Хаос

Город жил обычной дневной жизнью. Серые улицы, запах шин, мокрого асфальта и выхлопных газов сопровождали каждого прохожего. По вымощенным неровной плиткой тротуарам сновали люди, спеша по своим делам; на проезжей части образовывалась обычная для главной улицы пробка, тогда как в центре – на пешеходной аллее, прогуливались пары, на скамьях сидели уставшие мамы, зорко наблюдая за своими детьми, скачущими за очередной бабочкой, которая посмела пролететь мимо и на данный момент изо всех сил порхала на проезжую часть, чтобы расстаться с жизнью более-менее безболезненным методом. Погожий день освещал город, ничем не отличавшийся от сотни других городов – такой, который можно увидеть, выйдя на улицу летним будним днём. Никто не был готов к гулу самолётов, пролетевших так низко, что можно было различить черные бока и надписи на них фактически детально. Никто не был готов ко внезапной атаке, когда на спокойные улицы стали падать снаряды, разрывающие осколками жизнь обывателей. Обычной мирной жизни пришёл конец; слишком внезапно, чтобы люди осознавали, что происходит, над городом закружил сигнал воздушной тревоги, придав паническому гвалту нотку музыкального сопровождения. Страх окутал улицы, по мегафонам передавали что-то про летящий снаряд, просили укрыться в убежищах или, на худой конец, в подвалах, взяв с собой только самое необходимое. Некоторые бежали так, как никогда в жизни, отталкивая со своего пути тех несчастных, кто не успел ничего осознать, кто-то опускался на асфальт, зная, что не успеет, а несколько продолжали надеяться, что все обойдётся, прячась в комфортных стенах своих квартир. Несколько пар, что гуляли по аллее, лишь крепче прижимались друг к другу, не меняя ни своего маршрута, ни скорости передвижения. Они смотрели вверх - на расчерчивающую небо слишком яркую белую полосу. Она была так далеко и так близко одновременно. Пара человек забралась на крыши – те, что представляли, что ни одно убежище в зоне видимости их не спасет, ложились на горячий от полуденного зноя металлический настил и смотрели вверх, отпускали мысли, а после медленно закрывали глаза и улыбались. У каждого был свой способ избежать пугающей реальности. Время остановилось. Город накрыла неестественная пугающая тишина. *** Он открыл глаза, ни больше, ни меньше воскресая. Он не видел, не слышал звуков и долгое время не мог пошевелиться. Мышцы парализовало, а в голове слышались отголоски неясного гула. Веки снова закрылись. Намозоленные пальцы поскребли шершавую ладонь, призывая проснуться от кошмара, но пробуждения не происходило. Где он? Страх нахлынул вместе с воспоминаниями. *** Всё случилось слишком внезапно: послышался гул от низколетящих самолётов, а минутой спустя в отдалении - звук тревоги. Наполеон сначала не понял, пока не заметил за горизонтом белую полосу – сначала маленькую, тонкую, не предвещавшую ничего плохого, но после к нему пришло внезапное осознание. Бросив сигарету, что расслабленно курил, сидя на крыльце, резко вскочил, опрокинув пепельницу и кружку недопитого кофе, совсем не обращая внимания на звон бьющейся керамики. Нап влетел на кухню с дикими глазами, выключая плиту и закидывая на спину обалдевшего Доста. Тот даже спросить толком ничего не успел, когда послышался гул. Они успеют. Должны успеть. Два шага, чтобы открыть подпол и спрыгнуть вниз, грубо стряхивая с плеча брата, плотно закрывая все выходы, герметично задраивая последнюю дверь... *** Загородный дом, который он сам построил, намереваясь в нём жить, был уже готов, но работа, лишь недавно ставшая удалённой, мешала полностью переехать в эту обитель покоя и тишины – приходилось жить на съёмной квартирке в центре рядом с работой, и только в выходные уезжать от городской суеты, взяв с собой только своего сводного брата. Они жили одни, всех обеспечивал старший. Мать, не утратившая веру во французскую любовь и романтику, слишком влюбчивая и ветреная, по молодости родила двух сыновей. Каждого – от огромной любви, последней в её жизни, но