Переплетения

      Когда-то Оби-Ван Кеноби был влюблён в своего мастера.       Собственно, он был так сильно влюблён, что готов был ждать, готов был мириться с вынужденной отстранённостью и сдержанностью столько, сколько потребует долг. Надежда так ослепила его, что он убедил себя: едва обучение закончится, достаточно будет просто вручить Квай-Гону своё сердце.       И даже когда понял, что его мечтам не суждено сбыться, он продолжал истово цепляться за прошлое. Сейчас он не смог бы припомнить, с чего вдруг решил заново заплетать падаванскую косичку. Просто с некоторых пор начал стричь свои отросшие волосы по плечи и оставлять нетронутой прядь над правым ухом. Обычно он стягивал их в хвост, выпуская некогда падаванскую косичку спадать по плечу.       Несмотря на всю горечь, иногда он ловил себя на том, что продолжает на что-то надеяться, и в такие минуты чувствовал себя особенно глупо.       Этой ночью, накануне возвращения на Корусант, он стоял в ванной своей служебной квартиры на Пиктосе III. В правой руке он держал небольшой универсальный нож, в левой — туго натянутую косичку. Он смотрел на своё сердитое серо-зеленоглазое отражение в зеркале и, в порыве показушного протеста, намеревался заново посвятить себя в рыцари: "Отсечение этой косички станет символом конца моей нелепой влюблённости".       Он глядел на неё с высоты вот уже трёх изломанных лет вдали от Корусанта. Его любовь к Квай-Гону была глубока, но он не собирался предаваться ей во время обучения. Зная о чрезвычайной скрытности своего мастера и его представлении о приличиях, он предпочёл сохранить её в тайне. Но его всё равно не покидало ощущение, что мастер, конечно же, знал о его чувствах; что интуитивно они выбрали самый мудрый путь. Оби-Ван с нетерпением ждал посвящения в рыцари, дня, когда он наконец сможет открыть своё сердце.       Но потом внезапно перед всем Советом Квай-Гон заявил, что хочет взять Энакина себе в ученики. Оби-Ван почувствовал себя таким брошенным и преданным, что ни о какой романтике не могло идти и речи: он был раздавлен. Более того, Квай-Гон постарался ускорить назначение Испытаний — и выглядело это как стремление побыстрее избавиться от старого падавана.       А затем была битва с ситхом.       Последнее, что сказал Квай-Гон, перед тем как впасть в кому, было: "Обучи мальчика: он Избранный". И хотя их разногласия из-за Энакина были велики, Оби-Ван с готовностью согласился — из уважения и любви к умирающему мастеру. Но потом, когда Квай-Гон чудом выжил, он с некоторым стыдом обнаружил, что пренебрегает своей клятвой. Вопреки наказу мастера, Оби-Ван всё время сидел рядом с бакта-камерой, приютившей медленно выздоравливавшего Квай-Гона; а когда тому стало лучше — не отходил от его постели. И он уж точно не занимался обучением мальчика.       Только когда целители заверили его, что мастер, несомненно, снова встанет на ноги, он позволил себе помечтать о том времени, когда они будут тренировать Энакина вместе, или когда Квай-Гон, вновь сильный и здоровый, заключит его в объятия. Оби-Ван нежно погладил лоб мастера и сжал его непривычно вялую, пугающе холодную руку. Возможно, очнувшись, Квай-Гон увидит всю преданность и любовь Оби-Вана, которые не сломило ни пренебрежение мастера, ни их прошлые разногласия. Даже то, что его так безжалостно оттолкнули прочь ради хвалёного Избранного, не уничтожило чувств Оби-Вана.       На протяжении всех этих выматывающих дней, пока он сидел рядом с идущим на поправку Квай-Гоном, сердце его заходилось в ожидании, стоило только подумать об этом: наконец-то он признается в своей любви, и между ними не будет больше никаких секретов. Эта мысль приносила ему почти болезненную радость. Он вглядывался в худое, бледное лицо мастера, смотрел на сочленения трубок, пронизывающих тело, укорял себя за увиливание от обязанностей, но не мог сдвинуться с места. Он поклялся себе, что как только Квай-Гон снова будет здоров, он с рвением примется за обучение мальчика, бок о бок со своим мастером: три поколения джедаев — вместе.       Оби-Вану ни разу не приходило в голову сбросить Энакина со счетов. У него не только не было ни малейшей причины отказать Квай-Гону в помощи, напротив, он прямо-таки чувствовал, что им вместе предстоит подготовить Избранного к грядущим временам. Это было не просто предчувствие или ощущение в Силе — это была данность. Он знал, что если они с мастером будут вместе, то смогут выступить единым фронтом — единственным, достаточно сильным — чтобы провести мальчика сквозь тот мрачный туман, который видел Йода в его будущем.       Наконец, мастер открыл глаза. Сердце Оби-Вана бешено колотилось, когда он протягивал ему стакан воды смочить рот, когда бережно поддерживал его голову, пока тот пил. Уже-не-падаван облизал губы и затаил дыхание. Но прежде чем он успел произнести хоть слово, Квай-Гон больно сжал его руку и хрипло, взволнованно потребовал:       — Где Энакин?       Это было уже слишком. Оби-Ван поднялся, неотрывно глядя в пронзительные глаза мастера, и в груди его горячая, удушающая боль сворачивалась холодным и мёртвым узлом. Он позвал Энакина: последнее выполненное поручение своего уже-не-мастера.       А затем он просто исчез из жизни Квай-Гона. Слишком много боли Квай-Гон причинил ему из-за Энакина. Слишком долго Оби-Ван терпел его отчуждённость. Он более не желал беречь своё сердце для человека, у которого не нашлось для него ни единого слова. Существовало много других путей послужить делу Света.       Тринадцать лет. Тринадцать лет обучения и службы под началом мастера, мастера, который даже не глянул в его сторону после всех тех недель напролёт, что Оби-Ван не отходил от его постели. Можно было бы назвать их впустую потраченными годами, но он стал рыцарем — хоть что-то. А их отношения — сплошная фикция. Дружба, уважение и зарождающаяся любовь — все они были выдраны с корнем и выброшены прочь, и взамен ничего не осталось. Без них Оби-Ван чувствовал себя уязвимым, ещё более неуверенным в себе, чем в первые годы своего ученичества.       Он пальцами перебирал косичку. Она была короткой — таков был срок его собственного обучения, его личного взросления, состоявшего из многомесячных попыток найти себя, понять, кто же он такой, кроме как падаван Квай-Гон Джинна.       — Ну, хоть кто-нибудь ещё, — с болью и злостью прошептал он, разглядывая чёрную завязку на конце косички.       Никогда они с Квай-Гоном не смогут отдалиться друг от друга ещё больше, чем после тех двух неосторожных слов. Оби-Ван сам разверз эту бездну. Ритуал посвящения прошёл как-то наспех, формально, без теплоты и искренности. Квай-Гон срезал косичку, Оби-Ван, не раздумывая, разорвал ученическую связь, и его бывший мастер взял Энакина в падаваны, проведя почти такую же скупую и бездушную церемонию.       После этого и стадо перепуганных бант не смогло бы остановить Оби-Вана от того, чтобы сесть на первый же корабль, готовый увезти его с планеты.       Едва покончив с одним назначением, он уже просил о новом, только бы не возвращаться на Корусант. Свобода душила его, но он вовсю пользовался ею, лишь бы отвлечься от воспоминаний, извлекал из неё всё, что мог, делал вещи, о которых раньше даже не думал. Он отрастил волосы, отпустил изящную, тщательно подстриженную бороду и в какой-то момент поймал себя на том, что по необъяснимой причине вновь принялся заплетать всю ту же прядь у правого виска. Он и вправду не мог понять, что им двигало, и, в конце концов, решил, что с косичкой он чувствует себя слегка бунтарём. Он заводил любовников. В огромном количестве: женщин, мужчин и, если позволяла анатомия, даже бесполых экзотов.       Его последние и самые продолжительные отношения были с обычным человеком с нижних уровней Корусанта — Реаном Н’уалем. При мысли о нём Оби-Ван вздохнул. Реан был очень красив, с озорными золотистыми глазами и черными волосами, блестящими и прямыми. У них был восхитительный короткий роман, ничем не лучше и не хуже всех остальных. С Реаном разница была в том, что Оби-Ван сам захотел, чтобы она появилась.       Он предпочитал работать в одиночку, но Совет не всегда шёл ему навстречу, и когда по дипломатическим соображениям Оби-Вану приходилось брать напарника, он сводил всё общение с этим "вспомогательным" джедаем к минимуму: инструктаж перед заданием, официальные встречи и необходимые исследования. И очень быстро эти рыцари понимали, что никакого партнёрства не выйдет. Они все были для него лишь протокольной обузой, от которой, как только задание было выполнено, он бесцеремонно избавлялся прямо в зале Совета.       Несмотря на то, что рыцарь Кеноби имел репутацию человека совершенно неразборчивого в связях, ещё никому из тех, кто отправлялся с ним на задания, не удавалось завести с ним даже приятельских отношений. Он никогда не проводил свободное время с коллегами и никогда не смешивал работу и развлечение. Это поведение выглядело нелепо и нелогично в свете того количества людей и экзотов, побывавших в его постели, которое молва приписывала ему. Но такая показная аморальность никогда не противоречила его моральным принципам. Несмотря на безотказную способность находить любовников повсюду, он ни разу не позволил никому из коллег завести с ним хотя бы мимолётную интрижку.       В Совете рыцарь Кеноби заработал репутацию несгибаемого, мужественно переносящего невзгоды и равнодушного к радостям жизни человека, прекрасного дипломата, искусного в Силе и поединке, предпочитавшего работать без помощников.       Однажды Оби-Ван зашёл в архив освежить в памяти политические принципы одной системы и нечаянно услышал беседу стайки падаванов.       — Сила, глядите. Это рыцарь Кеноби, — негромко воскликнула одна из них. Оби-Ван вспомнил все те случаи из детства, когда его голос звучал громче, чем хотелось бы, и слабо улыбнулся.       — Не может быть! — повисла тишина. Оби-Вана забавлял разговор, и он продолжал подслушивать, прощёлкивая экраны в поисках нужной информации.       — Да говорю тебе, это он! Просто копия мастера Джинна. Надеюсь, что стану таким же хорошим рыцарем, как он.       Оби-Ван замер, ошарашенный таким сравнением. Первая падаван фыркнула:       — Зависит от того, в чём ты хочешь быть хорош: в ораторском искусстве или оральном.       — Аликса! — шикнул на неё второй падаван.       Оби-Ван ссутулился над терминалом: никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким. Он навечно заклеймён как падаван Квай-Гон Джинна, следующий прямо по стопам — во всяком случае, что касается дел Ордена — своего мастера. Казалось, все в Ордене уважают его за сходство с Квай-Гоном и насмехаются над различиями. От этой мысли Оби-Ван похолодел, с тоской прикидывая, как скоро он превратится в бесстрастного, одинокого старого джедая. Прямо как мастер Джинн.       Он редко натыкался на Квай-Гона. А когда это случалось, натянуто улыбался, обменивался краткими, болезненно пустыми фразами на нейтральные темы и откланивался, поясняя, что его ждут на инструктаж. Он почти никогда не кривил душой: Оби-Ван Кеноби являлся, по большому счёту, самым загруженным джедаем в Ордене. Он уходил, так и не спросив, как поживает его бывший мастер или падаван, которого — и оба это знали — они должны были обучать вместе.       Через несколько месяцев подобный ритм жизни стал привычным. Он никогда не подвергал его сомнению, никогда не задумывался, что, может быть, таким поведением лишь потакает своим прихотям. Хотя, когда один из его любовников назвал его эгоистом, Оби-Ван ни секунды не сомневался, что бывший мастер согласился бы с этим определением. Он в зародыше задавил возникшее странное чувство, удивляясь, почему в такие минуты неизменно думает про Квай-Гона.       Иногда он ловил себя на том, что страстно ищет улыбки, слова, чего угодно, любого предлога, лишь бы тотчас же возобновить былую дружбу со своим старым мастером. Но, не дождавшись, он широкими шагами уходил прочь, ещё больше замыкаясь в себе и избывая тоску и смутное желание в новой миссии или новом любовнике, или в обоих сразу. И лишь совсем недавно он с раздражением понял, что на самом деле снова отпустил косичку, потому что она — его единственная ощутимая связь с бывшим мастером. И он заплетал её почти благоговейно, вспоминая времена, когда это делал Квай-Гон.       Именно это осознание и привело его в ванную, заставило натянуть косичку и приставить нож к её основанию. "Тринадцать лет. И всё, что от них осталось — пядь лишних волос как напоминание, что тебя бросили".       Он убрал нож, понимая, что не в силах отрезать прошлое, и чувствуя к себе небывалое отвращение. После трёх лет попыток похоронить свою любовь Оби-Ван Кеноби вдруг понял, что она всё ещё теплится.              

