Перья

Стоящая на опушке серна резко вскинула голову, испуганно прислушиваясь к чему-то, но не переставая при этом жевать. Чуткие уши, расставленные в стороны, чуть подрагивали, пытаясь уловить малейший шум, который сказал бы об опасности, но все было спокойно. Яркое солнце било прямо в глаза, и плоские зрачки серны, похожие на две лежащие на водной глади щепки, стали еще уже. Постояв так немного и не почуяв угрозы, животное вновь опустило морду к траве. Голод был сильнее чувства страха. Пять полных корпусов отделяло серну от широкого кустарника ежевики, разросшегося в подлеске. Его веточки шелестели на слабом весеннем ветру, что дул по направлению от зверя. Переступая на месте, чтоб добраться до самых лакомых клочков молодой, едва пробившейся травы, серна прядала ушами, отгоняя мошкару, проснувшуюся после зимней спячки. Долгое время ничего не происходило, и животное полностью сосредоточилось на том, чтоб успеть съесть как можно больше. Это было ошибкой. Резкий звук ломающихся ветвей ежевики заставил серну вздрогнуть от испуга, отпрыгивая в сторону очень быстро. Недостаточно быстро. Копье со свистом разрезало воздух, пущенное сильной рукой, и вонзилось точно под левую лопатку зверя, едва не задев сердце, но проскочив между ребрами и пробив легкое. Серна успела лишь коротко вскрикнуть от мгновенной и ослепляющей боли, а затем упала, почти пришпиленная к земле страшным ударом. Из-за кустов выскочила серая тень, похожая на распластавшегося в прыжке горного махайрода*, и бросилась к своей живой трепещущей добыче. Два коротких взмаха каменного ножа – и все было кончено. В последний раз взметнулся и опал бок под мягкой, солнечного цвета шкурой, в последний раз дернулись в конвульсии и застыли ноги. Печальная морда уткнулась в разрытый дерн и прошлогоднюю листву. На пару коротких мгновений над лесной поляной воцарились удивительные спокойствие и безмятежность. Все звуки словно приглушились, смазались из-за стучащего где-то в глубине гулкого барабана, означавшего, что жизнь все-таки продолжается. Миг нереальной тишины закончился так же быстро, и на поляне вновь стали слышны другие звуки. Самым громким из них было тяжелое дыхание охотника, все еще затрудненное из-за этой скорой и короткой атаки. Это его сердце стучало, как барабан, часто и ровно, постепенно успокаиваясь. Перескочив через мертвого зверя, человек присел на одно колено и повернулся лицом к свету, щурясь. Это была молодая женщина, и, даже несмотря на напряженную гримасу, расчерчивающую морщинами и старящую ее лицо, было видно, что ей не больше пятнадцати зим**. Ее спутанные волосы были очень длинными и почти совершенно белыми, давным-давно выгоревшими на солнце, светлые брови хмурились, придавая почти прозрачным серым глазам выражение холодного напряжения и ясности льда, а бледные губы готовы были в любой момент расползтись в улыбке зверя. Пригнувшись, охотница выдернула копье из бока серны одним сильным рывком и быстро, настороженно огляделась. Тонкие ноздри на покрытом грязью лице трепетали, впитывая в себя окружающие запахи, считывая их почти так же хорошо, как это могли делать лисы или кабаны. «Тихо. Не опасно». Удовлетворившись этим, женщина вновь схватила остро заточенный камень, которым недавно добила серну, и принялась сноровисто разрезать шкуру, коротко взрыкивая от нетерпения. Вязкая слюна скапливалась во рту, а пальцы слегка тряслись – вот уже пять дней ей не удавалось словить ничего крупнее мыши, и есть хотелось очень сильно. Не удержавшись, она отбросила камень и вцепилась зубами в теплое сочащееся мясо. В рот ворвался ни с чем не сравнимый вкус еще не успевшей остыть плоти, полной жизненных соков и силы, солоноватый, напоенный травами, которые недавно жевала серна… Кровь жертвы потекла по подбородку охотницы, еще сильнее пачкая лицо и засаленные, грубо сшитые между собой куски меха, служившие женщине одеждой. Ее зубы, несмотря на возраст, все еще были на удивление крепкими и белыми; острые клыки и резцы жадно вгрызались в парную плоть, челюсти трудились, с чавканьем перетирая пищу. Утолив первый голод, она с сожалением оторвалась от добычи и вновь чутко прислушалась, как до этого прислушивалась ее жертва. Что-то в тишине зеленого молодого леса беспокоило ее. Что-то крупное приближалось, и ей не хотелось рисковать, встречаясь с этим существом. «Не хорошо. Далеко уйти, далеко». Вся туша целиком была чересчур тяжелой для одного человека, так что пришлось наскоро, а потом не слишком аккуратно снять шкуру и отрезать самые большие куски, которые можно было бы унести на себе. С помощью острого камня, помогая себе зубами и ногтями, она отделила задние ноги серны от туловища. Было почти мучительно больно оставлять остальную груду мяса на поживу мелким падальщикам, потому женщина вновь склонилась над телом серны: она торопливо отрывала куски и глотала, почти не жуя. Внутреннее чутье, никогда не подводившее и спасавшее ее каждый день от тысячи опасностей, уже скреблось тревожно, требуя как можно скорее найти укрытие до наступления темноты, пока на охоту не вышли хищники куда крупнее и опаснее нее самой. Покончив с трапезой, охотница взвалила оба окорока, завернутые в окровавленную шкуру, на левое плечо, а в правую руку взяла копье; острый камень-нож перекочевал за пазуху. Не переставая водить носом и не теряя бдительности, женщина зашагала вглубь леса. Ноги, обутые в мягкие меховые обмотки, привычно несли ее вперед с размеренной скоростью, легкие втягивали и выпускали воздух в такт широким, по-волчьи неутомимым шагам. И все же, к тому времени, как солнце начало клониться к горизонту, она уже чувствовала себя заметно уставшей. Чересчур обильная пища в изголодавшемся желудке давала о себе знать тупой болью и легкой тошнотой, из-за которой хотелось лечь, свернувшись калачиком под елкой… Но нельзя было останавливаться. Она шла еще довольно долго, до тех пор, пока на горизонте не разлился багрянец заката. Спустившись с очередного пригорка, охотница остановилась перед ручьем. Даже в сумраке позднего вечера глаза без усилий различали мельчайшие детали во мху и траве, отмечая цепочки следов, ведущих в разные стороны от этого места. Крупных среди них не было. «Хорошо». Встав на четвереньки, она долго, с наслаждением пила ледяную воду, остро пахнущую землей и мхом и, наконец, неторопливо умыла лицо и руки – струи быстрого ручья ненадолго окрасились бурым, а затем унесли кровавое пятно прочь. Ветви сосны, росшей на берегу, послужили хорошим укрытием для мяса, а на одной из самых толстых нижних веток женщина устроилась сама, плотно и цепко обхватив дерево руками и ногами. Прижавшись щекой к шершавым чешуйкам коры, она закрыла глаза, вздохнула… Очень скоро сон сморил охотницу, удивительно крепкий, почти опасный. * * * Она дернулась в страхе и от этого едва не свалилась вниз, лишь в последнюю секунду ей удалось уцепиться руками за ветку, но от напряжения свело все мышцы. Что-то было не так. В обманчивой тишине ночного леса была разлита какая-то неведомая, пока еще незримая угроза. Она не могла понять, что именно беспокоило ее, но внутреннее чутье рычало испуганно и зло, пытаясь предупредить о невидимой пока опасности. Что-то разбудило ее столь внезапно. Звук. Тишину прорезал звук. Он был странным, как будто истошно кричала лесная кошка, и разнесся над чащей затухающим эхом. Он-то и разбудил ее в первый раз, а теперь повторился вновь. Но было еще что-то, казавшееся женщине неправильным. Звук был не совсем таким, какой издает зверь. Напряженно прислушиваясь, она замерла на своей ветке, напуганная и сбитая с толку. А меж тем звук все не прекращался, он был пронзительным, но не приближался, и вскоре охотницу одолело любопытство. Раздираемая им и страхом, известным каждому существу, стремящемуся выжить, она все никак не могла решиться. Наконец, любопытство пересилило. Проверив мясо и убедившись, что оно надежно лежит в ветвях, женщина ловко спрыгнула на землю и, перехватив удобнее копье, двинулась к источнику заинтересовавшего ее звука по широкой дуге. Мягкий подлесок пружинил под ногами, делая шаги совершенно неслышными. Она двигалась против ветра, так что могла не бояться, что существо впереди – кем бы оно ни было – сумеет первым почуять ее запах. Ничто не выдавало ее присутствия, пока она кралась в густом утреннем тумане, низко стелящемся над землей. Мяуканье стало доноситься реже и как будто тише, но она знала, что подошла уже совсем близко. Она кралась вперед, низко опустив копье параллельно земле, готовая в любой момент перехватить его двумя руками. Где-то неподалеку журчал ручей – от него расходились волны сырости и прохлады. В кронах деревьев спросонья посвистывали птицы, под землей копошились мыши – ничто не указывало на присутствие хищника. Раздвинув низко растущий кустарник, женщина с опаской выглянула наружу, на всякий случай напрягая мышцы так, чтоб отскочить в сторону в случае внезапного нападения. Увиденное ее поразило. Моргнув, охотница, перенесла вес на левую ногу, а затем и вовсе чуть отступила назад, стремясь остаться под защитой ветвей. Второй раз за день она не знала, как быть. На большом плоском камне, прогреваемом едва поднявшимся утренним солнцем, сидела маленькая темноволосая женщина, в руках которой заходился плачем младенец. Скрываемая густой тенью и оставаясь таким образом незамеченной, охотница следила за этими двумя. Ее уши нервно дернулись, как если бы могли сложиться, потому что громкий плач ребенка все сильнее раздражал и провоцировал – инстинкт хищника требовал от нее броситься вперед и напасть на беззащитную жертву, и все же охотница не делала этого, продолжая просто стоять и смотреть. Крики ребенка то становились отчетливее, то ненадолго утихали, превращаясь в булькающие звуки, когда мать принималась укачивать его и что-то невнятно бормотать. Крошечные ручки детеныша тянулись к ней из мехового свертка и крепко хватались за свисающие темные пряди. – Не плакать, малыш… Хороший кроха, хороший, маленький… Не плакать, малыш, я рядом… – до острого слуха охотницы донесся ласковый голос, чуть хрипловатый и ровный, хотя в его нотах слышалась едва уловимая дрожь. Мать этого ребенка испытывала страх, почти отчаяние. «Одна? Лес – опасно одна. Племя? Нет племя, нет человек рядом – опасно одна. Убивай ее быстро?» Охотница опять неуверенно переступила с ноги на ногу. Наконец, она намеренно громко наступила на сухую ветку, которая треснула с сухим хрустом, и тут же женщина на камне дернулась, оборачиваясь на звук. Когда кусты раздвинулись, явив высокую фигуру с оружием, молодая мать вскрикнула и вскочила, инстинктивно прижимая к себе младенца и заслоняясь рукой. Еще один крик застрял у нее в горле. Она могла лишь с ужасом рассматривать появившуюся перед ней светловолосую охотницу. Взгляд матери лихорадочно перемещался с юного лица с острыми, жесткими чертами на крепкие, слишком широкие для женщины плечи и жилистые запястья, выглядывающие из-под мехового серого плаща. Короткое копье с кремниевым наконечником угрожающе покачивалось, но все еще было обращено к земле. – Одна? Лес – опасно одна, – сказала охотница, хмуро рассматривая ее в ответ. Ее поза была нарочито расслабленной, но за показной плавностью жестов скрывалась вкрадчивая поступь матерого хищника. Ноздри темноволосой женщины, стоящей на поляне, дернулись нервно, втягивая в себя запах, исходящий от пришелицы: стойкий мускусный аромат, присущий звериному логовищу, опасный и резкий. Темноволосая боялась и отчаянно искала пути к спасению. – Нет! Уходить прочь! Уходить!! – воскликнула она, пятясь. В ее руках не было никакого оружия, только заходящийся криком младенец. – Племя быть? Где? – Уходить прочь, пожалуйста! Не трогать моя! Уходить, уходить прочь… Но охотница как будто не понимала или не желала понимать. Подумав немного, она сделала несколько шагов вперед и протянула левую руку, пытаясь дотронуться до женщины, однако та вдруг отскочила и оскалилась, пригнувшись и сипло зарычав по-лисьи. Своим телом она по-прежнему прикрывала ребенка. Охотница почувствовала ярость, гнев, желание ударить копьем, но, вместе с тем, ей внезапно захотелось улыбнуться. Какое-то чувство сродни уважению возникло внутри. И еще что-то, почти совсем забытое, родом из детства… странная нежность вперемешку с грустью. Когда-то и ее защищали столь же яростно, как этого вопящего младенца, даже не понимающего, что его жизнь в эти мгновения буквально висит на волоске. «Храбрая мать». На этот раз очень, очень медленно она присела на корточки, еще медленнее опустила копье на траву так, чтоб оно оставалось позади, и распрямилась. Показала руки с раскрытыми ладонями, одновременно произнося: – Не бояться мой. Нет, не бояться совсем. Моя не убивать тебя. Недоверчивый, по-прежнему напуганный взгляд матери столкнулся с ее взглядом. «Глаза смотреть, как у злой медведица. Храбрая мать! Глаза красивый, темный, как спинка черный жук», – это были неожиданно теплые мысли, не свойственные молодой охотнице. Она не знала, что ее собственные серые глаза казались другой женщине очень странными, а потому пугали. Ни у кого не могло быть таких глаз. Ни у кого в этих краях. Серые радужки в свете солнца выглядели совершенно бесцветными, белыми, как будто за ними была пустота. – Не бояться. Моя не убивать тебя, – повторила охотница, стараясь говорить мягко, одновременно делая очередной совсем крошечный шаг вперед. Это было похоже на то, как она пыталась бы заговорить дикое животное, усыпить его бдительность и не дать броситься прочь или напасть. – Не убивать тебя. Все хорошо… Она бормотала и бормотала, пока, наконец, вновь не протянула руку – медленно, без резких движений. Пальцы не дрожали, она уверенно, хотя и крайне осторожно дотронулась самыми кончиками до плеча другой женщины. Так они и замерли на какое-то время, обе напряженные и натянутые, как оленья жила на рогах лука. С близкого расстояния они смогли хорошо рассмотреть лица друг друга: одно – чуть смуглое, с полными ярко-красными губами, которые немного портил тонкий, давно побелевший шрам, и теплыми карими глазами, полными в этот миг глубокой тревоги и скрытой угрозы, а другое –белокожее, как будто солнце на него вовсе не воздействовало, с глазами, в которых сейчас отражалась зелень молодой листвы. Единственное, в чем они были похожи, – это возраст, едва ли между ними была разница в пару лет. Но в остальном они казались полной противоположностью друг другу. Рядом с высокой сильной охотницей, ростом и статью похожей на крепкую сосну, молодая мать казалась еще более хрупкой, точно березовый побег, однако в ее лице не было панического страха, присущего жертве, и в этом таилась своя особая сила. – Хорошо, – глаза охотницы хоть и казались по-прежнему жуткими, но взгляд почему-то больше не пугал. Может быть, потому что из него ушла всякая агрессия, а спустя мгновение ее тонкие бледные губы сложились в улыбку. В ответ уголки губ темноволосой женщины дрогнули, и на лице тоже появилась слабая улыбка. – Хорошо. Белая Птица, – она приложила руку к груди и повторила. – Моя – Белая Птица, – желая пояснить свои слова, она вытащила из складок меха амулет в виде маленького гладкого камушка с нацарапанным на нем силуэтом лебедя. – Эм-Ма. – Ре-Джи. Они вновь улыбнулись друг другу, на этот раз более открыто. А в это время младенец все продолжал плакать, и этот неприятный звук заставлял сильно беспокоиться. Его мог услышать кто-угодно в этом лесу на многие мили. Переведя взгляд с матери на ребенка, охотница отрывисто сказала: – Кричит – плохо. Услышал медведь, и волк, и злая лесная кошка. Зверь теперь приходить сюда, чтоб убить и съесть. Ре-Джи печально покачала головой: – Не угомонить его, не знать, что поделать, – помолчав, она добавила тихо, как будто говоря с самой собой: – Моя послушать слово великий шаман и прийти сюда, моя найти кроху здесь, в лесу, совсем один. Эм-Ма смотрела на нее с недоумением, явно не понимая. Вздохнув, Ре-Джи пояснила: – Моя родить дитя прошлая осень, но он умирай. Великий шаман дать моя хороший совет, сказать, что моя должен идти в чащу одна. Моя сделать так и найти малыш. Кроха совсем один, плакать от голода, холодный совсем. Жалко, потому забрать себе. Будет мой сын теперь. Нахмурившись, охотница смотрела в покрасневшее от рева личико ребенка, вновь не зная, как поступить. Она могла уйти прямо сейчас, однако что-то все еще останавливало ее от этого шага. Слишком давно она была одна, слишком долго брела, не встречая ни единого человека после того, как лишилась племени. Она еще помнила тепло людей рядом, хотя ей и казалось, что забыла навсегда. И прямо сейчас что-то шевельнулось внутри, какое-то непонятное, почти ранящее чувство. Она не могла уйти и оставить все, как есть. Обшаривая глазами поляну, охотница угадывала следы, принадлежавшие другим людям. В ее голове без труда возникла картина произошедшего: кто-то пришел и оставил младенца здесь, потому что был не в силах прокормить его. Так часто бывало, и любимцами Богов считалось то племя, в котором ни разу за одно поколение детей не оставляли в чаще. – Голодный, – пробурчала она, а потом протянула руки к ребенку, одновременно спрашивая: – Дай? Поколебавшись, Ре-Джи передала ей малыша. Эм-Ма положила его на плоский камень, успевший нагреться на солнце, и под взволнованным взглядом другой женщины принялась разматывать кокон, скрученный из мехового плаща Ре-Джи. Показалось крошечное розовое тельце с непрерывно сучащими по воздуху ручками и ножками, такими маленькими и нежными, что грубые, обожженные и покрытые множеством мелких шрамов ладони охотницы казались против них огромными лапищами. На голове у малыша был редкий темный пушок, а его глаза, широко распахнутые и блестящие, были точь-в-точь, как у Ре-Джи: темно-карие и глубокие. Можно было подумать, что это действительно ее сын. – Что с мальчик? Охотница провела рукой по ягодицам ребенка и ожидаемо почувствовала влагу, она уже давно догадывалась, в чем дело – характерный запах еще раньше ударил ей в ноздри. Все ясно. Она улыбнулась, успокаиваясь. Из глубин памяти приходили ранние воспоминания детства, когда Эм-Ма, самая старшая из всех детей в их маленьком племени, помогала заботиться о малышах. – Мокрый, – коротко ответила она. Вдвоем с Ре-Джи они обтерли мальчика, перевернули мех сухой стороной и вновь замотали кокон. – Возьми, – охотница небрежно сунула младенца в руки его новой матери, а потом решительно поднялась. Подобрав копье, она махнула рукой. – Идем. Приходилось сбавлять скорость, чтоб Ре-Джи поспевала следом, однако вскоре они добрались до оставленного на дереве мяса. Вокруг кусков уже роились мухи, но оно все еще было достаточно свежим, ни один зверь не успел потревожить его. Забрав оба окорока и шкуру, Эм-Ма спросила: – Твой племя где? Далеко? – Там, – Ре-Джи коротко махнула рукой на другую сторону ручья, где начинался березняк, переходящий местами в мелкое болото. Кивнув, охотница вновь зашагала впереди. Она слышала сзади тихие шаги Ре-Джи, и это – присутствие другого человека – было столь непривычно, что хотелось немедленно развернуться, чтоб убедиться в реальности происходящего. Спустя какое-то время Эм-Ма потянула носом – ветер донес до нее слабый запах дыма, и сердце мимо воли тревожно и взволнованно забилось. Она старалась не выказывать страха, надеясь, что присутствие Ре-Джи, а еще больше – двух больших кусков мяса, которые она собиралась преподнести в знак дружбы, будет достаточно, чтоб ее не посчитали угрозой и не разорвали на куски. Очень скоро стали слышны голоса людей и редкий с подвывом лай собак. Уши жадно вслушивались в эти знакомые и одновременно необычные звуки. Остановившись у кромки леса, Эм-Ма на сей раз пропустила свою спутницу вперед, и та безропотно пошла по направлению к стоянке. Ребенок в ее руках теперь лишь тихо хныкал, то и дело принимаясь с жадностью сосать грязный палец. Люди и псы заметили их практически одновременно. Не дожидаясь команды, собаки ринулись вперед, захлебываясь грозным лаем, и Эм-Ма тут же выставила копье, глухо рыча в ответ. Одноплеменники Ре-Джи уже бежали следом, в руках каждого из них были дубины и камни. – Нет! – Ре-Джи загородила им дорогу, властно поднимая раскрытую ладонь. Куда только делся весь ее страх и неуверенность. – Не надо! Похватав собак за ошейники, люди с удивлением таращились на двух женщин. Эм-Ма не спешила опускать копье, все ее инстинкты кричали, что нужно бежать или напасть первой, но она сдерживала себя, хотя сердце билось, точно пойманный в ловушку заяц. Перед ней стояло восемь мужчин, почти всем было больше двенадцати лет, и они не выглядели ни слабыми, ни слишком голодными. «Сильный племя. Много сыновей – много женщин, сильный племя». Со стороны шатров раздался резкий повелительный голос, и толпа начала расступаться, пропуская своего лидера. Старшая Мать шла стремительно, что совсем не вязалось с ее изборожденным морщинами лицом и изрядно поседевшими длинными волосами, бывшими когда-то жгуче-черными. На вид ей было почти тридцать пять, однако тело под украшенными затейливым рисунком одеждами из шкур и спиральными татуировками не успело полностью утратить прежней формы. В ее колючем взгляде, пристально уставившемся на охотницу, чувствовалась невероятная властность. Наконец, глаза Старшей Матери обратились к Ре-Джи. Смерив молодую женщину недовольным взглядом и заметив у нее на руках сверток, она сказала: – Дочь, подойди. Ре-Джи съежилась под тяжелым взором и как будто даже стала меньше, от прежнего уверенного вида вновь не осталось и следа. Она послушно подошла к женщине и встала перед ней, опустив взгляд. Посмотрев на беспокойно шевелящегося ребенка, Старшая Мать ничего не сказала, какое-то время она просто разглядывала его, размышляя. Но потом ее лицо неуловимо смягчилось, хотя со стороны это было почти незаметно. Вздохнув, она вновь свела брови и сказала: – Чужой с тобой – кто? – Белая Птица, друг, – ответила она и тут же добавила с необычайным волнением, почти отчаянием: – Нет убить, мама! Нет убить! – Ре-Джи чувствовала, как со всех сторон на нее смотрят с осуждением и гневом, однако никто не решался сказать без разрешения Старшей Матери, та же до сих пор хранила молчание. Замершая в оборонительной позе охотница пристально следила за тем, как глава