каждая её «последняя» прикрывалась новым разочарованием и следующим романом. Жарким и страстным, без намёка на длительные отношения. Дети жили у бабушки, старший – Нап, всегда был взбалмошным и неуправляемым, рано съехал, поселившись в общаге института, куда по чистой случайности смог попасть на очную форму обучения, слишком рано познал все низы жизни, но сумел выкарабкаться, когда по естественной причине скончались его единственные родственники. Дост – младший, всегда держался семьи, был на редкость домашним мальчиком и, как оказалось, совсем не приспособленным к суровым условиям выживания в гордом одиночестве. И Нап взял его под своё крыло, всегда питая странную нежность к своему младшему брату. В это время он, по такой же счастливой звезде, сумел закончить институт и поступить на работу. Со временем он выкупил небольшой домик у черта на рогах, в просторах леса и полей, взял в кредит старенький внедорожник и занялся строительством их нового дома. Квартиру, доставшуюся в наследство, они продали, выстроив настоящее уютное гнёздышко, взамен серым убогим коробкам городских конурок. Друг Напа, помогавший при строительстве, был одержим идеей апокалипсиса и вместе, шутки ради, из оставшихся стройматериалов они выстроили под домом настоящий бункер. Со всем необходимым при внезапном конце света. Кажется, его друг носил с собой все, что может пригодиться в старом солдатском ранце. Но как же он был прав, настояв на строительстве подземного укрытия. *** Что это было? Вслед за воспоминаниями пришла боль, как при сильном похмелье. Во рту было сухо, неприятная горечь с металлическим привкусом. Точечно заболело колено, бедро и ребра левой стороны. Перед глазами было все так же темно, звуки не возвращались и только спустя некоторое время он понял, что никаких звуков и в помине нет – глухая тишина. И стоп.... Кажется, он слышит не только своё дыхание. Теперь можно особо не беспокоиться. С этими мыслями Нап закрыл глаза, проваливаясь в спасительную темноту теперь уже сна – он сильно ударился головой при падении, требовалось время, чтобы окончательно прийти в себя. *** - Нап… Нап! Нап! Напоминает писк котёнка, потерявшегося из дому – так же беспомощно, жалобно и совсем несолидно для парня его возраста. Но на большее Дост сейчас не способен – то, что ждало его при пробуждении, настолько отличалось от привычного утра, насколько вообще могут отличаться тьма и абсолютная тишина от ласкового жизнеутверждающего рассвета и пения птиц за окном чистенькой комнатки Доста. Охваченный состоянием цепенящего страха, он лежал неподвижно, тщетно пытаясь проморгаться и вернуть себе зрение и ощущение реальности. Только когда юноша убедился, что всё без толку, в приступе паники начал он звать брата, который всегда приходил к нему на выручку, будь то падение с дерева или дурной сон. Но на этот раз всё было гораздо страшнее: Нап, обычно возвещающий о своём появлении и сходу начинавший болтать весёлую чепуху, отвлекающую братишку от происходящего, теперь молчал. Более того, Дост вообще не был уверен, что его сейчас кто-то слышит. Горло юноши перехватило от ужаса и он, чувствуя, что задыхается, завозился на шершавом полу какого-то помещения, с трудом перевернулся на живот и встал на четвереньки. - Нап! – позвал он снова уже погромче и тут откуда-то из мрака до него донёсся хриплый выдох. - Нап? – недоверчиво переспросил Дост, словно боялся, что в темноте прячется бабайка вместо брата, но тут, словно рассеивая его сомнения, ему в ответ донеслось низкое: «М-м-м…» – так всегда стонал Наполеон во время сна. Неимоверно обрадовавшись тому, что братец всё-таки рядом с ним, пусть даже и неизвестно где, юноша пополз на звук и вскоре наткнулся рукой на крепкое мускулистое плечо Напа. - Проснись, Нап, проснись, - затормошил парня Дост, но должной реакции на своё действие не получил. Наполеон, видимо, либо слишком крепко спал, либо… Тут Дост похолодел, осознав, что у брата нездоровый жар – всё тело Напа было горячим, как во время лихорадки. Мрак уже