***

             Квай-Гон стоял у края мата в главном тренировочном зале. Он наблюдал, как Энакин — стремительно приближающийся к тринадцатилетию — пробует выполнить ката. Мальчик обладал какой-то особенной утончённой техникой, какой Квай-Гон никогда не видел у детей его возраста, даже у своего бывшего падавана.       Вспомнив об Оби-Ване, он вздохнул: где-то он там, когда вернётся на Корусант. Квай-Гон в стотысячный раз пожалел о том, как прошли их последние с Оби-Ваном дни, до того, как ученик покинул его. Став рыцарем, он практически на сверхзвуковой унёсся из Храма, чтобы с головой уйти в стремительный водоворот непрекращающихся заданий. Квай-Гон с трудом представлял, когда же тот умудрялся находить время на сон.       "Или где", — мысленно фыркнул он. Его такой некогда правильный и сдержанный падаван, став рыцарем, казалось, решил перейти все границы, нарушить все табу и перетаскать в свою постель как можно больше любовников безо всякого разбора. Нельзя сказать, что они были непривлекательны — как раз наоборот; и в Храме говорили, что он умеет завлечь кого угодно, независимо от предпочтений и вкусов. В сущности, так и было — и весьма часто.       Иные рыцари возвращались в Храм и с изрядной долей удивления, а порой и обиды, рассказывали, как Оби-Ван подцепил какую-нибудь красотку или какого-нибудь красавчика, едва сойдя с трапа. Но как только приходило время отлёта, Оби-Ван неизменно оставлял свою пассию, не давая никаких обещаний. В самом деле, Квай-Гон редко видел того дважды в одной и той же компании, и это в относительно неизменном кругу Храма.       Не то чтобы Квай-Гон не знал, почему Оби-Ван так поступает. Он не был слеп. Он давно знал о затаённой, тлеющей любви ученика, которую тот умело скрывал. По правде говоря, Квай-Гон гордился тем, что его падаван вёл себя, как профессионал, и оставался сдержанным даже в безумные подростковые годы. Некоторые сверстники Оби-Вана вешались мастерам на шею с непристойными предложениями, но Оби-Ван всегда соблюдал рамки приличий. Едва не оставшись в агрокорпусе, он не стал бы рисковать своим будущим ради любви.       Такая верность призванию вызвала у Квай-Гона облегчение, но в то же время стала печальной ношей — он давно отвечал падавану молчаливой взаимностью. Он так и не решил, стоит ли ему хотя бы намекнуть Оби-Вану о своих чувствах, и в итоге вёл себя, как и следует мастеру, не более. Он не хотел оказывать на Оби-Вана чрезмерное давление в последние годы обучения.       Но время шло, и в Квай-Гоне зародилось предвкушение, почти нетерпение. Он представлял, как их многолетняя страсть расцветёт во всем своём пылающем великолепии — как только Оби-Ван получит статус рыцаря. И как терзавшее их сексуальное напряжение исчезнет в пламени жадных поцелуев и взаимных ласк, едва Оби-Ван пройдёт Испытания.       К сожалению, эти Испытания состояли исключительно из битвы на Набу. Квай-Гон провёл несколько недель в крыле целителей. Первое, что он увидел, когда очнулся, — полный беспокойства взгляд Оби-Вана. Несмотря на то, что Совет уже провозгласил его рыцарем, падаванская косичка была на месте. Оби-Ван, конечно же, ждал надлежащей церемонии, ждал, когда мастер посмотрит на него как на равного, ждал подходящего времени.       Теперь-то Квай-Гону было очевидно — Оби-Ван надеялся, что, как только его мастер откроет глаза, все усилия и ожидания окажутся ненапрасными. Его рыцарство, его любовь, его преданность… Он хорошо знал своего падавана, чтобы понимать: Оби-Ван вкладывал в них гораздо больше, чем того требовал долг.       Квай-Гон разрушил все его ожидания двумя, всего двумя неправильными словами. Сперва он просто-таки остолбенел от неожиданно холодной, почти болезненной реакции Оби-Вана: тот отскочил, словно ошпаренный, вызвал Энакина и немедленно вышел.       Квай-Гон не виделся со своим теперь уже бывшим учеником до самой церемонии посвящения, а во время неё они вели себя подчёркнуто официально, не обращая внимания на едкое напряжение, механически и натянуто выполняя ритуал. Энакин совершенно ничего не понимал.       — Поздравляю, Оби-Ван, — негромко произнёс Квай-Гон и ласково сжал плечо бывшего падавана.       — Спасибо, Мастер, — проскрипел в ответ Оби-Ван и с неприязнью посмотрел на его руку. Квай-Гон отстранился. Он был задет, но, видя, как Оби-Ван переводит равнодушный взгляд с него на Энакина, начал понимать, в чём причина.       Оби-Ван небрежно вложил свою косичку в ладонь Квай-Гона — ещё один сухой жест, вместо проявления любви или хотя бы почтения — пробормотал какие-то банальности и исчез. Ошибкой Квай-Гона, впрочем, одной из многих, стало то, что он не пошёл за ним.       — Тебе не мешало бы что-нибудь предпринять, — Депа незаметно подошла к нему и кивнула в сторону двери, за которой скрылся Оби-Ван.       Квай-Гон покачал головой:       — Я и так сделал достаточно.       Только потом он понял, что не сделал ровным счётом ничего. С той минуты всё окончательно пошло наперекосяк.       И хотя Оби-Ван отдал ему свою косичку исключительно из верности протоколу, Квай-Гон всегда носил её с собой в специальном потайном кармане нижней туники. Это была чистой воды дань сентиментальности, но он ничего не мог с собой поделать. Он держался за эту косичку как за единственное напоминание о прошлом, когда всё было гораздо проще, хотя тогда казалось, что — наоборот. О времени, когда Оби-Ван преданно смотрел на него счастливым, полным надежды и любви взглядом сияющих глаз.       Он никогда не полюбит никого, кроме Оби-Вана.       Энакин описал световым мечом дугу и выполнил серию мудрёных кувырков, призывая Квай-Гона хоть ненадолго вырваться из воспоминаний. Но его бывший падаван всегда так любил удары в прыжке. "И ведь одна из таких атак спасла жизнь нам всем", — с тяжёлым сердцем подумал Квай-Гон. Да, Оби-Ван спас всех, победил ситха, против которого не выстоял мастер, а этот мастер даже не соизволил отдать ученику должное хотя бы простой похвалой. От досады на себя Квай-Гон стиснул зубы.       "Обучи мальчика", — сказал он, прежде чем потерять сознание, а едва придя в себя: "Где Энакин?" Не "я люблю тебя", не "ты спас нас", даже не "отличная сработано, Падаван! Как ловко ты расправился с ситхом!" Квай-Гон потряс головой — это было совершенно непростительно, в который раз корил он себя. Он был настолько поглощён Избранным, что забыл о своём избраннике. Квай-Гона уже давно не удивляло стремление Оби-Вана держаться от него подальше. Однажды поняв, что стоит за этим решением, он принял его со спокойной, печальной обречённостью.       В первое время после того, как Оби-Ван оборвал ученическую связь, Квай-Гон чувствовал пульсирующую тягу, нетерпеливое желание связаться со своим бывшим падаваном, словно в приступе фантомной боли жгло ампутированную конечность. Он медитировал, искал у Силы ответов и, наконец, понял, что Оби-Ван на самом деле всё ещё любит его, но бежит прочь, надеясь избавиться от своего чувства. Он бежит из-за непонимания, из-за той боли, что они причинили друг другу, из-за Энакина. Квай-Гон надеялся, что им удастся осмысленно поговорить друг с другом, но получалось — только урывками, слишком поверхностно. В последнее время Квай-Гону начало казаться, что он цепляется за ложную надежду.       Оби-Ван поклялся обучить мальчика. Но тогда никто из них не ожидал, что Квай-Гон выживет. И, учитывая это обстоятельство и разлад между ними, Квай-Гон вернул бывшему ученику его клятву. И с тех пор он всё чаще начал замечать, какую неуверенность и нерешительность испытывает Энакин и как он всё больше и больше отдаляется от наставника. Оби-Ван должен быть сейчас с ними, разделять этот свет и эту ответственность. Энакин являет собой будущее если не галактики, то Ордена. Как Оби-Ван этого не видит?       Квай-Гон не сразу смог представить всю глубину горечи, которую он вызвал в сердце новообращённого рыцаря. А потом стало слишком поздно. Оби-Ван добивался непрерывных заданий с такой настойчивостью, что его можно было заподозрить в корыстных побуждениях. Рыцаря Кеноби редко видели в Храме, а когда Квай-Гон сталкивался с ним, тот был холоден, безучастен и наглухо закрыт. Но всегда чувствовалось что-то такое… неуловимое.       Время стремительно летело, при каждой новой встрече с Оби-Ваном Квай-Гон всё более убеждался, что любовь и в самом деле не прошла. Она проступала в напряжённых линиях скул, когда Оби-Ван стискивал зубы. Приглушенным огнём желания и обиды светилась в его глазах. Но вернее всего её выдавали щиты, которые Оби-Ван наглухо опускал при каждом прощании. Квай-Гон жаждал дотянуться до него, отвести в сторону и пообещать, что всё ещё может стать лучше, по-другому. Иногда он недоумевал, что же его останавливает. Но в другой раз он понимал, что боится бесповоротного отказа со стороны Оби-Вана.       — …Мастер? — Энакин устало, но вежливо пытался привлечь рассеянное внимание Квай-Гона. Придя в себя, тот блекло улыбнулся своему падавану.       — Это было десятое, Мастер, — сказал Энакин, тяжело дыша. — Мне продолжать?       Квай-Гон кивнул в сторону тренировочного мата:       — Да, Энакин. Одиннадцатое: начинай.       И когда падаван начал новое ката, Квай-Гон понял, что его мысли об Оби-Ване, чувства к нему больше не имеют значения, что он уже прошёл точку невозврата, где принял прошлое и примирился со своими решениями и бездействием.       Если бы он только сам в это поверил.              

***

             Оби-Ван сухо приказал пилоту проложить курс обратно на Корусант и вернулся в своё кресло. Ещё одно задание выполнено, ещё один напряжённый конфликт разрешён. Ему нравились подобные назначения: дипломатические, но без избыточных церемоний, сложные, но не опасные.       Его отправили уладить межконтинентальные трения на Пиктосе III, центре небольшой системы рядом с Кольцом. Большую часть населения планеты составляли две гуманоидные и весьма обособленные друг от друга расы. Главное их различие, по сути, заключалось в религиозных воззрениях. Конфликт, древний как Вселенная: Святая Земля обоих народов значилась в одном и том же месте, в котором, по их священным текстам, пребывали мессии. Благодаря некоторым хитростям им удалось договориться и делить между собой Святую Землю, не разделяя её на части. Однако Совет такое положение вещей не устраивало категорически: слишком много существовало примеров, когда подобное мирное соседство превращалось в кровавую мясорубку.       Переговоры шли несколько дней и неизменно заканчивались в напряжённой обстановке, а порой и на повышенных тонах. Но по их итогам задачу удалось свести к детальному анализу священных текстов и последующему вычислению точнейших координат для каждого народа. И вот, наконец, все стороны подписали договор, с точностью до метров определили и разграничили святые земли и с некоторым облегчением спровадили Оби-Вана.       И теперь рыцарь Кеноби сидел напротив пилота, лениво раскачивался в кресле, прокручивал в голове прошедшие переговоры и делал мысленные пометки. Кончиками пальцев он постукивал по приборной панели, пробегал ими по блестящему металлу, кнопкам, модуляторам, аккуратно, не переключая ничего, лишь легонько касаясь, выписывая замысловатую дугу. Оби-Ван чувствовал себя неуютно, ёрзал и почти ждал, когда пилот попросит его прекратить. В конце концов, он сделал над собой усилие, положил руки на колени и поднялся:       — Я отправлю передачу около двенадцати ста. До тех пор буду у себя.       Пилот кивнул ему и щёлкнул тумблером.       Оби-Ван вернулся в свою крошечную каюту, ощущая ставшее привычным в такие минуты нервное возбуждение. По дороге с выполненного задания на Корусант он всегда не находил себе места: радость от хорошо выполненной работы постепенно отступала, и он замыкался в себе, сдерживая бурлящую во всем теле энергию. И вызвана она была не вынужденным зудящим бездельем в четырёх стенах, а мыслью о том, что он может столкнуться с Квай-Гоном и его падаваном. Каждый раз по дороге домой его охватывало это лихорадочное волнение.       Оби-Ван закрыл дверь в каюту, ослабил узел туники и опустился на колени, чтобы помедитировать. Он провёл рукой по волосам и откинул их с лица, закрыл глаза и очистил разум. Затем расслабил тело, высвобождая в Силу напряжение, свернувшееся в животе тугим кольцом.       Ему не нравилось гадать, где и когда он может снова встретиться с Квай-Гоном. И ещё больше не нравились физические проявления этого тревожного беспокойства: его тошнило, начинала болеть голова и, самое неприятное, — иногда он возбуждался. Он устал списывать это на старые привычки и безответные чувства, так давно мучавшие его. Физическое притяжение не ослабевало. После того как Оби-Ван чуть не отрезал косичку, он с некоторым испугом был вынужден признать, что всё ещё хочет и любит Квай-Гона и, возможно, — будет любить всегда.       Медитация мысленно вернула его во времена обучения, и он снова почувствовал ту приятную теплоту, которую всегда ощущал рядом с Квай-Гоном. Тот всегда был скуп на внешнее проявление чувств, но это ни капли не мешало Оби-Вану. Мастер умел по-разному выказать своё одобрение, не в последнюю очередь редкими, особыми, адресованными падавану улыбками.       Оби-Ван в некотором смятении понял, что скучает по этим улыбкам.       В те дни, когда Квай-Гон был на волосок от смерти, Оби-Ван то ощущал острую боль, то впадал в какое-то оцепенение. Он затратил колоссальные усилия, высвобождая в Силу обиду и горечь. Но, как ему сейчас думалось, та задача была легче, чем борьба с этим размягчающим теплом.       Он множество раз легко отпускал свои сожаления и гнев. Ситх побери, если он не стал специалистом по сублимированию эмоций. Но любовь? Опыт показывал, что она невероятно живучая. Оби-Ван не желал признавать настоящую причину: Сила просто не хотела забирать его любовь.              

