ванна Оо

Дверь, вполне обычная, неожиданно даже совершенно обычная, для мафиозной резиденции-то, прозаично слетела с петель, припечатав какого-то не в меру невезучего придурка, вслед за ней в коридор влетел взбешенный альбинос, принявшийся обыденно-методично вырубать-разделывать-мочить-крушить-ломать все на своем пути. Все, которое оказалось на пути, испуганно уползало, из-под тяжелых ботинок на платформе, из очередной комнаты, в которую ботинки вносили остервенелого андеда, из дома, в который тот, на их несчастье, все же попал, из города, где им не повезло оказаться… Куда подальше, короче говоря. Все, которое все-таки осталось на пути, так и осталось на своем месте. Нууу, разве что, в немножко другом состоянии… Скажем так, неисправности, да. Полнейшей катастрофической неисправности, из серии починке-не-подлежит. Но туда ему и дорога. Потому что… Рыжий привязан к стулу и скулит, что ему нужны сигареты. Сигареееткааа, ну-одна-маленькая-пожалуйста-прошу-затяжечку-что-нибудь-умоляю-суки-блять-сигарету-мнеееее… Все, что успело, уже давно смылось в унитазе, что намного безопасней, по видимому. Что не успело – ну это мы и так знаем. А рыжий с обожанием скашивает глаза на тонкое белое счастье, снисходительно всунутое ему в зубы хмыкнувшим песой, тонкое любимое белое счастье, которое важнее даже того, что сейчас его развяжут и уведут, наконец, домой. Проходя по дому, заблудились в огромном количестве никому не нужных теперь комнат и вошли в полутемную полупустую залу. ничего необычного. Занавески на окнах, подушки на полу… и сияющая белая… Она. Прямо в центре комнаты, приковывает к себе взгляд. Гладкая, круглая, даже бортики сглажены. Это не ванна даже, это маленький бассейн, жемчужно-светящийся, наполненный пенящейся ароматной водой, восхитительное нечто, позволенное лишь избранно-богатым негодяям, вроде того, который так некстати решил оказаться на пути альбиноса. Или кстати?.. Единственный травяно-изумрудный глаз блаженно прикрывается, потом лицо захватывает умоляющее выражение. — Песааа?.. Давай, а? Хайне вздыхает, сдаваясь, и кивает, пряча насмешливую полуулыбку. Дно стеклянное и светится. Вода тихо щекотно бурлит, лопаясь мыльными пузырьками и дразня нос запахом клубники-апельсина-чего-то-еще. Огненные волосы раскиданы по полу, по бортику, струясь, лежат на мерно вздымающейся груди, покачиваются на пенной глади. Песа цербером ходит по кругу, едва дожидаясь, пока пришибленный напарник нанежится-належится-настрадается-дурью. И что он так долго делает? Дома, что ли, нельзя в ванне полежать? — Песааа, а голову мне помооой? – капризно тянет он, запрокидывая голову и чуть приподнимаясь, колыхая всю эту мыльно-пенно-рыже-сверкающую картину вокруг себя. – ну помой, а? Вздохнув, снова вздохнув, идет к полке, копается там, выискивая шампунь, хоть какой найдется, еще что-нибудь подходящее. Вернувшись к рыжему, чуть толкает его, призывая сидеть смирно, запускает ладони в волосы, втирает шампунь, чуть нажимая, поглаживая обманчиво тонкими пальцами… С чего он так постанывает, скотина? Щурится довольно, вдыхая сквозь сжатые зубы, держащие сигарету, сжимает пальцы на бортиках. Что он творит? — Эй, песа… — шепчет он задумчиво. – а иди ко мне ммм? – и выгнувшись, не дожидаясь ответа, протягивает руку, цепко ловя свободный бинт на шее, тянет на себя, почти опрокидывая. — Ладно, ладно, раздеться-то дай? – бьет несильно по руке, высвобождаясь, и встает, раздевается, а потом опускается в приятно теплую воду. – вот. Доволен? — Не совсем, — смотрит насмешливо, пряча летнюю зелень под прикрытым веком. Заползает на колени, обхватывает крепко ногами, смеется. – а теперь уже почти… Губы приоткрыты, дыхание на коже, ладони-пальцы по плечам на шею, распутывают, гладят, дразнят. Веснушки бьют по глазам, смеются вместе с рыжим недоразумением, нужно, жизненно необходимо их все собрать губами, и альбинос тянется, прикрыв глаза и при том уставившись внимательно, чтоб ни одной не пропустить, касается губами, целует, скользя по щекам, минуя губы, от чего рыжий нетерпеливо ерзает, фыркает и сам ловит губы, кусая их, раздвигает настойчивым языком, проникает внутрь, целует глубоко и жадно. Оторвавшись, усмехается и шепчет тихо. — Дай мне уже тебя трахнуть, андед. Тот, не обращая внимания, не слушая, подается вперед, вжимается губами в шею, вбирает кожу, засасывая, кусает с тихим рычанием. Крепко прижимая к себе, вгрызается в шею, почти прорывая кожу, почти невыносимо больно, так недостаточно-сильнее-еще-не-бойся-сильнее-умоляю… Рыжий трется бедрами, жмется, выгибается, сцепляет руки вокруг шеи, притягивает ближе, зарывшись пальцами в мокрые уже волосы, толкает в затылок, прижимая крепче, стонет и дышит сбито. Потом, чуть отодвинувшись, пропускает руку между горячими телами, обхватывает-сжимает-гладит-ласкает-мучит-дразнит-бесит-сука-такая!.. Издав протяжный вздох, зло взрыкивает и опрокидывает на спину, расплескивая воду, наваливаясь и придавливая. И закусывая губу, потому что обхватывает ногами, прижимается, трется, еще сильнее чем до этого, порнографически-немыслимо обнимает, приникает, развратно-убийственно, сволочь рыжая. — Ну давай, песа. Слышишь меня? – шепчет, задыхаясь и постанывая. – давай же. Рывок, резко и без подготовки, он шипит, сжимаясь, сжимая колени, потом смеется болезненно-сладко, издевательски, определенно издевательски, развел же все-таки, и отдается, весь, полностью, до дна, до хрипа в стонах, до крови закушенной губы и крови на спине и плечах альбиноса. Еще-быстрее-глубже-дааа-андед-сука-сильней!.. Они, взмыленные и полузадохнувшиеся, уставше-измученные-друг-другом, довольные. Они все так же в гребаной ванне, разглядывают переливающиеся пузырьки, разглядывают друг друга. Далекий стук входной двери и тихий окрик «Чезанах?! Охрана!». И топот по лестнице. — Нейлз, идиот, главный их тут был? – приглушенно-едва-слышно. — Нееааа, он по делам сваливал… — лениво-разморенно. — Какого разлегся, долбоеб?! Одевайся и работать! — Ну пееесааа…