племени двинулась к ней, а следом потянулись мужчины с дубинами и острыми палками. Пересилив себя, Эм-Ма опустила свое копье на землю и сняла с плеча мясо. Медленно, под пристальными недоверчивыми взглядами, направленными со всех сторон, она подошла ближе к старухе, положила у ее ног свой дар и почтительно отступила, бормоча: – Моя хороший охотник, крепкий рука, хороший глаза. Мясо хорошо добывает. Моя поймал вчера большой коза. Возьми. Сердце колотилось так, что грозило выскочить из грудной клетки, оно сотрясало ребра и гнало по телу огненные потоки крови, едкие, как смола ели. Молчание затягивалось, отовсюду смотрели мрачные и нисколько не доброжелательные лица. Понимая, что сейчас решается ее судьба, Эм-Ма почти с отчаянием посмотрела на Ре-Джи, и та едва заметно вздрогнула. Робко дотронувшись до руки родительницы, Ре-Джи вновь попросила, вкладывая в слова все доступное ей убеждение: – Мама, не убить! Остаться у нас Белая Птица? Остаться, мама. Хорошо охотиться и помогать. Остаться, прошу! Не убить, прошу! Не… не снова… – ее голос оборвался, захрипев. Старшая Мать фыркнула насмешливо, но не ответила «Нет». Вместо этого она выкрикнула что-то неразборчивое, и племя вновь пришло в движение. Заволновавшись, толпа в очередной раз почтительно расступилась, давая дорогу сухому, тощему старику невысокого роста. Глядя на него, оставалось поражаться, откуда в его древнем теле, которому, наверное, было уже под сорок зим, оставались силы, но двигался он так свободно, что трудно было не верить в то, что это самый настоящий чародей. Уверенно шагая вперед, он опирался на гладкий дубовый посох, разрисованный колдовскими узорами, к верху которого был плотно примотан череп барана. Накидка из волчьего меха укрывала его с головы до ног, а остроконечные стоячие уши и морда были выделаны так умело, что казалось, будто совершенно лишенное растительности, разрисованное белой краской лицо шамана с хищным тонким носом и горящими темными глазами выглядывало прямо из волчьей пасти. При каждом шаге множество амулетов из птичьих костей, перьев и мелких камушков, которыми он был увешан с ног до головы, позвякивало, потренькивало и шелестело, так что он производил поистине устрашающее впечатление. Ощущая непривычную слабость в конечностях, враз сделавшихся тяжелыми от непонятного ужаса, Эм-Ма словно приросла к месту, не в силах отвести взгляд от приближающегося к ней проводника богов. Она не могла даже сглотнуть ставшим совершенно сухим горлом и не знала, что ее пугало больше – сам шаман или раскаленные уголья, которые он нес с собой в причудливом глиняном горшке, висящем на трех кожаных ремнях. Она уже много лет не видела открытого огня, и это пугало ее, как и любое животное из лесной чащи. Поставив горшок на землю, шаман какое-то время, прищурившись и выпятив нижнюю губу, изучал стоящую перед ним женщину. – Румпа-Румпа! – вдруг булькнул он, подскакивая к ней внезапно, подобно гигантской жабе. – Румпа-Румпа! – а затем без какого-либо предупреждения выдернул клок волос. – Ай! – она вскрикнула от неожиданности, отшатываясь от него. Взвыв и истерично захохотав, шаман бросил светлые волосы в горшок и, когда те вспыхнули, жадно втянул в себя дым. Глаза его закатились, тело сотрясли конвульсии, и мужчина принялся кричать и стонать, выть и смеяться без остановки, он упал и стал кататься по траве, елозя по ней руками, вырывая и растирая в пальцах редкие стебли… Никто не решался подойти к нему, понимая, что на их глазах сейчас происходит общение с Духами. Приступ провидческого транса прекратился так же резко, как и начался. Шумно вздохнув, шаман закашлялся так, что его едва не вырвало. Отхаркиваясь и плюясь, он встал сперва на четвереньки, затем оперся руками о колени и с видимым усилием воздел себя на ноги. Все его лицо блестело от пота. – Белая Птица, подойди! – прошелестел он все еще очень слабым голосом. Стараясь дрожать не слишком заметно, Эм-Ма на негнущихся ногах подошла и встала перед ним. На ее лицо опустились мокрые ладони, шаман принялся водить ими, раскачиваясь и что-то тихо мыча про себя. Долгое время он вглядывался в глаза Эм-Ма, требуя не моргать, отчего у нее ужасно зачесались веки. Он заставил охотницу снять меховой плащ, оставшись в одной набедренной повязке. Что-то одобрительно бормоча и не переставая хихикать, старик несколько раз обошел ее по кругу слева направо, потыкал пальцем в ее крепкие мышцы, потряс за плечи и бедра, приложил руку к животу, после чего и вовсе опустился на колени и приник ухом к ее пупку, замирая так, будто пытался услышать что-то. Все это время Эм-Ма стояла ни живая, ни мертвая от страха, но хотя бы понимала, что ее не собираются убивать прямо сейчас. – Румпа-Румпа! – шаман вскочил на ноги и захохотал булькающим смехом. Широкими прыжками он подбежал к Старшей Матери и указал на охотницу заскорузлым от грязи пальцем с длинным загнутым ногтем. – Хороший Белая Птица, очень хороший мать будет! И смелый охотник, сильный, как Хозяин Леса.*** – Не злой дух? – уточнила старуха, недоверчиво прищурившись, на что шаман разразился новым приступам смеха и только отрицательно замотал головой. – Нет, нет! Не дух и не зверь. Хороший Белая Птица, очень хороший! – заключил он. Это решило все. Глава племени сама подошла и остановилась перед Эм-Ма. Внимательно посмотрев на нее, женщина кивнула, а затем сняла с шеи одно из своих многочисленных костяных ожерелий и торжественно повесила охотнице на шею. – Моя звать Кора, – сказала Старшая Мать. – Идем к костру. * * * С тех пор, как Эм-Ма приняли в племя, прошли дни, за которые земля успела родить много свежих душистых трав и соцветий. В воздухе носились сладкие запахи цветущего луга, солнца и недавно отгремевшей грозы. На листьях деревьев и в высокой траве на полях до сих пор блестела влага, она пропитывала даже плотные кожаные и меховые одежды, и те становились тяжелыми, как камень. Эм-Ма чувствовала усталость. Она и другие охотники бежали весь день, преследуя раненого лося, но зверь оказался слишком хитер и не так ослаблен, как они думали, он сумел запутать след, и у берега узкой быстрой речки тот оборвался, теряясь среди мелкой гальки. Вот уже какое-то время, день за днем, их преследовала неудача на охоте, и Эм-Ма знала, что некоторые втайне обвиняют ее в этом, считая, что чужачка со странными глазами приносит племени неудачу. Оттого молодая охотница стискивала зубы и глухо ворчала, но не пыталась затеять с кем-то ссору. С Ре-Джи они почти не разговаривали с тех пор, как она привела Эм-Ма на стоянку. Дочь главы племени все свое время посвящала малышу, которому дала имя Ген, а других людей отчего-то сторонилась. Ее новый сын был слабым и почти постоянно плакал, он привлекал к себе внимание, и это раздражало женщин и мужчин племени. Однажды Ре-Джи отвернулась, чтоб помешать мясо в котелке, и тогда воин Ни-Лу подбежал к ее юрте, схватил ребенка за ножки и точно размозжил бы его голову о ближайшее дерево, если бы не вмешалась Эм-Ма. Позже она и сама не понимала, зачем сделала это. По всему лучше было умертвить слабого младенца, которого, к тому же, было трудно кормить – приходилось варить для него теплый бульон, ведь ни одна женщина из тех, у кого были свои дети, не желала кормить его грудным молоком. Но стоило увидеть напуганный взгляд Ре-Джи, в котором ясно читался молчаливый призыв о помощи, обращенный к Эм-Ма, как все произошло само собой. Охотница в несколько прыжков оказалась перед Ни-Лу, вскидывая копье и шипя, как рассерженная гадюка. Они замерли друг напротив друга: коренастый, крепко сложенный воин, в руках которого, вопя, извивался ребенок, и присевшая для смертельного броска Эм-Ма. Крича от ярости и тревоги, Ре-Джи метнулась к мужчине и, выхватив сына из его рук, прижала к себе, через мгновение уже спрятавшись за спиной у охотницы. Глядя на ощетинившихся женщин, Ни-Лу лишь насмешливо фыркнул и ушел, посчитав, что это того не стоит. Он был сыном Старшей Матери, Коры, как и Ре-Джи, а их отцом был шаман Румпа-Штильха. Почти никто не решался заводить ссору с Ни-Лу, опасаясь его крутого нрава и тяжелой руки. Всего в племени было девять мужчин и двенадцать женщин, а еще пять младенцев, которых матери носили на спине, пока занимались своими повседневными делами. Эм-Ма ходила вместе с охотниками, с трудом привыкая выслеживать и загонять добычу в группе. Иногда ее раздражала медлительность и глупость других людей, а порой она едва не набрасывалась на теперь уже своих соплеменников, когда не ей первой удавалось вкусить крови еще теплой жертвы. Все это было ново для нее, а потому отнимало слишком много внутренних сил. – Эм-Ма, идем! – крикнул издалека Грэхэ, молодой парень с кучерявыми золотистыми волосами, достающими до плеч, и улыбчивым бородатым лицом. Из всего племени он теплее остальных принял женщину и часто шел рядом с ней. И сейчас, когда прочие охотники уже ушли далеко вперед, он терпеливо дожидался Эм-Ма, держа в руке лук и несколько стрел. Никто не умел так же сноровисто ставить силки и удачно охотиться, как Грэхэ, но он не был столь горд, как Ни-Лу, а потому его меньше уважали. Было похоже, что это нисколько не расстраивает его, он всегда был готов помочь женщинам после того, как возвращался с охоты, мастерил для них посуду, делал украшения и дудочки из птичьих костей, возился с детьми. Однажды он мог бы стать прекрасным отцом. – Эм-Ма очень грустный сегодня, – произнес он спустя какое-то время, пока они в полном молчании перескакивали через поваленные бурей деревья и подныривали под вывернутые из земли корни гигантских дубов. Когда ответа не последовало, молодой мужчина лишь вздохнул. Эм-Ма не обращала на него внимания так, как ему хотелось, но, лишь увидев ее впервые, он почувствовал, как что-то очень теплое, почти жгучее появилось в груди. Как будто один из угольков из волшебного горшка Румпа-Штильха взлетел в воздух и заскочил прямо ему в нутро, одновременно согревая и терзая. Радостью было находиться рядом с Эм-Ма, мукой было видеть, как холодно она смотрит на него. Но Грэхэ был терпеливым, а потому удачливым охотником. Там, где другой бы уже давно отступил и сдался, разочаровавшись, он мог выжидать часами и почти неизменно возвращался с добычей. «Моя ждать, Эм-Ма. Моя хорошо ждать», – думал он, а пока просто следовал за той, что разожгла в нем тайный огонь одним своим взглядом. Шедшая впереди молодая женщина лишь крепче сжала зубы, чтоб не огрызнуться на него, как лютая волчица, что в исступлении кусает сородича, вздумавшего поиграть с ней, когда она не в духе. Эм-Ма расстраивало, что снова они не принесут ничего племени; люди опять начнут шептаться у нее за спиной, обвиняя во всех бедах. Сколько бы зайцев она не словила голыми руками, скольких бы лесных голубей не подстрелила, этого было мало. Многочисленное племя, казалось, было вечно голодно. Когда она была одна, то могла думать лишь о собственном пропитании и благополучии, но теперь ей внезапно снова приходилось думать и о тех, что рядом, и это одновременно удивляло, было приятным и, в то же время, вызывало глухую раздражительность. И Ре-Джи совсем не глядела в ее сторону. Даже после того, как Эм-Ма спасла ее сына от Ни-Лу. Это злило тем сильнее, что Эм-Ма не понимала причины безразличия; очень часто она подходила к дочери Коры, желая завести с ней разговор, предлагала свою помощь в поисках трав и хороших кореньев, приносила ей свежую рыбу и собирала для нее вкусные птичьи яйца – заботилась о женщине так, как ни о ком другом, но все было впустую. Ре-Джи если и замечала ее старания, то все это ее лишь раздражало, и она огрызалась в ответ на все слова охотницы, унижала ее и ругала, всем видом показывая, что не желает иметь с ней ничего общего. Это походило на то, как сама Эм-Ма сторонилась ухаживаний Грэхэ, только у нее, в отличие от мужчины, недоставало его терпения. В один из таких моментов она не выдержала. Злобно отшвырнув чашку с бульоном, которым только что поила Гена, женщина вскочила и закричала на Ре-Джи: – Чего твоя хотеть от Эм-Ма? Эм-Ма делать не хорошо? Делать плохо тебе?! Ре-Джи не ответила ей ничего, лишь посмотрела холодно и отвернулась. За ее явной неприязнью Эм-Ма не заметила отблеск какой-то глубокой боли и застарелого страха, запрятанный во взгляде. Испуганный громким криком, расплакался Ген, а Эм-Ма, не видя за пеленой ярости ничего и никого вокруг, ринулась прочь, на ходу сцепившись с кем-то из собак и отбросив ту в сторону, как настырную белку. Конечно, еще раньше, чем успело сесть солнце, бешеная злость остыла, и охотнице стало ужасно стыдно. Тихо-тихо она пробралась к маленькому шатру, где спали Ре-Джи и Ген вместе с двумя другими женщинами, и легла у входа, сама похожая на побитого пса. На следующий день она вновь играла с Геном и незаметно следовала за Ре-Джи попятам, но с того дня больше не пыталась заговорить с ней. – Хотеть быть одна, - глухо обронила охотница, резко поворачиваясь и сталкиваясь нос к носу с Грэхэ. – Уйди. – Но… солнце почти сесть, не хорошо. Пойдем быстрее, – запротестовал он, выглядя при этом озадаченно, и попытался взять ее за руку. Взвизгнув, Эм-Ма ударила ногтями по его протянутой ладони, оставляя на ней кровавые полосы. Грэхэ отпрыгнул в сторону, он выглядел почти испуганным, на глубине его широко распахнутых глаз плескались непонимание и обида. Тяжело вздохнув, мужчина отступил под сень деревьев, оставляя Эм-Ма одну посреди чащи. Ей нужно было время, чтоб унять кипящую внутри злость, причины которой она и сама до конца не могла понять. Глухо зарычав, Эм-Ма яростно пнула несколько раз ствол дерева, желая не чувствовать того, что разрывало ее изнутри. Какое-то время она била и пинала деревья, обдирая руки и ноги до крови, пока противная пульсирующая боль в теле хоть немного не заглушила куда более острую, но неосязаемую внутреннюю боль. Короткий низкий смешок, прозвучавший совсем близко, заставил напрячься и развернуться. – Грэхэ… – начала она зло и замолчала, когда увидела, что под ветвями осины стоит Ни-Лу. Скрестив на груди руки, он смотрел на нее ехидно и весело. В карих глазах сына Коры было столь знакомое Эм-Ма насмешливо-холодное выражение, какое часто возникало в глазах его сестры, что на миг она ясно увидела перед собой лицо Ре-Джи… Это принесло с собой лишь новую волну боли и раздражения. – Твоя очень шумный, нехорошо, – он показал в улыбке желтоватые зубы с выдающимися вперед клыками, усмехаясь в бороду. Все еще не в силах ответить внятно от переполнявшей ее злости, Эм-Ма лишь сдавленно зашипела в ответ. В это мгновение она ненавидела Ни-Лу столь сильно, что могла убить его, и мужчина заметил это намерение в ее глазах. Заметил, а потому первым нанес удар. Он без предупреждения ринулся вперед и повалил охотницу, и они покатились по земле рычащим, визжащим и кусающимся клубком. Лесная подстилка шуршала под ними, острые иголки впивались в кожу, но их это не останавливало. В какой-то момент обоими, казалось, овладела еще более неистовая злоба, они рвали друг на друге одежду, стремясь добраться до голой кожи, под ногтями давно была кровь и кусочки плоти, а на лицах и руках алели длинные царапины. Ухитрившись, Эм-Ма с силой впилась зубами в шею Ни-Лу, целя ему в горло, но тот в последний миг отклонился, избегая смерти, и острые клыки лишь разорвали кожу и смяли плоть, но так и не добрались до вены. В ответ мужчина схватил запястья Эм-Ма и стиснул почти до хруста костей. Ими завладело возбуждение и неистовство, какого оба еще не знали. Соленые от пота губы Ни-Лу легли на губы Эм-Ма, оставляя на них влажный след, но она вновь укусила его, а затем потянулась и лизнула, чувствуя во рту приятный солоноватый вкус. Ей нравилось ощущать кровь своих жертв, она не могла удержаться сейчас от того, чтоб попробовать и его крови. Серые глаза затягивали в свою глубину, вызывая больше чувств, чем ощущение гибкого, сильного тела женщины под ним, Ни-Лу потерялся в своих ощущениях, краем сознания прекрасно понимая, что с ним происходит. Неистовство одной битвы сменялось предвкушением другой. Повинуясь древнему зову внутри себя, он сбросил с тела одежды и помог Эм-Ма освободиться от своих. Было так сладко навалиться на нее сверху, ощущая жар, исходящий от кожи, провести пальцами по плоскому, еще ни разу не носившему ребенка животу… Теперь они по очереди слизывали кровь с кожи друг друга, исследуя, познавая. Раньше, чем солнце успело спуститься к горизонту, их тела соединились на несколько кратких мгновений, сливаясь воедино под быстрый глухой стук сердец… А после они лежали еще какое-то время рядом, непривычно расслабленные и беспечные, как дети, которые не осознают опасности окружающего их мира. Эм-Ма встала первой и торопливо оделась, подобрала копье, сунула за пазуху свой каменный нож. Все еще обнаженный, Ни-Лу лениво следил за ее сборами, растянувшись на примятой траве, а потом начал одеваться и сам. Всю дорогу до стоянки они не разговаривали и у первых шатров разошлись в разные стороны. Ни-Лу уже не чувствовал того невероятного ощущения подъема и счастья, которое испытал не так давно, когда все его существо приникло к женщине, буквально растворилось в ней. При взгляде на спину уходящей Эм-Ма он понимал лишь, что, может быть, сделал что-то не так. Или этого всего вообще не должно было случиться. Мужчина думал: если Эм-Ма родит его дитя, он постарается защитить их обоих. Он не знал, что охотница в этот миг чувствовала себя гораздо хуже, чем он, ведь она прекрасно понимала, для чего позволила мужчине прикоснуться к себе сегодня. Кого именно пыталась забыть в его неловких и поспешных ласках. В тот день Эм-Ма впервые не пошла к шатру, где спала Ре-Джи. Вместо этого она разожгла крошечный костер на другом конце стоянки, так далеко от Ре-Джи, как только могла, и скрутилась калачиком на земле. Никто не видел этого в темноте ночи, но из ее серых глаз бежали слезы. * * * Очень скоро Эм-Ма поняла, что носит в себе детеныша. Это стало ясно, как только на следующую луну к ней не пришел обычный женский недуг, а запах свежего мяса, столь приятный раньше, ни с того, ни с сего, стал омерзителен. Старшая Мать, к которой охотница обратилась за советом, внимательно посмотрела на нее, пошептала что-то, проводя над женщиной руками, и кивнула, подтверждая ее догадку. Странно, но кроме ощущения радости пришла и горечь. Все было не так, неправильно. Иногда на охоте или за общим костром Ни-Лу пытался подойти к Эм-Ма, улыбался и старался сказать хоть слово, но только ей не хотелось глядеть на него, даже несмотря на то, что женщина понимала: в этом нет его вины. Ни-Лу был храбрым и сильным, он мог дать ей здоровых дочерей и сыновей, но она не хотела его больше. Она ошиблась тогда, а мужчина все не желал отступиться, его задевало, что Эм-Ма более не желает подпускать его к себе. Из-за него, а еще из-за гнетущего чувства вины непонятно перед кем и за что Эм-Ма часто уходила на охоту одна, хотя это было опасно. Иногда она думала, что зря не убила Ре-Джи тогда в лесу. Она могла сделать это быстро. Или могла вовсе не выходить на поляну, а просто пойти своей тропой дальше. С тех пор, как она вновь стала жить в племени, ее ночи перестали быть столь холодны и одиноки, как раньше, они были не так страшны, ведь со всех сторон окружали костры, вокруг которых спали люди, однако прежде Эм-Ма не чувствовала такой боли внутри, не имевшей никакого отношения к ранам тела. Может, то просто ночью ёж заполз к ней в открытый рот, и теперь его иглы протыкают ее изнутри?.. Как-то раз она даже сказала об этом предположении жуткому Румпа-Штильха, на что шаман привычно рассмеялся, едва не повизгивая от восторга, как будто она сказала что-то очень забавное. Хитро поглядев в сторону Ре-Джи, сидящей неподалеку, он подмигнул покрасневшей Эм-Ма и пропел: – Моя знает все! Все! Ха-ха-ха… Румпа-Штильха даст твоя, что нужно. Даст сила. Очень хороший сила! - он захихикал, не переставая гримасничать и кривляться, а потом внезапно посерьезнел и сказал зловеще: – Большой сила – большой страдание. Большой страдание – большой победа. Сможешь взять его, Белая Птица? Румпа-Штильха даст тебе то, что твоя хочет, – с этими словами он вытащил из-за пазухи длинный клык саблезубой кошки, на котором были вырезаны причудливые закорючки, обозначающие солнце и небо, и вложил этот клык в ладонь охотницы. Он хитро ухмыльнулся и по-птичьи склонил голову набок: – Эм-Ма охотиться сегодня одна, найти большой зверь и убить его. Эм-Ма суметь это, да? Не бояться? Не бояться умирать? О-о-о, Румпа-Штильха дать ей то, что она хочет тогда! Но Белый Птица платить Духам, страшно платить… Как завороженная, женщина кивнула, чем вызвала новый приступ довольного смеха у старого шамана. «Большой сила – большой страдание. Большой страдание – большой победа». Вспотевшая ладонь Эм-Ма крепко сжала клык. Да будет так. * * * Бесшумная тень стлалась над землей, перескакивая с одного места на другое, едва касаясь ногами земли. Это Эм-Ма бежала вперед неутомимо и размеренно, она не знала, что ждет ее впереди, но после слов Румпа-Штильха внутри стало пусто и тихо, очень спокойно, как если бы во мраке чудовищной ночи для нее зажегся огонь дружественного костра. Она бежала, почти не задумываясь, пока глаза не различили в дерне и мху отчетливые отпечатки раздвоенных копыт: лось. Крупный тяжелый самец проскакал здесь совсем недавно и скрылся. Поторопившись, она сумеет выследить и догнать его. «Эм-Ма убивай лося сама. Эм-Ма снимай шкура и делай из нее теплый одежда для Ре-Джи, а мясо отдай племени. Тогда Ре-Джи говорить с Эм-Ма. Ре-Джи улыбаться. Быть хорошо». Петляя, след, тем не менее, был отчетливо виден на мягкой мшистой почве, охотница следовала за ним свободно, она почти не прислушивалась к окружающему ее лесу, совершенно потеряв голову в погоне. Сладостные мысли и видения приходили к ней; она так ярко представляла себе, как убивает лося и перерезает ему горло, как зовет других, чтоб вместе освежевать и разделать тушу… как улыбнется ей Ре-Джи, ей одной… Длинная полоса леса закончилась неожиданно, она выскочила на поляну, полную поваленных деревьев, и едва не столкнулась нос к носу с тем, кого преследовала. Лось был великолепен: огромный, с блестящей черно-коричневой шерстью и поистине могучими рогами, напоминающими толстые ветви дуба. И