И смерть придёт

      Ванитас мёртв.       Его растерзали люди, обвиняя в помощи чудовищам, врагам рода людского; его растерзали вампиры, считая наследником проклятого и ненавистного, неправильного вампира Голубой Луны.       Ванитас мёртв, но Ной почему-то жив.       У него перед глазами стоит залитое кровью лицо Ванитаса, его смех, привычный и почти родной, кривая улыбка, такая же, как и всегда, слова, что он обронил хропло, почти на выдохе, но которые услышали все.       Ною больно.       Ной видит перед собой призрак Луи.       Он мог спасти, мог помочь, в этот раз уж точно, в этот раз наверняка, так почему, почему, почему?!       Почему умирают те, кто страдали всю жизнь, те, у кого не было ничего, те, кто старался изо всех сил…       Ной задыхается виной, обвинениями и этой невыносимой болью.       Ной не хочет верить в то, что все вновь обернулось трагедией.       Уже месяц прошел со смерти Ванитаса.       Доминик смотрит на него с жалостью и злостью.       Она что-то говорит Ною — она всегда что-то говорит, — но ему все равно, он не слушает, никогда. Ной считает, что ему незачем слушать это по сотник кругу: «смирись», «он мертв», «ты ничего не мог сделать», «соберись и переступи через это».       — Хватит себя жалеть!       Доминик срывается на крик, выбегает из комнаты, зло хлопнув дверью. Где-то там, в коридоре её пытаются успокоить слуги, но она мчится дальше и дальше, Ной не думает, куда и зачем.       Ною все равно.       Он сидит в этой комнате один. Если бы Ной мог, то и вовсе запретил бы кому-либо тревожить его, но это было чужое поместье — а Ной воспитан не в тех традициях, чтобы легко распоряжаться в чужом доме.       Он вспоминает, как с ним было нечто похожее, только в тот раз был рассвет и обещание, недоверчивые холодные глаза, все было хорошо, все было.       Сейчас ничего нет — и Ной не может не думать об этом.       Почему?       Я недостаточно старался? Я что-то упустил? Я был слишком груб?       Почему?       Почему мёртв именно Ванитас?       (почему он улыба-)       Ноя трясет от горечи и отчаяния, он с головой накрывается одеялом, он больше не хочет ничего.       Потому что единственное, что для него имело значение в этот момент — это несправедливость.       Ноя трясет, когда он вспоминает о том что для всех смерть Ванитаса — это избавление, это радостное событие, праздник. Он хочет закричать на вампиров и людей за окном о том, как старался наследник самого ненавистного существа, чем он жертвовал, чего хотел добиться, сколько потерял — и что их смех оскорбителен, он отвратительный, лицемерный, хватит!       (замол-)       Ной обхватывает свою голову с такой силой, словно хочет раздавить, лишь бы не слышать этого больше.       Ной уже давно не выходит отсюда, потому что он не может вынести того, насколько счастливы все вокруг.       (они все должны-)       Ной больше не желает слышать эту ложь, этот наглый обман — и больше он не слышит ничего.       Доминик не говорит с ним больше после этого.       (она ведь тоже-)       Ноя это устраивает.       Ной закрывает глаза — а когда открывает, то вместо своей просторной и пустой комнаты видит церковь, посреди которой, освещенный лунным светом, стоит Ванитас.       Он хочет его позвать, но тело словно окаменело, и из горла не вырывается даже жалкого хрипа.       Ванитас разводит руки в стороны, словно вот-вот охватит ими весь мир, сожмет в своих ладонях и исказит, изменит, как когда-то давно это сделал Парацельс.       Его губы искривляются в знакомой кривой усмешке, пугающей и почти безумной.       — Я спасу и людей, и вампиров, хотят они того или нет!       Его смех почти злой, но Ною он кажется таким знакомым, что он тянется к нему всем существом, всем своим «я» — и падает, падает вниз, в свои воспоминания о ярком Париже, где все отмечают смерть человека, что хотел их спасти.       Ной задыхается он кричит, даже не вслушиваясь в собственные слова, он только знает, что его голос полон ярости и праведного гнева.       (вы, неблагодарные, должны-)       Его никто не слушает, никто, никто!       (все они недостойны-)       У него перед глазами ласковая и обреченная улыбка Ванитаса перед тем, как его глаза закрылись.       (мы не друзья, так почему ты-)       Перед своей смертью Ванитас сказал:       — Что вампиры, что люди — все вы одинаковые.       Ванитас смотрел прямо на него.       (только на-)       Ной больше не может восхищаться тем цветущим Парижом, что впервые увидел в компании этого человека. Все вокруг напоминает ему об этой бессмысленной жертве, о потраченных зря вещах, о тех, кто вместе с ними пытался сделать хоть что-то, хоть как-то помочь.       Сейчас все эти люди и вампиры улыбаются — кто довольно, кто вымученно, кто фальшиво. При встрече Ной неизменно видит эти улыбки у всех них, словно они связаны общим горем, но, конечно, это ещё одна ложь.       Ной смотрит в их глаза и видит облегчение.       Точно такое же, что испытал сам, когда Учитель убил Луи, чтобы спасти его, Ноя.       В такие моменты он понимает, что они действительно старались зря.       (ты же знал-)       Когда Ною улыбается Роланд — тот, кто хотел спасти Ванитаса, кто не раздумывая защищал их, кто хотел подружиться, — улыбается изломанной, пустой улыбкой и отводит взгляд, не смея смотреть ему в глаза, то Ноя затапливает ненависть.       Едва ли не впервые он понимает лорда Русвена так хорошо.       И, задыхаясь в этом беспросветном и глубоком, как океан, чувстве он думает, что больше не желает видеть прекрасный, словно распустившийся цветок, Париж и тех, кто живёт в этом городе.       Когда Доминик приходит в следующей раз, то Ной уже знает, что больше не выйдет отсюда.       Он не смотрит на неё, когда она уходит, оставляя что-то на столе — письма, наверное, но Ной никогда их не читает, он даже не прикасается к ним.       Вокруг Ноя сплошная тьма, но он рад ей, потому что так намного легче.       В кромешной темноте, что ластится к нему, словно чудовищных размеров кот, Ной думает о том, что мог остановить это.       Ванитас словно специально говорил и делал все, чтобы настроить других против себя, словно он правда хотел вызвать всеобщее презрение, страх и негодование, которое легко толкает на жестокие, отвратительные поступки.       (ты обещал, что мы справимся вместе)       Ванитас был таким с их первой встречи. Даже сам Ной долгое время привыкал к нему, к его методам и словам, что же говорить про других? Они были так злы, они не слышали ничего они-       (они не понимали абсолютно ничего)       Ванитас не привык объясняться перед кем-либо, он и не считал это нужным, важным. Ною стоило самому подумать об этом, он ведь хорошо знал его, тогда — уже очень хорошо знал.       (но Ванитас никого и никогда не слушал, если это касалось его самого, да?)       — Это моя вина, — говорит Ной в пустоту.       Пока Ванитас спасал других, Ной должен был спасать Ванитаса.       (уже поздно)       Ною больно от этой мысли, намного больнее, чем от знания того, что человек, который так и не стал ему другом, мёртв.       Предотвратить, уберечь, показать другой путь, другую дорогу.       Защитить.       Но сердце Ванитаса было спрятано так глубоко, словно его и вовсе не было; был лишь холодный камень, бесчувственный и равнодушный к собственной судьбе.       (где твоё сердце, где)       Ной не может дышать, тьма забивается в нос и глотку, он хрипит, лёгкие горят огнем, на руках кровь-       (мне стоило найти его раньше)       В ушах звенит, вокруг тьма наполняется шумом, таким резким и громким, что Ною хочется кричать, кричать, кричать, пока он не лишиться голоса, пока связки не разорвутся, пока он не захлебнется собственной кровью.       (мне стоило найти тебя раньше)       Чужой смех перекрывает шум и Ной всматривается в тьму, что ласково гладит его лицо, стирая слёзы.       Голос, который он старался заглушить так сильно. Голос, который ненавидел больше всего остального. Голос, который уже месяц звучит у него в голове.       Нэния скалится ему приветственно.       Ной закрывает глаза.       Нэния окружает его тьмой.       Нэния и есть эта тьма.       (ты такой забавный)       Ной молчит. Он не говорит больше ничего, да и как смог бы, если горло полно крови, которой он вот-вот захлебнется.       Так было бы легче и правильней. Так было бы-       (так никогда не будет, мой дорогой Ной)       Смех Нэнии — это треск костей.       Он такой яркий, такой громкий, словно кто-то ломает кости самого Ноя. Но это не больно, потому что у Ноя в груди дыра, из которой один человек вырвал его сердце, чтобы забрать себе.       (ты ведь с самого начала знал, что это я)       В голосе этой твари — веселье и восхищение, она так отвратительна, что, если бы Ной мог, то разорвал её в клочья, но он не может даже двинуть пальцем, даже моргнуть.       Белоснежная улыбка существа, которое забрало у него уже двоих дорогих людей заставляет его слушать. Холодная ярость — единственное, что он себе позволяет.       (ох, дорогой Ной, не вини меня в том, в чем лишь твоя вина)       Голос Нэнии — чистый яд.       Ной готов выпить его до дна, чтобы потом растерзать пустую бессильную оболочку своими руками.       (как ты жесток, ахах! но разве это привязало к тебе их?)       Дыра в груди пульсирует, вокруг тьма расцветает алым, словно лепестки роз.       (мальчик по имени Луи, что полюбил тебя за наивность и доброту, умер, потому что ты оказался глуп и труслив; человек без своего имени, что ценил тебя за силу, упорство и прямодушие, умер из-за тебя — но ты забываешь об этом и говоришь о других. разве ты не лжец, Ной)       Да, думает Ной, верно.       Кровь стекает по подборку и шее, превращаясь в паучью лилию, которую он приносил Ванитасу в последний раз.       Это я его убил.       У Ванитаса был взгляд того, кто до последнего не может поверить — лишь на секунду.       Когда Ной впечатывает его в стену, сжимая рукой горло, он улыбается ему, его взгляд отрешенный, пустой и нежный.       Ванитас никогда так не смотрел.       Ванитас никогда бы не позволил ему увидеть хоть что-то в себе настоящее — даже жалкие минуты перед тем, как закрыть глаза, он тратит на то, чтобы Ной очнулся от этой всепоглощающей ненависти.       Ему, наверное, было больно поднимать руки и касаться лица Ноя, ведь тот нанес ему столько ран, что смерть принесла ему облегчение, но Ванитас все же это делает. Рваная рана на груди, глубокая и ужасающая своим видом, мешает ему сказать это внятно.       Но Ной слышит все так, словно Ванитас говорит по слогам.       — Все люди и вампиры одинаковые. Все — но только ты доказываешь мне обратное, убивая. Как же я не хочу тебя прощать…       Не хочу, бьётся в голове у Ноя. Я не хочу это слышать.       Но слушает так внимательно, словно умирает сам.       Где-то там, внизу, у подножия полуразрушенной башни, так много вампиров с искаженными именами и тех, кто пытается им помочь.       Но на самом деле это легко.       — Что вампиры, что люди — все вы одинаковые.       Нужно просто предать.       — Но ты, Ной, единственный, кого мне когда-то не хотелось ненавидеть.       У Ванитаса нет сердца — теперь Ной это знает. Оно спрятано глубоко в холодной могильной земле, заперто проклятиями самого худшего существа, оно не бьётся — ни тогда, ни сейчас.       И больше никогда.       Когда Ванитас падает, заливая кровью Ноя и все вокруг, то где-то раздается полный отчаяния и боли крик. Он так оглушает Ноя, что он даже не сразу понимает, что этот крик принадлежит ему.       И дальше.       Нэния, Михаил, книга, что ему подчиняется, и слова-слова-слова.       — Если хочешь вернуть его (свое сердце, что я вырву сейчас), то идём с нами.       Они забирают Ванитаса (разве заслуживает хоть кто-то хоронить или воскрешать его кроме нас), едва ли не отдирая пальцы Ноя от его одежды, обещают, что дадут время подумать, обещают, что никто его не заставит, они так много обещают.       Ной тоже когда-то обещал.       Первой его находит Доминик — и бледнеет, когда видит книгу в синей обложке у него в руках.       Ной ничего ей не говорит.       Ной больше не собирается стараться ради всеобщего блага.       Нэния обнимает его, её руки холодны.       (ты будешь таким, как моя прекрасная Хлоя; будешь лучше)       Её губы сладкие, они с привкусом гнилого разложения и облегчения; облегчения, что теперь эта ноша не будет давить так сильно на его плечи.       (это не больно)       Она словно выпивает всю кровь из него — и боль действительно пропадает, заростает пустота в груди и Ной снова может говорить.       (вот так вот)       Теперь правильно.       Теперь Ной знает, как вернуть Ванитаса.       Всего-то и нужно, что вложить свое покрытое шипами сердце ему в грудь, да принести ещё тысячи таких же, принести в жертву, как принес этот человек себя им.       Нэния за его плечом словно преданный палач, но ей все равно, чьи головы срубать.       Ной берет в руки книгу, что оставила ему Доминик.       Шум цепей для вечно цветущего города Парижа теперь означает, что за чьим-то последним вздохом пришел Проклятый Хранитель Воспоминаний.       Люди или вампиры — все боятся.       И люди, и вампиры знают, что там, где появится белый кот со странными глазами, прекрасный и высокомерный, то вскоре там зазвучит переливчатый звон.       И лишь Доминик де Сад, наследница Безликого, поспешит туда, где когда-нибудь на месте холодного и бесстрастного существа, легко забирающего имена и сердца, надеется увидеть брата.