не так пугал по сравнению с болезнью брата и Достоевский решился. Оставив парня лежать, он пополз вперёд, огибая неподвижное тело, пока не ткнулся лбом в какую-то преграду. Ощупав препятствие рукой, мальчишка убедился, что перед ним была дверь из толстого железа, а, как известно – где дверь там и стены. Поднявшись на ноги, Дост вслепую обшарил её руками, измеряя, а после осторожно принялся исследовать стены на предмет выключателя или, на худой конец, ключа на гвоздике. При этом его не покидало противное ожидание того, что его сейчас кто-то схватит за руку, но на счастье Достоевского, эта темень не спешила преподнести ему неприятные сюрпризы. Напротив – немного повозившись, Достоевский нащупал клавишу выключателя и поспешно нажал её, зажмурившись от тусклого света простой электрической лампочки, вспыхнувшей под потолком низкого небольшого помещения. Открыв глаза, Дост попривык к свету и, оглядевшись, вздрогнул. Они с Напом находились в том самом подвале, который парень предпочитал обходить стороной. Не то, что бы уж здесь было так плохо, нет, чистое и строгое помещение, словно сошедшее с экрана военного кино, имело всё для вполне приличной жизни, однако впечатлительный с детства мальчишка избегал всего, что хотя бы отдалённо напоминало о войне. Когда строился этот бункер, друг Наполеона – чернявый Герг Жуков, военный до мозга костей, готовый хоть сейчас выживать в условиях зомби-апокалипсиса, часто смеялся над робким парнем, уверяя, что тот ещё не вылезет из этого бункера, прячась туда по любому поводу. Но время шло, а пророчество Жукова не торопилось сбываться… до этого момента. Достоевский всё вспомнил. Вспомнил, как утром они с братом пили кофе на крыльце, как он, Дост, направился на кухню – вымыть чашку, поставить ещё раз чайник и принести Напу очередной бутерброд, как вдруг... тишину леса взрезали далёкие тревожные заводские гудки, которых ранее никто из них не слышал. Пока паренёк неторопливо (пока ещё не думая о плохом) соображал – что могло произойти, на крыльце уже что-то успело разбиться и Наполеон, на котором буквально лица не было, ворвавшись в дом, схватил брата и потащил его вниз. Онемев от неожиданности, Дост покорным мешком висел на плече Напа и даже не пикнул, когда его не очень ласково скинули на пол. Каким-то чувством он понимал, что брату сейчас лучше вообще не напоминать о себе – слишком встревожен и взволнован был Наполеон, закрывая их убежище, а после… «Землетрясение?» - успел только и подумать Дост, когда их тряхнуло и Нап полетел на пол, а сам Дост, стукнувшись головой о край скамейки, отключился чуть позднее, чем отключился свет… - Нап, Нап, - как заклинание повторял парень, перетаскивая бесчувственное тело брата на простую армейскую койку и вновь проверяя его температуру. Жар спадал, но Досту всё равно не нравился внешний вид старшего. Кое-как втащив Напа на кровать, он как сумел устроил брата поудобнее и, оглядевшись, наткнулся глазами на шкафчик, где, по логике вещей, должна была храниться аптечка. И он не обманулся – белая коробочка с крестом обнаружилась на нижней полке и Дост, наскребя все скудные познания о медицинской помощи, обработал ссадину на голове брата йодом и положил на лоб ему холодный компресс, смоченный водой из-под допотопного крана, вытекающую тонкой струёй в такую же допотопную раковину. Конечно, для них не составляло труда поставить более навороченную сантехнику, однако Жук и Нап единодушно решили придать бункеру «налёт старины, чтоб всё было как взаправду, а не как в кафешном туалете». Осмотрев тело брата на предмет видимых повреждений, юноша убедился, что тот, вроде, обошёлся без переломов, что утешило младшего. Но что же произошло? Дост оглянулся на двери, но даже одного взгляда хватило, чтобы понять – без помощи Напа открыть не получится, иначе он замурует их двоих ещё крепче. Что было бы очень нежелательно. И Дост решился потревожить брата. Робко потыкав его в плечо и не дождавшись реакции, он вдруг увидал баночку нашатыря и, сперва нанюхавшись