сейчас он больше не мог бежать – очевидно, зверь точно так же внезапно выпрыгнул из-за деревьев, но не успел остановиться и налетел на торчащие щепы сосны, вырванной бурей. Лось не желал умирать, он все еще боролся, молча суча ногами и пытаясь освободиться, однако Эм-Ма сразу поняла, что это бесполезно. Это была удача. Подняв оружие, охотница сделала глубокий вдох… Тело среагировало само. Еще раньше, чем Эм-Ма поняла, что происходит, она уже резко отпрыгнула, разворачиваясь в противоположную сторону и выставляя острие копья впереди себя. В серые глаза женщины впились горящие уголья глаз махайрода, припавшего к земле для прыжка. Он появился с той же стороны, что и Эм-Ма, выскочил из подлеска следом за ней, и замер, стоя меж низких еловых лап. Под пятнистой шкурой хищника бугрились мышцы, лобастая голова с широко расставленными маленькими глазами и мощными клыками казалась даже красивой в своей ужасной величественности, жесткая шерсть на спине топорщилась короткой дымчато-рыжей гривой, делая хищника еще крупнее. За спиной Эм-Ма шевельнулся и вскрикнул раненый лось, и саблезубая кошка издала низкий утробный рык, скорее, ленивый, чем агрессивный. Она была уверена, что один человек на ее пути не был помехой. Низкий рев зверя прокатился над поляной, в нем ясно слышалось предупреждение: «Прочь! Моё!» Они преследовали одну и ту же добычу, и теперь предстояло выяснить, кто имеет на нее больше прав. Перед глазами на миг появилось смеющееся лицо шамана, бормочущего о силе и испытании, а потом – видение Ре-Джи, глядящей с равнодушием… Эм-Ма удобнее перехватила древко копья, пригнулась и зарычала в ответ, уже зная, что будет дальше. Стремительно ринувшись вперед, махайрод растопырил лапы со страшными когтями, и женщина едва успела уклониться от удара, что мог бы легко снести ей голову. Прыгнув влево, она мягко перекатилась по земле – лишь прошелестели мягко еловые иглы – и тут же вновь вскочила на ноги, не сводя глаз с грозного противника, что успел приземлиться на место, где она только то стояла. В горле саблезуба послышалось хриплое шипение, почти как у его более мелких сородичей, и они с Эм-Ма принялись кружить по поляне, выжидая, пока противник совершит ошибку. Позабытый на время лось шевельнул задними ногами и слабо закричал от боли, на единственное мгновение это отвлекло кошку, чувствовавшую голод, и она, позабыв про человека, прыгнула к пока еще живой жертве. Эм-Ма воспользовалась этим, чтоб метнуть копье, и попала. Заревев, саблезуб прыгнул на своего коварного врага, охваченный болью и нестерпимым желанием убить, но застрявшее в бедре копье сломалось пополам и ушло еще глубже, мешая двигаться. Кровь хлестала из раны зверя, орошая траву и взрытую землю. Движения кошки становились неловкими. Вновь охотница успела уклониться от удара когтей и щелкнувших перед самым лицом клыков, она оттолкнулась ногой от ближайшей коряги и прыжком перелетела через прыгнувшего на нее хищника. Враг Эм-Ма терял все больше крови и хромал, с каждым новым шагом наконечник копья все сильнее рвал мышцы и расширял рану. Обезумев от боли, махайрод в очередной раз прыгнул на Эм-Ма, и на этот раз та не сумела полностью уйти от столкновения. Удар мощной лапы разорвал женщине плечо до кости и отбросил ее на поваленный ствол, она с силой ударилась животом и головой и сползла на землю, почти теряя сознание от ослепляющей боли. Перед глазами все плыло. В ушах шумело и гремело, из лопнувшей на лбу кожи брызнула кровь, заливая глаза и мешая видеть. Лишь инстинктивно Эм-Ма ощутила, как взметнулась впереди размытая рыже-серая тень, почувствовала приближающуюся волну теплого воздуха и в последний миг успела выставить перед собой клык, а потом на нее обрушился оглушающий удар, и все померкло. * * * Ей снова было четыре зимы. Она сидела, по самый нос укутанная в одеяло из теплого медвежьего меха, и усиленно моргала, силясь не заснуть. Очень хотелось дослушать историю, которую рассказывал папа, но усталость была так сильна, что маленькая Эм-Ма то и дело зевала и терла кулачками глаза. Она рассеянно следила за тенями, ползающими по стенам юрты, в такт танцующим в очаге языкам пламени, и вслушивалась в низкий голос отца. Давно это случилось, когда земля еще была совсем юной и маленькой, а на небе не поднималась ночь. В ту пору Бабушка Солнце, Энекан Сигун, не уходила отдыхать в свою юрту, она круглые сутки светила людям и животным, согревала землю, и никто не знал ни зимы, ни вьюги, ни холода… **** В пламени очага Эм-Ма чудился лик старой бабушки Сигун, которая сидела в своем шатре перед огнем, на расшитой бусинами, разукрашенной краской коже и вертела в руках волшебное зеркало. Пламя костра падало на поверхность зеркала, и то отражало тысячи зайчиков. Энекан Сигун поворачивала свое зеркало так и эдак, пока в нем не появилось ее улыбающееся морщинистое лицо. Треснул в костре уголек, и девочка вздрогнула от неожиданности. Она тут же села прямее и с силой моргнула несколько раз, понимая, что едва не уснула. Из угла, где мать кормила младенца, послышался смешок: – Эм-Ма сонный совсем. Говорить ей спать, Дэво. – Не сонный! – запротестовала малышка, демонстративно садясь прямее. – Эм-Ма не хотеть спать! Сказка, папа! – потребовала она. Дэво лишь тихо посмеялся в бороду и продолжил рассказывать. Отблески костра сливались в цветные образы. И вот однажды осенью огромный лось-буга, ходивший с лосихой-энный, решил украсть солнце. Он схватил его и помчался прочь, отчего во всем мире вдруг настала кромешная тьма, и опустился ледяной холод. Люди тогда еще не знали, что такое мороз и ночь, они не носили теплых мягких шкур, не умели развести огонь, чтоб согреть промерзшую юрту, а потому страшно испугались… Эм-Ма зябко поежилась, ярко представляя тот ужасный миг, когда лоси украли солнце, и все вокруг сделалось черным-черным и холодным-холодным. Ее испуганный взгляд столкнулся со взглядом отца, и, стоило тому ласково улыбнуться ей, как девочка почувствовала, что страх отступает. Рядом с папой она могла ничего не бояться, ведь он был самым сильным и добрым человеком на свете. Улыбнувшись дочери, Дэво немного помолчал, а потом, сделав несколько стежков на шкуре, из которой шил куртку, вновь принялся говорить. Люди плакали и бестолково носились туда-сюда, не зная, как быть дальше. Не растерялся один лишь храбрый охотник Мани. Он схватил свой могучий лук, подозвал двух верных псов и устремился в погоню, желая вернуть солнце. Легкие и выносливые собаки быстро нагнали лосей, когда те уже бежали по самому небу. Псы окружили их и принялись звонко лаять. Тогда лось-буга решил перехитрить своих преследователей: он незаметно передал солнце лосихе, а сам опустил огромные ветвистые рога и заревел, пугая псов. Подоспевший Мани выстрелил из лука и убил буга, но тут же понял свою ошибку. За это время умная энный успела скрыться, унося солнце в своем животе, пока собаки и охотник были заняты. Мани стал искать глазами по небу и увидел, что лосиха бежит к небесной дыре Санарин, за которой кончается Верхний мир. Еще чуть-чуть – и она скроется там, навсегда унося тепло и свет... Сознание Эм-Ма плыло на грани сна и реальности, унося ее то в далекое прошлое, то в невидимое пока будущее, ее разум был полон образов, навеянных рассказами отца и гортанными песнями Духов, живших теперь как будто в ее собственных ребрах и костях. Угли костра, поблескивающие в глубине тлеющего очага, были похожи на звезды. Они вертелись и расплывались перед глазами, унося душу Эм-Ма все дальше и дальше за пределы реального, как если бы что-то внутри нее превратилось в бесплотную белую сову и вылетело из тела. Не было ничего четкого, не было границ или времени. Не было даже самой Эм-Ма. Она просто слушала голос отца, рассказывающего древнюю сказку их народа. Иногда ей казалось, что она сама становится лишь одной из низких вибрирующих оттенков его голоса, звучащего неизвестно откуда. С каждым мгновением она все сильнее ощущала, как ее звучание вплетается в сотни других похожих звуков, льющихся из невидимого водопада. Торопясь, охотник Мани вновь натянул тетиву и выпустил по очереди три стрелы. Две из них воткнулись в небо впереди и позади лосихи, а последняя стрела угодила точно в цель. Мани вынул солнце из чрева лосихи и вернул его животным и людям, после чего сам вновь возвратился на небо. Так и повелось с тех пор: каждую ночь гонится храбрый Мани за лосями, бегут впереди него с лаем два славных охотничьих пса, преследуя добычу, и всякий раз к утру солнце вновь возвращается в этот мир, прогоняя мрак и смерть… Голос Дэво стих, растворяясь в треске смолистых поленьев и запахе дыма. Эм-Ма подняла взгляд, смаргивая сонные слезы, скопившиеся в уголках глаз, но вместо живого улыбчивого лица увидела, что глаза отца закрыты, а сам он сидит неподвижно, его кожа бледная и чуть светящаяся в лунном свете, льющемся из прорехи в шатре. – Папа? – ее собственный голос прозвучал тонко и ломко, как первый осенний лед, слова застряли в горле, сжатом внезапным спазмом страха. – Мама? – она обернулась туда, где была ее мать, и увидела, что Мэрма также сидит, застыв на месте с закрытыми глазами и плотно сжатыми посиневшими губами. Младенец на ее руках замер, став похожим на холодный, завернутый в шкуру кусок дерева. – Мама? Папа?.. – с уст Эм-Ма сорвалось облачко пара. Больше не горел огонь, в очаге лежали лишь сырые, давно потухшие угли, припорошенные снегом. Острые маленькие снежинки врывались в юрту вместе с морозным дыханием ночи, кусок истлевшей шкуры, когда-то закрывавшей вход, а сейчас больше похожей на рваные лохмотья, хлопал на ветру, подобно крыльям куропатки, застрявшей под снежной коркой и отчаянно пытающейся выбраться наружу. Мертвенно-бледные лица родителей с закрытыми глазами испугали Эм-Ма. Теперь она вдруг поняла, что стоит посреди поля, а под ногами у нее – свежая разрытая земля. Две разверстые ямы курганов смотрели на нее, словно черные провалы глазниц, на дне которых отражались два скорченных человеческих тела – родители Эм-Ма. Их ноги были подтянуты к груди, а руки скрещены поверх колен, так что лежащие были похожи на чудовищных младенцев в утробе. Они оба и их маленький сын, брат Эм-Ма, были мертвы. Мертвы уже очень давно. Только сейчас она вспомнила об этом, и в тот же миг поняла, что сама давно выросла. Ее Дух жил здесь, в этих воспоминаниях, но тело находилось слишком далеко. На глазах Эм-Ма плоть мертвецов начала разлагаться и отпадать сперва струпьями, а затем целыми кусками, пока, наконец, не обнажились чуть желтоватые кости. Их быстро заметал усилившийся снегопад. – Прочь! – каркнула черная птица, упавшая с небес. Ее голос был похож на голос Дэво, только изломанный, хриплый и жуткий. – Прочь! И тотчас она почувствовала, как северный ветер подхватил ее, как былинку, и понес далеко-далеко. Эм-Ма закричала, но ее голос растворился в шуме поднявшегося вокруг вихря. * * * Глухо стучал барабан. Его частый ритм мощными болезненными волнами отдавался в теле, пульсируя в такт ударам сердца. Кровь с силой билась в венах, ярко-алая, быстрая, полная жажды жизни и ядовитого предчувствия смерти, что сплетались воедино, подобно побегам лозы, так крепко, что невозможно было разобрать, где одно, а где другое. В мире, где жил глухой голос барабана, не было времени. Спиральные кольца созвездий сливались в нем с размытыми, хаотичными образами из далеких детских воспоминаний, в которых по мягкому густо-синему небу скакала гибкая молодая лосиха, неся во чреве искрящееся и слепящее взор солнце, а следом за ней гнались два пса, они пытались ухватить лосиху за задние ноги, но всякий раз она делала рывок вперед и оставляла их ни с чем… и всякий раз горящее внутри нее солнце резко пульсировало, превращаясь в размытую фигуру, так что на какой-то миг чудилось, словно у той две руки, две ноги и голова – совсем как у человека. В багровом тумане, застилающем сломленный болезнью разум, мелькали смутно знакомые лица, и на краю слуха и сознания хриплым гортанным голосом пел старый шаман, творя свою магию, что всем существом походила на людей: вначале, едва родившись, она была слабой, почти незаметной, так что любая из грозных стихий, бушующих вовне, могла с легкостью потушить этот невзрачный огонек; но с каждым словом, с каждым ударом кости по натянутой на деревянный обод разукрашенной коже барабана заклинание набирало силу. Среди соцветия яркой пульсирующей боли вспыхивали и гасли привычные ежедневные воспоминания: скрип снега под ногами в морозный день, ощущение палящего полуденного солнца на голой коже, едва слышный шелест тонких колосков отцветающих полевых трав, гулкий рев раненного мамонта, загнанного, забиваемого камнями… Все это проносилось перед внутренним взором, смешивалось и пенилось, точно грязная болотная вода, а затем пропадало, вытесненное новым ощущением – нереальным чувством слепящего света, льющегося отовсюду… Огненный вихрь, проносящийся в голове, то и дело пытался столкнуть сознание в небытие, но глухой и хриплый, а иногда визгливый, пронзительный и резкий, повелевающий голос, непрестанно бормочущий что-то речитативом, не давал окончательно сорваться во мрак Реки Смерти. Этот голос держал душу Эм-Ма, как оберегающая длань, бережно держащая навесу раненую птицу. Голос пел и выл, приказывал и просил, шептал и кричал… Он все не смолкал, как не утихал и гул барабана, вызывая все новые и новые видения. Крылатая тень Духа в образе белой полярной совы – предвестницы смерти – проносилась в сознании, едва задевая своими снежными перьями захлебывающееся кровью сердце Эм-Ма. Мир Духов боролся с Миром Смерти и не собирался отступать, но откуда-то Эм-Ма знала, что лишь она сама может решить, чем закончится их битва. * * * Она вся горела. Раскаленные потоки бежали внутри, в венах и сосудах. Казалось, что кожа сухая и очень тонкая, дотронься пальцем – и она прорвется, как опалый осенний лист. Во рту было так же сухо и горячо, но зубы выбивали неровный быстрый ритм, как если бы ее тело лежало голым на льду, и его терзал невыносимый холод. Она не знала, где находится, и что за тени снуют вокруг. В их шелесте слышалось далекое глухое уханье и шум крыльев. Иногда эти тени принимали причудливые и пугающие формы, а порой становились похожими на кого-то из ее прошлого. Кажется, в какой-то момент кто-то приподнял ей голову и влил в вялый раскрытый рот немного пряной и терпкой жидкости, отчего она закашлялась и еще сильнее затряслась от озноба, вызванного чрезмерным для нее напряжением сил. Крошечная часть ее осознавала происходящее, но большая часть сознания плавала в багряном мареве, в котором не было связных мыслей, лишь глубокие и пугающие своей силой образы. Она была как нерожденный ребенок во чреве матери, ставшем вдруг слишком тесным для него. Как птенец, стремящийся во что бы то ни стало пробить сковывающую его скорлупу и выйти во внешний мир. Она горела, но не сгорала. Мышцы и кости выкручивало, боль, свернувшаяся тугими спиралями, сильнее всего пульсировала в левой руке и животе, но эта боль, какой бы ужасной ни была, являлась свидетельством мощного потока жизни, струящегося в Эм-Ма. Боль стучалась в ее угасающее сознание, как дятел, долбящий ствол дерева. Боль разговаривала с ней, как человек. Она говорила, что Эм-Ма все еще жива и способна бороться. * * * Спустя долгие дни забытья и лихорадки Эм-Ма пришла в себя. Она лежала, плотно завернутая в меховое одеяло, слабая и беспомощная, и впервые за очень долгое время почти не чувствовала боли. На самом деле, по сравнению с ожесточенным жаром и терзающими нутро раскаленными углями, нынешняя боль, скорее, походила на легкое пощипывание. Потому молодая женщина долгое время просто лежала, не открывая глаз и наслаждаясь этим невероятным ощущением спокойствия и защищенности. Однако это не могло длиться вечно. Очень скоро она поняла, что больше не в силах сдерживать естественные потребности. Напряжение в мочевом пузыре становилось крайне болезненным и все нарастало, так что Эм-Ма открыла глаза и попробовала сесть. Первая попытка не увенчалась успехом, но она пробовала снова и снова с упорством жеребенка, пытающегося впервые встать на ноги, и, в конце концов, сумела подняться, опираясь на правую руку. Левая оказалась плотно замотанной в тонкую кожу, ниже локтя с двух сторон ее обхватывали две палки и широкие куски коры. Женщина с большим трудом воздела себя на ноги и кое-как доковыляла до выхода. Солнечный свет больно резанул по глазам, заставляя крепко зажмуриться. Покачиваясь от слабости, она стояла так какое-то время, привыкая. – Эм-Ма! – раздался рядом громкий возглас, и сразу же кто-то размытый и нечеткий в льющемся со всех сторон свете, подбежал к ней, чтоб обхватить руками за талию, помогая устоять на ногах. – Эм-Ма очнуться! Эм-Ма очнуться! – вокруг нее слышались и другие голоса, люди суетились и явно радовались тому, что она не умерла. Она увидела совсем близко взволнованное, бледное лицо Грэхэ, и лишь тогда поняла, что это его руки поддерживают ее, не давая упасть. Тени из мира Духов отступили не до конца, они все еще жили где-то по краям ее сознания, истощенного долгой битвой с недугом. Одна из теней промелькнула в нескольких шагах, и, с трудом сфокусировав на ней взгляд, Эм-Ма узнала ее. – Ре-Джи… – разлепив сухие губы, хрипло и слабо выдохнула она голосом, больше похожим на шуршание сухой гальки под подошвой. Карие глаза Ре-Джи, стоящей за плечом Грэхэ и пристально, жадно глядящей на нее, странно блестели. Но тут живот Эм-Ма вновь скрутило приступом рези, и она умоляюще посмотрела на мужчину рядом с собой: – Моя надо… – она не договорила, но Грэхэ прекрасно понял ее. Он сделал шаг, собираясь отвести ее к кустам, однако Ре-Джи решительным жестом отстранила его и сама обняла Эм-Ма за талию: ужасно исхудавшая за время болезни, охотница была похожа на тонкое перо камыша, раскачивающееся на ветру, и не было никакой трудности в том, чтоб поддерживать ее. Медленно, осторожно Ре-Джи отвела больную в сторону от стоянки. Когда Эм-Ма, крепко вцепившись в поддерживающую ее руку, на трясущихся ногах вернулась в юрту и с облегчением легла, дочь Коры принялась поить ее бульоном. Есть совершенно не хотелось, но Эм-Ма заставляла себя глотать и даже прожевала крошечный кусочек мяса, чем вызвала настоящую улыбку на лице Ре-Джи. Даже столь незначительные усилия утомили Эм-Ма – на лбу выступила испарина, перед глазами замелькали темные пятна. В изнеможении завернувшись в меховое одеяло, она забылась тяжелым сном, хотя на сей раз он уже не нес с собой удушающего лихорадочного жара. То был сон выздоравливающего человека. Много раз она засыпала и просыпалась, и все повторялось снова. Иногда, открыв глаза, она видела рядом с собой Грэхэ, а однажды пришел Ни-Лу. На лице у последнего был виден свежий алеющий шрам, подернутый розовой корочкой сукровицы; мужчина лишь коротко посмотрел на Эм-Ма, а затем молча вышел, чувствуя себя лишним. Она не спросила его, откуда этот шрам, потому что ей было все равно. Но позже Грэхэ все равно рассказал, что это Ре-Джи ударила своего брата камнем за то, что тот плохо говорил об Эм-Ма, пока та лежала без сознания, борясь за свою жизнь. Приходили и другие люди их племени, но чаще всего, возле нее сидела Ре-Джи. Она сама готовила для охотницы еду и кормила ее, терпеливо дожидаясь, пока та прожует, так что скоро Эм-Ма даже привыкла к этому. Ей нравилось, как Ре-Джи подносила к ее лицу кусочек за кусочком, давая осторожно взять пищу губами, а затем с озабоченным видом следила, чтоб больная не поперхнулась, всегда вовремя прикладывая к ее рту миску с чистой водой. Как-то раз, думая, что Эм-Ма давно спит, Ре-Джи сказала: – Моя думай, ты умереть тогда, – из-под полуопущенных век охотница видела профиль темноволосой женщины, освещенный неверным пламенем костра. Ре-Джи, не отрываясь, глядела на огонь. – Когда люди приносить твой сюда, ты быть почти мертвый. Я думай, всё. Много кровь, много… Отец лечи тебя хорошо, долго лечи. Могучий шаман. Но он лечи и мой Дэна, и Дэна умирай тогда. Много кровь… Дэна – хороший охотник быть, сильный, как Эм-Ма. Драться со злой пришлый человек, убивай его и сам умирай. Моя долго плакать… Моя теряй сын. Моя не хотеть терять больше. Не хотеть… терять Эм-Ма. Не желая быть разоблаченной, охотница сделала вид, что спит. И все же она запомнила то, что сказала Ре-Джи. Теперь она понимала, почему та часто была так грустна и неприветлива с людьми, отчего сторонилась их, боясь новой боли и потерь. И оттого, что она все же позволила Эм-Ма быть рядом, впустила в свое сердце, у той становилось так легко на душе, что ей казалось, будто она способна немедленно вскочить со своего ложа и пуститься в пляс. По вечерам дочь Коры пальцами расчесывала длинные светлые пряди, не давая им спутаться колтунами, и заплетала Эм-Ма косы, чтоб той было легче спать. Через какое-то время она начала приносить в юрту Гена: немного подросший мальчик вел себя уже гораздо спокойнее, он почти не шумел и не мешал сну выздоравливающей, а когда та просыпалась, ползал рядом с ней, смеясь сам и вызывая улыбку на бледных губах Эм-Ма. Видя, как эти двое становятся ближе друг другу, Ре-Джи, кажется, радовалась, потому что со временем стала брать с собой малыша постоянно. Дни следовали один за другим, как цепочка неповоротливых мамонтов, уныло бредущих к водопою по раскалившемуся на солнце каменному плато, а племя все еще не снималось с места. В окружавшем их лесу хватало дичи, и, хотя осень была уже не за горами, до настоящих морозов было далеко. Эм-Ма везло. Она быстро поправлялась, и Ре-Джи теперь приходила каждый день – как правило, с Геном за спиной. Взглянув на малыша впервые с того дня, как очнулась, охотница с удивлением поняла, что он больше не напоминает крошечного тощего зайчонка: за какие-то недели ребенок подрос и набрал вес, заботами Ре-Джи его щечки теперь стали пухлыми и румяными, и он улыбался, когда мать склонялась к нему, чтоб покормить или спеть колыбельную. Ни одна из них не говорила о том, что произошло. Мысли в голове у Эм-Ма двигались лениво и нехотя, до сих пор отчасти погруженные в колдовской дым и пары от горьких волшебных зелий, которыми ее каждый день поил Румпа-Штильха, потому она не думала о том, отчего все сложилось так, а не иначе. Она