***

             Оби-Ван Кеноби сошёл с трапа в одном из оживлённых доков рядом с Храмом. Практичная жёлтая разметка и мигающие огоньки направляющих заставляли жмуриться. Он закинул сумку на плечо и, отыскав свободный шаттл, направился к Храму. Он всё ещё чувствовал себя не в своей тарелке, и надеялся, что сможет побыстрее предстать перед Советом. Чем раньше пройдёт совещание, тем скорее он сможет покинуть планету.       "Ситховы яйца, Кеноби, прошло три года. Прекрати уже", — слова звучали в голове его собственным голосом, но сама идея — взять и перестать, простить, принять прошлое — показалась ему свежей и привлекательной. Прекратить бегать от своих чувств и просто быть, а там — посмотрим.       "Быть".       Он насмешливо фыркнул, когда на этот раз внутренний голос зазвучал, как магистр Йода. Но всё же…       И, продолжая идти, он размышлял над такой возможностью.              

***

             — Большую работу проделал ты, — одобрительно произнёс магистр Йода. — Застарелое разногласие то было, Ас'халадом и Дкреашем между. Смекалку проявил ты, хм, — он похлопал лапой по креслу. — Известит тебя Совет, когда новое задание поступит. Идти можешь теперь.       Оби-Ван ушам своим не поверил, но лишь глубже спрятал руки в рукава плаща. Как правило, у Совета всегда было для него наготове свежее назначение, и, когда он возвращался с предыдущего, если ему и приходилось ждать отправки несколько дней или даже недель, то о самом задании становилось известно сразу же. А за последние месяцы он только и слышал о том, что систем в составе Республике всё больше, а действующих рыцарей — всё меньше. Никаких, значит, заданий?       Йода неотрывно глядел на него, ожидая, когда он освободит помещение для следующего заседания; магистр Винду смотрел на Йоду и кивал головой. Было очевидно, что расспросы и споры ни к чему не приведут. Оби-Ван сдержанно поклонился и покинул ротонду.       Нет заданий. Он ощущал нетерпеливую досаду, в чём-то родственную клаустрофобии. Оби-Ван на ходу снял плащ и повесил его на сгиб локтя. Свободную руку он запустил в хвост на затылке и, распутав ремешок, встряхнул головой. Это было невообразимо. Нет заданий. Ерунда какая-то.       Он провёл рукой по лбу, словно пытаясь стряхнуть тревогу и беспокойство, и чуть было не налетел на Энакина Скайуокера.       — Мастер Кеноби! — раздался восторженный возглас, и поразительно большие руки Энакина схватили его за плечи. Несмотря на стремительно ухудшающееся настроение, Оби-Ван с трудом выдавил улыбку и кивнул, не без удивления разглядывая мальчика.       Энакин больше не был ребёнком. Последний раз, когда Оби-Ван его видел, тому едва исполнилось десять. Сейчас ему было двенадцать, он стал долговязым, угловатым и зубастым, а из-за своих пепельных волос выглядел ещё тоньше, чем был на самом деле. Ростом он стал уже почти с Оби-Вана и наверняка являлся сплошным разорением для снабженцев ордена. "Когда, во имя всех светил, он так вымахал?"       Энакин по-прежнему пребывал в неугомонно-восторженном настроении. И, что странно, как будто действительно рад его видеть.       — Мастер Джинн будет так счастлив, что вы вернулись в одно время с нами. А вы надолго?       При упоминании имени бывшего мастера у Оби-Вана скрутило живот, но он снова заставил себя улыбнуться и пожал плечами:       — Должен признать, что я в некоторой растерянности, Энакин. Представления не имею, когда меня призовут для следующего задания.       Энакин просиял, хотя и до этого казалось, что шире улыбаться уже просто невозможно:       — Замечательно! Я скажу нашему мастеру, что вы на планете. Мы можем поесть вместе раз-другой.       Оби-Ван открыл было рот, чтобы возразить, но подвис на "нашем мастере". Разумных доводов против у него не было. Если бы перед ним стоял Квай-Гон, тогда, конечно, он бы просто сказал "нет". Внутри снова что-то болезненно ёкнуло. К тому же, Энакин был так добр. А учитывая, как в последний раз Оби-Ван повёл себя с мальчиком, он ожидал обиды или в лучшем случае робости. Но вот этот кипучий энтузиазм был ему совсем не понятен.       "Ты точно падаван моего мастера?"       Энакин тронул его за руку и снова радостно затарахтел:       — Ух ты! Это так здорово! Можно я помогу вам отнести сумку? Мы могли бы пройти мимо нас, и я бы позвал масте…       — Нет-нет, — спешно осадил его Оби-Ван, — серьёзно. Я очень… Мне нужно немного передохнуть, Энакин. Спасибо тебе, правда, — он почти заикался, но это беспокоило его в последнюю очередь, лишь бы убедить юного падавана не звать Квай-Гона. — Я… знаешь, увидимся позже, хорошо? У тебя наверняка есть занятия поинтереснее, чем таскать чужие сумки.       Энакин на мгновение задумался и пристально посмотрел на Оби-Вана:       — Вы в порядке, мастер Кеноби?       "Нет, Энакин, я в сплошном беспорядке с самой нашей первой встречи".       — Конечно, — Оби-Ван надел маску спокойствия и, выставив вперёд подбородок, слегка приподнял уголки губ. Он ни за что не собирался позволить двенадцатилетнему подростку выбить себя из колеи: — Я немного устал. Вот и всё.       Энакин не выглядел убеждённым, но мальчик уже успел научиться у своего мастера благоразумию и осмотрительности:       — Ну, тогда ладно. Может вам стоить попросить столовую прислать чего-нибудь прямо в комнаты? Если вам нужно побыть одному.       — Да, наверное, я так и поступлю, — ответил Оби-Ван, словно до этого он впрямь думал пойти поесть вместе со всеми.       — Тогда оставлю вас, мастер, — Энакин улыбнулся, сглаживая минутную неловкость. — Мы пробудем здесь не меньше недели, может и больше, — он рассмеялся. — Мы тоже пока без работы. Правда странно?       Оби-Ван поборол желание подозрительно прищуриться, но не фыркнуть он не смог:       — Да уж, забавно.       Энакин слегка поклонился ему и снова просиял, словно собирался от всей души обнять Оби-Вана. Затем, видимо, вспомнив пример сдержанного поведения мастера, передумал и, всё ещё улыбаясь, опять убежал. Оби-Ван не сомневался, что Энакин через ученическую связь уже сообщил Квай-Гону о его возвращении на Корусант. Воистину, он понятия не имел, откуда в мальчике столько ошеломляющего воодушевления. И это ещё больше выбивало почву из-под ног.              

***

             Он распаковал вещи, помедитировал, перекусил припасённым батончиком, помедитировал, попробовал почитать и снова погрузился в медитацию. Впервые за всё своё бурное рыцарство, он пожалел, что порвал с кем-то. С Реаном. Они провели вместе несколько кратких недель, и их отношения можно было назвать поверхностными. Реан был упрям, зависим и слишком говорлив, но секс был отличным. И под самый конец их романа у Оби-Вана затеплилась слабая надежда, что, может быть, Реан — наконец-то — тот единственный, кто заставит его забыть. Тот самый, кто поможет ему покончить с прошлым.       Именно такие мысли и привели к краху. "Не знаю, с кем ты хочешь быть, но это совершенно точно не я", — последнее, что сказал Реан, прежде чем выставить Оби-Вана из своей квартиры на Нижнем Корусанте.       Оби-Ван запоздало понял, что оставил у него пару отличных пижамных штанов.       Он потёр кулаками глаза, отгоняя непрошеные мысли о бывшем мастере.       "Иди уже к нему, хватит тянуть".       — Но нет ни единой причины считать, что он меня захочет, — пробормотал пустой комнате Оби-Ван. "Что хотя бы согласится поговорить".       "Энакин был рад тебя видеть", — возразил внутренний голос.       Энакин ещё дитя. Оби-Ван вспомнил себя на этом этапе обучения: по истечении трёх лет он хорошо изучил характер и настроение Квай-Гона. Наверняка, Энакин не стал бы говорить, что его мастер обрадуется Оби-Вану, если бы на самом деле так не считал.       "Наш мастер", — сказал Энакин.       По какой-то неясной причине эта мысль придала Оби-Вану решительности, и он покинул комнаты.       Оказаться в обеденном зале было странно. За много месяцев Оби-Ван равно привык к полевым сухпайкам и к шикарным торжественным банкетам, а теперь ему хотелось простой нормальной еды. Он, как и все, взял поднос, изо всех сил не обращая внимания на тихие возгласы удивления, мол, сам легендарный Оби-Ван Кеноби стоит в очереди. Все наставления о равенстве джедаев, независимо от их успехов и личной жизни, под этими пристальными взглядами казались весьма эфемерными.       Оби-Ван накладывал себе какой-то каламарианский студень, когда глубокий, волнующий голос нарушил его мысли:       — Рыцарь Кеноби в обеденном зале. Чудеса, да и только.       Оби-Ван медленно вдохнул, пытаясь совладать с лицом и принять невозмутимый вид.       — Мастер, — еле слышно прошептал он, прощаясь с иллюзией сохранить ровный, безразличный и спокойный тон. Он повернулся к Квай-Гону, от потрясения так и не закрыв рот.       Квай-Гон не улыбался, но голос его звучал доброжелательно:       — Истощил запас межпланетных назначений?       Оби-Ван глядел удивлённо, почти испуганно:       — Я… Совет, полагаю, отодвинул меня в списках, — выпалил он, теряя под тёплым взглядом этих голубых глаз всю свою напускную небрежность.       Квай-Гон кивнул:       — Как и нас с Энакином. Может быть, теперь найдётся время встретиться? Я бы хотел поговорить с тобой.       "Что же, что же ответить?" — лихорадочно соображал Оби-Ван.       — Обязательно, — услышал он себя, и его губы, словно чужие, сложились в улыбку.       — Тогда, увидимся позже, Падаван, и поговорим, — и Квай-Гон направился прямо к своему ученику, сидящему почти на другом конце зала. Мастер как-то странно посмотрел на Оби-Вана, затем повернулся к нему спиной и сел напротив Энакина. Мальчик несколько раз указал в сторону очереди, но Квай-Гон лишь резко покачал головой и принялся есть.       Оби-Ван вернулся к своему подносу, о котором уже вовсе забыл, и побрёл к свободному столу. Что это был за взгляд? Что обсуждали Квай-Гон с Энакином? О чём хочет поговорить Квай-Гон? Почему он всё ещё зовёт его "Падаван"?       "Какого ситха я не могу успокоиться?"       Оби-Ван уставился на коричневатое желе в своей тарелке и ткнул в него вилкой. Оно приветственно задрожало. Он отставил поднос и, повернув голову, с тоской уставился на выход: "А ведь всего-то хотел нормальной еды. Ситх задери".       Не отдавая себе отчёта, он поднялся и пошёл через переполненный зал прямо к Квай-Гону. Его сердце бешено, до боли, стучало. Через мгновение он уже стоял перед бывшим мастером, и тот вопросительно на него смотрел.       Оби-Ван собрался с духом, бросил взгляд на Энакина и многозначительно уставился на Квай-Гона.       — Я подумал, что, может быть, нам лучше поговорить сейчас, — чётко и уверенно произнёс он, хотя казалось, что уханье сердца должно отдаваться в каждом слове.       Квай-Гон смотрел на него с лёгким недоумением.       — Конечно, Оби-Ван, — он подвинулся, взглядом предлагая Оби-Вану сесть рядом. Тот мотнул головой, глядя на Энакина.       — С глазу на глаз, пожалуйста, — он бросил извиняющийся взгляд на мальчика.       — Я пойду, Мастер, — Энакин почти поднялся, забирая с собой поднос.       Квай-Гон поднял руку и покачал головой.       — Останься, Падаван, — твёрдо произнёс он. И это обращение, такое решительное, такое умышленное, задело Оби-Вана куда больше, чем он был готов признаться самому себе. Квай-Гон повернулся к Оби-Вану. Голос его прозвучал спокойно, но взгляд был жёстким: — Мы поговорим вечером. Тринадцать сто, в нижних Садах.       Оби-Ван открыл было рот, чтобы возразить: он хотел выяснить всё немедленно. Но зачем? И в обеденном зале? С изумлением он услышал себя, словно со стороны:       — Как вам будет угодно.       И, уходя прочь, он только сокрушённо дивился, что же он за размазня.              