его сам при открывании, сунул склянку под нос Наполеону. - Нап, очнись… Что-то страшное случилось. Нап, открой глаза! *** Крики Достоевского достигли ушей Наполеона, нескоро, но достигли. Его как попало куда-то затащили, успев ударить несколькими частями тела зараз, что не способствовало улучшению самочувствия. В голове был туман, проходящий крайне сложно, да ещё и этот котенок пищит, не умолкая, с настойчивостью будильника, пытаясь достучаться до бедного больного сознания. Открыв один глаз, Наполеон недобро взглянул на Доста, нащупывая ладонью тряпку на лбу. Мокрая, неприятная, однако она приводила в сознание и Нап даже был благодарен такому стечению обстоятельств. - Ну, чего ты орешь, как потерпевший? Подохнуть спокойно не дашь, из гроба достанешь кого угодно. – Беззлобно высказался старший, садясь на кровать и взъерошивая отросшие пряди медных, выгоревших на солнце волос. Тряпка благополучно шмякнулась на пол, издав противное хлюпанье и парень, наконец очнувшись полностью, прищуренным взглядом осмотрел помещение. На полу кое-где лежали комки земли, потолок покосился на одну сторону, однако выдержал, из крана медленно и тягуче капала вода, а вся мебель, загодя прикрученная к полу, была в полном порядке. Наполеон поднялся, ощущая лёгкое головокружение, упрямо тряхнул головой и взъерошил ладонью волосы брата. - Устранить истерику, – бегло осмотрев Доста, Нап развернул его и толкнул на кровать, сам хватаясь за лежащую поблизости аптечку. – Ну ты как всегда! Обо мне подумал, а себя видел? На что ты похож! И волосы во все стороны. Наполеон ругался больше на нервной почве, чем действительно злился на Достоевского. Он не понимал происходящего, да и, что сказать, сейчас его больше волновало – что действительно случилось наверху и смогут ли они выбраться отсюда? Почему его седьмое чувство забило тревогу раньше, чем он смог осознать действительный уровень опасности? Раньше такого не случалось. Обработав перекисью ранку на лбу у Доста и отметив, что ему повезло – лёгкая царапина и синяк, ничего страшного на вид, посмотрев на состояние зрачков, координацию движения младшего, рыжий спокойно вздохнул и вновь огляделся. - Счастье, что мы живы, а с остальным разберёмся. – Нап услышал горькое угуканье, но уже не такое паническое, как было раньше. Глянув на воду, капающую из-под крана, медноволосый сделал неутешительный вывод. – Воду пить эту не стоит, черт знает что произошло, а наши трубы уходят к подземным водам, может быть заражение или того хуже. В ящике справа - недельный запас сухпайка и питьевой воды. Кто знал, что это пригодится? – хмыкнул Наполеон, садясь рядом с братом, взъерошивая его светлые, абсолютно рыжие волосы. – Иди, займись делом: нужно собрать два ранца. Не забудь всё, что может пригодиться – свет тоже не стоит тратить впустую. Генератор не вечный. На последней фразе Наполеон слишком резко вдохнул, закашлявшись – здесь не прибирались с самой постройки, а от землетрясения пыль поднялась вверх и не успела по-хорошему осесть. Нап не любил тратить время на размышления – глупо думать тогда, когда нужно было действовать. Подойдя к обшитой металлом двери, медноволосый дёрнул её на себя, надеясь на то, что она поддастся, но не получилось. Обернувшись на копошащегося, ссутулившегося над очередным ящиком брата, Нап покачал головой – его задохлик ему ни чем не поможет. Дост был всегда болезненным, бледным, однако Напу с детства весьма нравился этот рыжеволосый ангелочек, парень словно не замечал нескладности младшего. Да и, по правде сказать, не тянул меньшой на свой возраст: в свои двадцать три Дост напоминал скорее старшеклассника, чем взрослого парня. А сам Нап, хоть и был старше всего на пять лет, выглядел гораздо взрослее: плечистый, крепкий, с открытым подвижным лицом и взглядом, исполненным житейской трезвости и боевого задора. Сейчас же медноволосый сверкнул глазами, очнувшись от раздумий, взялся обеими руками за ручку двери и сделал упор ногой в стену. Приложив максимальное количество сил, отодрав