просто наслаждалась покоем и умиротворяющим присутствием Ре-Джи, которая заботилась о ней, как о втором ребенке… Все когда-нибудь заканчивается, закончился и этот безмятежный период, когда самой главной целью для Эм-Ма было самостоятельно выйти на улицу и пройти надлежащие двадцать шагов к кустам и назад, ни разу не споткнувшись. Яркая зеленая листва на деревьях еще не успела окончательно смениться багрянцем, а солнце по-прежнему надолго задерживалось в небе перед тем, как уйти за горизонт, когда раны на теле Эм-Ма зажили настолько, что она могла уже понемногу передвигаться и есть без посторонней помощи. И первым делом она пошла к Румпа-Штильха. Старый шаман сидел в одиночестве меж корней древнего раскидистого дуба, ствол которого был столь широк, что обхватить его смогли бы лишь семь человек, взявшись за руки. Он услышал шаги за спиной, но не обернулся, продолжая помешивать что-то в котелке, а Эм-Ма, подошедшая по привычке с подветренной стороны, думала о том, что отчего-то не испытывает больше ужаса перед ним и его колдовством. На фоне закатного солнца лицо Румпа-Штильха, расчерченное на этот раз черными полосами сажи и белыми меловыми узорами, было просто лицом очень немолодого и очень уставшего человека. Наверное, это чувство было обманчивым, но, побывав на грани мира Духов и мира Смерти, охотница и сама, кажется, унесла оттуда что-то магическое на своих плечах. Отныне Тени навсегда останутся жить на краю ее разума, и она чувствовала, что сможет воззвать к ним, если захочет. В чем-то это роднило ее с шаманом, чьи тонкие сухие руки с выступающими венами в этот миг сноровисто растирали травы и семена, готовя очередное снадобье. – Твоя прийти, – усмехнулся Румпа-Штильха. Он уже давно почувствовал ее приближение и теперь смотрел на Эм-Ма чуть насмешливо, но одобрительно. Кивнув на большой плоский камень рядом с собой, он пригласил: – Садись. Когда женщина повиновалась и с видимым облегчением опустилась на прогретый лучами валун, шаман положил на траву перед ней предмет: длинный загнутый клык саблезубой кошки, весь в запекшейся крови. Эм-Ма узнала его и сразу все поняла. – Большой сила – большой страдание. Большой страдание – большой победа, – бесцветно повторила женщина слова, сказанные ей, казалось, в прошлой жизни. Она уже догадывалась о цене, которую заплатила миру Духов за свое возвращение, и теперь пришла за подтверждением. Румпа-Штильха указал на нее пальцем: – Твоя заплатить, как моя и предупреждал, – в его глазах, пристальных и по-колдовски глубоких, не было ни тени насмешки. Однако и унижающей жалости там тоже не было. – Твоя заплатить. Они не говорили больше о потере Эм-Ма, но говорили о мире Духов, пока небо из голубого не сделалось желтым. А потом Эм-Ма ушла в поле и долго сидела в одиночестве посреди моря колышущихся трав, и никто, даже Грэхэ, не решался подойти к ней. Сила... Она убила того махайрода, вогнав клык другой саблезубой кошки прямо ему в глаз, пробив мозг, и тем самым покрыла себя славой великой охотницы. После же, раненая, слабая, она спустилась на самое дно мира Духов, где прошла сквозь небесную дыру Санарин вместе со светом звезд и вернулась в мир Жизни. Она справилась… Больше не будут люди шептаться у нее за спиной, называя чужачкой, и Ре-Джи, испугавшись, что потеряет Эм-Ма, стала к ней гораздо добрее. Страдание... На этот раз она полностью ощутила горький вкус собственной победы, как и было предсказано. Жаль, что она так поздно поняла это. «Твоя заплатить, как моя и предупреждал… Твоя не будет иметь детеныш. Никогда, – каркнул в голове черный ворон, с насмешкой подражаю голосу шамана. – Никогда. Никогда». Эм-Ма распахнула широкий плащ, сшитый из меха поверженного ею саблезуба, развязала полосы куртки и осторожно опустила ладонь на повязку на животе. Она знала, что под ней – уродливый багровый рубец, тянущийся от ребер к пупку и чуть ниже. Еще бы немного, и когти хищника разорвали ей брюхо так, что кишки вывалились бы наружу, и тогда Эм-Ма было бы не спасти, но и тут ей сопутствовала удача. Победа... Она не знала, был ли теперь у нее хоть какой-нибудь смысл для того, чтоб жить. Если она не сможет рожать детей… Если ее чрево навсегда мертво, тогда… Долго, очень долго Эм-Ма сидела одна и глядела на закат, а с последним лучом встала и поковыляла назад. Войдя в юрту, которую последние недели делила с Ре-Джи и Геном, охотница решительно подошла к сложенным шкурам, похожим на большое гнездо, вынула оттуда агукающего ребенка и положила на сгиб руки. Светлая прядь волос Эм-Ма скользнула вниз и задела щеку мальчика, который тут же улыбнулся и с радостью ухватился за новую игрушку, пуская слюной пузыри. Эм-Ма погладила его по волосам и вздохнула. Если такова воля богов… * * * В небесах, ставших совсем прозрачными и хмурыми, еще не успели раствориться последние крики гусей, широкими многочисленными клиньями летящих в теплые края, когда племя под предводительством Коры, следуя примеру перелетных птиц, также снялось с насиженного места. В этом году они следовали за крупным стадом мамонтов, бредших на юг вместе с остальным потоком животных, и рассчитывали устроить большую охоту в самое ближайшее время, пока лед еще не успел сковать реки и озера, а снег не превратил раскисшую от влаги землю в непроходимый рыхлый покров, в который проваливаешься по пояс. Охота на мамонта была делом, в котором принимали участие все взрослые члены племени, и подготовка к этому важному событию длилась несколько дней. Воины точили и острили камни, а затем крепко приматывали их к длинным палкам, так что у каждого было по несколько копий для метания. Умельцы вроде Грэхэ мастерили стрелы и луки. Даже матери на время оставили заботу о своих детях, чтоб подготовиться к предстоящей погоне, они собирали камни, которые удобно будет метать. Каждый был занят делом, в том числе и Эм-Ма, чувствовавшая себя окрепшей достаточно для того, чтоб принять участие в общей охоте. С каждым днем силы стремительно возвращались к ней, болезнь отступала под напором молодой крови и жажды жизни. Эм-Ма не желала возвращаться мыслями к своей трагедии, не примирившись с нею, но оставив позади. Что сделано, того не вернешь назад, и за все приходится платить. Отныне она знала это хорошо, как никто другой. Каждый день, глядя на маленького Гена, видя, как он стремительно растет и набирает вес, как меняется его младенческое лицо, она загоняла свою боль как можно дальше и старалась радоваться тому, что имела: Ре-Джи больше не была холодна к ней, и они вместе делили заботу о ребенке, как будто на самом деле стали семьей. И сейчас неожиданно обретенная семья Эм-Ма, а также все остальное племя нуждалось в ее сноровке и охотничьих умениях. Тяжелый капюшон в виде скалящейся морды махайрода покрывал голову Эм-Ма, широкий меховой плащ укутывал ее фигуру, а лапы зверя лежали на плечах, сухо постукивая длинными загнутыми когтями. В волосы были красиво вплетены длинные перья белоснежной совы, и Эм-Ма не отказывала себе в удовольствии иногда дотрагиваться до них, вспоминая, как недавно впервые сама попросила Ре-Джи заплести ей волосы особым образом. И Ре-Джи не отказала. В то утро смуглые тонкие пальцы женщины мягко перебирали волосы Эм-Ма, создавая сложную прическу с помощью костяного гребня. Вначале Ре-Джи старательно вычесала из спутанной гривы охотницы весь сор и избавилась от узелков, а затем она решительно обвязала пряди тонкими кожаными ремешками, украшенными ракушками и костяными амулетами, так что часть волос белым шлейфом укрыла сильную спину Эм-Ма, а на грудь опустились четыре тонкие косы. Но перед тем, как отпустить ее, Ре-Джи сняла со своей накидки те самые совиные перья, проколола палец острым краем мелкого камешка и, сбрызнув своей кровью, подула на них, мысленно вознося молитву Богам, после чего с мягкой улыбкой прикрепила орошенное алыми каплями украшение к прическе охотницы. – Для твой удача, – сказала она. В ее глазах, глубоких в этот миг, как никогда, светилось обещание. Сердце Эм-Ма ликовало и трепетало. Она одновременно понимала и боялась поверить в свою догадку о том, что все это означает. Ей хотелось немедленно побежать в шатер Ре-Джи и спросить у нее, но вместо этого она заставила себя сосредоточиться на работе: большого труда стоило сточить мягкий, но крепкий кремень так, чтоб он принял форму наконечника для ее нового копья. Старое сломал тот махайрод, шкуру которого она теперь с почетом носила и чье сердце съела с волшебными отварами, еще лежа в беспамятстве, когда Румпа-Штильха пытался влить в нее силу и здоровье зверя. Когда работа почти подошла к концу, ветер донес до женщины знакомый запах, а вскоре она услышала и шаги. – Эм-Ма! – из-за склона холма к ней бежал Грэхэ, в руке мужчина нес свой неизменный лук с несколькими стрелами. Он бросил заинтересованный взгляд на прическу охотницы, сказавшую ему о многом, но не произнес вслух то, о чем подумал. Вместо этого он махнул рукой себе за спину. – Племя собраться уже. Торопиться, Эм-Ма, а то Ни-Лу убивай мамонт раньше твоя. Несмотря на насмешливый тон, в глазах Грэхэ отражалось тщательно скрытое беспокойство за нее. Он не верил, что она уже достаточно поправилась и может принять участие в охоте. Его чрезмерная забота вновь злила Эм-Ма, хотя она понимала, что мужчина ни в чем не виноват. Подавив раздраженный рык, так и рвавшийся изнутри, она лишь скривила губы и бросила небрежно: – Ни-Лу глупый, он находи большой дерьмо мамонт и падай туда, и вся племя доставай его. А если не доставай, так Ни-Лу захлебнуться тогда. Грэхэ громко рассмеялся в ответ на шутку, скаля зубы, и хлопнул ее по плечу. * * * Земля содрогалась от топота множества ног гигантских животных, в панике бежавших вниз в сторону горной гряды. По сторонам от них и сзади, размахивая оружием и стараясь не отстать, с дикими криками неслись люди. Растянувшись полумесяцем и двигаясь слаженно, как хитрая стая волков, охотники преследовали добычу, и старались оттеснить из общей группы мамонтов того, что бежал, слегка прихрамывая. Судя по его тусклой, кое-где свалявшейся шерсти и некрупным бивням, это была старая самка, и у нее уже недоставало сил, чтоб бежать наравне с остальным стадом. Чем дольше продолжалась погоня, тем сильнее она уставала, и, наконец, люди отогнали ее от основной группы, заставив окончательно отстать. Напрасно она громко и жалобно трубила вслед убегающим сородичам. Горное эхо множило и усиливало этот испуганный рев, но крики преследователей все равно звучали громче. Уже не разбирая дороги, мамонт бросился под обманчиво надежную тень, отбрасываемую горным ущельем, спасаясь от града камней и копий, летящих в него со всех сторон. Один из булыжников все-таки попал животному по больной ноге, и оно, хрипло вскрикнув, захромало сильнее. Эм-Ма бежала среди остальных охотников, что своими копьями, а больше – страшными криками гнали зверя прямо в расставленную для него ловушку. Бурлившая внутри жажда крови и азарт погони окончательно вытеснили из тела ощущение скованности, что до сих пор жило в нем после болезни, и Эм-Ма, не задумываясь, широкими скачками стелилась над землей едва ли не впереди остальных, уже зная, что осталось недолго. Ущелье резко закончилось высокой каменной стеной, через которую было не перебраться даже горному барану, а не то, что огромному неповоротливому мамонту. Дальше бежать было некуда. Не сумев вовремя остановиться, самка с разгона ударилась головой о скалу. Она стояла, шатаясь и дрожа, перед ее глазами мельтешили враждебные маленькие фигуры, потрясающие острыми палками. Каждый из охотников выглядел крошечным и слабым рядом с гигантским косматым животным, но их было много, и преимущество было на их стороне. Паника внезапно придала мамонту сил, он попытался прорваться прямо через обступившую его толпу, и на мгновение показалось, что это ему удастся: грозно затрубив, зверь пошел напролом, в ярости и запале не обращая внимания на то, что люди втыкали в него копья, и те глубоко застревали в покрытой шерстью коже, впрочем, не принося мамонту серьезных повреждений. – Берегись! – закричали со всех сторон, и Эм-Ма с Грэхэ едва успели отскочить в сторону, чтоб убраться из-под ног мечущегося мамонта. Какому-то другому охотнику повезло меньше – огромная и толстая, похожая на ствол дуба, нога расплющила его тело с противным хрустом, словно перезрелую ягоду, так что кровь и ошметки плоти брызнули во все стороны. Видя, что добыча вот-вот уйдет, Грэхэ с отвагой безумного кинулся наперерез зверю, отчаянно вопя. Остальные бросились ему на помощь: они метали свои почти бесполезные копья и швыряли камни, стремясь попасть зверю в самые уязвимые места – глаза и шею. – Ни-Лу! Ни-Лу! НИ-ЛУ-У-У!! – из вышины слетел воющий рев, а затем грохот, все более усиливающийся, и, наконец, от скалы, нависшей прямо над ущельем, оторвалась глыба. Люди едва успели броситься врассыпную, когда тяжелый камень упал прямо на спину мамонта, заставив его рухнуть на колени и закричать, беспомощно и бестолково дергаясь на песчаной осыпи. Он все еще жил, но это уже было не важно. Люди побежали к распростертому на земле телу. Эм-Ма первой ловко перепрыгнула через угрожающе вздымающиеся бивни. Размахнувшись, она с силой вогнала клык махайрода в шею мамонта, отточенным движением вспарывая артерию. Брызнувшая оттуда кровь густо залила землю, в наполненном первым морозом осеннем воздухе она дымилась и поднималась розоватым паром. Эм-Ма смотрела в залитый кровью глаз мамонта и видела, как оттуда стремительно исчезает жизнь. Тогда она подняла голову вверх – со скалы уже спускались те, кто с самого утра поджидал в засаде, заранее запася камни, чтоб швырять их сверху в загнанного зверя. С ними был и Ни-Лу; когда он подошел, охотница увидела, что его обнаженная грудь покрыта ссадинами и расцарапана, как если бы он в одиночку толкал гору, а ведь так оно и было – это его камень ударил мамонта, лишив надежды на спасение. Лицо воина до сих пор было красным от недавнего чрезвычайного напряжения сил, а ребра часто вздымались и опадали, пока он пытался усмирить дыхание. Вопреки чувству голода, люди не кинулись сразу же к добыче, чтоб вонзить в нее ножи и зубы, вначале они подняли с земли то, что осталось от их собрата. В страшно изуродованном, изломанном теле с лопнувшей кожей и торчащими из ран белыми костями, Эм-Ма с трудом узнала старого Лероха: его всклоченная борода и темные с проседью волосы были густо покрыты кровью, половина лица была сплющена, так что мозг вытекал из нее густыми серо-розовыми каплями. Все его дети погибли несколько лет назад, как и женщина, родившая их, но соплеменники Лероха все равно завернули его останки в шкуру, и двое мужчин отнесли его к Румпа-Штильха. Они вырыли яму и положили в нее мертвеца, а вместе с ним опустили в могилу его копье, амулеты и несколько горшков с сырым и вареным мамонтовым мясом, после чего засыпали сверху землей и, принеся два десятка камней с реки, выложили их вокруг получившегося невысокого кургана. Это действие всколыхнуло что-то в памяти Эм-Ма, перед глазами пронеслись смазанные образы – мать и отец… Она с трудом вспомнила их имена: мать звали Мэрма, а отца… имя отца было Дэво. А еще она вспомнила, как земля сыпалась на их застывшие бледные лица и тела, уложенные, согласно традиции, в позе нерожденного ребенка: они лежали на боку, лицами друг к другу, поджав колени к груди и склонив головы. В руках у матери застыл ее мертвый младенец, брат Эм-Ма. Под толстыми меховыми плащами, красиво расшитыми ракушками, было не видать глубоких ран, оставленных медвежьими когтями и зубами… Тряхнув головой, Эм-Ма отбросила грустные воспоминания. Все это было в прошлом и уже не имело значения. В одиночестве она еще немного постояла рядом с невысоким свежим курганом, в которым упокоился Лерох, а затем вернулась в ущелье, где вновь собралось все племя. Несмотря на потерю одного человека, охота была очень удачной. Огромная туша мамонта, возвышавшаяся, как поросший бурой травой холм, была поистине подарком Богов. Совершенно невозможно было вытащить ее из ущелья, даже разрезав на куски, а потому Старшая Мать сказала, чтоб люди перенесли юрты и костры прямо туда. Румпа-Штильха застучал в свой барабан, Кора протянула руки к солнцу, а вместе за ней и все остальные люди – они благодарили Богов за удачу и просили не оставлять их впредь. Эм-Ма стояла за плечом Ре-Джи, протянув руки к низкому осеннему светилу, и чувствовала необычайную общность со всеми остальными людьми, окружавшими ее в этот момент. Начался пир, который продолжался много дней и ночей подряд. Люди разожгли большой костер посреди ущелья и множество маленьких костров вокруг, чтоб отогнать подальше охочих до падали хищников. Сутки напролет они ели, танцевали, совокуплялись и пели, стуча в большие барабаны, мужчины без устали носили охапки хвороста из леса, пока женщины жарили мясо – это было самое настоящее священнодействие, праздник жизни перед долгой и смертельной стужей зимы. Своими острыми камнями люди распарывали толстую шкуру мамонта и со счастливыми улыбками отрезали столько мяса, сколько хотели, наслаждаясь изобилием. Дети ползали и прыгали вокруг туши, залезали на нее сверху и играли в прятки между раскинувшимися в стороны ногами мамонта, копошились в его шерсти, дурачились и с хохотом бегали друг за другом, их лица, перемазанные в крови, жиру и саже, светились сытостью и весельем. Крошечный Ген, впервые увидев невероятно большого, похожего на серо-красный валун мертвого мамонта, испугался и заплакал, пряча лицо на плече у матери. Ре-Джи укачивала его, воркуя, но малыш ни в какую не желал успокаиваться. Усмехнувшись, Эм-Ма забрала его к себе на руки и, вопреки слабым протестам Ре-Джи, понесла прямо к мамонту. – Эй, Ген, смотреть, а? Вот он – большая мамонт, – она приложила ручку мальчика к белому бивню и говорила с Геном до тех пор, пока его всхлипывания не утихли. Успокоившись, некоторое время он просто завороженно разглядывал это нечто перед собой и явно пытался понять, что это такое. Малыш провел ладошкой по гладкой кости бивня, что был совершенно необъятным для него, а потом на пробу ударил. Ничего не произошло – жуткий монстр, лежащий на земле, не поднялся и не напал, и тогда Ген рассмеялся. Совершенно забыв о своем прежнем ужасе, он нетерпеливо протянул руки, что-то настойчиво лепеча, и Эм-Ма помогла ему сесть прямо на голову мамонта – Ген вцепился пальцами в длинную коричневую шерсть и застучал ногами, не переставая хихикать. Эм-Ма широко улыбнулась и вдруг почувствовала, как кто-то вкладывает свою ладонь в ее руку. Скосив взгляд, она увидела Ре-Джи: та незаметно подошла сзади и теперь стояла так близко, что плечи женщин соприкасались. Эм-Ма слегка сжала в ответ пальцы Ре-Джи, наслаждаясь ощущением тепла ее кожи и запахом, исходящим от женщины, бывшей столь близко. Охотница судорожно вздохнула, когда к ее спине прижалась грудь Ре-Джи. Темноволосая голова опустилась на плечо Эм-Ма. Так они и стояли какое-то время, наслаждаясь близостью, даже через слои одежды ощущая тепло друг друга. Вдвоем они немного поиграли с Геном, позволив ему, в конце концов, съехать по мамонту, как по снежной горке, в подставленные руки Эм-Ма. Когда мальчик начал утомленно сопеть, часто моргая, и засыпать на ходу, Ре-Джи унесла его, покачивая. – Твоя хороший мать… – сказал Ни-Лу, видевший все это и вставший теперь рядом с охотницей, как только его сестра ушла. Помолчав, он хмыкнул и бросил, завершая мысль: – …мог быть. Но твоя не мать уже, никогда больше. Ген не твоя детеныш. Зачем давай еда чужой? Зачем корми, учи? Лишний рот! Твоя не мать уже! Мужчина сказал так, оттого что скрывал в себе обиду и боль, но все, что услышала Эм-Ма – это грубые и злые слова, от которых ей самой становилось невыносимо больно. Впервые в ее душе вспыхнула настоящая ненависть к этому человеку, хотя он мог стать отцом ее детям, если бы она когда-то попросила у Богов иную судьбу для себя и него. Эм-Ма ничего не ответила Ни-Лу, лишь, проходя мимо, сильно пихнула его плечом. Чувствуя, что не может справиться с гневом и не желая сорвать злость на первом попавшемся человеке, она не вернулась в шатер Ре-Джи, а пошла прочь от костров. Ей нужно было побыть одной, чтоб успокоиться, иначе кто-то в эту ночь мог пострадать от ее ярости. Вечерние сумерки давно спустились на землю, погружая ее в настоящий предзимний морозный мрак. Из-за зазубренных скальных вершин медленно и величаво выплыло ярко-желтое пятно растущей луны в окружении рваных туч. Эм-Ма уселась на один из каменных уступов и уставилась на небесный кругляш, похожий на светящийся в сумерках кошачий зрачок. Но через какое-то время она раздраженно тряхнула головой: человеческие голоса были прекрасно слышны даже отсюда, и она не могла уйти дальше из-за бродивших повсюду волков – голодных хищников со всей округи манил запах крови и мяса, тянущийся от стоянки. Обычно пугливые и осторожные, сейчас эти животные, привлеченные ароматом пищи и собравшись в стаю, могли наброситься даже на человека. Эм-Ма слышала их заунывную перекличку, звучавшую то в отдалении, то совсем близко, и что-то внутри тянулось к этим звукам – к бессловесной голодной тоске, терзавшей зверя. Злые слова Ни-Лу до сих пор эхом отбивались в ушах и не желали утихать, ведь они вскрыли и без того незаживающую рану в душе. Нянчась с Геном, Эм-Ма порой совсем забывала о своей беде, иногда ей казалось, что малыш и есть ее родной сын, ведь она кормила его, ухаживала за ним и охраняла, учила стоять на ногах и говорить… Очень скоро он начнет уверенно ходить, и совсем немного времени утечет прежде, чем Эм-Ма станет учить его охотиться, покажет, как подстерегать добычу, как плести силки и ловить рыбу копьем, как отличать ядовитые грибы от хороших и распознавать следы в лесу… Иногда в минуты покоя наедине с Геном охотнице чудилось, что не было никакого махайрода, едва не разорвавшего ее на куски, и она не потеряла своего детеныша, а выносила и родила его. Однажды, в порыве нахлынувшей нежности она прошептала Гену, как сильно любит его и что считает его сыном, и тут же испугалась, что Ре-Джи может услышать это. Ведь Ре-Джи была матерью Гена, а не Эм-Ма. Ни-Лу разбередил ее шрамы, вскрыл заново, заставив в очередной раз пережить все сомнения, терзавшие ее, оттого Эм-Ма