***

             Оби-Ван мерил шагами комнату, не желая появляться в Садах хоть минутой раньше назначенного часа. От страха и ожидания снова сводило живот. Разумеется, у Квай-Гона совсем другие намерения, нежели у него. Или нет? Оби-Ван рассеянно пригладил волосы. Он не желал думать об этом. Он во всём разберётся, когда придёт время. Он подождёт.       Оби-Ван продолжал ходить взад и вперёд. Он так ничего и не съел, кроме питательного батончика; каламарианская кухня оказалась запредельно непривлекательной. Зато можно было списать это суетливое волнение на недостаток сахара.       "Перестань врать себе, Кеноби, — рявкнул он сам на себя. — Ты влюблён в него. Влюблён с тех пор, как был мальчишкой. Ничего не изменилось. И сотня любовников, и тысяча заданий тоже не заставили разлюбить его. Видит Сила, если бы твоё восприятие действительно определяло твою реальность, ты бы обвился вокруг него и не отходил ни на шаг, потому что все твои мысли и желания сходятся на нём, хочешь ты это признавать или нет".       Оби-Ван вздохнул. Он вспомнил прощальную тираду Реана и то, как осыпал его дверь проклятиями, утверждая, что Реан его совершенно не знает. Кажется, бывший любовник знал его намного лучше, чем считал Оби-Ван.       Он закрыл дверь и направился к Садам.       Квай-Гон уже был там, спокойно стоял, заложив руки за спину. Оби-Ван остановился, разглядывая его.       Мастер переоделся в гражданское, что, на памяти Оби-Вана, он делал крайне редко. На нём были свободные серые брюки и ярко-синяя туника, которой Оби-Ван раньше не видел. Квай-Гон повернулся и спокойно встретился с ним взглядом внимательных, невозможно голубых глаз.       Оби-Ван открыл было рот, но понял, что ничего стоящего произнести не может.       — Привет, Оби-Ван, — улыбнулся Квай-Гон, и его бывший ученик, виртуоз дипломатических протоколов сотни систем, кивнул в немом приветствии.       Квай-Гон чувствовал, как Оби-Вана переполняет волнение, почти выплёскивается. Сам он издёргался ничуть не меньше, но на его стороне были долгие годы опыта, благодаря которым он смог сейчас обуздать эмоции. Он ждал этого дня, готовился к нему, но теперь слова его покинули.       Они стояли поодаль друг от друга, словно не решаясь подойти ближе. Оби-Ван хотел сказать хоть что-нибудь, сделать замечание о Садах, о том, какое нынче бледное и чистое небо или какие ухоженные здесь кустарники. Но, несмотря ни на что, он только пристально смотрел на эту слишком синюю тунику и избегал смотреть в эти слишком голубые глаза.       Квай-Гон гадал, когда его падаван — бывший падаван — решил отрастить бороду. Она ему нравилась. И, если честно, он считал её сексуальной, хотел бы проверить, мягкая ли она, как будет ощущаться под его губами. Он немедленно отмёл эти мысли.       Оби-Ван сглотнул, но несуществующий комок в горле по-прежнему мешал ему говорить. Под пристальным взглядом Квай-Гона он не находил себе места. Оби-Ван прокашлялся.       — Мастер, — начал он, но замолчал и, усмехнувшись, покачал головой.       Квай-Гон улыбнулся и протянул руку:       — Полагаю, мы думаем об одном и том же, Оби-Ван.       У Оби-Вана пересохло во рту, а сердце бешено заколотилось:       — Как… О чём, по-вашему, мы оба думаем? — спросил он, чувствуя себя весьма глупо. Но вспомнил, как все эти три года ему удавалось сохранять холодность и, взяв себя в руки, продолжил: — Маловероятно, что мы с вами здесь по одной и той же причине.       Квай-Гон в знак молчаливого согласия чуть склонил голову и развёл руками:       — Мои извинения. Я внимательно тебя слушаю.       Оби-Ван хотелось не то стиснуть зубы от волнения, не то снова тупо уставиться на бывшего мастера.       — Вы хотели что-то обсудить со мной, — глухо произнёс он, — в очереди, в обеденном зале.       Квай-Гон бы пошутил о той встрече, но у них обоих сдавали нервы:       — Ты примчался к моему столу, Оби-Ван, желая немедленно со мной поговорить. Если нас привела сюда не одна и та же причина, то я вынужден признать, что твой вопрос гораздо важнее моего.       Оби-Ван задохнулся. "Загнал меня в тупик, ублюдок", — раздражённо подумал он.       — Я не примчался, — произнёс он вслух, глядя на бесстрастную улыбку Квай-Гона.       Квай-Гон приблизился к нему, всего на полшага, не больше, но это была важная уступка.       — Посмотри на нас, — он вздохнул, и всё напускное веселье стёрлось с его лица. — Нам надо перестать играть в игры. Только не с этим.       Оби-Ван уронил голову, волосы упали ему на лицо:       — А ты уверен, что мы говорим об одном и том же? — голос его звучал тихо, едва слышно. Он не мог поверить, не мог представить, что его бывший мастер может желать того же, что и он.       Квай-Гон сделал ещё один шаг:       — Вполне уверен, да. Если, конечно, ты считаешь, что твой мастер был полным идиотом, пренебрегая твоими чувствами.       Оби-Ван ошеломлённо уставился на него, но Квай-Гон снова шагнул вперёд и, понизив голос, продолжил:       — Или, может быть, ты думаешь, что, узнав о твоих чувствах, я должен был что-нибудь сказать? Или что на Набу мне следовало похвалить тебя, а потом уже исполнять долг перед Орденом?       Оби-Ван хотел возразить. Под таким углом его душевные страдания казались мелочными, рождёнными из ревности. Он стиснул зубы и, не мигая, смотрел, как Квай-Гон преодолел последнее расстояние и встал прямо перед ним, так невыносимо близко, что стало трудно дышать. Он подавил желание попятиться и выставить щиты отчуждённости, понимая, что отступать уже поздно.       Взамен он произнёс:       — И что бы это изменило?       Квай-Гон помедлил, затем, решившись, поднял руку. Он хотел было коснуться щеки Оби-Вана, но, сочтя жест слишком чувственным, положил её на плечо:       — Избавило бы тебя от нездоровой славы распутника, — язвительно заметил Квай-Гон, и уголок его рта дёрнулся вверх. Он с удивлением и облегчением заметил, как на лице Оби-Вана поверх изумления проступают смущение и стыд.       — Но с другой стороны, — продолжал Квай-Гон, большим пальцем поглаживая ткань над ключицей, — ты мог бы не стать одним из самых искусных оперативников Ордена.       Оби-Ван остро чувствовал эту руку на своём плече и её поразительное тепло, в котором таяла вся его вымученная защита. Он не подозревал, что Квай-Гон в курсе масштабов его сексуальных похождений:       — Я бежал от тебя.       — Я знаю.       Оби-Ван встряхнул головой.       — Не уверен, что именно каждый из нас знает, — уклончиво ответил он и почти беспомощно посмотрел на руку на своём плече.       Квай-Гон видел, как Оби-Ван напряжённо сжал челюсти, чувствовал, как одеревенели мышцы под его пальцами. Он убрал руку и сделал полшага назад. "Слишком много, слишком быстро", — сказал он себе и затаил дыхание.       Комлинк Оби-Вана запищал.       Ругаясь под нос, он выудил его из поясного ремня и активировал:       — Кеноби.       — Сообщение, сэр, — произнёс металлический голос. — Входящий звонок. Реан Н'уаль. Он пытался связаться с вашим автоответчиком. Мне коммутировать его туда или перенаправить на вас, сэр?       Оби-Ван посмотрел на помрачневшего Квай-Гона. Он не знал, что заставило его ответить "Соединяй", разве что чистое упрямство. Повисла тишина, затем раздался гул помех, и после характерного щелчка он отчеканил:       — Кеноби слушает.       Передатчик придавал голосу Реана высокое металлическое звучание:       — Оби? Не знал, что ты вернулся, — неприкрытая насмешка звучала в каждом слове.       — Я знаю, Реан, — Оби-Ван вздохнул. Он напряжённо пригладил волосы. — Чего ты хочешь?       — Ты оставил пижамные штаны, — сообщил высокий голос, и Оби-Ван невольно вздрогнул, борясь с искушением мельком глянуть на Квай-Гона.       — Отлично, — пробормотал он. — Спасибо. Это всё?       Наступило молчание, и Оби-Ван практически увидел, как Реан кусает ноготь на большом пальце: раздражающая привычка, делавшая его подкупающе уязвимым.       — Нет, — просто ответили в передатчике.       Квай-Гон вежливо отошёл, неожиданно заинтересовавшись переплетением веток на ближайшем дереве.       — Реан, — хрипло проговорил в комлинк Оби-Ван. — Ты был предельно откровенен. И ты был прав. Ничего…       — Я не знаю, Оби. Приезжай, мы поговорим.       — У нас ничего…       — Нет, чего, Оби, — из слов Реана испарилось всё ехидство. Он помолчал, а когда снова заговорил, голос его звучал странно и глухо, — Послушай меня. Кто бы так всецело ни владел тобой, чем бы он тебя ни держал, тебе надо… — Реан снова умолк, но на этот раз Оби-Ван украдкой глянул на своего бывшего мастера. Тот пристально смотрел на него в ответ. Оби-Ван почти нетерпеливо отвернулся, гадая, какой же вывод сделает Квай-Гон из этой оборванной реплики, а затем удивился: а какая ему, собственно, разница.       — Просто приди, — Реан откровенно умолял. Оби-Ван, со вздохом опустив взгляд, изучал свои сапоги. — Просто приди, Оби, пожалуйста.       Реан отключился. Оби-Ван хотел бы рассердиться, но в голосе его бывшего любовника сквозила такая боль, что он не мог. Он убрал комлинк в карман.       — Незавершённые дела? — сухо бросил Квай-Гон, вопросительно приподняв брови.       Оби-Ван подавил желание оправдываться и, продолжая смотреть в землю, произнёс:       — Да, — затем, напустив на себя самый равнодушный и небрежный вид, он продолжил: — Думаю, стоит отложить нашу беседу.       Сердце Квай-Гона болезненно сжалось. "Нет, Оби-Ван, давай договорим сейчас. Не уходи".       — Да, полагаю, стоит. Энакин ждёт меня.       "Ах, разумеется, нельзя заставлять Избранного ждать", — ядовито подумал Оби-Ван. Он посмотрел на своего бывшего мастера, но лицо Квай-Гона было бесстрастным. Оби-Ван начал злиться: "Ничего нового. Он тринадцать лет закрывался от меня, так чему теперь удивляться?" Он почувствовал себя очень глупо: что вообще пришёл, что предложил поговорить. Ничего не изменилось.       Оби-Ван пожал плечами, всем своим видом выражая крайнее безразличие:       — Хорошо.       Квай-Гон вздохнул:       — Оби-Ван, я должен тебе кое-что сказать.       Оби-Ван замер и внимательно смотрел на него, выжидая: "Скажи это. Скажи… Исправь всё, Квай-Гон. Заставь меня расхотеть идти к Реану". Он не знал, верит ли сам в то, что всё может быть так просто, но он бы этого хотел. Он так давно этого хотел.       Квай-Гон коснулся лба кончиками пальцев, потёр висок. Он снова почувствовал боль разлуки, пульсирующую, обжигающую нехватку ученической связи. Интересно, чувствует ли Оби-Ван то же самое.       — Я только хотел сказать… — Квай-Гон помедлил. Он не был уверен, любит ли Оби-Ван этого Реана, но точно знал, что сейчас неподходящее время раскрывать собственные чувства. Он так долго ждал; подождёт ещё немного. Было совершенно ясно, что его некогда прилежному ученику всё ещё надо о многом подумать. Квай-Гон медленно вдохнул, примиряясь с настоящим, и продолжил: — Я просто хотел сказать, что когда ты… закончишь со своими делами… Я считаю, нам всё ещё есть, о чём поговорить.       Оби-Ван кивнул, чувствуя невыразимое разочарование.       — Спасибо, — произнёс он, даже не пытаясь скрыть боль и сомнение в своём голосе.       Он уже отвернулся, но Квай-Гон поймал его ладонь. От прикосновения сердце Оби-Вана учащённо забилось и, пока Квай-Гон говорил, он молча глядел на их соединённые руки.       — Между нами многое произошло, Оби-Ван. Нам, правда, нужно поговорить. Не оставляй этого так.       Оби-Ван смотрел в глубокие голубые глаза человека, которого всегда любил, в глаза, которые одновременно спрашивали и отвечали. И он потерял уверенность. Хотел ли он уйти? Был ли он готов остаться? Он осторожно высвободил руку.       — Спасибо, — за неимением лучшего повторил он и ушёл.              