дверную ручку с корнями, он понял, что дело было не в том, что дверь завалило, а в искривлении помещения. Пошарив в ящиках, стараясь не мешать Досту, Нап выудил на свет проржавевший лом, старый, скинутый сюда скорее по причине "жалко выбросить", чем по надобности. - Против лома нет приёма! – жизнерадостно воскликнул старший, приподнимая дверь в районе пола, а после с силой дёргая на себя. С первого раза мало что получается и лом слетел вместе с осевшим на пол Наполеоном. – Твою мать. – Добавив пару крепких словечек, он попробовал снова, теперь пальцами ощупывая дверь, чтобы выбрать щель побольше. Когда его пальцы почувствовали ощутимое дуновение ветра, он вбил конец лома ногой посильнее в щель, затем, приподняв дверь и используя железку как рычаг, рукой поддел ту на себя так, что наконец она соизволила приоткрыться. Увиденное Напа не то чтобы не обрадовало – больше взволновало. Он попробовал проскользнуть наружу и громко выматерился. Лестница из бункера, поднявшись по которой можно было попасть в подвал, была полу-завалена досками и землёй. Половина укреплений, которые должны были придать устойчивости конструкции, рухнули, но к счастью часть пространства оставалась доступной и можно было, если постараться, выбраться в подвал. Наполеон и Гергий строили дом, уповая на прочность конструкции, нежели на какие-то иные качества, и во многом это спасло их с Достом. Насколько Наполеон помнил, их положение не обуславливалось хоть какими-то землетрясениями – их в помине быть не должно, а вот звук, который он припомнил со стороны города – воздушная тревога, а значит самолёты неспроста летали так низко. Горевать уже смысла никакого не было, больше рыжеволосого беспокоила сама ситуация. Он твердо знал только одно – что бы это ни было – лучше срочно собраться и ехать по направлению от места угрозы как можно дальше. Бетонный пол подвала был завален всеми вещами, что там хранились - видимо, тряска была сильнее, чем ожидалось. Осторожно ступая по грязному тряпью, между поваленной техники, инструментов, трухи и грязи, чихая каждый раз, как вверх вздымались облака пыли от его тяжелой походки, Наполеон все больше понимал, что они с братом оказались в конкретной заднице. Хотелось курить, а так же взять в руки… впрочем, лежащий на останках стола топор прекрасно подошёл. Нап подошел к лестнице и осознал по её состоянию, что дома, скорее всего, больше нет. Ближняя к двери часть была обрушена, Наполеон топором разрубил остальное, чтобы дать завалу наверху с громким грохотом рухнуть на пол – руки действовали быстрее мозга. Засунув топор сзади за ремень и забравшись по неровной стене, Нап ухватился одной рукой за верхние перила, подцепив второй дверь, которая незамедлительно рухнула вниз, подняв ещё больше пыли и бетонной крошки. Медноволосый надсадно закашлялся, а уже после выкарабкался в дверной проём. Им повезло. Сторона дома, с которой находилась дверь в подвал, не особенно пострадала. А вот другая сторона была разрушена полностью. Конструкцию выше удерживали лишь железные сваи каркаса дома. Повсюду царила разруха – мебель, посуда, обвалившееся стены, жалобно хрустящее под ногами стекло от окон и... мертвая тишина. Не такая, какая должна быть на природе. Ни птиц, ни шелеста листьев, ни шума от не так далеко находящейся трассы. Ничего. Света, как и ожидалось тоже не было – обрывки проводов и покореженные столбы, неестественно согнутые деревья. Судя по тому, откуда пришла волна такой разрухи – эпицентр был в городе. *** Когда брат всё-таки пошевелился и открыл глаза, Достоевский был уже готов реветь от отчаяния, но, увидев наконец желанную реакцию на свои действия, парень едва не завопил от восторга. Впрочем, особо ликовать не приходилось, хоть Наполеон и пришёл в себя (самая большая радость), но это не уменьшило тревоги и непонятного страха ввиду случившегося на поверхности. - Я так испугался, ты лежал совсем без сознания, я не знал даже, что предпринять! – торопливо начал он и тут же был в прямом смысле заткнут говорливым