не хотела видеть никого прямо сейчас. Должно быть, она попросила об этом Богов недостаточно сильно, потому что они решили не давать ей тишину этой ночью. Скрип песка, послышавшийся вскоре, подсказал, что кто-то приближается к ней от костров. Кто бы это ни был, он был некстати. Стиснув зубы, охотница даже не повернулась, просто ожидая его появления, как неизбежное зло. Темная фигура встала перед ней и заслонила собой лунный диск. – Почему твой одна? – ласковая улыбка Грэхэ, присевшего перед ней на корточки, чтоб заглянуть в глаза, не встретила ответа. Нахмурившись, молодой охотник подумал немного и опустился рядом с Эм-Ма на камень. – Моя видеть, как твоя уходить. Плохой что-то? От этих расспросов Эм-Ма чувствовала лишь усталость, но, прислушавшись к себе, поняла, что больше не злится. По крайней мере, не на него. Грэхэ опять робко улыбнулся, а потом, памятуя о прошлых неудачных попытках сблизиться, неуверенно обнял ее, осторожно притягивая к себе, так что женщина с обреченным вздохом привалилась к нему и положила голову на грудь, закрывая глаза. Сейчас Эм-Ма была слишком утомлена внутренними противоречиями и переживаниями, чтоб сопротивляться. Грэхэ с удовольствием перебирал ее волосы, рассыпавшиеся по плечам, и охотница чувствовала его теплое дыхание на своем виске, кожу на котором щекотала борода мужчины. Было так спокойно, что в какой-то миг молодая женщина, кажется, слегка задремала, потому что перед ее внутренним взором медленно поплыли воспоминания нескольких прошедших дней: большая охота, прощание с Лерохом, малыш Ген, играющий рядом с мертвым мамонтом, рука Ре-Джи в ее ладони… И вдруг резкий знакомый голос, раздавшийся совсем близко, заставил вздрогнуть и дернуться в сторону, широко распахивая глаза. Остатки дремы слетели, как не бывало. Эм-Ма замерла в недоумении, глядя на Ре-Джи, стоящую перед ней. Лицо темноволосой женщины пылало от гнева, причину которого охотница была не в силах назвать. При виде дочери Коры, находящейся в ярости, Грэхэ поднялся на ноги, но не отошел, настороженно поглядывая то на нее, то на Эм-Ма. А дальше случилось то, чего охотница не понимала вовсе. Издав хриплый визг, Ре-Джи подскочила к ней и наотмашь ударила со всей силы так, что Эм-Ма, не ожидавшая ничего подобного, едва не свалилась с камня, на котором все еще сидела. Ее голова мотнулась в сторону, а на щеке появились четыре глубокие царапины от ногтей. Чувствуя во рту соленый привкус собственной крови, Эм-Ма ощутила поднимающуюся изнутри злость. Все еще сбитая с толку, ничего не соображающая, она, однако, уже была на ногах и без промедления нанесла ответный удар. От столкновения с тяжелой рукой охотницы, привыкшей одним ударом убивать оленя, Ре-Джи упала на каменистую землю, разбивая ладони и колени в кровь. В лунном свете на ее лице был виден четкий красный отпечаток ладони. Все же, как ни была зла Эм-Ма, она не стала доставать нож, а просто ударила рукой вполсилы, чтоб утихомирить эту безумную кошку, вздумавшую ни с того, ни с сего напасть на нее. Дочь Коры сплюнула кровь и отерла красные капли с разбитой губы тыльной стороной кисти. Поднявшись, она презрительно посмотрела на Эм-Ма, и та ответила ей не менее яростным взглядом. Женщины вообще забыли о стоящем рядом Грэхэ, они мысленно протыкали друг друга невидимыми копьями. Наконец, фыркнув с насмешкой, Ре-Джи гордо вскинула подбородок и молча ушла. Как только ее фигура скрылась за скалами, плечи Эм-Ма бессильно опустились, и она буквально рухнула обратно на камень. На ее лице читался абсолютный шок, смешанный с раздражением и растерянностью. – Эм-Ма… – позвал Грэхэ, но женщина лишь помотала головой. – Твоя уходить, – в ее глухом голосе звучала пока еще отдаленная угроза. Он не стал спорить и ушел вслед за Ре-Джи, оставив ее одну. Эм-Ма провела пальцами по саднящей щеке и поморщилась: на ладони осталась кровь. * * * Первые белые мухи полетели с небес, а затем растаяли, превратив землю в грязную жижу, и зарядили частые ледяные дожди, а племя Коры все еще не двигалось с места. Туша мамонта была съедена едва ли наполовину и уже начала портиться, несмотря на ночные морозы, сковывавшие землю с каждым днем все крепче. Люди ободрали почти всю шкуру, обскоблили и вытопили из нее жир, нарезали одеял и плащей. Они сделали из костей мамонта много хороших топоров, копий, игл и стрел, а потом принялись за украшения и игрушки, стараясь выжать из туши все, что только можно. Когда мясо стало разлагаться, сделалось осклизлым и нестерпимо завоняло так, что его уже невозможно было есть даже жареным, племя оставило ущелье и двинулось по следам оленей, тянущихся через лесную чащу в обход горной гряды. Перед этим мужчины и женщины спешно свернули шатры и собрали все, что могли унести на себе, хотя многое все равно пришлось бросить в надежде, что когда-нибудь они еще вернутся сюда. Многие дни они брели по следам крупного стада, стремясь наверстать упущенное время. Луна из полной превратилась в едва различимый серп, когда на землю обрушился первый в этом году настоящий снегопад. Он моментально замел все вокруг, запорошил белым холодным пухом каждое дерево, каждый камень, укрыл ломкую посеревшую траву и приглушил каждый звук, как будто укрыл все кругом лохматой шкурой белого медведя. Каждое утро люди сметали с шатров тяжелые снежные пласты и заново протаптывали узенькие тропинки внутри стоянки, чтоб добраться к общему костру или к берегу реки. Племя Коры больше нигде не задерживалось надолго. Мяса, оставшегося от мамонта, было совсем немного, и, несмотря на то, что охотники каждый день уходили глубоко в чащу, добыча, нагулявшая жира и сил за лето, была пугливой, а потому – редкой, и люди уже успели почувствовать первый настоящий зимний голод. По щиколотку проваливаясь в рыхлый снег, Эм-Ма шла в середине длинной цепочки людей, растянувшейся вдоль узкой тропы меж холмами на несколько перелетов стрелы. Справа, отражая лучи низко висящего солнца, тускло блестела полоса реки, еще не успевшей окончательно затянуться ледяной коркой, а слева возвышалась громада соснового леса. На фоне неба, так отличавшегося от живой летней синевы и похожего теперь на слепой, помутневший глаз старика, этот лес казался плоским рисунком на стене пещеры – такой же угольно-черный и таинственный. Эм-Ма с тоской посмотрела в его сторону, думая о том, что не так давно она бы, наверное, искала укрытия под присыпанными инеем корягами, а не пробиралась через заснеженное поле, идя след в след с другими людьми. Ее вновь настигло ощущение раздвоенности: одна ее часть радовалась присутствию среди сородичей и возможности разделить с ними судьбу, а другая глухо ворчала и рвалась в чащу, желая обрести то, что казалось ей утраченной свободой поступать так, как вздумается. Даже среди людей она вновь чувствовала себя одинокой. Ре-Джи опять не разговаривала с ней, но на этот раз Эм-Ма не пыталась как-то это изменить. Всякий раз при виде дочери Коры она чувствовала, как в душе вскипает возмущение пополам с яростью, она не понимала, что сделала не так, и ужасно устала от этого чувства. Охотница старалась держаться от Ре-Джи так далеко, как только позволяло ограниченное пространство стоянки, однако с каждым днем все сильнее понимала, что скучает. Не только по этой странной, а иногда почти жестокой, но все равно такой желанной женщине, но и по Гену, к которому успела привязаться, как к родному сыну. Несправедливо, что именно Ре-Джи была матерью малыша! Ведь Эм-Ма сохранила жизни им обоим, когда могла отнять. Она спасла ребенка от Ни-Лу. Она всегда охотно возилась с Геном, когда Ре-Джи была занята, Эм-Ма заботилась о мальчике не хуже, чем его приемная мать. Так почему же теперь она не могла даже подойти к нему без того, чтоб тут же наткнуться на холодный взгляд Ре-Джи, молча требующий убраться куда подальше? Невольный виновник произошедшего, Грэхэ, ставший камнем преткновения между двумя женщинами, бросал на них странные понимающие взгляды, но не пытался озвучить то, что думал. Он помнил о совиных перьях, сбрызнутых кровью, в волосах Эм-Ма и знал, чьи руки вплели это украшение, столь много могущее сказать тому, кто умел читать подобные знаки. Прямо сейчас ему нравилось быть рядом со светловолосой женщиной, и со временем Грэхэ начало казаться, что его долгое ожидание скоро завершится. Пусть она и не родит ему детей, он все равно знал, что любит ее. Эм-Ма догадывалась о его мыслях и не прогоняла больше, когда он садился у ее костра. Рядом с ним она чувствовала себя спокойно, хотя и не так хорошо, как бывало раньше, с Ре-Джи и Геном. Быть может, Духи ошиблись или пошутили над ней? Или она неправильно поняла их подсказки? Сколько бы охотница не спрашивала об этом Румпа-Штильха, шаман лишь отмахивался от нее, как от назойливого насекомого, бормоча, что она все узнает в свое время, и не нужно лишний раз дразнить Богов и Духов. С этим было трудно спорить, потому оставалось лишь смириться и ждать какого-то знака. Но время шло, а знак все не появлялся. В один из дней, возвращаясь с особенно неудачных поисков дичи, Эм-Ма размышляла о своей жизни, и перед ее мысленным взором все чаще всплывало лицо Грэхэ. Он был хорошим человеком и ни разу не обидел Эм-Ма, а наоборот стал для нее надежным другом и защитником. Кроме того, мужчина был хорош собой и молод, он искренне хотел ее и, кажется, любил. Так почему она все еще отказывала ему? Она и сама не знала, что до сих пор мешало ей ответить ему взаимностью. В один из вечеров охотница не пошла в свою юрту, а направилась прямо к палатке Грэхэ, желая сказать ему, что, наконец, согласна быть с ним. Как только она как следует поразмыслила над этим, решение далось ей удивительно просто, и женщина уже заранее чувствовала облегчение от того, что неопределенность вскоре прекратится. На самом деле, ей просто нужен был покой и кто-то, с кем было бы не так страшно в смертельные зимние ночи, стремящиеся поглотить и уничтожить любой комок тепла и живого дыхания. Никто не должен был быть один в такие ночи, и Эм-Ма выбрала Грэхэ для того, чтоб выживать вместе, как тот уже давно выбрал ее саму. – Грэхэ, я приходить… – она без предупреждения одернула шкуру на входе в жилище своего друга. Первым до нее долетел низкий страстный возглас, явно принадлежавший Грэхэ, и сразу же за ним последовал более высокий, женский стон, полный истомы и чего-то такого, отчего кровь сразу же бросилась к щекам Эм-Ма. Охотница замерла на месте, широкими глазами глядя на два полуобнаженных тела, раскинувшихся на меху и блестевших от пота. Внутри юрты горел огонь, и было жарко от общего затрудненного дыхания двух людей, сплетшихся в объятиях. Не заметив сперва пришелицу, они продолжали двигаться и стонать от сладкой муки. Порыв ветра, влетевший в палатку, пригнул пламя костра и быстро разогнал ощущение тепла, заставив их вскрикнуть от неожиданности и повернуться в сторону вошедшей. – Эм-Ма… – лицо Грэхэ моментально приняло виноватое выражение, когда он поднялся ей навстречу. Глаза охотницы на мгновение опустились на его все еще налитый кровью орган, и мужчина поежился в равной степени от задувающего из открытого проема ветра и от арктически холодного взгляда, которым его окинула подруга. Занавесь за ее спиной опала, вновь отрезая пространство тепла и света внутри палатки от хаоса снаружи. Огонь очага вновь взметнулся вверх, яростно набрасываясь на хворост, как будто стремясь отвоевать обратно пространство юрты у ворвавшейся было зимы. Но, несмотря на все старания, холод как будто никуда не делся. – Эм-Ма, – словно эхо, откликнулась женщина, оставшаяся лежать на одеялах, и только сейчас охотница посмотрела на нее. А затем, увидев лицо, чересчур часто являвшееся к ней во снах, Эм-Ма замерла во второй раз, чувствуя, как внутри будто бы во мгновение ока проросло мертвое, насквозь промерзшее дерево, и его корни сейчас вспарывают ей легкие и вонзаются в вены колючими сосульками. Рядом с Грэхэ, ничуть не стесняясь своей наготы, лежала Ре-Джи. Она даже не свела вместе ноги, и взгляд Эм-Ма, против воли, с какой-то болезненной жадностью и голодом заскользил сперва по небольшой, но крепкой груди, по чуть смуглым лодыжкам и бедрам, а затем переместился на то, что было между ними – раскрытое, влажное и зовущее женское естество, которое даже не думали от нее прятать. Сама Богиня плодородия не могла бы сейчас выглядеть желаннее! Горло охотницы нервно дернулось, когда она с трудом сглотнула, не в силах скрыть в своих глазах огонь похоти, моментально вспыхнувший и с каждым мгновением все сильнее поднимающийся внутри. Словно в тумане, Эм-Ма сделала шаг по направлении к женщине, руки которой уже начали поглаживать собственное тело… В чувство ее привел самодовольный смешок темноволосой колдуньи. Коварная Ре-Джи! Охотница тряхнула головой и остановилась, с усилием переводя взгляд на мужчину, стоящего в паре шагов с виноватым видом. Еще более жалким его делал стремительно уменьшающийся и кукожащийся от холода орган, еще недавно высоко вздымавшийся в пылу желания, а теперь стремительно опускающийся вниз, что, судя по всему, приносило Грэхэ болезненные ощущения. Стараясь не морщиться, мужчина переводил взгляд с Ре-Джи на Эм-Ма и не знал, что сказать. – Эм-Ма, я… – он схватил первую попавшуюся шкуру и обмотал вокруг своих бедер, наконец, прикрываясь. Серые глаза охотницы, ставшие сейчас похожими по цвету на грозовое небо, впились в его карие, и он замолчал на полуслове, униженно опуская кудрявую голову. Со стороны пола, на котором растянулась Ре-Джи, донесся тихий смешок. – Нет! Не говорить сейчас, – процедила Эм-Ма. Втянув воздух сквозь зубы и стараясь больше не смотреть на Ре-Джи, она вихрем покинула юрту и почти бегом понеслась прочь, не разбирая дороги. Резкий воздух, бьющий в лицо, медленно приводил в чувства, впиваясь в легкие тонкими иглами мороза. Но даже это не помогало изгнать из памяти только что увиденное. Ноги почему-то привели к шатру женщины, которая прямо сейчас, должно быть, вновь лежала в объятиях Грэхэ. «Проклятый Грэхэ… Проклятая Ре-Джи!» – Эм-Ма с силой стиснула кулаки, мечтая врезать кому-нибудь посильнее, а лучше – впиться зубами и ногтями в плоть той, что каждым своим действием причиняла ей все мыслимые муки. Она переставала понимать саму себя. Собственные дикие эмоции не поддавались описанию и были незнакомы ей. Никогда прежде ей еще не доводилось испытывать ревность. Оказавшись на пороге жилища Ре-Джи, Эм-Ма вначале хотела тотчас же развернуться и уйти прочь, но после передумала. Решительно откинув полу палатки, она проскользнула внутрь. Огонь в очаге почти прогорел, но это не мешало теплу все еще витать над спящими, мирно дышащими людьми. Две женщины, их дети и Ген крепко спали под общим скопищем теплых одеял, и от их разгоряченных сном тел исходила такая волна неги и покоя, что, даже несмотря на только что бурлившие в крови эмоции, охотница через какое-то время поняла, что начинает успокаиваться. Умилительно положив ладошку под щеку и смешно приоткрыв рот, Ген беззвучно посапывал во сне, изредка хмуря тонкие темные брови. Разглядывая его, Эм-Ма не смогла удержаться от улыбки, которая сама собой появилась на лице. Она принесла с улицы немного хвороста и вновь раздула угли. По мере того, как новая порция дров прогорала, сон все ближе подкрадывался к Эм-Ма, которая теперь неотрывно глядела в извивающиеся языки пламени: в их переплетении сегодня ей чудились изгибы женского тела, такого же горячего и опасного, как сам огонь. Ре-Джи решила отобрать у нее Грэхэ, как ранее отобрала Гена. Ничто не могло остановить эту подколодную гадюку, чьи клыки были полны яда, если она чего-то желала, и более того – если она хотела навредить Эм-Ма. Наверное, в прошлой жизни Эм-Ма чем-то сильно прогневила Богов, раз они решили поставить на ее пути это страшное создание, истинное порождение зла на земле. Сонно фыркнув, Эм-Ма немного нервно засмеялась в тишине над собственными мыслями, а потом не удержалась и широко зевнула. Повздыхав немного и, в конце концов, сдавшись, охотница скрутилась калачиком в ногах у Гена и почти моментально уснула, успокоенная звуками дыхания живых людей рядом. Наутро она первой выбралась из юрты и ушла еще до того, как начали просыпаться другие женщины. Ре-Джи так и не вернулась к себе той ночью, так что Эм-Ма решила, что она осталась у Грэхэ. Несколько дней после этого мужчина старался избегать Эм-Ма, как только мог, а при встрече неизменно отводил взгляд, так что, в конце концов, взбесил ее настолько, что она схватила его за шкирку и отвесила несколько внушительных тумаков. И только после того, как Грэхэ поднялся с земли с разбитым носом и стремительно заплывающим глазом, он осмелился вновь робко посмотреть в глаза подруге. – Ты… прощать меня когда-то, Эм-Ма? – тихо и очень печально спросил он, так сильно напоминая в этот момент большого глупого пса, что охотница насмешливо фыркнула и даже потрепала его по курчавым вихрам, чем вызвала очередной заискивающий взгляд, полный надежды. Почему-то она совершенно не чувствовала к нему ненависти и не ощущала с его стороны предательства, хотя всего пару дней назад думала о том, чтоб прийти к нему для того же, для чего пришла в ту ночь Ре-Джи. Должно быть, все дело было в том, что в своем униженном положении молодой мужчина был, скорее, достоин жалости, чем гнева. Он и сам уже понял, что в очередной раз стал добычей для двух свирепых хищниц – всего лишь маленький пушистый зайчик, оказавшийся на пути двух волчиц, столкнувшихся нос к носу на лесной тропе и не поделивших территорию. – Мужчина думай только свой копье, который держать пониже пояса, – в усмешке Эм-Ма было мало злости, лишь презрительная ирония. Впрочем, она не призналась бы даже себе, что немного покривила душой. Если подумать, Грэхэ был не так уж и виноват… До сих пор у нее самой из памяти не шел вид обнаженной Ре-Джи, чье тело в огненных отблесках очага казалось сотканным из закатного солнечного света, какой бывает только в конце обильного лета. Всем своим видом в тот момент Ре-Джи напоминала живое воплощение плодородия и любви. Отказать ей представлялось чем-то совершенно немыслимым, так что уже одно это могло извинить Грэхэ в его маленькой слабости. Не прощенный до конца, молодой мужчина теперь не пытался виться хвостом за Эм-Ма. Тем более, что она так долго не давала ему согласия, и он, должно быть, просто устал ждать. Она замечала пару раз, как Грэхэ проскальзывал в юрту Ре-Джи, когда другие женщины уходили оттуда, однако не говорила ничего. Улыбка превосходства, появлявшаяся на лице дочери Коры всякий раз, когда их пути с охотницей пересекались, была для Эм-Ма хуже любого укуса змеи. Она как будто говорила ей без слов: «Смотри, я забрать от твоя все, что хотеть. А ты не сделать ничего. Ты ничто. Пустота. Я не видеть тебя». От этого в Эм-Ма кипела такая лютая, разъедающая нутро злоба, смешанная с болью, что она не могла даже выразить ее словами или действиями и все сильнее закипала день ото дня, становясь напряженной и замкнутой больше обычного. А меж тем, ее сны наполнились образами Ре-Джи – такой, какой женщина не была в реальности: там было много смеющейся Ре-Джи, радостной, приветливой и счастливой Ре-Джи, а еще там была Ре-Джи, улыбающаяся ей, Эм-Ма, лежащая рядом без одежды, утомленная долгими и сладкими ласками… После таких снов охотница просыпалась вся в поту, чувствуя, как между ног влажно пульсирует, и долго не могла прийти в себя, не понимая, где реальности, а где всего лишь видение. Она хваталась за голову и рычала от бессилия, не способная справиться с собственными буйными фантазиями и чувствами, которые все больше туманили разум. Когда именно мысли о Ре-Джи стали занимать большую часть того, что волновало Эм-Ма? Казалось бы, чем дальше она будет держаться от дочери Коры, тем меньше эмоций в ней останется, но все выходило с точностью, да наоборот. Чем реже она видела Ре-Джи днем, тем чаще та являлась к Эм-Ма ночью во снах, тревожа и без того тревожные мысли. «Колдовство… Она колдовать против мой», – думала женщина с унынием, не свойственным ей обычно. Вокруг и внутри Эм-Ма витало слишком много сильных и непонятных чувств, и охотнице, слишком долго жившей одной, привыкшей к простым звериным эмоциям, было сложно справиться с ними. Она перестала понимать саму себя, собственные желания теперь казались совершенно невыразимыми и нелогичными, отчего Эм-Ма приходила в настоящее неистовство. И ничто вокруг не добавляло простоты в ее жизнь – ни Грэхэ, вздумавший чувствовать перед ней вину, ни Ре-Джи, демонстративно пользовавшаяся мужчиной, как игрушкой. «Слишком сложный… Вся эта слишком сложный», – мысль была не самой приятной. Приятные мысли вообще редко приходили Эм-Ма в голову в последнее время. И от этого ей хотелось оказаться в самой глухой чаще и выть там вместе с волками, потому что среди людей она более не находила для себя покоя. * * * Луна изменилась еще на две четверти, и, наконец, настала самая длинная ночь в году, называемая ночью Небесной Охоты. Солнце ушло за горизонт едва ли не в середине дня, и почти сразу же наступила непроглядная тьма. Скованное холодом и подспудным страхом, происходившим из самого своего животного нутра, страшащегося темноты и смерти, племя собралось у огромного костра, разложенного посреди лесной поляны. Как и в дни чествования мамонта, люди вновь били в барабаны и танцевали, нарочито громко смеясь и крича, они завывали, подобно стае диких шакалов, и их резкие голоса впивались в небо, улетая со звездным светом в бесконечность. Своим нарочито буйным весельем они пытались помочь Духам жизни победить Духов смерти. Глядя в небо, Эм-Ма искала там Мани, Псов и Оленей. Сегодняшняя Охота была самой длинной и трудной в году, и от ее исхода зависела судьба всего их мира, потому племя, как могло, старалось подбодрить Мани своими песнями и танцами, которые должны были подпитать силы небесного охотника и придать твердости его ногам, уверенности – рукам и зоркости – глазам. Эм-Ма танцевала вместе со всеми, то вскидывая руки к небу, то кружась в хороводе вокруг костра; ее ноги приминали и без того утоптанный снежный настил, когда она бежала в неистовой пляске, держась за руки с другими людьми. А затем настала пора прыгать через костер, чтоб показать удаль и очиститься от всего