Туда и обратно

Умирать было омерзительно. То ли оттого, что Джек все-таки обвел его вокруг пальца, то ли оттого, что кровь, которая едва только начала вновь носиться по организму, порционно фонтанировала из пулевого отверстия. Живот скрутила судорога, голова налилась свинцом. Барбосса не почувствовал боли. Лишь холод и отчаянную ненависть. Не этого он ждал десять лет. Гектор лежал на воде, глядя в чистое, беззвездное ночное небо. Впервые за много лет ему не было плохо и уже от этого было хорошо. Плоть больше не терзалась незримым пламенем, разум отпускала лихорадка, освобождая место раздумьям. А внутри и вокруг - блаженное спокойствие, тишина и пустота. Неужто после всего, что он натворил, для него все-таки нашлось местечко в Эдеме? Выходит, не так уж и неправ был несчастный пастор, в мольбах о спасении своей недостойной шкуры заклинавший Барбоссу Адом и Раем, но все-таки разорванный спущенными Гектором собаками. Может быть, и он тоже здесь? Ночь сменилась днем, по небу нехотя прополз блеклый солнечный диск, а затем опять опустилась темнота. Один раз, второй, третий... Через сто дней Барбосса бросил считать. Больше здесь вообще ничего не менялось. Не было ни ветра, что заставил бы хоть маленькую, робкую волну ласково лизнуть обращенное к небу лицо, ни соли, пощипывающей на мелких ранках и сорванных мозолях. Ни тепла, ни холода. Ничего не осталось и у самого Гектора. Шевелиться он не мог. Собственное тело ощущалось все хуже, словно таяло под тусклыми солнечными лучами. Барбосса по-прежнему не мог уснуть и успел смириться с этим во второй, и теперь уже окончательный, раз. Но с притуплением ощущения реальности все больше воспалялось сознание, не скупясь на галлюцинации и рисуя порой идеи до того безумные, что капитан, многое переживший и повидавший, устрашался их. Медленно, не торопясь, пустота брала свое. Со временем Барбосса, одолевая захлестывающий, почти животный ужас, начал сомневаться, есть ли он сам. Он давно перестал понимать, что с ним происходит. Для него больше не существовало границы между реальным и нереальным, телом и пустотой, разумом и сумасшествием. Глаза разучились различать тень и свет. Из памяти стирались образы, понятия теряли свое содержание, становясь набором звуков, которых в изобилии подкидывало ему его безумие. Гектор не сразу поверил себе, когда они стали сливаться в протяжное пение и глухие ритмичные удары танбо. Но когда спина начала ощутимо и слишком уж убедительно гореть от множества вонзаемых в нее откуда-то снизу мелких крюков, капитан с облегчением счел за лучшее не сопротивляться. Грудь ломило слева, будто ее насквозь пронзили шипованным прутом. Голову ломило сзади, будто ее несколько раз непристойно близко познакомили с неотесанной каменной стеной. Во рту было сухо, першило горло. Воздуха отчаянно не хватало, но с каждым вздохом Барбосса словно втягивал раскаленное добела железо. В глаза бил невыносимо яркий свет, а растерявшая всякую мелодичность какофония из невнятного мычания и хаотичных ударов в барабан беспощадно терзала отвыкший слух. Воскресать было омерзительно.