братцем, который уже развёл привычное для него раздражённое ворчание по поводу его, Достоевского, беспечности к самому себе. Но как же объяснить напористому брату, что в критической ситуации в первую очередь всегда боишься не за себя, а за близкого человека? Как объяснить, что сам Наполеон выглядел на тот момент просто ужасно? Как…. А никак уже. Достоевский, переживая в душе целую бурю эмоций, сдался опеке старшего, наконец чувствуя недомогание: зачесались многочисленные мелкие царапинки, голова, и без того болевшая по любому поводу, сейчас снова тупо ныла и Дост не сомневался, что на данный момент представляет для брата довольно жалкое зрелище, несмотря на отлично пройденные тесты на координацию. К тому же, что он, что Нап время от времени принимались неудержимо кашлять – во время встряски на них немало просыпалось земли и штукатурки с потолка, и сейчас они оба выглядели как посыпанные сахарной пудрой пряники. Кстати о встряске. Дост до сих пор так и не понял – что же такое произошло на земле, от чего они сейчас сидят, запертые в воистину игрушечном бункере? Спрашивать у Напа не хотелось – тот был слишком загружен, видимо, этими же вопросами и не поделится своими соображениями с младшим, если тщательно всё не обмозгует. К счастью медноволосый уже сообразил - что к чему, хотя для Доста, не отличающегося моментальной сообразительностью, до сих пор составляло загадку таинственное бормотание на счёт воды и сборов. Тут Нап попросил его о деле и парень мигом активизировался. Если его просил старший брат – Достоевский был готов в лепёшку расшибиться, но сделать всё, как хочет Наполеон, ибо желание его – закон. Такая слепая готовность выработалась у рыжего почти с самого первого дня их жизни. Сколько себя помнил, Дост всегда бегал за братом хвостиком, восхищаясь в душе его силой и безрассудным лихачеством, на что сам тихий мальчик был не способен. Всегда шумный, яркий и бойкий, Нап живо ставил на место всякого, кто смел обижать младшего брата, и даже не побоялся выйти один на один против очередного маменькиного хахаля, вздумавшего выдрать Доста ремнём за разбитую тарелку. Достоевский до сих пор не мог себе простить того, что тогда как раз этим ремнём крепко досталось брату, но свято хранил в памяти разбитый нос «папашки на неделю» и его дикий ор по поводу прокушенного Напом пальца. Именно после этого эпизода мать и сплавила их к бабушке, где никто не мешал мальчикам быть вдвоём до тех пор, пока Нап не ушёл в «свободное плавание». После этого Дост замкнулся, стал избегать любого общества и непрестанно грустил о прежних временах, когда они с Наполеоном были неразлучны. О брате долго не было вестей, сотового телефона он не имел по умолчанию и его редкие визиты домой всегда были радостней Нового года. А когда бабушка скончалась и Дост, к тому времени закончивший (что бы вы думали?) филфак педуниверситета, остался буквально открытый всем ветрам суровой жизни, Нап вновь явился как ангел-спаситель и решительно, как прежде, взял жизнь брата под свой контроль. Повидавший виды парень, поработавший всем, кем можно и нельзя, стал для Достоевского чуть ли не всем миром и юноша, и ранее боготворивший брата, отныне готов был ради него лезть в огонь и в воду. Воспоминания роем носились в голове молодого человека, пока он сам метался по бункеру, впервые тщательно исследуя его на содержимое. Продукты и вода обнаружились довольно быстро в нише, плотно прикрытой дубовыми толстыми дверцами. Рацион не королевский: консервы всех мастей – от тушёнки и лапши быстрого приготовления до огурцов в банке и галет в жестяных коробках, напоминающих слитки серебра. На каждой коробке Дост успел прочитать «Использовать как сковородку» и усмехнулся, вспоминая, как Жуков принёс таких Напу на День рождения в качестве торта и они втроём пили кофе с армейскими галетами. Тут Наполеон, до этого возившийся с дверью, отчётливо и от души возопил: «Блять, какого лешего, грёбанная дверь!» и Дост, выронив «сковородки с печеньками» укоризненно