***

             Оби-Ван прислонился к дверям шаттла, уперев подбородок в кулак. Он не особо хотел видеть Реана. Он даже не до конца понимал, зачем вообще поехал. Единственное, чего он хотел на самом деле, — вернуться в Храм, закончить разговор с Квай-Гоном и закрыть, наконец, эту тему.       "Ты попробовал, Кеноби, — пробормотал он про себя, угрюмо уставившись на пролетающий над ним поток флаеров. — Реан хочет, чтобы ты вернулся… Отпусти прошлое".       Оби-Ван закрыл глаза. Сказать было проще, чем сделать. Они годами кружили вокруг да около, и он слишком долго ждал этой минуты, так долго, что когда она наконец пришла, он её не узнал. Почувствовал, но не поверил. И гадал, кто из них двоих пугает его больше: Квай-Гон или он сам. Он убегал, перескакивал с одного задания на другое, из одной постели в другую. У него голова шла кругом, и очень хотелось остановиться, но он не знал, как. Присутствие Квай-Гона ошеломило его; близость мастера почти размягчила его горькую броню.       Почти.       Непривычно молчаливый Реан приветствовал его с распростёртыми объятиями. Оби-Ван впервые за время их знакомства оглядел своего — бывшего ли — любовника критическим взглядом. В золотисто-карих глазах читалось искреннее беспокойство, угловатое, но милое лицо осунулось, в его чертах пролегло напряжение.       "Не смей, — подумал Оби-Ван. Догадываясь, почему Реан попросил его вернуться, он хотел бы сказать это вслух. — Не чувствуй".       Он вспомнил их первую встречу в ночном клубе. Реан танцевал так соблазнительно и расковано, что Оби-Вана немедленно заворожило обещание хорошего, очень хорошего секса. Реан был стройным, почти тонким, и его грация не имела ничего общего с невозмутимой плавностью движений Квай-Гона.       Оби-Ван мрачно признался себе, что бежал от мастера на гораздо более глубоких уровнях, чем считал раньше.       Реан наконец заговорил, возвращая Оби-Вана в настоящее, и в голосе его звучала вопросительная неуверенность.       — Позволь мне попробовать сделать тебя счастливым, — почти неслышно попросил он. Реан ещё не договорил, но уже знал ответ. У него щемило в груди от того, как близок он был к тому, чтобы полюбить этого непонятного джедая, и как далёк от надежды на взаимность.       — Не думаю, что ты сможешь, — надтреснутым голосом ответил Оби-Ван. Ему правда было очень жаль. Из всех расставаний с многочисленными любовниками, только это оказалось болезненным. Может быть, потому, что он видел отражение такой же боли в красивых глазах Реана. А, может быть, просто потому, что в этот раз он позволил себе поверить: у них есть шанс на нечто большее. Оби-Ван провёл тыльной стороной ладони по высокой скуле, Реан поймал его руку и поцеловал.       — Останься со мной, Оби. Дай мне попробовать. Прости, что тогда так вышло. Ты же знаешь, когда дело касается тебя, я всё принимаю слишком близко к сердцу.       Оби-Ван грустно улыбнулся, его рука всё ещё лежала на гладкой щеке. Это была шутка на двоих: Реан всегда и всё принимал слишком близко к сердцу.       Оби-Ван покачал головой:       — Реан, дело не в этом. Мы не… — он вздохнул, уронив руку и беспомощно глядя в эти грустные глаза. — Ты знаешь, что у нас ничего не выйдет. Мы слишком непохожи. Даже если бы он не был так важен мне… — Оби-Ван замолчал, прикусив нижнюю губу.       Реан продолжал пристально смотреть ему в глаза:       — Могу я хотя бы узнать, кто он?       Оби-Ван уныло кивнул:       — Мой мастер.       Реан закрыл глаза и вздохнул. Вне всяких сомнений — у него не было ни шанса. Одно лишь то, как при упоминании мастера загорались эти светлые зелёные глаза, красноречиво говорило Реану, насколько глубоко Квай-Гон Джинн запечатлён в сердце Оби-Вана, и никому не под силу вытравить его оттуда, даже если эти двое никогда не будут вместе.       Оби-Ван притянул его ближе и нежно, почти целомудренно поцеловал, без малейшего намёка на ту страсть, что они когда-то делили. Реан удивился, но ответил, с какой-то тихой грустью. Всё прошло, всё закончилось — Реан чувствовал это, ощущал каждой клеточкой своего существа. Было больно, но он понимал, что Оби-Ван прав. Квай-Гон был не единственным их камнем преткновения: они были, в конечном счёте, из слишком разных миров.       — Останься хотя бы ненадолго, — прошептал он в поцелуй, и Оби-Ван кивнул.       Реану отвёл его в спальню и раздел. Впервые за всё время вместе они занимались любовью, медленно и неторопливо. Никаких хищных прелюдий, никаких игр, никаких ролей. Они не спорили; они даже не разговаривали.       Оби-Ван позволил Реану взять себя, позволил забавляться со своей косичкой. Он стонал в этот мягкий рот, убеждая себя не думать о другом, о том, к кому он не был готов. Оби-Ван смотрел в эти кошачьи глаза, заставляя себя быть только здесь и сейчас.       Реан заслуживал этого, как никто другой. Они не подходили друг другу, но когда-то им было хорошо вместе. Оби-Ван подумал, что ему будет не хватать этой близости и нежности, и пусть они только иллюзия, пусть их никогда не было раньше, и они никогда и не повторятся в будущем. В момент оргазма, когда он изо всех сил прижимал Реана к себе, его накрыла волна бесконечной печали, и из глаз брызнули непрошеные слезы.       Содрогнувшись, Реан почти против воли кончил. Он вздохнул в шею Оби-Вану и опустился на него, наслаждаясь тем, что никогда ещё его не обнимали так крепко. Было бы так просто любить этого нежного, грустного мужчину, что лежал сейчас с ним в одной постели. Но это был не тот джедай, которого он знал. Этот джедай был предназначен для кого-то совсем другого.       — Прости, — прошептал Реан, глядя в глаза, в которых, понимал он с сожалением, скоро будет отражаться совсем другой. Оби-Ван прижал его ещё крепче.       — За что ты извиняешься? — фыркнув, рассмеялся он и покачал головой. — Ведь это я не могу разобраться в себе самом.       Оби-Ван протянул руку в сторону прикроватного столика у другой половины постели, и призвал пачку бумажных салфеток. Реан смотрел, как он вытирает свои проклятые слезы, и улыбнулся, подумав, что это, должно быть, последний раз, когда ему выпало видеть Силу в действии.       Он устроился на плече Оби-Вана, и тот, закончив вытирать глаза и нос, снова обнял Реана и ласково поцеловал его тёмные волосы. Оби-Ван не знал, что сказать. Зато знал Реан. И в этом крылся ещё один источник их разлада: у Реана всегда было что сказать, и он каким-то образом каждый раз оставлял за собой последнее слово.       — Будь ты неладен, — Реан беззлобно ткнул Оби-Вана кулаком под рёбра. — Мне не хватало только совсем в тебя влюбиться, — в его голосе не было вызова, только слабый протест. И смирение.       — Ты не любишь меня, Реан. Ты меня не знаешь. Я слишком редко появляюсь и слишком раздражителен, когда бываю с тобой. И я… — Оби-Ван оборвал сам себя и тяжело вздохнул. Реану совершенно не нужно было слушать остальное. "Слова здесь не помогут, Кеноби. Кому как не тебе, знать об этом".       — Я хотел, чтобы у нас что-нибудь получилось, Реан, — прошептал Оби-Ван. Можно было ещё столько всего добавить: что он никогда раньше ни к кому не возвращался, что отношения с Реаном продлились дольше, чем с кем-либо из его любовников. Что, если бы у него было чуть больше мужества, он бы попробовал стать счастливым с Реаном. Но у него не было этого мужества, и признания прозвучали бы пошло и высокомерно. — Но теперь я не уверен, что у меня получится хоть с кем-то. Для меня, кажется, не существует этого "что-нибудь".       С первой ночи Реан знал, что Оби-Ван не настроен серьёзно. "Он никогда не приглашал тебя домой, ни с кем не знакомил. Злился, бушевал, хлопал дверью, затем возвращался, такой растерянный, и жадно набрасывался на тебя. Ты сносил, сколько мог, и даже больше, лишь бы он оставался рядом, хотя всегда знал, что он сходит с ума по кому-то другому". Пусть не сразу, но Реан понимал, когда пора остановиться.       — Даже с ним? — с затаённой надеждой спросил он.       Оби-Ван кивнул:       — Скорее всего. Я упустил свой шанс, когда ушёл с церемонии посвящения.       — Тебе стоит попытаться, — мягко предложил Реан.       — Наверно, — ответил Оби-Ван, и Реан окончательно всё понял.       Он придвинулся чуточку ближе:       — Побудь со мной ещё несколько минут.              