темного, что накопилось в душе за год. Все вокруг подбадривали ее, и тогда, разогнавшись как следует, Эм-Ма с силой оттолкнулась от земли и прыгнула, мысленно призывая удачу для себя и всего племени… Короткий миг прыжка промелькнул и исчез. Ничего не изменилось. Приземлившись, она не почувствовала ничего, и спокойствие не снизошло на нее. С разочарованием отойдя от круга света, чтоб дать другим место для более удачного прыжка, Эм-Ма зябко повела плечами под плащом. Она мерзла с тех самых пор, как Ре-Джи прогнала ее из своей юрты, и дело было вовсе не в морозе окружающей со всех сторон лютой зимы, потому что у Эм-Ма теперь был собственный шатер, сшитый из плотной мамонтовой шкуры. Ей было холодно от царившего внутри чувства одиночества, становившегося тем сильнее в кругу веселящихся соплеменников. «Зачем я приходить? Зачем оставаться с ними?» – мысль была далеко не новой. Эм-Ма не могла избавиться от гнетущего чувства потерянности и ненужности, все нарастающего с каждым новым восходом луны на небе. Да, ее все еще с трудом, но все же принимали теперь в племени. Старшая Мать назвала ее лучшим охотником по праву, и, несмотря ни на что, все уважали ее, но даже это не могло избавить от ощущения, что ей здесь не место. Она не стала матерью и женой. Не нашла себе друзей. Не завела семью. Не было ничего, что она могла назвать по-настоящему своим. В один прекрасный день она поняла, что очень скучает по ощущению безграничного белого и безлюдного пространства, в котором тянется лишь одна цепочка следов – ее собственных. Убийственное дыхание зимы уже не казалось столь зловещим и пугающим, как если бы Эм-Ма поняла об этом мире нечто, сокрытое от обычных людей. Она ощущала небывалую тягу к уединению, что представлялось ей уже чем-то жизненно необходимым. Ее вновь стали раздражать голоса людей, их смех и шутки, сам их запах временами делался нестерпимо неприятным. Хотелось вырваться на простор, и теперь лишь Ген удерживал Эм-Ма от того, чтоб уйти. Мальчик быстро взрослел, почти незаметно превратившись из комка агукающих меховых одеял в проворного зверька, бодро передвигающегося по стоянке на четвереньках. На ногах он стоял все еще не слишком уверенно, поэтому в своей шубке, сшитой из кусков шкуры убитого Эм-Ма махайрода, был до забавного похож на пушистого котенка, который вот-вот превратится из малыша в настоящего хищника. Он даже рычал и пищал похожим образом и не раз подкрадывался к мамашам, когда те были заняты своими собственными детьми. Взяв за привычку прятаться и выскакивать внезапно из своего укрытия, он набрасывался на них с воплем, а затем ловко увертывался от шлепков и убегал раньше, чем его успевали поймать и отлупить уже по-настоящему. Эм-Ма смотрела на его проказы издалека, и всякий раз, как мальчишка попадал в неприятности, у нее сжималось сердце, она едва успевала подавить в себе побуждение подбежать к нему, когда он падал и разбивал себе нос или попадался под руку одному из взрослых. К счастью, Ре-Джи всегда оказывалась тут как тут, чтоб подхватить сына на руки и унести подальше от разгневанных женщин. Несмотря на тревогу, Эм-Ма не могла не чувствовать гордости за то, каким ловким и смышленым рос этот ребенок, как если бы она в самом деле была причастна к его рождению. Уже сейчас, несмотря на свой маленький рост, он был быстрее и сообразительнее остальных детей в племени. Он частенько отбирал у них еду и устраивал им пакости, но почти ни разу еще не попался на горячем. К тому же, при случае он всегда пускал в ход свои молочные, но уже сейчас острые зубы, так что жестокие и болезненные укусы сразу же отвадили сверстников нападать на него по одиночке. Однажды Ген все-таки получил по заслугам. Это случилось незадолго до праздника Небесной Охоты, и так вышло, что ни Эм-Ма, ни Ре-Джи не оказалось поблизости, когда вся когорта детей, старшему из которых было уже почти пять зим, пользуясь молчаливым согласием взрослых, набросилась на Гена на склоне холма. Куча-мала рухнула в снег и покатилась с горки, крича и пинаясь, как сцепившиеся друг с другом хорьки. Несмотря на ожесточенное сопротивление, Ген не мог справиться со всеми врагами одновременно, и детские кулаки и ноги начали бить его со всех сторон. Удары звучали глухо, смягченные толстой шубой. Так продолжалось до тех пор, пока чьи-то зубы не вцепились ему в руку, прокусывая кожу запястья до крови. Дикий тонкий визг, полный, скорее, ярости, нежели страха, настиг Эм-Ма, когда она возвращалась с реки. Каким-то внутренним чутьем она тут же поняла, что крик принадлежал Гену. Четыре жирные щуки полетели в снег и скрылись в густом сугробе вместе со снастями, когда женщина бросила все это, не задумываясь, чтоб через мгновение уже припуститься бегом к стоянке, чувствуя, как от страха сердце готово буквально выпрыгнуть из груди. Что-то плохое случилось. Дети и взрослые уже стояли плотным кругом, обступив место происшествия, и Эм-Ма пришлось грубо отпихнуть нескольких человек со своего пути, чтоб пробиться туда. Ген сидел на снегу на четвереньках, а рядом с ним лежал ничком еще один ребенок – тот самый крепыш-четырехлетка, главарь маленькой шайки, вокруг головы которого уже начало расползаться кровавое пятно, растопившее снег вокруг. Глядя на собравшуюся толпу испуганными и злыми глазами, сын Ре-Джи отчаянно скалился и одновременно дрожал, не имея возможности убежать – со всех сторон его обступили люди, что-то гневно говорившие с каждым разом все громче и громче. Еще большее сходство с напуганным маленьким хищником мальчику придавали всклоченные волосы и разодранный мех шубы. Его лицо было перемазано в крови так, что невозможно было понять, чья она – его или чужая. – Ген! – Эм-Ма, наконец, протиснулась к нему, протягивая раскрытые ладони, и мальчик, не забывший ее, тут же ринулся в ее объятия. Едва оказавшись в надежном кольце рук, Ген разразился ревом, пряча лицо у охотницы на груди. – Он убить! Он убить мой сын! – женщина, которую звали Гофе, закричала, тыча трясущимся пальцем в сторону Гена, вцепившегося в Эм-Ма руками и ногами, как клещ – не оторвешь. Эм-Ма нервно сглотнула, чувствуя, как сердце вновь начало биться все чаще, гоня по венам напряжение: отовсюду на них смотрели злые и непримиримые взгляды, так что охотница невольно подобралась, готовая вступить в драку и защищать себя и мальчика. Люди, ее соплеменники, снова смотрели на нее едва ли не с ненавистью и скалили зубы, желая выплеснуть свою боль в приступе ярости. Они вновь видели в ней чужачку в этот момент, совершенно забыв, что она стала частью их семьи, делила с ними пищу и кров. В их глазах Эм-Ма прочла страх и недоверие к пришлым – к ней и мальчику. – Ген! Ген! – со стороны к своему ребенку пыталась добраться Ре-Джи, но ее не пускали, отпихивая в сторону. От участи быть растерзанными толпой Эм-Ма и Гена спасло своевременное появление Коры. Недовольно ворча, люди все-таки подчинились ее приказу и дали дорогу. Молча пройдя прямо в центр людского круга, Кора присела на снег рядом с мертвым мальчиком, до которого почему-то никто, даже его собственная мать, не решался дотронуться, и перевернула. Она счистила снег с его лица и шеи, и тогда стала видна рваная рана на горле, судя по всему, оставленная зубами. – Он убить мой сын! Разорвать горло, как лесная кошка! – снова взвизгнула Гофе, по ее одутловатым щекам текли слезы, а кулаки гневно сжимались. – Подкидыш Ре-Джи убить мой сын! Твоя убить его за это, Старшая мать! Месть! Кровь! – Месть! Месть! Кровь! – подхватили люди, вскидывая кулаки и улюлюкая. На руках Эм-Ма Ген еще сильнее сжался в комок, дыша часто-часто, как попавший в силки лисенок, и она обняла его, укрывая полой плаща. Свободной рукой она нащупала у себя на поясе клык махайрода – тот самый, которым убила зверя. Она не хотела проливать кровь, но, если придется, она сделает все, чтоб защитить Гена. Ее решительный взгляд, обшаривающий толпу, столкнулся с горящим взглядом Ре-Джи. И, как только это произошло, светловолосую охотницу пробило странной дрожью, не имевшей отношения к страху. Такое уже бывало раньше. В тот день, когда они встретились в первый раз. И потом, когда Ни-Лу пытался убить Гена. Тогда и сейчас взгляд Ре-Джи, обращенный к Эм-Ма, был полон молчаливого крика о помощи. Он обладал странной властью над ней: ни в тот миг, ни теперь охотница не могла сопротивляться этому взгляду. Посмотрев в ответ в глаза дочери Коры, она едва заметно склонила голову, и сразу же лицо Ре-Джи разгладилось. Тревога никуда не исчезла из ее фигуры, но во взгляде больше не было паники, как если бы Эм-Ма, разделившая с ней этот безмолвный диалог, забрала и уничтожила весь ее страх одним своим обещанием помочь. Эм-Ма уже прикидывала, как прыгнет вперед, сшибая с ног ближайшего человека, а затем, пользуясь суматохой, попробует вырваться за пределы круга, после чего побежит вместе с Геном на руках к лесу, а там уже она знает, как скрыться от преследователей, кем бы они ни были… Главное – добраться до сени деревьев и незамерзающего даже зимой ручья, по которому она сможет бежать какое-то время, чтоб сбить своих преследователей со следа. Но раньше, чем она успела осуществить задуманное, Кора выпрямилась во весь рост и вновь вскинула руку, заставляя всех замолчать. Когда над поляной повисла тяжелая тишина, глава племени повернулась к Эм-Ма и сказала: – Дай дитя. Столкнувшись с недружелюбным взглядом охотницы, старуха спокойно выдержала его и повторила уже чуть мягче: – Дай мне Ген. Не бойся. Эм-Ма колебалась. Она обшаривала взглядом толпу, все еще надеясь проскользнуть мимо людей. Ее глаза вновь наткнулись на Ре-Джи, лицо которой по белизне мало чем уступало снегу вокруг. Закусив губу, она то глядела на свою мать, не понимая, что та задумала, то вновь переводила взгляд на Эм-Ма с ее мальчиком на руках. – Не бойся, Белая Птица. Я не причиняй вреда малыш. Дай мне Ген, – в третий раз повторила Старшая мать, и тогда, получив короткий кивок от Ре-Джи, охотница развернула полу плаща и осторожно поставила ребенка на землю. Тот все еще продолжал всхлипывать, слезы на его щеках смешались с красной коркой запекшейся крови и капали вниз мутно-розовыми каплями. Оказавшись на земле, он крепко ухватился за сапог Эм-Ма, дико озираясь вокруг. Кора не стала пугать его еще сильнее. Присев на корточки перед мальчиком, она быстро осмотрела его лицо и губы, а затем заставила вытянуть руки. – Ай! – Ген вскрикнул от внезапной боли, когда пальцы Коры задели его начавшую распухать левую кисть. Громкий жалобный плач сына заставил Ре-Джи сделать шаг вперед, но ее вновь остановили, так и не дав приблизиться. Кора выпрямилась и встала рядом с Эм-Ма так, что та могла теперь видеть лишь ее ничего не выражающий резкий профиль краем глаза. Ген вновь забрался к охотнице на руки, тихо всхлипывая и прижимая пораненную конечность к телу. За общей растрепанностью вида никто сперва не заметил глубокой рваной раны на запястье малыша, но теперь стало очевидно, что он страдает от боли, и потому никак не может унять слез. – Слушай моя, люди! Слушай хорошо! Эта детеныш, – Кора указала рукой на Гена, – нет вина. Слушай! – резко крикнула она, прерывая поднявшийся со всех сторон ропот. – Он убить, но не потому, что быть злой дух или зверь. Он убить, потому что защищай себя. Другой детеныш, – на этот раз она указала на мертвого ребенка, раскрытые глаза которого, устремленные сейчас в небо, уже успели помутнеть, – кусай его рука сильно-сильно, кусай и разрывай мясо, чтоб убить, а Ген защищай своя жизнь. Смотреть, люди! Вот кровь! – она призвала каждого посмотреть на испачканный кровью рот и зубы мертвого мальчика, и многие люди даже подошли по очереди ближе, чтоб рассмотреть ее. Когда они закончили, Кора продолжила. – Ген делай так, чтоб жить и спасай себя. Хороший охотник будет, хороший муж. Мой внук! Я все сказать, люди, – припечатав так, старуха грозно посмотрела в лицо каждого из присутствующих, и мало кто выдержал ее хищный пристальный взгляд, холодный и резкий, как горный ветер. Над поляной вновь воцарилась тишина, однако на этот раз она была уже менее напряженной. Люди обдумывали ее слова, они кивали и качали головами, один за другим вновь подходили к трупу, дотрагивались до него, осматривали руку Гена, а после вновь возвращались в круг. Так продолжалось, пока с неба не начал сыпаться снег, стремительно густеющий и заметающий все вокруг, так что вскоре все они оказались в настоящей снежной вьюге. Эм-Ма почувствовала, как рядом с ее боком, несмотря на толстый меховой плащ, затрясся от холода Ген. Она и сама была готова начать дрожать – то ли от мороза, то ли от нервного напряжения и усталости. В конце концов, большинство людей племени согласилось со словами Коры, и разошлось, оставив Гофе в одиночестве скулить над своим мертвым детенышем. Как только толпа начала расходиться, Ре-Джи, не удерживаемая более никем, подбежала к Эм-Ма и, не сказав ни слова, даже не поблагодарив, буквально вырвала Гена из ее рук. Это произошло так стремительно, что охотница не успела ничего понять, она лишь тупо смотрела вслед быстро удаляющейся фигуре Ре-Джи, уносившей мальчика с собой и скрывшейся вскоре в густой завесе снегопада. Через какое-то время на поляне остались лишь Эм-Ма и Гофе, бесцельно стоящая на коленях на земле. Руки последней бессмысленно разгребали снег вокруг мертвого ребенка, пальцы женщины тряслись и были уже такими же синими, как лицо ее погибшего мальчика. Эм-Ма смотрела, как снежинки оседают на его кожу, совершенно не тая и постепенно скрывая под собой кровавые потеки. В какой-то миг она почти забыла, где находится, как будто бы попала в иной мир… туда, где лицо бездыханного малыша, полузасыпанного снегом, внезапно показалось ей странно красивым. Она прикрыла веки от слепящего света, исходящего от снега, и вздохнула. Вдалеке раздался перестук дятла, и в следующий миг ей показалось, что она слышит шум крыльев, но, подняв голову ввысь, увидела лишь стремительно пронесшуюся тень. – Ну, ты получить, что хотеть! – выплюнула Гофе, заставив Эм-Ма вздрогнуть от неожиданности и словно бы очнуться от странного состояния, похожего на транс. Резко встав, несчастная женщина неловко покачнулась от слабости и впилась взглядом в охотницу, потерянно стоящую неподалеку. Лицо Гофе искажала лютая злоба и ненависть, ее посиневшие губы с трудом скривились в отвратительной усмешке, больше похожей на оскал, когда она бросила: – Чужак! Злой дух! Сил на ответную злость уже не оставалось. Тяжело вздохнув, Эм-Ма побрела прочь от этого проклятого места. Она не знала, что именно заставляло ее чувствовать такую колоссальную усталость – слишком много было причин, чтоб вычленить одну основную. В ней скопилось все разом: волнение за Гена, холодность Ре-Джи, отчужденность со стороны племени, боль одиночества и осознание собственной ущербности… Она даже не пошла на стоянку, а устроила себе лежбище в неглубоком овраге, под ветками низкорастущей разлапистой елки, где было холодно, но очень спокойно. Сжавшись там в комок под своим плащом, Эм-Ма всю ночь дула на руки и засовывала пальцы в рот, пытаясь согреть их, и плыла на грани сна и яви… В ее видениях чаще всего появлялось лицо Гена, мертвенно бледное, покрытое пятнами крови, и неистовый снегопад вился вокруг, оседая на бесчувственную холодную кожу. Она бестолково смахивала снежинки с лица малыша, зачем-то пытаясь ухватить их пальцами еще в воздухе, но ничего не получалось, и Ген все больше погружался в белый зимний пух, как будто таял у нее на глазах… В какой-то миг Ген привиделся ей один среди заснеженного леса. Ребенок сидел, скорчившись, в дупле сосны, чье нутро когда-то разбила и выжгла молния, он таращил свои карие глазенки в чащу и испуганно молчал, ожидая чего-то… Он ждал, что за ним придут. За ним точно должны были прийти, но почему-то удары сердца сменяли друг друга, отсчитывая время, мороз становился лишь сильнее, а окружающий мрак сгущался все больше, но ничего не менялось. Ребенок был один. Крошечные пальцы стали уже совершенно нечувствительными от холода, и малыш, скорчившись, сжавшись в тугой клубок, силился не заснуть. Даже такой маленький, он уже знал, что уснуть теперь – все равно, что умереть. А ведь он должен сидеть тихо-тихо, потому что так сказали мама и папа… потому что иначе Хозяин Леса придет и съест их всех. Только бы стало чуть-чуть теплее, и пришли родители… Из волчьего мехового одеяла, порядком заиндевевшего, торчала лишь одна макушка – всклоченный хохолок светло-золотистых волос сверкал в лунном свете. Эм-Ма смотрела на это со стороны, но видела уже не Гена. Она видела саму себя – совсем крошечную, прячущуюся в дупле дерева, куда ее успел посадить Дэво. Папа наказал ей дождаться его во что бы то ни стало и быть храброй. Он сказал ей не бояться. И Эм-Ма не боялась, она лишь сильнее стискивала в кулачке гладкий черный камешек с изображением белой птицы, раскинувшей в стороны крылья, – подарок мамы. Лишь спустя четыре дня люди племени нашли ее, почти до смерти закоченевшую и невероятно голодную, в дереве. Они показали ей трупы родителей, разорванных медведем. Дэво все-таки убил шатуна, тревожившего все племя, но он и Мэрма все равно погибли от ран, когда зверь кинулся на их шатер. Люди из племени помогали Эм-Ма – единственному оставшемуся ребенку Дэво и Мэрма – выживать еще целый год, пока, одного за другим, Духи Смерти не забрали их всех, и Эм-Ма не осталась одна… Охотница проснулась на рассвете, как от толчка, и тут же выскочила из своего ненадежного укрытия. Метель за ночь унялась, и над головой сияли утренние звезды, но зато стоял такой трескучий мороз, что казалось, будто стволы ближайших деревьев и в самом деле готовы лопнуть, брызнув обледеневшими щепками во все стороны. Чувствуя, как тело словно задеревенело, молодая женщина, превозмогая опасное желание вновь уснуть, принялась ходить туда-сюда по колено в снегу, совершенно не чувствуя при этом ни рук, ни ног. Раньше, уже много лет подряд, начиная с того случая в детстве, она никогда больше не мерзла в лесу, когда жила в нем одна, а теперь, привыкнув к вечно пылающему очагу и заботливо приготовленной горячей похлебке с мясом, Эм-Ма расслабилась, размякла, как иглы сосны, брошенные в отвар. К счастью, злости на саму себя хватило, чтоб волна горячей крови, с усилием вытолкнутой сердцем, растеклась по венам обжигающей колючей лавой, и Эм-Ма, не обращая внимание на слабость и боль в конечностях, начала двигаться еще быстрее. К тому времени, как рассвело, она успела пробежаться по лесу, проверить капканы и вытащить оттуда пару тощих кроликов, которых на этот раз не понесла в общий котел. Подойдя к одной из сосен, она взяла одного кролика в зубы и подпрыгнула, хватаясь за нижнюю ветку. Только пара чешуек со ствола скользнули и упали на снег, когда охотница с ловкостью куницы взобралась наверх; она примотала тушку зверька, постаравшись спрятать ее в ветвях так, чтоб не было видно с земли, а затем ловко спрыгнула вниз. Второму кролику она отрезала задние ноги и, не теряя времени, съела их, ощущая во рту упоительный вкус свежего сырого мяса, который уже успела позабыть за прошедшие месяцы. Оставшееся мясо она, подумав, также спрятала на дереве. Эм-Ма не знала, зачем поступила именно так. Но она почувствовала радость и даже какое-то дивное облегчение, когда совершила эту трапезу в одиночку, не делясь ни с кем. На стоянку охотница вернулась умиротворенной. К счастью, совершенно никто не спрашивал ее, где она была. А несколько дней спустя они уже праздновали ночь Небесной Охоты. Из-за того, что огонь волшебного костра не сумел справиться с невидимыми Духами-воронами, втайне клевавшими ее душу, Эм-Ма опять сидела в стороне ото всех, глядя в небо, и занималась тем, чего уже давно не делала сознательно: она вспоминала собственное детство. Впервые после болезни она четко вспомнила всех призраков, что посещали ее тогда, в состоянии полубреда. И сейчас в небесной черноте, расцвеченной северным сиянием, перед ней, как наяву, представали фантастические видения из ее снов. Иногда ей даже казалось, что она видит едва различимую прозрачную фигуру отца рядом с собой и слышит, как мать тихо напевает под треск костра, качая младенца, так и не успевшего встать на ноги. Вздохнув и грустно улыбнувшись, Эм-Ма посмотрела на собственные руки, которые до сих пор ощущали вес тела ребенка, не принадлежавшего ей. Она скучала по Гену и хотела быть рядом с ним. Внимательный взгляд обошел все вокруг, но не нашел Ре-Джи, потому что той не было на празднике. Несмотря на то, что Кора вступилась за ее сына и назвала Гена внуком при всех, большая часть племени теперь не желала принимать ни мальчика, ни его приемную мать, все считали, что от них обоих только беды. Потому Ре-Джи, и раньше не бывшая особенно дружелюбной или общительной, теперь и вовсе отдалилась от остальных. Обе ее товарки с детьми переселились в другую юрту, так что теперь женщина и ее сын жили вдвоем в большом холодном шатре и каждую ночь жались друг к другу, чтоб хоть немного согреться. Люди сторонились Ре-Джи, но это, кажется, не слишком расстраивало ее. Глядя на женщину, казалось, что она полностью растворилась в заботах о ребенке, и это приносило ей всю радость мира, так что ей можно было лишь позавидовать. Похоже было, что каждый, наконец, получил то, что хотел… И только Эм-Ма, втайне смотревшая на Ре-Джи и Гена со все усиливающейся с каждым днем тоской, мечтала о том, чтоб все вновь стало по-прежнему. * * * Как считала сама Эм-Ма, она дала Ре-Джи достаточно времени на то, чтоб унять гордыню и сменить гнев на милость. В чем бы ни была настоящая или мнимая вина охотницы, она сделала достаточно для того, чтоб ее простили… Но дочь Коры была слишком гордой. Солнце успело крепко повернуться на лето и теперь задерживалось на небосклоне с каждым днем все дольше. Племя, кочевавшее вдоль русла широкой реки, тянущейся на юг и впадавшей в необозримую гладь теплого моря, пережило самый лютый месяц в году, следовавший сразу за ночью Небесной Охоты, а затем еще один, почти такой же холодный, и вновь Боги позволили им всем выжить, несмотря на голод, подточивший силы и надежду даже самых стойких. Видя осунувшееся личико и вновь похудевшие ручки Гена, тонкими веточками выглядывавшие из-под рукавов обтрепанной