев и, вот он — кабинет пятьсот девять, с криво приклеенными цифрами. Зашел, снял куртку, сел в кресло, закрыл лицо руками, упершись локтями в стол. В темноте возникло его лицо, этот пронзительный, настороженный взгляд… „А ведь он шел за мной, может от самого дома, то-то мне не по себе было… Бля, а я и не заметил… Ай да лиса… Вот тебе и покойник…“       Весь день он был как на иголках. На совещании, ради которого собственно приехал на службу, с трудом мог сосредоточиться, и пропускал мимо ушей все сказанное в свой адрес. Внутри постоянно присутствовало некое непонятное ощущение ожидания.       Зашел в столовку пообедать, сидя за столом в углу у самой стены он нехотя ковырял вилкой котлету „по-домашнему“ и думал о Лукасе. Сейчас, спустя полдня с утреней встречи, вся эта ситуация казалась ему совершенно невозможной и все больше представлялась сном. За его стол подсел коллега и просто приятель по жизни Вадик, тоже не из блатных, а по сему, вполне приятный мужик. Он что-то рассказывал о каком-то человечке, к которому, ему, Олегу стоит присмотреться и взять его в разработочку. Олег слушал в пол-уха, кивал и молчаливо соглашался.       - Ты чего-то совсем сонный. Слыхал тебя на ковер сегодня вытащили, и, вроде, даже отъебукали прилюдно?       - Да вроде того. — Олег рассеянно махнул рукой. — Ладно, друг, я это… надо мне,.. созвонимся. — С этими словами он выбрался из-за стола и, поставив поднос к грязной посуде, поспешно убрался из столовой.       Рабочий день шел по своим рельсам, все как всегда. Олег посетил начальство, получил по шее и засобирался домой досыпать. Зябко поежился, поднял воротник, вышел на улицу, закурил и, убирая сигареты в карман, нащупал ту самую ручку. Сердце забилось, как перед перестрелкой, он забрался в нагрудный карман и, вытащив телефон, который он перед совещанием поставил на беззвуковой режим, проверил не было ли звонков. Звонков было много, но не от него. Он позвонит, он должен позвонить, иначе зачем ему являться с того света, вопрос лишь когда… Даршавин нырнул в метро и зажатый шаткой толпой поехал домой. На своей станции вышел на улицу, и по дороге к дому заскочил в магазин, купил Грину мясца, себе пивка, а Любке красного и сырокопченой колбаски. Поднимался по лестнице пешком, так сказать тренировка сердечной мышцы, открывая дверь, улыбнулся, услышав бурчание Грина.       - Привет мальчик, что пожрать хочешь… — Собака дружелюбно урчала, виляла задом и тыкалась в руки лобастой башкой. Подумав немного, Олег решил вывести друга на улицу, пусть порадуется, не так часто он гуляет с ним три раза в день. Они спустились вниз тоже по лестнице и направились в небольшой такой сквер-не-сквер, скорее пустырь с редкими деревцами. Когда Грин пристроился по своим собачьим делам под деревом, в кармане сначала завибрировал, а затем запел телефон. Олега накрыло откуда-то со спины горячей, потом холодной волной, дрожащими пальцами он вынул трубку из кармана и посмотрел на экран — номер не определен.       - Алло… — Почти прошептал Олег хриплым каким-то чужим голосом.       - Олег — услышал он в трубке знакомый голос — Привет это я… узнал?       - Узнал…       - Он не укусит?       - Кто?       - Пес твой…       Олег, соображая как после сотрясения мозга, наконец, понял, что Лукас где-то здесь, обернулся по сторонам — А ты где?       - Налево посмотри, налево… на десять часов, у красной машины…       Олег повернул голову в нужном направлении и увидел высокую фигуру в черном. Он стоял, неподвижно с телефоном в руке.       - Так что? Не укусит?       - Нет.       Лукас медленно убрал телефон в карман и пошел по направлению к Олегу.       - Привет — сказал Лукас по-русски, протягивая ему руку.       - Как это… — слова застряли где-то в горле Даршавина. Он как во сне коснулся протянутой руки.       - Вот приехал … — пожал плечами Лукас и, помолчав, добавил — к тебе…