оглянулся на брата, но промолчал, потому как в Наповской ситуации можно было действовать только с матами. Перекосившаяся дверь теперь словно бросала вызов парню и Дост с невольным восхищением замер, наблюдая за тем, как бугрятся под загорелой бронзовой кожей стальные мускулы брата, изо всех сил налегающего на лом, расширяя щель между косяком и дверью. Нап остервенело оскалил белоснежные ровные зубы и, рыча и матерясь (совершенно не жалея филфачные уши меньшого), напрягал все силы, чтобы в какой-то момент грохнуться на пятую точку и снова высказаться так, что Дост покраснел. Сообразив, что сам он отвлёкся от поручения, юноша вернулся к продуктам, выложив на стол рядом яркие упаковки бич-пакетов и говядину, от вида которой у него вдруг потекли слюнки, а так же бутылки с водой. Когда на столешнице выросла приличная гора продуктов, Дост принялся искать куда сложить это богатство. По счастью в бункере было предусмотрено всё, и шкаф с одеждой открылся сразу же, обнаруженный за двухэтажной кроватью. Достоевский выцепил из недр шкафа два брезентовых рюкзака, а так же гору одежды – нужной и не очень (на его неискушённый взгляд). Критически оглядев себя, он вздохнул: светлые мешковатые штаны и пуловер в коричнево-зелёную полоску были безнадёжно испачканы и кое-где порваны, ходить в таком виде, конечно, можно, но из открытой-таки Напом двери тянуло уже холодом, а значит надо было утеплиться. Выложив две куртки, две пары штанов и два свитера, он добавил к этому шапки и перчатки. В кедах при таком параде не побегаешь, но к счастью и обувь была на месте – тяжёлые берцы с высокой шнуровкой и толстой подошвой. Дост вздохнул и тревожно прислушался к грохоту, воспроизводимому вырвавшимся наконец наверх брату. Не зная, чем ещё заняться, юноша уложил еду и часть запасной одежды в рюкзаки и по привычке принялся за уборку, благо веник и совок были тут же в углу. Так же оформив стол (две банки тушёнки и вилки рядом с ними), Дост высунул нос из двери. Ужаснувшись про себя разрухе, творимой на лестнице, он собрался с духом и крикнул: - Нап, ты в порядке? - В порядке. – Ответили Досту откуда-то из-за завалов. После послышался грохот, а ещё через минуту показался пыльный, как мешок из-под картошки, Наполеон. Он соскользнул со стены и грохнулся на кучу досок, к счастью удачно – не на торчащие гвозди. – В город лучше не соваться. Города, скорее всего, больше нет, – садясь за стол, безрадостно сообщил весть старший, хмурый и недовольный результатами проверки. Услышав вздох Доста, Нап через силу улыбнулся. - Не переживай, будем надеяться, что машина не сильно пострадала и мы сможем быстро выбраться из зоны поражения. Пахнет странно на улице и небо с оттенком красного. Тихо как на кладбище. Мне не нравится такое положение дел. К слову, ты рюкзак собрал? Найдя в протянутом рюкзаке только еду, Наполеон хлопнул себя по лбу, прицокнув языком. - Ты молодец, а теперь поешь, пока я дособеру остальное. Открыв младшему банку тушенки и сухое печенье, Нап завозился с одеждой, укладывая в ранцы поверх всего необходимую смену. После, покопавшись ещё в шкафу, добавил к предложенному костюму ещё одежды и вскоре предстал перед Достом, как настоящий военный. Брюки и жилет со множеством карманов, в которые были упиханы вещи первой необходимости: сигареты, зажигалки, кремень, пара ножей и туристический железный набор, в который входило всё от вилки до отвертки. Плюс найденного жилета был ещё в капюшоне, который Нап накинул на голову, скрыв в нём даже глаза. Под жилет Нап напялил армейскую кофту непонятно-коричневого цвета, а на ногах туго зашнуровал неизменные берцы. На руки были надеты перчатки без пальцев. Апофеозом старший брат помахивал двумя респираторами, подцепив их за ремешки. Дост поморгал глазами и смутился: сам он до всего этого в жизни не догадался бы. Наполеон кивнул ему на точно такую же одежду, сложенную стопкой на кровати и принялся-таки доедать тушёнку металлической вилкой из набора. - Быстро хаваем и на выход. Что-то мне не спокойно.