***

             Вернувшись в Храм, Оби-Ван немедленно направился к себе. Он никак не ожидал, что при расставании будет чувствовать такую нежность к Реану. Но нельзя было отрицать, что они не подходят друг другу. Оби-Ван был слишком скуп на эмоции, а Реан… Реану было нужно слишком много. И он заслуживал многого, но Оби-Ван был не способен дать ему больше, чем сейчас.       Он принял душ. Было странно ощущать, как запах Реана цепляется к нему, окутывает, как когда-то сам Реан в ту их первую встречу обвился в танце вокруг Оби-Вана, словно дым или дурманящий аромат. Мгновенная близость заставила Оби-Вана почувствовать себя неуютно, но, может быть, именно из-за неё он и захотел остаться. Ему был нужен кто-то, кто сумел бы пробиться к нему, удержать, заставить чувствовать.       "Не чувствуй", — мысленно сказал он сегодня Реану. Или же — себе?       Мысль наполнила его тяжёлой, свинцовой болью, которой он никогда раньше, расставаясь со своими любовниками, не испытывал.       Выключив душ, он немедленно ощутил, что ему не хватает этого маленького напоминания о реановской прилипчивости.       Оби-Ван вышел на балкон и долго вслушивался в гул трафика над головой. Закат окрасил небо оранжевым, воздух пах прохладой и озоном.       Раньше, в те редкие вечера, когда Оби-Ван оказывался в Храме, он старался избегать закатов. Они слишком сильно напоминали ему о совместных медитациях с Квай-Гоном. Тогда Оби-Ван растворялся в его голосе, впитывал звучание так же жадно, как и сам урок. Оби-Ван был готов вечно слушать мастера. И сейчас, когда город притих, а воздух наполнился прохладой, он снова попытался воссоздать то состояние сознания, которое раньше так легко приходило к нему: безмятежное, идеальное для медитации умиротворение.       Но ему не удалось. Спокойствие ускользало от него, а вместе с ним и ощущение струящихся потоков Силы. Оби-Вану и без того всегда было непросто коснуться Живой Силы, но сейчас, сражаясь с эмоциями, он особенно остро чувствовал свою слабость.       Солнце давно зашло. Досадуя, Оби-Ван поднялся с колен и вышел из комнат. Какое-то время он бесцельно блуждал по Храму, пока не набрёл на крыло с закрытыми залами. Тёмные коридоры идеально гармонировали с его смятением и одиночеством. Он чувствовал себя каким-то брошенным, неприкаянным, разрывался между желанием снова увидеть Реана и давней тлеющей тоской по Квай-Гону. Он рассеянно коснулся кармана, где лежал комлинк.       Его словно что-то толкнуло, какое-то неясное ноющее побуждение, на самой грани, не похожее ни на шёпот Силы, ни на обращение через ученическую связь.       Оби-Ван усмехнулся над самим собой. У него не было вообще никакой связи: ни падавана, ни мастера, ни возлюбленного. "Ни даже любовника", — с горечью подумал он, и рука его сама собой потянулась к комлинку.       В какое нелепое положение он себя загнал: стоит тут в тёмном коридоре, где-то между главной башней и своими комнатами, вцепившись в комлинк, словно собираясь…       Он даже не знал, что именно собирается сделать. Звонить Реану было бы бесцеремонно и самонадеянно, не говоря уже о том, что это походило на гнусное манипулирование. Звонить Квай-Гону — опасно и слишком выматывающе, и Оби-Ван не был уверен, что готов встретиться с тем, что ждало его по ту сторону. Ну правда, что можно исправить через три года? Слишком долгое ожидание поселило в его сердце слишком много горечи. Нечего и надеяться, что хоть что-то получится.       Он набрал мастера.       — Падаван Скайуокер, — ответил бойкий голос.       Оби-Ван запнулся. "Вот гадство".       — Энакин, мне нужно поговорить с Квай-Гоном.       Энакин надолго замолчал, а когда заговорил, в его голосе безошибочно узнавались нотки гнева:       — Да уж точно. Что вы ему такого наговорили? Я никогда не видел мастера таким… — его слова слились в неразборчивое бормотание.       Оби-Ван смотрел на комлинк:       — Энакин?       — Да, мастер, — он вложил всю свою язвительность в это обращение. — Извините меня за грубость. Передать ему что-нибудь?       Оби-Ван повертел комлинк в пальцах, подавляя желание швырнуть его на пол и раздавить каблуком:       — Да, пожалуйста, — глухо выдавил он, — скажи ему, что я хотел бы продолжить нашу беседу при первой же возможности. Она чрезвычайно важна для меня.       Помолчав, Энакин отчеканил ледяным тоном:       — Я передам. Скайуокер отбой.       Оби-Ван сжал зубы и уставился на комлинк. Такое маленькое, ни в чем не повинное устройство. Столь важное на миссиях, незаменимое в трудную минуту, его так легко починить и без него так тяжело обойтись. Но вот прямо сейчас для Оби-Вана эта ситхова штуковина воплощала все беды его жизни.       Он набрал другую последовательность и запросил разговор. Когда ему ответили, в голосе на том конце слышалась несомненная усталость.       — Да, Оби, — уныло отозвался Реан.       Оби-Ван вздрогнул.       — Реан? — он едва ли знал, что делает. В отличие от Реана.       — Да, Оби?       — Можно мне… ты пустишь меня обратно?       Послышался вздох.       — Оби, ты сам сказал, мы не можем быть вместе. Хотя, скорее, это ты не можешь, не важно, как мне бы этого хотелось, а я…я не могу просто пить с тобой пиво и смотреть гонки, — в голосе Реана прозвучала непривычная холодность.       Оби-Ван уронил голову и уставился на носы своих сапог. Вот это и случилось. Его невинные сексуальные развлечения зашли слишком далеко — он причинил боль другому и теперь получает по заслугам. Ему хотелось умолять Реана о ещё одном шансе, но он прикусил язык. Всё снова закончится так же, и они оба это прекрасно знали.       Квай-Гон неслышно и незаметно двигался по коридору. Но затем перестал таиться. У него всё равно не было ни одной вразумительной отговорки. Единственное, что он мог делать в этих полузаброшенных помещениях, — следить за отпечатком Силы своего бывшего падавана в надежде закончить прерванный разговор. Он замер и прислушался.       Всё зашло слишком далеко. Энакин и так злился, он сам — злился, и последнее, что им было нужно — позволить его бывшему падавану отравлять их жизнь ещё и его гневом. Им с падаваном хватало своих разногласий и без Оби-Вана, доводящего Квай-Гона, а вместе с ним — Энакина. Но, услышав разговор между Оби-Ваном и его любовником, с которым тот, по-видимому, расстался, Квай-Гон растерял весь запал для суровой отповеди.       — Такое понятие, как "мы", перестало сегодня существовать, — продолжал голос из комлинка. — Мне не стоило просить тебя вернуться — это правда. Но я совершенно не понимаю, чего ты хочешь добиться, звоня мне. Я думаю, Оби, и ты это знаешь, что моей главной ошибкой было связаться с тобой, — в его словах была горькая усмешка.       Оби-Ван вздохнул и устало привалился к стене:       — Реан… Прости. Просто я считал, что могу что-то исправить. Не смог. Всё кончено, и не только между мной и тобой, — его голос почти сломался. К горлу Квай-Гона подступил комок.       Оби-Ван рассеянно теребил косичку. Реан долго молчал и, наконец, произнёс:       — Моим первым желанием было спросить, как ты вообще смеешь мне вот так звонить. И заявлять подобное.       Квай-Гон услышал сдавленный звук, и у него сжалось сердце: Оби-Ван плакал?       Не дожидаясь ответа, Реан продолжал:       — Моё второе желание — сказать тебе "отъебись", — Реан вздохнул и с горечью произнёс: — Нет, я так больше не хочу. Это был твой выбор. Ты пришёл ко мне сегодня, и всё было хорошо, и могло бы хорошо закончиться. Жизнь бы продолжилась дальше, и твоя, и моя. Но звонить мне и жаловаться, что ты облажался и там? О, великие светила! За какого идиота ты меня держишь? Не говоря уж о том, какой идиот ты сам.       Оби-Ван стоял и покорно слушал. Он мало что мог ещё сделать, да и больше — вряд ли. Он разрушил всё своими же руками. Ранил и разозлил единственных людей, с которыми он мог бы быть счастлив, и всё за каких-то четыре часа. Скорее всего — непоправимо. У него заныло сердце, разболелась голова, но то настойчивое, ноющее ощущение на краю сознания так и не прошло.       — Твоя беда, Оби-Ван, — безжалостно продолжал Реан, — в том, что никто никогда не говорил тебе "нет". И — проклятие — я не хочу быть этим человеком, — он вздохнул, послышалось металлическое потрескивание, — но выбора ты мне не оставил. Я говорю тебе — нет. Не звони мне больше.       Оби-Ван покачал головой и сглотнул:       — Прости меня, Реан, — начал было он, но связь оборвалась, едва он заговорил. Оби-Ван выключил комлинк, наклонился, упираясь лбом в стену, и обхватил себя руками. В горле болезненно саднило.       Тринадцать лет надежд, ожиданий закончились тем, что своими призрачными мечтами о мастере он ранил чувства ещё одного человека, и причинил непростительную боль Квай-Гону.       — Молодец, Кеноби, просто молодец, — пробормотал он себе под нос и вздохнул. Он настолько погрузился в свои мысли, что не заметил чужого приближения.       Квай-Гон медленно подошёл. При виде бывшего падавана, прислонившегося к стене, такого беспомощного, такого раздавленного, сердце его разрывалось на части. В тусклом свете было видно, как между стеной и грудью Оби-Вана слабо покачивается падаванская косичка.       Оби-Ван пытался совладать с обидой и горечью, его трясло от напряжения, и он в такт своим беспокойным мыслям сжимал и разжимал кулак с комлинком. Оттолкнувшись от стены, он краешком глаза заметил Квай-Гона.       Шумно вдохнул и замер.       — Квай-Гон, — наконец едва слышно прошептал он. Сердце его гулко ухало. Сколько тот слышал? Неужели шёл за ним? Но тут Оби-Ван понял, что хуже стать уже просто не может. Он выпрямил спину и повернулся лицом к Квай-Гону.       — Прости, Оби-Ван. Я искал тебя, — тихо сказал Квай-Гон, — и… я всё слышал, — добавил он и указал на кулак, сжимавший комлинк.       Оби-Ван отвернулся и рассеянно провёл рукой по волосам:       — Судя по всему, Энакин передал, что я звонил.       Квай-Гон коротко кивнул.       — Ну что ж, — с напускной беззаботностью заговорил Оби-Ван и дёрнулся уйти. — Не представляю, что тут можно ещё сказать. Понятно, что ты мной не доволен, а учитывая мои последние достижения, оно и не удивительно. Так что с вашего позволения, Мастер, — произнёс он с ядовитым нажимом, — пойду-ка я высвобождать свои эмоции в Силу и предаваться прочим душеспасительным занятиям, — он резко развернулся на каблуках и зашагал прочь. Он надеялся, что Квай-Гон окликнет его, догонит, но тот не шелохнулся, и с каждым шагом сердце Оби-Вана ныло всё сильнее. Он едва сдерживал душившие его всхлипы и так сильно сжимал комлинк, что сетка динамика оставила отпечаток на его ладони.       Ему оставалось не так уж много. Либо вообще выйти из Ордена — видит Сила, в таком душевном раздрае толку от него было ни на грош — либо попросить назначение в какой-нибудь из внешних Храмов. Он хотел убраться отсюда, и желательно навсегда.       На какое-то мгновение этот приступ самобичевания Оби-Вана и его собственный нарастающий гнев буквально парализовали Квай-Гона. Было гораздо лучше, когда Оби-Ван злился на него, своего бывшего мастера, потому что такое вот самоуничижение было совершенно не похоже на Оби-Вана, не достойно его. Квай-Гон стоял, не зная, как поступить.       Его снова охватило то чувство мучительного одиночества и тоски, как тогда в Садах, когда он смотрел в спину уходящего Оби-Вана. После этой встречи Квай-Гон стал вспыльчивым, и Энакину несколько раз незаслуженно досталось. Юный падаван, напротив, вёл себя тихо как мышь, и лишь то, как он рявкнул на Оби-Вана по комлинку, выдало его накопившееся раздражение. Гнев и боль, словно волны, расходились от Оби-Вана. Энакину сейчас было непросто, да всем им было нелегко, если на то пошло. И такому положению вещей срочно надо было положить конец, тем или иным способом. Квай-Гон направился к комнатам своего бывшего падавана.       Оби-Ван открыл дверь и зашёл внутрь. Он уже собирался закрыть её на замок, когда Квай-Гон нагнал его. Оби-Ван стиснул зубы и, стараясь ничем не выдать своего замешательства, приглашающе махнул рукой, делая шаг назад. Он был смущён и растерян и сомневался, что вообще сможет заговорить с Квай-Гоном.       Квай-Гон захлопнул за собой дверь и приблизился вплотную, грозовой тучей нависнув над Оби-Ваном.       — А теперь послушай меня, — начал он. — Я не в восторге от того, что ты называешь меня "мастером" таким тоном, словно одно моё присутствие тебе невыносимо.       От удивления Оби-Ван встретился с ним взглядом и хотел возразить, но Квай-Гон на одном дыхании продолжал:       — Это вопрос уважения, хотя бы формального, и когда-то ты произносил это слово с теплотой, — Оби-Ван виновато опустил глаза, и голос Квай-Гона смягчился: — Когда это изменилось, Оби-Ван? Когда ты перестал меня уважать?       Оби-Ван беспомощно посмотрел на него:       — Квай-Гон, я уважал тебя, когда ты отверг меня ради девятилетнего мальчика, которого Совет и даром не хотел. Ситх подери, да я не перестал уважать тебя, когда ты очнулся весь в бакте и первыми твоими словами стали: "Где…" — он оборвал конец фразы. — От меня так часто отмахивались, что я перестал уважать сам себя, — Оби-Ван замолчал, оглушённый собственными словами. И с ещё большим изумлением понял, что это чистая правда. Остекленевшим взглядом уставившись куда-то мимо ключиц Квай-Гона, он стек в кресло. Его рука по-прежнему сжимала комлинк. Оби-Ван рассеянно положил его обратно в карман и потёр болезненный отпечаток на ладони.       — Я от всего отказался, — тихо, почти самому себе, произнёс он. — Ради того, на что не имел ни малейшего права, — он неуверенно посмотрел в глаза Квай-Гону. В них читались такие теплота и сочувствие, что Оби-Ван снова отвёл взгляд.       У него саднило горло. Он был так глубоко уязвлён своей ненужностью, второсортностью, что перестал верить сам в себя, а теперь готов отвернуться от всего, о чём когда-то мечтал.       Квай-Гон подошёл к Оби-Вану и опустился перед ним на одно колено. Он слегка запрокинул голову, пытаясь поймать взгляд Оби-Вана. Но тот продолжал смотреть в сторону, и Квай-Гон со вздохом положил ладони на его колени.       — Оби-Ван, только у тебя и было такое право, — он замолчал, потому что Оби-Ван пристально посмотрел на него, ища во взгляде подтверждение словам.       — Ты всегда был моей гордостью. И ты всегда был… и всегда будешь светом моей жизни. Видит Сила, ты лучшее, что я дал Ордену. А Энакин… Оби-Ван, его способности меня пугают, — голос Квай-Гона упал до шёпота. — С первого взгляда я понял, что его нужно обучить, помочь найти верный путь, не дать с него сбиться. Ему отчаянно нужен наставник, ему нужен пример. И ты тоже это чувствуешь, — он покачал головой. — Я поступил слишком резко, но это никак не меняет природы Энакина. Его сути. Того, кто он. Что он. Ты не знаешь, но… он закрывается от меня, многое держит в себе. Мы не так откровенны и честны друг с другом, как должны бы. Не знаю, насколько это моя вина. Может быть, дело в моём упрямом одиночестве, через которое он не может пробиться… или моей любви к тебе. Любви, которой я себе не позволял.       В глубоком голосе Квай-Гона слышался отзвук тяжкого бремени, и Оби-Ван внимательно вгляделся в лицо мастера. На нём залегла мрачная тень того, чего он никогда раньше не замечал за Квай-Гон Джинном: неуверенности в себе.       Квай-Гон покачал головой и невесело усмехнулся:       — И вот я опять говорю про Энакина. Я должен был признаться ещё в день твоего посвящения, как сильно ты мне нужен, Оби-Ван. Я уже тысячу раз должен был тебе в этом признаться. И за эти три года, всякий раз, когда мы встречались, мне хотелось отвести тебя в сторону и рассказать, как давно и сильно я люблю тебя.       Оби-Ван убито посмотрел на него.       — Но почему не рассказали? — спросил он, хотя и страшился ответа. Оби-Ван опустил взгляд на лежащие на его коленях руки, эти большие, искусные руки, до которых так давно хотел дотронуться, чьих прикосновений так жаждал.       — Думал, ты решишь, я пытаюсь удержать тебя, лишь затем, чтобы ты помог мне его обучить.       Оби-Ван вздохнул и отвёл глаза. Ему стало нестерпимо больно. Ведь именно этого он и хотел: остаться ради Квай-Гона, помочь ему с Энакином. А сам спрятался в панцирь из холодной обиды и немощного негодования, укутался в свои малодушные страдания, пестовал их и лелеял. Неудивительно, что Квай-Гон был уверен, будто он не желает иметь ничего общего с его Избранным. Оби-Ван не дал ему ни единой причины считать по-другому. Квай-Гону же было всё сложнее и сложнее заговорить об этом, даже когда стало ясно, что молчать больше нельзя. Оби-Ван три года убегал, прятался, закрывался, изводил себя и остальных — и всё ради чего? Чтобы теперь самому оттолкнуть человека, которого любил больше всего на свете.       — Я оставлю Храм, — еле слышно прошептал Оби-Ван. — Мне нужно убраться отсюда. От меня здесь мало пользы, во всяком случае пока между нами всё так… — он понимал, что мямлит. — Может быть, я сгожусь на Орд Мантелле. Крылья Ордена там ещё не распростёрлись, так что стану на аванпост. Или попрошу назначить меня к флотским, — Оби-Ван понятия не имел, на какой ответ надеется. Да и будет ли хоть какой-нибудь — правильным?       Квай-Гон сильнее сжал колени Оби-Вана.       — Нет! Почему? Оби-Ван, — он взял падавана за подбородок, чувствуя приятную мягкую колкость его бороды, и заставил встретиться с ним взглядом. — Мы оба так давно ждали этой минуты. Так почему ты снова убегаешь?       Отговорки, одна нелепее другой, застревали у Оби-Вана в горле. Энакин… но это пройдёт; Энакин злится на него лишь из-за мастера. Прошлое… но оно изменяется прямо на глазах. Боль Квай-Гона… но и она пройдёт, утихнет со временем. И уж точно никто из них не возражает, чтобы Энакин стал для Оби-Вана кем-то вроде приёмного ученика. Это была его, Оби-Вана, собственная боль, и это она говорила его голосом:       — Я боюсь.       Квай-Гон уронил руки:       — Меня? — он глядел прямо на Оби-Вана.       И Оби-Ван, не выдержав, отвернулся. Взгляд этих ясных, пронзительно голубых глаз вспарывал ему душу, взрезал сердце. Смотреть в них было невыносимо:       — С тех пор, как ты взял Энакина, я ни с кем не задерживаюсь надолго. Я хотел бы, хочу любить тебя. Я люблю тебя. Но, боюсь, уже не знаю, как это делают. Реан сказал, что никто не говорил мне "нет", и он прав. Уйти всегда очень просто, и я уходил прежде, чем меня оттолкнут. Ты такой сильный, Квай-Гон, а я… я просто слишком слаб.       Квай-Гон так далеко подался вперёд, что оказался прямо между колен Оби-Вана, и тот снова перевёл на него взгляд.       — А ты не думал, что я могу быть сильным за нас обоих, пока ты снова не поверишь в себя? Оби-Ван, ты намного, намного сильнее, чем думаешь. Не загоняй себя. Это наша судьба, ты же чувствуешь это, — Квай-Гон перевёл дыхание и с жаром спросил: — Скажи мне, в чём разница между мной и теми, с кем ты был?       — Во всём, — выдохнул Оби-Ван, — во всём.       — Знаешь, — Квай-Гон потянулся во внутренний карман и достал падаванскую косичку, любовно заплетённую и свёрнутую спиралью. — Я всегда ношу её с собой.       Оби-Ван уставился на неё. Затем провёл по ней пальцем и рассеянно коснулся за ухом своей новой косички.       — Я… я отрастил её, потому что скучал по тому, как ты заплетал меня, — голос его дрогнул. — Я скучал по тебе.       — Тогда почему ты был с другими, если хотел быть со мной? — горячо прошептал Квай-Гон, с какой-то почти беспомощностью глядя на губы Оби-Вана.       Тот в смущении облизнул их:       — Чтобы забыть, как больно было с тобой.       Квай-Гон придвинулся ещё ближе, прильнул к краю кресла и крепко сжал бедра Оби-Вана, чувствуя исходящий от него жар.       — Тогда забудь о том, как больно. Забудь со мной.       Оби-Ван оказался в ловушке. Он медленно, очень медленно наклонялся вперёд, давая Квай-Гону время передумать. Квай-Гон медлил, глядя в глаза Оби-Вану. Они так долго ждали друг друга.       Отбросив последние сомнения, Квай-Гон коснулся губами губ Оби-Вана. Они были мягкими и влажными, и он вдохнул запах мыла, озона и храмовых комнат — тёплый осенний запах Оби-Вана.       Оби-Ван издал какой-то невнятный звук. Он попытался устоять перед поцелуем, но тщетно. Его панцирь дал трещину и теперь осыпался под натиском сияющего, ослепительного восторга претворяющейся в жизнь заветной мечты.       Но под лёгким, щекочущим прикосновением бороды и невесомыми вдохами Квай-Гона всё ещё чувствовалась нерешительность. Неужели он тоже боится? Оби-Ван рискнул осторожно высунуть кончик языка, и Квай-Гон отозвался с неожиданным пылом. Тяжело дыша, Оби-Ван слегка отстранился и посмотрел на стоящего между его коленей Квай-Гона. Дыхание того тоже стало тяжёлым и прерывистым, а в глазах плескалось такое безудержное желание, что Оби-Вану почти не верилось.       Квай-Гон рукой коснулся волос Оби-Вана, изучающе провёл по длинной, узкой косичке и снова потянулся вверх. На полпути губы Оби-Вана накрыли его рот, и они слились в жадном поцелуе, поцелуе, о котором так давно грезил Квай-Гон, поцелуе, без которого, потеряв надежду, умирал Оби-Ван. Запах и жар близости любимого человека оглушали. В животе, наполняя всё тело звенящей лёгкостью, трепетали бабочки, и казалось, что можно взлететь, взорваться красочным фейерверком.       Языки переплетались в безрассудной жажде, искали, пробовали, изучали. Оби-Ван громко застонал и запустил пальцы в волосы Квай-Гона, обхватывая голову и пытаясь притянуть его ещё ближе. Сам он всё больше и больше подавался вперёд, пока не вывалился из кресла прямо в объятия мастера, и оба они оказались на полу. Оби-Ван рассмеялся; Квай-Гон тотчас же крепко обнял его за талию, ловя поцелуем этот смех.       Оби-Ван оторвался от губ Квай-Гона и посмотрел в его сияющие голубые глаза. Они больше не были холодными или равнодушными, напротив, — лучились горячим, острым желанием. Желанием неприкрытым и явным.       — Ты… — начал было Оби-Ван, но Квай-Гон схватил его за тунику и снова привлёк к себе, так умопомрачительно целуя, что говорить стало решительно невозможно. Оби-Ван застонал и своим наливающимся членом вжался Квай-Гону в живот. Он снова оторвался от губ мастера и прикусил мочку его уха, осторожно провёл языком по раковине и ощутил безмерную радость, когда Квай-Гон задрожал от удовольствия. Оби-Ван начал целовать его ниже, за ухом, скулу, шею. Квай-Гон под ним извивался и шипел.       — Подожди, — застонал он.       Оби-Ван резко сел. Сердце его оборвалось, и сами собой вернулись щиты.       — Нет… пожалуйста, не надо. Только не говори мне, что это не правильно, только не говори, что мы не можем.       Квай-Гон приподнялся так, что Оби-Ван оказался у него на коленях. Снова обнял его за талию и уткнулся лицом Оби-Вану в волосы.       — Нет, что ты. Никогда, — твердил он, губами касаясь разгорячённой шеи Оби-Вана. — Мы так долго ждали. Я хочу, чтобы всё было правильно. Безупречно. Нежно, неторопливо. Я хочу искупить ту боль, что я тебе причинил.       Оби-Ван запрокинул голову, подставляя своё горло под натиск требовательных губ. Его внутренняя защита слабела и осыпалась, и даже неосознанные барьеры истончались и таяли. Эти слова всколыхнули память о старых обидах, и он отчаянно вцепился в Квай-Гона. Даже сейчас, переплетясь на полу друг с другом, они продолжали винить каждый сам себя. Оби-Ван тряхнул головой и, чуть отодвинувшись, взял лицо Квай-Гона в ладони.       — Послушайте, чего я хочу, Мастер, — произнёс он, вложив в обращение всю свою нерастраченную любовь. — Я хочу открытости, ясности, откровенности. Я хочу, чтобы твой ученик был и моим учеником. Я хочу, чтобы мы прекратили эти дурацкие игры. Я хочу тебя. Хочу твоё тело, твой разум, твоё сердце и душу, и мне плевать, как я их получу. Если для этого нужна идеальная ночь — отлично. Но если потребуется, я готов ласкать тебя, терзать и трахать, пока ты не потеряешь к ситховой матери всё своё клятое джедайское самообладание, — он коротко рассмеялся, любуясь пляшущими искорками в глазах Квай-Гона, но затем снова посерьёзнел. — Я люблю тебя. Ты нужен мне. И всегда был. У тебя было предостаточно времени, чтобы заставлять меня ждать или сказать "нет". Не делай этого теперь.       Квай-Гон закрыл глаза, пропуская через себя слова. Слова, которые ему так давно хотелось услышать, слова, сказанные тихим, ровным и таким любимым голосом.       — Оби-Ван, — выдохнул он, — я не могу отказать тому, кто вся моя жизнь, — и приник к его губам неторопливым поцелуем, в мгновение ока из нежного ставшим жадным и требовательным.       Квай-Гон опустил ментальные щиты, а вслед за ним и Оби-Ван. Между ними словно что-то вспыхнуло и ожило, и Оби-Ван немедленно узнал биение когда-то разорванной ученической связи, которая теперь беспокойно пульсировала, пытаясь восстановиться. Они бесконечно целовались, не размыкая губ и рук. Оби-Ван дотронулся до своего края старой связи, и она почти болезненно забилась, разгораясь и возрождаясь. Оби-Ван почувствовал слабое покалывание отголоска чувств и ощущений Квай-Гона, когда тот коснулся своего края. И связь, которая так долго чахла под глухими щитами, так долго иссыхала от боли и обид, теперь наполнилась чувствами, образами, расправилась, засияла и окончательно вернулась к жизни.       Она крепла, наполнялась восхищённым удивлением Оби-Вана и трепетным изумлением Квай-Гона, напитывалась их любовью и неутолённой жаждой. Оби-Ван выплеснул свои чувства в эту новорождённую связь и ощутил странную свободу, лёгкость. Если и раньше ему казалось, что плотское желание обладать Квай-Гоном велико, то сейчас оно удвоилось, утроилось, он почти задыхался под его тяжестью. Оби-Ван разорвал исступлённый поцелуй и поднялся, увлекая за собой Квай-Гона.       Дрожащими руками они избавлялись от одежды, целовались, спотыкались о застёжки, снова целовались, пока оба, наконец, не оказались совершенно голыми. Оби-Ван взял Квай-Гона за руку и повёл в спальню. И там он притянул его к себе, приник к его плечу, лаская везде, куда дотягивался руками.       Он скользнул взглядом по обнажённой груди, по тёмным, чуть вьющимся волоскам и мягкой, упругой коже, прочертил путь от ключицы, вверх по шее и затем посмотрел прямо в глаза Квай-Гону.       — Вот и ты, — хрипло и как-то удивлённо, словно всё ещё не веря, произнёс он, — и мы, — он отвёл взгляд, ища слова. "Вот и мы, мы — вместе. Не чувствуй", — холодный шепоток пробежал по его позвоночнику.       Квай-Гон, заметив отрешённый взгляд Оби-Вана, взял его руку и, поцеловав её, приложил к своему сердцу. Оби-Ван ощутил под ладонью сильное, учащённое биение и задрожал.       — Ты прямо здесь, Оби-Ван. Не исчезай, — негромко сказал Квай-Гон.       Оби-Ван беспомощно посмотрел на него и прижался щекой к груди.       Квай-Гон обнял его и понимающе произнёс:       — Мы оба слишком долго бежали от себя, Оби-Ван. Мы с тобой два идиота, но теперь у нас появилась надежда.       Оби-Ван отстранился, внимательно посмотрел на мастера, а затем притянул его и жарко поцеловал. Ему хотелось верить. Было необходимо поверить. Его накрыло оглушающее понимание, что сейчас — последняя возможность стать счастливым, сейчас или никогда.       "Вон оно, твоё счастье, — сказал он себе, — возьми его. Чувствуй".       И он взял: вплетая в поцелуй всю свою любовь и страсть, пока требовательная жажда не вытеснила последние оставшиеся сомнения. Квай-Гон был близким и настоящим, таким настоящим, как никто и никогда. И Оби-Ван решился: да, пришло время — чувствовать.       Он тонул в волнах жара, идущих от тела Квай-Гона, его запахе, его дыхании, становившимся всё более частым и хриплым, пока губы и руки Оби-Вана блуждали по его коже. И то, что Квай-Гон Джинн здесь — в его спальне, в его объятиях, растворяется в его чувствах — было умопомрачительно.       Оби-Ван наклонился взять из ящика стола бутылочку с маслом. Квай-Гон, дрожа всем телом, потянул его на кровать, и Оби-Ван опустился на колени между разведённых бёдер мастера, наклонился, вжимаясь в него и целуя.       Квай-Гон со стоном изогнулся, заставляя их члены тереться друг об друга. Он подавался бёдрами вверх, и Оби-Ван ритмично скользил в ответ. Он прервал поцелуй, чуть приподнялся и, открыв флакон, вылил немного смазки на ладонь. Усевшись между ног мастера, он провёл рукой между ягодиц и кончиками пальцев надавил на вход, а второй рукой принялся легонько поглаживать его стоявший член.       Квай-Гон ахнул и с шипением насадился на пальцы. "Да", — выдохнул он, вскидывая бёдра, и Оби-Ван понял, что в жизни не видел ничего более возмутительного и развратного. В агонии страсти его всегда такой хладнокровный, такой сдержанный мастер являл собой самое восхитительное зрелище. Оби-Ван вынул пальцы, добавил ещё масла и снова вставил. Он проникал всё глубже, пока Квай-Гон не начал стонать и извиваться, повторяя его имя. Кончиками пальцев Оби-Ван коснулся чувствительной точки, и Квай-Гон вскрикнул. По спине Оби-Вана побежали мурашки, и он снова и снова поглаживал там, наслаждаясь тем, как мастер вздёргивает бёдра и громко, в голос стонет.       — Пожалуйста, — почти задыхаясь, проговорил Квай-Гон, перехватив запястье Оби-Вана; в глазах его полыхало непререкаемое пламя. Оби-Ван убрал руку и лёг сверху.       — Я люблю тебя, — прошептал он, медленно и осторожно входя в Квай-Гона. Оби-Ван столько всего хотел сказать, столько дать почувствовать, но сумел лишь сдавленно ахнуть, едва головка члена протиснулась внутрь. Он прикусил губу и медленно вдохнул. Квай-Гон обвил его руками, притянул ближе и, погрузив язык ему в рот, горячо поцеловал. Оби-Ван сдерживался, старался не спешить, постепенно преодолевать сопротивление мышц, но ему было хорошо, так невозможно хорошо, и, казалось, что все ощущения стократ усилены давним неутолённым желанием.       Квай-Гон решительно взял его за бёдра и дёрнул на себя, одним движением насадившись до упора. Оби-Ван зарычал сквозь стиснутые зубы и, сминая в кулаках простынь, впился в него взглядом, пытаясь сохранить самообладание.       Квай-Гон шумно выдохнул.       — Пожалуйста… двигайся, — взмолился он. И Оби-Ван подчинился — сначала медленно, затем всё быстрее, быстрее, оглушённый влажным жаром и силой собственных ощущений. Он целовал грудь Квай-Гона, с каждым толчком припадая ртом к пылающей коже, косичка покачивалась взад и вперёд, щекотно задевая плечо. Квай-Гон вскинулся, вжался Оби-Вану в живот, и его накрыло горячей сокрушительной волной.       — Оби… — он тяжело дышал и, до боли сжав плечи Оби-Вана, с силой дёрнул бёдрами вверх, отрываясь от кровати, и кончил, горячо и влажно изливаясь между их телами. Оби-Ван вошёл ещё глубже, окончательно теряя голову. Он входил всё сильнее и резче, чувствуя животом пульсирующий жар чужого члена. Он хотел бы продлить удовольствие, отсрочить свой оргазм, но одного желания было мало, и Оби-Ван, вбиваясь в такого узкого, такого горячего Квай-Гона, закричал от предельного, неодолимого наслаждения, ударной волной смявшего их обоих.       Оби-Ван рухнул на Квай-Гона, хватая ртом воздух в такт тяжёлому дыханию мастера. Руками провёл по его груди, уткнулся носом в волосы, вдыхая их запах. И на мгновение испугался, что всё — только сон, что сейчас он проснётся на корабле, перепачканный собственным семенем, один. Оби-Ван поднял голову и посмотрел в голубые глаза мастера.       Квай-Гон смотрел в ответ, и глаза его сияли в полумраке комнаты. Он откинул с лица Оби-Вана налипшую прядь, пробежался кончиками пальцев по его бороде.       — Что такое?       Осознание всей чудовищности его поведения обрушилось на Оби-Вана: сколько раз этот человек, единственный человек, которого он любил, видел его с другими?       — Я никогда не хотел, чтобы тебе было больно, — еле слышно произнёс Оби-Ван.       Сердце его сжалось; Квай-Гон притянул его к себе и нежно поцеловал.       — И я — тебе, — хрипло и как-то приглушённо ответил он, — но теперь я здесь, с тобой, а ты — со мной. Разве этого не достаточно?       Оби-Ван вздохнул. Достаточно ли? К горлу снова подступил комок.       — Если нет… если ничего не выйдет, то, — он с трудом сглотнул, на него внезапно накатили страх и щемящая тоска. — Мне нужно знать сейчас. Чтобы я мог уйти. Я не останусь, если ты не будешь моим.       Квай-Гон нахмурился, оглушённый простотой этого признания. Но всё и было очень просто, никаких полумер — они же теперь связаны. Да, связь можно снова разорвать, но она бы не возродилась по прошествии всех этих лет, не будь они предназначены друг другу.       Вместо ответа он притянул Оби-Вана к себе и осторожно, ласково поцеловал, мазнув языком по краешку рта.       — Останься, — прошептал Квай-Гон прямо в губы, — я твой.       Оби-Ван всхлипнул и отдался новому поцелую.              