шубы, Эм-Ма с тройным упорством искала в лесу хоть какую-нибудь дичь, не брезговала даже выкапывать мышей и кротов из их нор, где грызуны прятались вместе со своим запасом орехов и зерен. Ре-Джи делала вид, что не замечает ее «тайного» присутствия в юрте и позволяла оставлять мясо для мальчика. Если бы не Ген, она бы вряд ли приняла еду от той, на которую до сих пор, похоже, была зла. А меж тем, зима медленно, но верно отступала. И хотя даже здесь, на юге, реки еще не начали свое движение, подземный гул и дрожь воды уже чувствовались. Вот-вот под собственным весом оглушительно треснет самый первый, самый толстый лед, и после этого весну уже будет не остановить. Пока же широкие воды все еще спали в своем русле, скованные стужей, и лишь грезили о пробуждении. Эм-Ма бесцельно брела по берегу реки по колено в снегу, чувствуя голод и отупляющую усталость, к которым уже привыкла за последний месяц. Все ловушки, расставленные накануне, были пусты, и она бы точно впала в отчаяние и ярость, если бы у нее еще оставались на это силы. К тому же, у нее кровоточили десны, а до первых трав было еще далеко. Жуя кору и еловые иглы, люди могли продержаться какое-то время, но их тела, истощенные долгой стужей, требовали свежей зеленой пищи, не говоря уже о жирном мясе. Наверное, именно из-за рассеянности, появившейся от голода, она не сразу поняла, что что-то тревожит ее, а когда осознала это, было уже слишком поздно, чтоб предотвратить беду. Вдалеке, на льду, появились две темные точки. Сперва Эм-Ма рассеянно мазнула по ним взглядом, решив, что это кто-то из мужчин племени решил порыбачить, но затем, при приближении, она поняла, что точки слишком маленькие. Это не могли быть взрослые. «Детеныши! – стрелой в голове пронеслась паническая мысль. – ГЕН!» Эм-Ма не знала, почему подумала о сыне Ре-Джи. Однако, бросив все, она сорвалась с места и побежала, как тогда, когда услышала крик Гена и устремилась спасать его от расправы. Она не успевала. Дети были слишком далеко, они стояли прямо у проруби и глядели вниз, на мутную воду. – Нет! Стой! – крик потонул в безграничном заснеженном пространстве и растворился, бесплодный. Горизонт скакал перед ее глазами, когда она стремглав, широкими прыжками неслась по полю, временами падая и поскальзываясь, обдирая ладони и лицо о выглядывавшие из-под снега камни и коряги. За собственным затрудненным дыханием ей показалось, что она слышит опасный треск льда. «Успеть!» С ее губ сорвался крик бессилия и досады, когда она, не удержавшись, съехала со склона и рухнула в глубокий сугроб меж скрытых под настом кустов. Каждый миг промедления грозил смертью неразумных малышей. Когда Эм-Ма вновь поднялась на ноги, река уже была пуста. Ее сердце пропустило удар. А затем она увидела еще одну темную фигуру, стремительно приближающуюся к кромке льда с другой стороны. Длинные темные волосы другой женщины развевались на ветру; она бежала так же быстро, как Эм-Ма, и на ее ногах не было ни меховых сапог, ни обмоток, как если бы предчувствие беды застало ее посреди приготовления еды у очага, и она, в чем была, помчалась на реку. Не раздумывая, женщина выскочила на лед босыми ногами, а затем, прислушиваясь, стала осторожно пробираться вперед. – РЕ-ДЖИ! – охотница узнала ее, она закричала, что было сил, и женщина на льду вздрогнула, когда порыв ветра донес до нее этот возглас. Остановившись лишь раз, дочь Коры решительно пересекла ледяное пространство, отделявшее ее от полыньи, и внезапно бросилась прямо туда. – Ре-Джи! Эм-Ма бежала. Никогда в жизни она не бежала быстрее, чем сейчас. «Успеть… успеть!» В правом боку кололо, легкие горели огнем, когда она достигла, наконец, излучины реки и добралась до полыньи. Ей казалось, что она бежит уже целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько мгновений. Под ногами глухо заговорил лед. Он ворчал, река уже ворочалась под ним, стремясь скинуть остатки сна и выбраться наружу, и потому Эм-Ма, как бы она не торопилась, инстинктивно пошла осторожнее и медленнее. Никому не будет лучше, если лед под ней треснет, и тогда в реке утонут все четверо. Впереди раздался плеск – и тут же над водой показалась голова первого ребенка. Не заботясь более о том, чтоб идти аккуратнее, охотница преодолела оставшееся пространство и упала на колени перед полыньей, подхватывая детеныша, которого протягивала ей Ре-Джи. В своей шубе, напитавшейся водой, он был ужасно тяжелым, и Эм-Ма, задыхаясь, едва смогла вытянуть его на лед. – Ген… Ген, – она не понимала, что ее зубы отбивают частый рваный ритм, когда пыталась позвать малыша. Эм-Ма даже не заметила, что его волосы – гораздо светлее, чем у Гена, они были длинными и липли к бледной коже вокруг острого личика малыша. Руки действовали сами, без участия разума: быстро сняли с малыша обледеневшую одежду, надавили на тощую грудь, и тогда ребенок, оказавшийся девочкой Грет, закашлялся, стремясь одновременно вытолкнуть из легких воду и втянуть воздух. – Дышать, дышать… Вот так… Дышать, Грет… Не бояться, все хорошо… Плеск в полынье раздался снова, и Эм-Ма тут же ринулась туда, чтоб схватить и вытащить брата Грет, тоже светловолосого и тощего мальчишку по имени Галь. Руки Ре-Джи, передавшей ей ребенка, были ледяными и разжались сразу же, как только охотница подхватила их ношу и вытянула на берег. Маленький Галь слабо шевелился, явно живой, хотя и осоловевший от холода и недостатка воздуха. Глаза Ре-Джи утомленно мазнули по детям и Эм-Ма, как бы удостоверяясь, что все в порядке, после чего устало закрылись… Ее голова на краткий миг зависла над поверхностью полыньи и начала беззвучно погружаться обратно в воду. – Нет! – Эм-Ма нырнула в прорубь по пояс. В ушах сразу же заломило от невыносимого холода и давящего ощущения в черепе, она слепо зашарила руками в омуте, пытаясь разглядеть хоть что-то в мутной воде и нащупать Ре-Джи. И спустя миг она схватила ее! Из последних сил женщина вынырнула, таща за собой показавшееся совершенно неподъемным тело Ре-Джи. Эм-Ма кричала от отчаяния и ярости, что было сил упираясь в лед телом, полностью распластавшись на нем; мокрые волосы закрывали лицо, они слиплись и забивали ноздри, мешая дышать, но охотница ни на миг не разжала сведенных судорогой пальцев. Она упорно тащила за собой Ре-Джи до тех пор, пока та не оказалась на льду рядом с ней. Ре-Джи не дышала. – Нет! Не уходить! Не уходить! – охотница распахнула шубу на груди женщины и принялась растирать ее ребра, она давила на них, стремясь вытолкнуть воду, но все было без толку. Эм-Ма чувствовала, как по щекам течет что-то горячее, как будто на нее попали брызги летнего дождя, и не понимала, что плачет. Она обхватила Ре-Джи руками и притянула к себе, сотрясаясь в рыданиях. Приникнув губами к помертвевшим бледным губам темноволосой женщины, охотница лизнула их, ощущая вкус речной воды. В душе переворачивался водоворот эмоций. Сильнее всего Эм-Ма чувствовала сейчас злость – настоящую злость на Ре-Джи, которая собиралась бросить ее. – Твоя уходить этот день?! Почему делать так?! Проклятая! Проклятая! Не сметь уходить! – она хрипло закричала, как раненый зверь, тряся Ре-Джи, а потом, поддавшись отчаянию и ярости, сильно укусила ее в уголок губ. Совершенно внезапно тело в руках Эм-Ма дернулось от этой резкой боли, вернувшей сознание в реальность. Изо рта Ре-Джи полилась вода: она долго кашляла и отфыркивалась, пока охотница, продолжая ронять слезы на ее лицо – теперь уже от счастья, помогала ей лежать на боку. Трясущейся ладонью Эм-Ма гладила спину Ре-Джи круговыми движениями, успокаивая и помогая расслабиться окаменевшим мышцам. – Вот так… Молодец… дышать, Ре-Джи… дышать… Все хорошо… Уже все… уже все, – Эм-Ма продолжала бессмысленно лепетать что-то, совершенно не замечая ничего вокруг и не понимая, что на берегу, привлеченные ее криками, собрались люди. Несколько человек, осторожно крадясь по коварному льду, добрались до них и подняли на руки находящихся на грани смерти детей. Все, что понимала женщина в этот момент, – это то, что Ре-Джи жива. – Эм-Ма, – кто-то позвал ее, но охотница не отреагировала. Тогда ее потрясли за плечо и развернули к себе. – Эм-Ма, слушать. Отпускать Ре-Джи. Все хорошо, ты отпускать ее уже, – Старшая Мать увещевала ее непривычно мягким голосом, совершенно не вязавшимся с ее суровым образом. Точно так же она недавно просила отдать ей Гена, и, как и в тот раз, охотница, завороженная ее словами, послушалась. Она разжала руки, и тогда Ни-Лу, стоявший все это время рядом с Корой, поднял сестру на руки и унес куда-то. Эм-Ма устало опустила плечи и прикрыла веки. Крупная дрожь сотрясала все ее тело. Мокрая голова на ветру совершено застыла, и в носу появилось странное ощущение, но ей не хотелось подниматься и идти куда-то. Все силы разом покинули ее. Позже кто-то набросил ей на плечи теплый мех, пахнущий дымом, а потом и вовсе укутал в него озябшую женщину. Устало вздохнув, она позволила себе расслабиться в чужих объятиях и тут же погрузилась в глубокий сон без сновидений, похожий на обморок. Ее разбудил треск костра. Под толстым одеялом из нескольких сшитых между собой лосиных шкур было невыносимо жарко, даже душно, но тело все еще помнило ледяной холод реки, и потому Эм-Ма, не проснувшаяся до конца, позволила себе какое-то время понежиться в этом расслабляющем жаре. – Эй, я видеть, твоя не спать, – раздалось рядом, и по голосу она узнала Грэхэ. – Это ты, – она улыбнулась, потягиваясь и открывая один глаз. И тут же Эм-Ма вспомнила, как оказалась здесь, из-за чего ее глаза испуганно расширились, и она резко села. – Как Ре-Джи? Ген? Как дети?.. – Все быть хорошо, – друг присел рядом с ней и успокаивающе погладил по плечу. – Ре-Джи спать, и Ген спать, а детеныши забрать к себе Гофе. Она хороший мать, хорошо их лечить, потому что Румпа-Штильха дать травы. Они поправляться потом. Ты спасай их всех, молодец. Хороший сделать, Эм-Ма, – он улыбнулся, однако женщина покачала головой. – Не я спасай. Ре-Джи спасай всех, – поправила она его. – Первая приходи на река и вытаскивай детеныш. Хороший мать. – Хороший, – не стал спорить Грэхэ. Он снял с вертела несколько кусков крольчатины и протянул Эм-Ма. Только когда исходящее жиром и соком мясо оказалось перед ней, женщина поняла, насколько сильно голодна. Ведь она не ела уже несколько дней. Под тихий довольный смех друга она накинулась на еду с жадным урчанием и с разочарованием вздохнула, когда проглотила все до кусочка и даже облизала пальцы. – Твоя голодный очень, – мужчина усмехнулся вновь, а потом наклонился и поцеловал Эм-Ма, щекоча бородой ее лицо. Отстранившись, он нежно провел пальцем по ее щеке, стирая с нее капельку жира вперемешку с сажей из костра. – Я знай, ты хотеть Ре-Джи, – тихо сказала Эм-Ма. – Любить ее. Усмешка – на этот раз грустная – вновь появилась на лице Грэхэ. Он покачал головой и посмотрел прямо в ее серые, широко распахнутые глаза: – Нет. Но ты хотеть. И любить. Она попыталась отвести взгляд, не желая показывать, насколько он прав, но мужчина не позволил, мягко удержав ее за подбородок. – Все хорошо. Моя понимай, ты никогда не полюбить мой. Слишком любить Ре-Джи, – он снова дотронулся до ее щеки, лаская ее пальцами. Эм-Ма поняла, что в глазах начинает щипать от слез, и, чтоб не чувствовать этого, сама подалась вперед и поцеловала Грэхэ, желая продлить момент тепла и близости. Мужчина с радостью откликнулся на ее поцелуй, углубляя его. Его горячие ладони опустились на плечи охотницы, укрытые пушистым одеялом, провели по ним и переместились на спину, очерчивая линии лопаток, дотрагиваясь до каждого позвонка и посылая волны мурашек по всему телу женщины. Эм-Ма сняла с Грэхэ набедренную повязку, оставив его совершенно обнаженным, и потянула за собой. В их движениях не было неистовой страсти на грани с болью, как было у нее с Ни-Лу. В отличие от Ни-Лу, Грэхэ любил ее. И, целуя его со всей возможной нежностью и признательностью, женщина не могла избавиться от чувства вины за то, что совсем не любила его. Он знал это, но позволял ей целовать и обнимать себя – пусть из жалости, однако прямо сейчас Эм-Ма была рядом с ним. Она раскрылась перед ним, впустила в себя его плоть и его дух и подарила ощущение полета, столь удивительное и пьянящее; подарила себя этой ночью. Эм-Ма не любила его. И Ре-Джи не любила его. Они обе спали с ним лишь потому, что были слишком гордыми, чтоб пойти друг другу навстречу, как того хотели. Но Грэхэ был слишком добрым, чтоб упрекать других за то, что те запутались и сбились с пути. Он понимал лес, знал людей и имел большое сердце, способное сопереживать – именно это было больше всего нужно сейчас Эм-Ма, которая доверчиво приникала к широкой груди мужчины, своего первого и лучшего друга. Им обоим были нужны эти мгновения покоя, которые они дарили друг другу, не требуя ничего взамен. Каждый из них чувствовал в этот момент правильность происходящего. Они делились общим теплом, как делятся им все звери, желающие выжить в самую голодную и опасную пору конца зимы, когда голод и болезнь истощают силы и, что еще хуже, отбирают надежду. И сейчас, в преддверии таяния льдов, их слившиеся воедино тела вторили пока еще тайному, но неудержимому потоку жизни и благодатной летней поры, что была уже не за горами. * * * Ре-Джи долго болела, и заботы о ее сыне полностью взяла на себя Эм-Ма. Пользуясь тем, что почти постоянно находящаяся в забытьи женщина не сможет накричать на нее и прогнать, охотница проводила почти все время у ее ложа. Она ухаживала за Ре-Джи, как та прежде ухаживала за ней, и не позволяла никому тревожить ее. Двое спасенных детей выкарабкались из удушливых объятий болезни гораздо скорее, чем та, что спасла их. Никто не знал, как Ре-Джи оказалась на берегу реки, почему пошла туда. Может, увидела уходящих малышей и решила пойти за ними? Или это Духи шепнули ей на ухо и повелели спасти Галя и Грет? Ведь ее отцом был шаман, а значит, часть его магии передалась и ей. Когда Кора спросила у Грет, как у старшей из двух детей, зачем они пошли на реку, та не смогла ответить толком. Их как будто вело туда что-то, сказала девочка. Услышав это объяснение, все решили, что тут не обошлось без вмешательства магии, а значит, случившееся было предопределено. Но магия была обычным делом в их мире, где Боги имели привычку разговаривать с людьми через радугу и молнии, а потому очень быстро люди забыли об этом случае. У них было много куда более насущных вопросов: например, как продержаться до наступления оттепели и миграции стад. Шестилетняя Грет, разом посерьезневшая и повзрослевшая, теперь не отпускала руку своего трехлетнего брата, даже когда они были рядом с шатрами. Глядя на этих сирот, мать которых умерла пару зим назад, а отец не признавал и не желал их растить, брат Ре-Джи ворчал: – Зачем женщина спасай этот детеныши? Глупый женщина. Мог погибнуть сама. Ни-Лу часто сидел у юрты сестры, когда Эм-Ма не было поблизости. Он даже примирился с присутствием Гена и уже не пытался избавиться от него, просто не замечал. Похоже, близость смерти пробудила в нем что-то, отдаленно похожее на теплые чувства к Ре-Джи. Природа вокруг также вторила человеческой душе, и вот однажды утром, пригревшись на солнышке, лед не выдержал и треснул. Окончательно пробужденная река заговорила, разом сбрасывая с себя плащ зимы, что тут же пошел откалываться крупными и мелкими льдинами, которые начали свое медленное движение, грузно качаясь и сталкиваясь друг с другом со скрежетом и грозным рокотом. Сперва мутная, вода быстро становилась все прозрачнее по мере того, как освобождалась от остатков морозного панциря. Очень скоро в небе показались первые косяки перелетных птиц, а затем пернатые стаи полетели плотным облаком, сутки напролет наполняя своим гомоном все больше и больше синеющее весеннее небо. Они садились на воду и жадно пили, купались, дрались за каждую съедобную былинку и водоросль, утомленные долгим перелетом. Племя Коры, пользуясь этим раздольем, без устали ловило пернатых, и, хотя после долгой дороги птицы выглядели костлявыми и отощавшими, это было свежее мясо, столь нужно для того, чтоб протянуть на день дольше. Грэхэ еще зимой научил Эм-Ма делать лук и обжигать на огне палочки для стрел, и теперь они вместе по полдня бродили по колено в талой воде среди колышущихся на ломком ветру стеблей камыша и осоки, а к вечеру возвращались, обвешанные пернатыми тушками уток, привязанных к поясам за шеи. Самые нетерпеливые зеленые побеги уже пробивали себе дорогу к солнцу из-под земли и отяжелевшего наста. Пользуясь этим, люди собирали каждое съедобное растение и корень и тут же с наслаждением жевали, несмотря на отвратительный порой вкус и запах. Мудрый Румпа-Штильха заставлял каждого пить горькие целебные отвары, и зимняя хворь быстро отступила, устрашенная его колдовством. Ре-Джи тоже пошла на поправку. И первым признаком ее быстро возвращающихся сил стало то, что, придя в себя, она первым делом с негодованием выгнала из своего шатра Эм-Ма, успевшую плотно там обосноваться. Презрительно кривя губы, темноволосая женщина прошипела: – Мой не нуждаться больше в забота, ты уходить. Я не хотеть видеть Эм-Ма никогда больше. Прочь! С тяжелым вздохом охотница собрала свои немногочисленные пожитки, на прощание погладила Гена по щечке – пухлой и румяной благодаря ее, Эм-Ма, стараниям – и убралась на другой конец стоянки. По опыту она уже знала, что спорить с этой женщиной, если она что-то вбила себе в голову, бесполезно. По прошествии долгого времени Эм-Ма начала, в конце концов, догадываться, что могло вызвать столь сильную обиду у Ре-Джи, и теперь чувствовала смутное раскаяние и долю смущения. Как ни удивительно, но похоже, что дочь шамана была зла на нее из-за Грэхэ. «Моя обнимай Грэхэ тогда, а она думай… что моя делай больше с ним. Тогда Ре-Джи странный очень... Потом она спать с Грэхэ. И моя спать с Грэхэ. Плохо это?» – такие мысли вызывали в ней недоумение и искреннее непонимание. Но она помнила и свою реакцию на то, как увидела Ре-Джи вместе с Грэхэ, и это помогало ей лучше понять чувства самой Ре-Джи. Вообще-то никого не удивляли свободные отношения между членами племени. Грэхэ был очень добрым и щедрым человеком, он ни разу не поднял на Эм-Ма руку… Так почему она не могла спать с ним? Эта мысль все же вызывала в ней искреннее недоумение, хотя в глубине сознания зарождалась догадка… Отчего-то Ре-Джи считала по-другому – она явно была против того, чтоб Эм-Ма была с Грэхэ. Увидев светловолосую охотницу рядом с мужчиной, который любил ее, она пришла в неистовство и сделала все, чтоб уязвить Эм-Ма как можно сильнее. И это ей удалось! Далеко не в первый раз светловолосая охотница испытывала чувства, которые не в силах была распознать и обозначить словами, ведь еще не существовало даже таких слов, чтоб описать все душившие ее эмоции в тот миг, когда увидела другого человека, обнимающего Ре-Джи, ласкающего ее… Все, что Эм-Ма понимала в тот миг достаточно четко, – это свое неистовое желание схватить тяжелый камень и размозжить головы обоим любовникам. А лучше – убить Грэхэ на месте и там же самой стиснуть Ре-Джи в объятиях и немедленно овладеть ею. Грубые желания, полузвериные порывы душили молодую женщину, а та, что была причиной ее смятения, лишь насмехалась над ней, не подпуская к себе. Эм-Ма впервые поняла, как, должно быть, чувствует себя прибылой, уже ощутивший первый зов любви, но напрасно пытающийся завоевать внимание строптивой волчицы. И, как любого волка, прочь от стаи Эм-Ма гнало все то же мощное чувство одиночества и желания скрыться в поисках самой себя. В один из весенних дней, когда снега полностью сошли с поверхности земли, уступая место траве, охотница решила поддаться, наконец, этому желанию. Даже недавно научившийся ходить Ген не мог больше удержать ее на месте. Вопреки воле Ре-Джи, он постоянно убегал от приемной матери и бродил по стоянке в поисках Эм-Ма или забирался в ее юрту, чтоб там подолгу прятаться в шкурах, пахнущих охотницей. Скрипя зубами, приемная мать вытаскивала его оттуда, стараясь сама не вдыхать аромат, от которого у нее внутри что-то тоскливо скреблось, все сильнее подтачивая уверенность в принятом решении – никогда более не приближаться к Эм-Ма. Даже несмотря на свою любовь к Гену, несмотря на то, что все внутри нее выло от боли при одной мысли, что она больше никогда не увидит ни его, ни Ре-Джи, охотница приняла твердое решение уйти из племени Коры, о чем рассказала лишь Румпа-Штильха. Она испытывала к нему необъяснимое доверие, откуда-то зная, что он ничего не расскажет остальным. В ответ на это откровение старик покачал головой, но ничего не сказал, лишь привычно усмехнулся хитро, как если бы вновь знал больше, чем все остальные. Его лицо при этом было грустным, но он давно знал, что, если Боги уготовили тебе что-то, изменить судьбу нельзя. Едва успели на полях расцвести первые одуванчики, Эм-Ма связала меховые одеяла и закинула их за спину, положила за пазуху острый камень и клык махайрода. Оставалось лишь поднять с земли копье и можно отправляться в путь, куда бы тот ни вел. Но перед уходом Эм-Ма была твердо намерена попрощаться с Геном, с которым не надеялась встретиться более никогда в жизни. Она бы не смогла уйти, не обняв мальчика на прощание и не покачав его в последний раз, и плевать, что об этом всем думает Ре-Джи. Если та больше не желала видеть Эм-Ма, пусть. Но Ген не был больше лишь ее ребенком – не после того, как охотница заботилась о нем, как о родном. Твердо вознамерившись осуществить задуманное, молодая женщина пошла по кромке леса, огибая стоянку, чтоб добраться до дальнего пригорка, на котором стоял шатер дочери Коры. Стремительно зеленеющая природа вокруг становилась все пышнее и ярче с каждым днем, и в воздухе, приветствуя и радуясь синему небу, заливался песней жаворонок. Все это, несмотря на скорое расставание, создавало приподнятое настроение, так что, сама не зная, почему, Эм-Ма шла и чувствовала, как внутри нее будто разливается спокойная гладь горного озера – так хорошо и безмятежно она себя ощущала. Ноги уже сами настраивались на привычный ритм дороги, и походка от шага к шагу становилась все пружинистее, потому на знакомый пригорок вынесли быстро. – Ре-Джи? Моя приходить. Хотеть увидеть Ген. Твоя тут? – Эм-Ма