***<center>              Дверной звонок разбудил их ещё до рассвета. Квай-Гон слетел с кровати; они оба знали, кто стоял за дверью. Квай-Гон огляделся в поисках одежды и вспомнил, что вся она осталась в другой комнате. Он бросился за ней, крикнув на бегу:       — Одну минуту, Энакин.       Он вернулся в спальню и, одеваясь, улыбался своему бывшему падавану.       Тот сонно усмехнулся, глядя, как его вечно собранный старый мастер спешно натягивает тунику будто проспавший падаван.       — Интересно, как… Надеюсь, сегодня я ему больше понравлюсь, чем вчера, — произнёс Оби-Ван и свесил ноги с кровати. Он потёр глаза и поднялся: — И я его не виню.       — Оби-Ван, Энакин всегда тебя очень любил. Он скучает по тебе и всё время вспоминает.       Оби-Ван вздохнул и зажмурился. Скольких горестей можно было избежать, отставь он свою гордыню.       Квай-Гон подошёл к нему, притянул и глубоко поцеловал, обернув косичку вокруг своей руки. Теперь, попробуй Оби-Ван отстраниться, косичка бы его не пустила. Это двусмысленное напоминание о былом ученичестве рассмешило Оби-Вана, и он кивнул в сторону двери:       — Иди вон его за косичку дёргай. Это тебе не поводок, Мастер.       Квай-Гон ласково улыбнулся:       — Оби-Ван, его я за косичку не дёргаю.       От того, с какой нежностью Квай-Гон сказал это, какой смысл вложил в свои слова, у Оби-Вана навернулись слезы. Он уткнулся лбом в грудь Квай-Гона, и так они простояли, обнявшись, пока звонок снова не прозвенел.       Квай-Гон низко зарычал и неохотно отступил. Ещё раз проведя ладонью по косичке, он сказал:       — Мне нужно поговорить с ним. Встретимся за завтраком?       Оби-Ван кивнул и остался стоять на месте, жадно глядя через дверной проём, как уходит Квай-Гон. Затем, вздохнув, посмотрел на смятую постель, которая ещё хранила отпечаток тепла Квай-Гона. Он провёл рукой по простыням, вспоминая прошедшую ночь. Столько времени до неё потрачено впустую. Он оживил в памяти их с мастером первый поцелуй. Неродившиеся сожаления и мимолётная печаль бесследно исчезли в накатившем желании. Теперь у него было будущее. Что-то гораздо больше, чем череда неотложных заданий и случайных романов. Он взъерошил волосы.       Впервые за три года Оби-Ван Кеноби был по-настоящему счастлив.              <center>***

             Глаза Энакина ярко блестели. Он практически излучал озорство, что Оби-Вана совершенно не смущало. С улыбкой встретив взгляд мальчика, он приветственно кивнул, и они все вместе направились к столовой.       Они шли в уютном молчании: два поколения падаванов и их общий мастер. Оби-Ван не обмолвился с Энакином ни словом, если не считать короткий вызов по комлинку да один жизнерадостный кивок. Но молчание не имело ровным счётом никакого значения. Во всяком случае, пока. Энакин был спокоен, в нём чувствовалась та светлая безмятежность, которая красноречивее любых слов заверила Оби-Вана, что мальчик его одобряет. По правде говоря, казалось, что Энакин ждал такого поворота.       Они сели за стол, и Оби-Ван огляделся, благодушно подмечая перешёптывания и любопытные взгляды. Слухи, несомненно, уже облетели Храм и пошли на второй заход. Он почувствовал укол вины за свою репутацию и задумался, как она отразится на Квай-Гоне и Энакине. Но затем махнул рукой: пусть думают, что хотят. Правда сама всё за него скажет.       Квай-Гон уже рассказал Энакину о судьбоносной перемене в их отношениях, так что у Оби-Вана появился новый повод для беспокойства. Ему не хотелось так думать, но ведь вполне возможно, что мальчик и не захочет двух мастеров. А без согласия Энакина из их затеи ничего не выйдет. Не говоря уже о том, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы мальчик считал, будто он — слишком тяжкое бремя для одного мастера. Всё вместе было непростой задачей, и надо было не оступиться.       Оби-Ван отпил из чашки и обратился к Энакину. Пришла пора покончить с недомолвками, пока они не превратились в новые обиды. Вот уж чего ему с лихвой хватит на две, а то и три жизни вперёд.       — Я должен извиниться перед тобой, Эни, — тихо произнёс он, сам не заметив, как вернулся к старому прозвищу. — Мы с Квай-Гоном приняли это решение, не посоветовавшись с тобой. Но мы никоим образом про тебя не забыли.       Энакин ничего не ответил и принялся возить ложкой в каше, с улыбкой поглядывая на Квай-Гона.       — Во всяком случае, — продолжал Оби-Ван, — я бы хотел поучаствовать в твоём обучении. Ты делаешь большие успехи, и, думается, понадобимся мы оба, чтобы держать тебя в тонусе, — Квай-Гон с гордостью и благодарностью посмотрел на него, и Оби-Ван чуть улыбнулся. Он затаил дыхание и ждал, что же ответит Энакин.       Энакин посмотрел на мастера, затем на Оби-Вана.       — Вы собираетесь связать свои жизни друг с другом? — прямо спросил он.       Оби-Ван и глазом не моргнул. Это был вполне закономерный вопрос, хотя ему казалось, что Квай-Гон уже всё прояснил. Энакин был достаточно взрослым, чтобы знать о таких вещах, к тому же, если дальше они собираются работать втроём, то нечего юлить.       — Остались только формальности, — Оби-Ван глянул на Квай-Гона: глаза мастера лучились теплотой.       Энакин положил в рот ложку каши и тщательно прожевал. Оби-Ван снова подивился тому, как сильно тот вырос, но от него по-прежнему исходила какая-то особая, чисто детская радость. Может быть, в этом-то и крылась главная сложность: мальчик был слишком впечатлителен и восприимчив. Справляться с его темпераментом не просто — как раз работа для двух рыцарей-джедаев.       — Вы же понимаете, — негромко произнёс Энакин, — что ни один из вас не сказал мне ничего нового.       Квай-Гон молча и внимательно смотрел на своего ученика. Оби-Ван сделал ещё один глоток.       — Правда? — без особого удивления спросил он. В конце концов, это же Избранный. Оби-Ван очень радовался, что больше не испытывает горькой обиды. Она, кажется, сгорела в поцелуях Квай-Гона вместе со всеми сожалениями.       Энакин кивнул:       — Я ждал этого. И никуда не собирался, пока вы двое не договоритесь, — увидев их изумлённые лица, он пояснил: — Слишком много боли и страданий. Если бы всё так и осталось, я бы попросил другого мастера, — ему стало неловко, и он отвёл взгляд. — Простите, но рядом с вами было очень больно, — он виновато глянул на Квай-Гона.       Оби-Ван пожалел, что они находятся в столовой.       — Энакин… — он вздохнул и наклонился вперёд, но Энакин только замотал головой:       — Мастер, не надо. Теперь всё хорошо, — он зачерпнул ещё одну ложку каши и многозначительно посмотрел на Оби-Вана.       Оби-Ван откинулся на спинку стула и задумался. Он коснулся новой ментальной связи, возникшей между ним и Квай-Гоном, и услышал эхо ученической связи с Энакином. Как будто их примирение с Квай-Гоном что-то перещёлкнуло, вставило на место.       "Неужели?" — недоверчиво подумал он и теперь попробовал дотянуться до мальчика напрямую, коснулся ещё одной связи, которая возникла словно сама собой. Он почувствовал остаточную эмпатическую боль Энакина, причинённую ему двумя несговорчивыми упрямцами. А теперь — Квай-Гон с удивлением посмотрел на него — теперь Энакин даже не закрывался.       Мальчик переводил взгляд с одного на другого и, улыбнувшись, сказал Оби-Вану:       — Не обижай больше моего мастера.       Смутившись, Оби-Ван ответил:       — Я не… конечно, не буду.       Тогда Энакин повернулся к Квай-Гону и наставительно произнёс:       — И вы тоже перестаньте его мучить, хорошо?       Квай-Гон с грустной улыбкой согласился.       Энакин решительно кивнул им и вернулся к своему завтраку.       Оби-Ван задумчиво смотрел в свою чашку.       — Ты не по годам мудр, Энакин, — наконец сказал он.       Квай-Гон одобрительно хмыкнул и, пряча довольную улыбку, принялся за бутерброд.       Энакин пожал плечами.       — Да ладно вам, — буднично отозвался он, но оба, и рыцарь, и мастер видели, что тот собой невероятно доволен. Мальчик прожевал ещё одну ложку и широко улыбнулся:       — Не надо быть гением, чтобы уговорить магистра Йоду отложить на неделю парочку заданий.