отодвинула шкуру и заглянула в получившийся проем. Не обнаружив внутри юрты никого, но заметив тлеющие угли костра, она решила, что мать с сыном ушли дальше по ручью, чтоб поймать несколько рыбешек. Улыбнувшись, Эм-Ма представила малыша Гена с крошечным осиновым копьецом в руках, старательно повторяющего за матерью каждое движение. Конечно, ему с его детской неуклюжестью еще нескоро удастся так же стремительно насаживать рыбу на острие палки, но он обязательно научится. Он ведь был таким сообразительным и так любил учиться всему новому… Треск ломающихся веток раздался внезапно, однако выставленное вперед копье не понадобилось. Отбросив его в сторону, Эм-Ма, смеясь, подхватила выбежавшего к ней Гена. - Р-р-р-р! – дурачась, она зарычала и начала щекотать его по привычке, но ребенок отчего-то стал выворачиваться и отпихивать ее от себя, что было с ним впервые. – Ген? Эй, что? – недоумевая, она поставила его на землю, но мальчик тут же сам схватил ее за полу шубы, что-то бессвязно лепеча, явно напуганный. Тут уже Эм-Ма встревожилась не на шутку. – Ген? Что делай? Куда?.. – он упорно потащил ее, словно щенок, в сторону кустов, откуда прибежал. Посадив мальчика себе на закорки и убедившись, что он крепко держится руками, охотница широким, но осторожным шагом пошла в указанном направлении, ловко пробираясь меж лапами кустарника так, что не хрустнула ни одна ветка. Вскоре ей начали попадаться кровавые пятна на мху. Сперва небольшие, очень быстро они превратились в непрерывную линию, как если бы кто-то бежал тут, истекая кровью. Длинная цепочка человеческих следов была тому подтверждением – кто-то раненый был здесь совсем недавно, преследуя кого-то или спасаясь бегством от неизвестной опасности. Прибавив ходу, Эм-Ма с Геном на плечах некоторое время следовала по следам, внутренне холодея при мысли о том, что кровь могла принадлежать матери мальчика… Раньше, чем она достигла очередной поляны, в ноздри ей ударил слишком знакомый соленый запах, сильный и ощутимый даже в наполненном пыльцой весеннем воздухе. Так пахла свежая кровь. В корнях березы обнаружился скорчившийся, зажимающий рану на животе Грэхэ. Мужчина был обнажен, и кровь, где-то уже успевшая засохнуть, а где-то все еще бегущая, струйками стекала по его бледной коже. С такого же белого лица на Эм-Ма посмотрели его светло-карие, подернутые пеленой муки глаза. Он еще жил. – Эм… Эм-Ма… – изо рта мужчины выкатилась струйка крови, и он с трудом сглотнул, силясь не закашляться. – Эм-Ма… Эм… Озираясь по сторонам, женщина быстро подошла к нему и осмотрела. Итог оказался неутешительным: по всему было видно, что жить Грэхэ осталось недолго. Вряд ли он протянет даже до заката. – Твоя молчать теперь. Беречь сила, – сказала она строго, хотя сама понимала, что Дух Белой Совы уже простер крылья над ее другом. Моргнув в знак согласия, Грэхэ сделал трудный вздох и замолчал, устало прикрывая глаза. Рана под его пальцами не была нанесена когтями или клыками животного. Это сделал человек. Кожа мужчины блестела от испарины и крови, костяшки пальцев были сбиты, он весь был грязным и всклоченным, как если бы долго боролся, но его противник явно оказался сильнее. Пересадив Гена под защиту кустов неподалеку от Грэхэ, она опустилась перед малышом на корточки и заглянула в лицо, произнося: – Моя уходить, Ген. Искать твоя мать. Искать Ре-Джи. Понимай? Вернуться за тобой, но ты сидеть тихо-тихо сейчас. Не уходить никуда. Понимай? Он серьезно кивнул, а потом пролепетал: – Страшно… – Твоя не бояться, Ген. Ничего не бояться, малыш. Держи, – она сняла у себя с шеи медальон своей матери и надела его на шею мальчику. – Это защищай твой от всякого. Твой не бояться совсем. – Хорошо. Ткнувшись носом в вихры мальчика, чтоб вдохнуть его родной запах и оставить на макушке поцелуй, охотница сглотнула и отступила. Эта сцена напомнила ей детство… Нет, в этот раз не будет так! Ген не останется один. Эм-Ма не умрет, как ее отец. Она защитит и мальчика, и его мать. И для этого прямо сейчас ей нужно поторопиться и быть сильной. – Дождаться, Ре-Джи… Дождаться меня, не мертвая быть, – прошептала она, крепко надеясь на удачу, как если бы возносила молитву Богам. Низко пригнувшись к земле, чтоб прочесть следы и не запутаться в них, женщина припустилась бегом через лес. * * * Она нашла их у входа в каменный грот, неподалеку от грохочущего водопада, чьи пенистые брызги, отскакивающие от мертвых камней, взвивались вверх на несколько человеческих ростов, распространяя в воздухе сырость и ощущение близости ледяной бездны, что скрывалась внизу расщелины в скале. Если бы не умение считывать след даже на камнях, Эм-Ма бы точно пропустила это место и людей, потому что их голоса полностью заглушал рев падающей воды. Это был Ни-Лу. Полностью обнаженный и покрытый кровью – своей и чужой, мужчина прижимал к скале сестру. Стиснув в кулаке ее запястья и заведя их над головой женщины, другой рукой он удерживал ее ногу за бедро, впиваясь в него жесткими пальцами и почти закидывая себе на плечо. Его твердый, налитый кровью орган с силой входил в лоно Ре-Джи, двигаясь грубыми рывками и явно причиняя боль. Ре-Джи пыталась укусить брата, но добилась лишь того, что до крови разорвала кожу у него на шее, так и не добравшись до вены из-за защищавших ту толстых жил и мышц. Ошеломленная этой сценой, на краткий миг Эм-Ма стала, как вкопанная, просто тупо глядя перед собой. Капли пота стекали по широкой мускулистой спине Ни-Лу, сбегая по коже мутными струйками, его руки также были крови, и становилось понятно, что именно он смертельно ранил Грэхэ, когда тот попытался доказать свои права на его сестру. Теперь же Ни-Лу сам хотел владеть ею, пусть даже насильно. Он любил Ре-Джи и желал ее, так почему она не могла полюбить его так, как он хотел? Кто мог запретить ему делать то, что он пожелает с теми, с кем пожелает? Все внутри Эм-Ма точно взорвалось от всепоглощающей, раскаленной добела ненависти к Ни-Лу, когда она увидела гримасу боли и ужаса на лице Ре-Джи… Ее беззвучно раскрытый рот и распахнутые от страха глаза стали тем, что прорвало плотину ступора, в котором охотница находилась несколько мгновений перед этим. Рывком выдернув из-за пазухи камень, Эм-Ма прыгнула вперед и со всей доступной силой обрушила его на голову Ни-Лу. С беззвучным стоном боли мужчина начал оседать на землю. Но он не просто так считался великим воином. Даже получив столь страшный удар, он собрался с силами и кинулся на Эм-Ма. Впрочем, этот прыжок не увенчался успехом, потому как охотница почти без усилия отпрыгнула в сторону и вновь занесла камень. Она обрушила очередной удар на голову Ни-Лу, а потом еще один, и еще, и еще… Она продолжала поднимать и опускать свое оружие – до тех пор, пока голова брата Ре-Джи не превратилась в ошметки костей и кровавой каши. Мутные багровые капли давно забрызгали все лицо и грудь Эм-Ма, они попали ей в рот и нос, все ее руки были по локоть в крови Ни-Лу, но она не остановилась на этом. Отбросив камень в сторону, охотница с остервенением принялась рвать горло своего уже мертвого врага зубами, отрывая куски плоти и глотая их вперемешку с соленой красной жидкостью, столь желаемой и ароматной. Схватив клык махайрода липкими от крови пальцами, охотница с силой вонзила его в грудную клетку мертвеца, распарывая ее, как до этого множество раз вспарывала грудь оленей и косуль, и вытянула наружу замершее сердце, чтоб впиться в него зубами. Дрожа от возбуждения, она поспешно рвала клыками жесткий ком мышц своего врага, перенимая его жизненную силу и мощь. Совершенно забывшись, она вздрогнула и вся подобралась, готовясь к новой драке, когда ее пальцы, все еще погруженные в разверстые ребра Ни-Лу, вдруг наткнулись на что-то живое. Рядом с ней сидела Ре-Джи. Карие глаза, в глубине которых сейчас светилась такое же жадное желание разрушения, встретились с затуманенными серыми глазами вошедшей в раж Эм-Ма, и тогда последняя медленно подвинулась, давая темноволосой женщине место рядом с собой. Ладони Ре-Джи опустились в еще теплое тело брата, и на ее лице расцвела совершенно звериная улыбка, полная торжества. Недавние страх и отчаяние превратились в бешеную жажду мести, которой она не собиралась противостоять. Ее мучитель лежал перед ней, распростертый на земле, жалкий, и она чувствовала, как при виде его красного мяса во рту скапливается слюна… С голодным урчанием, как и все прочие звуки, надежно скрытым шумом водопада, она опустилась к широкой ране губами, словно желая запечатлеть поцелуй… Их лица, руки и даже тела были перепачканы в крови Ни-Лу, а желудки – переполнены его плотью, когда женщины оторвались от поедания своего сородича и утомленно отползли от медленно остывающего тела. Солнце пригревало по-летнему, и над истерзанным трупом начали виться мухи и мошки. Чувствуя сонное отупение из-за переполненного пищей живота, Эм-Ма удовлетворенно и устало вздохнула, откидывая спину на ствол дерева. Здесь, в тени берез, гул водного потока был не столь ошеломляющ, и было даже слышно, как поет в роще соловей, умиротворяя своим щебетом и без того умиротворенную охотницу. В просвет между стволами березняка она лениво смотрела на голую Ре-Джи, все еще склоняющуюся над Ни-Лу. Вскоре и та насытилась настолько, что отползла далеко прочь, не в силах проглотить больше ни кусочка. У них обеих не хватало сил даже на то, чтоб вытереть руки о траву, и они улеглись рядом друг с другом, растягиваясь во весь рост. Какое-то время они дремали, разморенные в теплых лучах солнца, глядя на брызги водопада из-под полуопущенных век. Потянувшись, Эм-Ма принялась сонно слизывать кровь с шеи Ре-Джи, желая отмыть ее. Неторопливо она перебралась на скулы, помимо вкуса крови ощущая еще и вкус кожи темноволосой женщины. Она дотронулась языком до губ Ре-Джи, и тогда та лизнула ее в ответ, улыбаясь. Поцелуй вышел сам собой – такой же соленый и тягучий, как начавшая загустевать человеческая кровь, покрывающая их обеих с ног до головы. В лучах клонящегося к закату солнца они обменивались медленными, трепетными прикосновениями, столь резко контрастировавшими с недавней вспышкой почти сумасшедшей ярости и жажде убийства. Они изучали друг друга, не желая спешить, слишком уставшие и насытившиеся. Ладони Ре-Джи скользнули под шубу Эм-Ма, снимая ее и отбрасывая в сторону, в то время как пальцы охотницы, не встречая препятствия в виде одежды, рисовали красные узоры у нее на животе. И как непохожа была их любовная игра – плавная, расслабленная и свободная – на недавнее насилие Ни-Лу, за которое он расплатился сполна… Эм-Ма тоже желала утвердить свою власть над этой женщиной, но она не хотела добиваться этого грубой силой. В этот миг, лежа рядом с Ре-Джи, она как никогда раньше понимала, что больше всего на свете ей хотелось бы, чтоб эта строптивая женщина, наконец, приняла ее добровольно и впустила не только в свое тело, но и в свою жизнь. И, кажется, этот час, наконец, настал, потому что гордая дочь Коры теперь охотно обнимала Эм-Ма в ответ на ее объятия и тянулась губами к ее губам с жадностью, зарываясь пальцами в длинные светлые пряди, в которые когда-то вплела перья совы как знак своей любви и желания. Почему же Эм-Ма не поняла этого тогда? Почему все испортила, сама того не желая? Или это Ре-Джи была слишком напугана, чтоб поверить в возможное счастье? Сейчас это было уже не важно, ведь они, наконец, были вместе и делили моменты нежности и страсти на двоих. Спустившись вниз к животу, а потом еще ниже, улегшись меж разведенных ног Ре-Джи, Эм-Ма потянулась языком и принялась слизывать капли вязкой терпкой влаги, сочащиеся из лона, вырывая тем самым стоны из горла любовницы. Она ввела внутрь несколько пальцев на всю длину и, двигая ими и губами, все увеличивала темп, пока Ре-Джи не начала хрипло вскрикивать от наслаждения, подаваясь ей навстречу тазом, инстинктивно разведя колени так широко, как только могла. Эм-Ма наслаждалась запахом Ре-Джи и желала истребить запах Ни-Лу, смыть его с ее тела, заменить своим, а потому вскоре накрыла ее сверху собой, прижимаясь обнаженной мокрой от пота кожей. Бедро Эм-Ма оказалось между ног Ре-Джи, и та принялась тереться о него, все сильнее дрожа и стеная от возбуждения, тем самым заставляя кровь в венах охотницы буквально кипеть от ответного желания. Помогая себе пальцами и тазом, которыми двигала рефлекторно, Эм-Ма, одной рукой упираясь в землю позади Ре-Джи, двигалась над ней. Пальцы Ре-Джи сжимали ее ягодицы, оставляя на них едва заметные царапины, а потом сама охотница ощутила прикосновение внутри себя и хрипло зарычала от накатившей почти ослепляющей волны. Они двигались в рваном, но едином ритме, плотно прижавшись друг к другу, ощущая, как общее горячее дыхание перемешивается в бешеных поцелуях-укусах, отдавая все той же кровью, потом и мускусом. В какой-то миг Ре-Джи повалила ее на землю, набрасываясь сверху, и теперь уже сама решительно развела колени Эм-Ма в стороны, опуская голову, чтоб ощутить ее вкус. Охотница забыла на миг, как дышать, когда влажный язык прошелся по ее возбужденному женскому естеству. Но сперва Ре-Джи нежно дотронулась губами до ее шрамов, тянущихся от самых ребер к пупку и дальше вниз, вызывая тем самым дрожь и трепет внутри Эм-Ма, замершей под этим волнующим прикосновением. Их выдержки не хватило надолго в этот раз. Желание обладать и получить разрядку было слишком сильным, и они вновь приникли друг к другу, сжимая в почти болезненных, но все еще нежных объятиях, и без промедления более дошли до пика почти одновременно. Мир раскололся и собрался воедино в общем вое удовольствия и страсти, столь несдержанном и примитивном, что в нем было что-то выше обычных слов, который мог бы сказать человек другому человеку. На мгновение они стали единым целым, наконец, полностью отдавшись своей тяге быть вместе, зародившейся в них так давно и не находившей выхода до этой поры. Ощущая, как мышцы Ре-Джи сокращаются вокруг ее пальцев, и чувствуя такие же сладостные волны внутри собственного тела, которого касалась ладонь женщины, Эм-Ма уткнулась ей в плечо. Они обе глубоко и часто дышали, хватая воздух широко раскрытыми ртами и силясь прийти в себя. Никуда не уходящее чувство опасности окружающего мира заставляло их как можно скорее стряхнуть с себя негу, накрывшую обеих буквально спустя мгновение после разрядки. Больше всего на свете хотелось сейчас уснуть, прижавшись друг к другу или свернувшись калачиком, но Эм-Ма заставила себя сесть, прислушиваясь и принюхиваясь. «Тихо. Хорошо». На земле все еще пыталась отдышаться Ре-Джи, и охотница ласково лизнула ее в щеку, за что заработала разморенную сонную улыбку любовницы. Они вновь слизывали кровь и соки с тел друг друга, наслаждаясь последними отголосками страсти, пока лучи солнца не окрасили все вокруг в багрянец. Наконец, поднявшись, обе женщины наскоро оделись и, даже не взглянув на оставшееся лежать разодранное тело Ни-Лу, торопливо пошли назад по следам Эм-Ма к поляне, на которой она оставила Гена. Мальчик нашелся под тем же кустом, он затаился, как звереныш, и сидел очень тихо. Бедняга Грэхэ был уже мертв к тому времени, его глаза, чуть прикрытые веками, остановили взор, а грудь больше не вздымалась. Услышав едва заметное шуршание листвы и мха от приближающихся шагов, Ген забился как можно глубже в листву, так что Ре-Джи пришлось несколько раз окликнуть его, чтоб выманить наружу. – Мама! – с громким воплем, способным созвать сюда всех махайродов леса, Ген кинулся к Ре-Джи и, ловко взобравшись по ее одежде, обхватил за шею цепкими руками, прижимаясь всем телом. Повернув голову к Эм-Ма, он сказал радостно и гордо: – Мама! Моя ждать! Не бояться! – Молодец, – Эм-Ма погладила его по волосам, также прижимаясь к нему и Ре-Джи, обнимая их двоих и радуясь тому, что на этот раз ее никто даже не собирался отталкивать прочь. Убедившись, что с сыном все в порядке, Ре-Джи передала его охотнице и подошла к распростертому на земле Грэхэ. Опустившись перед ним на колени, она какое-то время сидела, глядя ему в лицо, как будто хотела получше запомнить черты, еще не слишком изменившиеся после смерти, если не считать крови, что заливала подбородок и грудь мужчины. – Моя спать с Грэхэ сегодня, – глухо проговорила Ре-Джи. – Ни-Лу приходить, идти по мой след. Они с Грэхэ биться тогда, и мой брат побеждай. Очень злой человек. Очень сильный, как Хозяин Леса. Ударить Грэхэ в живот острый палка… – Не надо, – перебила ее охотница. – Все уже. Нет Ни-Лу. Ни-Лу умирай совсем. – Грэхэ умирай… Мой вина это. – Не надо, – повторила Эм-Ма, она положила руку женщине на плечо и присела рядом с ней. – Не твой вина. Ни-Лу плохой был. Очень злой. Плохо делай тебе. – Твоя спасай мой опять, – она криво улыбнулась, но в глазах светилась грусть. – Я несправедливый быть. Ты хороший Белая Птица. Я зря ругай. – Моя понимать теперь, почему, – Эм-Ма ласково улыбнулась ей в ответ, на что Ре-Джи недоверчиво посмотрела на нее, вскидывая темные брови. – А я думай, твоя глупый совсем, – теперь хитрая ухмылка на лице дочери Коры была настоящей. Ей нравилось дразнить охотницу. – Эй! Моя не глупый! – возмущенно воскликнула та, вставая. – О, конечно, – засмеялась Ре-Джи, а потом поднялась вслед за ней. Потянувшись на носках, она поцеловала Эм-Ма, чье возмущенное сопение тут же сменилось довольным вздохом. Они вновь посмотрели на мертвого Грэхэ, и тогда светловолосая охотница спросила: – Твоя уходить с мой сегодня? Навсегда. Твоя сделай так? – Я… Эм-Ма… я… – в расстройстве Ре-Джи закрыла лицо руками, не в силах решиться. Она почувствовала на своих плечах чужие ладони и, не раскрывая глаза, подалась вперед в объятия другой женщины, принимая ее молчаливую поддержку. Сегодня из-за нее, Ре-Джи, погибло два лучших охотника племени. Мертв ее брат, великий воин Ни-Лу, убивший мамонта и принесший сородичам мяса и шкур на много лун. Такой удар для их общины был невосполним, и даже всего влияния Коры не хватит для того, чтоб остановить людей от расправы. Да и захочет ли мать, потерявшая сына, сама оставаться в стороне от расправы над его убийцами? Она же первая вырвет им сердца и бросит в огонь. Что ждало Ре-Джи, если она останется? Ничего, кроме смерти. Ей не простят. Гена выбросят в лесу или умертвят следом за ней, разорвав на части… Нет, она не может оставаться больше. Но уйти сейчас вместе с Эм-Ма… в пустоту? Как решиться на такое?.. – Эй… – голос Эм-Ма раздался у самого уха. – Моя плохо говорить, но… пробовать. Помнишь, моя не убивать твой? Мог, но не убивать. Защищай тебя и Ген всегда. Быть рядом всегда. Моя не уходить от твоя, Ре-Джи, никогда не уходить. Моя найти для твоя теплый сухой пещера, дать много хороший мяса и шкура, много хороший рыба. Моя всегда любить твой, Ре-Джи, до конца жизнь. Делать тебе хорошо. Вырастить с твой Ген вместе. Пойдем со мной, Ре-Джи, – ее горячий шепот касался кожи, почти обжигая ее, и, наконец, Ре-Джи сдалась. Всхлипнув, она приникла к охотнице, обнимая ее руками, и маленький Ген, счастливый от такой возможности, оказался между ними, плотно прикрытый ото всего опасного внешнего мира двумя матерями, которые, в конце концов, нашли путь друг к другу, несмотря ни на что. – Я уходить с твой, Эм-Ма, – прошептала Ре-Джи, открывая глаза и чуть отстраняясь, чтоб видеть взгляд серых глаз напротив. – И любить твой тоже. Давно. Всегда. Они уперлись лбами друг в друга, а Ген, лопоча что-то, крепко держался за их волосы. – Уходить теперь, – охотница разомкнула объятия первой и передала ребенка Ре-Джи. Вновь собранная и настороженная, она принюхалась. Острый слух улавливал чужие шаги – несколько человек уже направлялось сюда, и потому следовало поспешить. Ее лицо сделалось жестким и решительным, как всегда бывало перед лицом опасности. – Идем! Быстрее! Кинув последний взгляд на Грэхэ, Ре-Джи удобнее перехватила сына и нырнула в лесную чащу следом за Эм-Ма. Впереди их ждала долгая дорога на север, в неизвестность. Дорога длиною в целую жизнь. И тысячи опасностей будут подстерегать их каждый день. Выживут ли они? Сможет ли выжить Ген, едва начавший свой путь в этом жестоком и странном мире, где каждый стремится найти свое место под солнцем во что бы то ни стало? Сумеют ли они защитить его и друг друга? Ни на один из этих вопросов Ре-Джи не знала ответа. Но, шагая вслед за прокладывающей для них путь Эм-Ма, видя по вечерам у костра ее улыбку на красивом и мужественном лице, чувствуя ее поддержку в минуту любых невзгод, Ре-Джи знала, что не напрасно выбрала этот путь – путь не только ежедневной борьбы и страха, но и надежды, и любви. Что бы ни ждало их в будущем, они будут сражаться с этим вместе, плечом к плечу. Ведь новая глава в их жизни лишь началась. ------------------------------------------------------- * Махайрод – (лат. Machairodus, от др.-греч. μάχαιρα «кинжал, сабля» и ὀδούς «зуб») — род вымершего подсемейства саблезубых кошек (Machairodontinae), населявший в эпохи миоцена и плиоцена Евразию, Африку и Северную Америку и представленный несколькими видами. Название рода происходит от сходства зубов его представителей с изогнутыми мечами махайрами. ** Продолжительность жизни человека в период палеолита составляла примерно 30-32 года, потому возраст 12-15 лет как для девушек, так и для юношей считался достаточно зрелым, чтоб вступать в отношения и производить потомство. *** Хозяин Леса – медведь. **** Пересказ традиционного верования эвенков о смене дня и ночи. Хотя мои герои и не являются эвенками, я включил в рассказ историю об охотнике Мани, потому как она показалась мне достаточно красивой и колоритной. Мани, псы и лоси, а также следы их погони, ставшие по легенде звездами, – это ничто иное, как созвездия Большой Медведицы, Малой Медведицы и ближайшая к ним звезда из созвездия Гончих Псов. «Небесной дырой», или санарином эвенки называли Полярную звезду, именно через нее пыталась скрыться от погони лосиха. Энекан Сигун (Бабушка-Солнце) – согласно фольклору эвенков, солнце имело образ старой женщины, которая всю зиму копит в своей юрте тепло и выпускает на волю его весной, от этого тает снег, пробуждаются реки, все цветет и зеленеет. Бабушка Сигун смотрится в зеркало – луну, оттого на лунном диске можно увидеть ее профиль. Лось-буга – лось-самец во время года. Лосиха-энный – лосиха-матка.