Кажется

Мои руки испещрены порезами. Моя шея цветет синяками. В моих легких плещется формалин. Я вдыхаю трупный запах, да и внутри я уже мёртв. Я крашу волосы Ли Сондже – мёртвого менеджера, уволенного под Новый Год, - и безмолвно молюсь: «открой глаза, ну же открой». Очнись. Оживи. Вставай. Иди. Ли Сондже ожидаемо не встаёт - у него живот впалый, в нём нет органов – все раздавило колёсами авто, под которое он бросился. Ли Сондже кажется мирно спящим, когда я заканчиваю свою работу. Ли Сондже кажется живым, а я прошу его, чтобы он был живым. Чтобы встал. Пошёл. Увидел меня. И сожрал. Я в день вижу с десяток таких Ли Сондже – и каждого молю, каждого из них. И никто не внимает моим мольбам – они продолжают лежать на столе, красивые и словно только прикрывшие глаза. Словно просто устали немного, и вот прилегли отдохнуть. Меня хвалят за мою работу – и коллеги, и клиенты. Говорят: «у вас золотые руки». Говорят: «вы мастер». Говорят: «он как живой». А меня пугает, что он как живой. Пугает, что он откроет глаза, когда меня не будет рядом. Пугает, что он убьёт кого-то, а не меня. Хотя я тоже устал. Я тоже хочу прикрыть глаза. И не открыть. Лежать на холодном столе. Не чувствовать, не видеть, как мое лицо приводят в божеский вид. Божеский – словно Бог спустится меня встречать. Словно Он меня увидит. В дни, когда мертвецов больше обычного, я не возвращаюсь домой. Я сижу на холодном полу среди столов с заснувшими мертвецами. Я надеюсь, что ночью в морге страшно. Что ночью – по-настоящему страшно. Что лежащий на крайнем столе шевельнется. Что сядет и будет совсем живым. И будет хотеть крови. Желательно, моей. За то, что я – дышу. Я боюсь. Я жду. А он уже не может дышать – незачем. Не боится – нечего. Не ждет – какой смысл? Он хочет этого смысла. Он жаждет его. Вожделеет. А мне смысл этот не сдался. На самом деле, я дышу через раз – не хочу. Я не боюсь – не хочу. Я не жду – не хочу ждать. Какой смысл? И этот «живой» убьет меня из мести. Из зависти. Из злости. Он хочет то, что мне не нужно. Но не может этого получить. А я не могу ему отдать. Но ночи в морге скучнее, чем в больнице. Ни призраков, ни оживших трупов, ни звуков. Я каждый раз разочаровываюсь, но продолжаю надеяться. Что однажды одному из трупов не понравится, что я крашу его веки. Что я приделываю ему руку. Что набиваю ему живот всякой всячиной. Что перейду черту, за которой – месть. И труп отомстит. Однажды мой психолог сказал мне, что я слишком много думаю о смерти. Откуда психолог? У меня очень непростая работа. Босс сказал, что мне нужно раз в неделю выговариваться психологу. И я послушно прихожу в кабинет своего мозгоправа каждую среду. Кабинет очень светлый – так и просит рассказать что-то ужасное. Чтобы слова отвратительными пятнами расползлись по бежевым стенам. По светлым жалюзи. По светло-коричневому креслу. По тяжёлому ореховому столу. По психологу. Чтобы слова впитались в психолога. Но мой психолог не так-то прост. Мне даже нравится к нему приходить и говорить о своих трупах. Ему все равно – он просто слушает. Не перебивает. Не переспрашивает. Не записывает. Только кивает. Он часто поправляет свои очки – сползают на переносицу. Он часто закусывает кончик карандаша. Часто трёт лоб. Часто зовет меня по имени. Просто так называет меня по имени. Думаю, ему нравится мое имя. А мне нравится представлять его очередным трупом. Только он зовёт. И это похоже на сбывшуюся мечту. Я говорю ему, что в ту пятницу к нам привезли девушку. Бросилась в реку из-за разрыва с парнем. Я в подробностях рассказываю, как прихорашиваю её. Чтобы не выглядела раздутым резиновым манекеном. Чтобы походила на человека. Рассказываю, а психолог кивает. Я представляю его на своём столе. Думаю, что его кричащий светло-русый я перекрашу в более благородный темный. Что подчеркну его тонкие губы. Что подчеркну линию век. Обязательно сделаю всё, чтобы он выглядел красивее, чем в жизни. Не подумайте, что мой психолог уродлив. Скорее наоборот – невероятно красив. Его азиатская внешность выделяется ещё больше, чем моя. У него раскосые глаза. Думаю, в них изумительно плескалась бы жажда крови. И кровь замечательно смотрелась бы на его лице. Совершенно детском, это какая-то магия. На его невинном на первый взгляд лице кровь смотрелась бы просто космически. Если бы можно было получить оргазм от эстетического наслаждения. Психолог спрашивает меня о личном фронте, потому что того требует босс. А я думаю, почему «фронт». У меня такое затишье, какого не видал мир за свою историю. Ни набегов, ни осад, ни бомбардировок. Я даже не в окопах. Я не за баррикадами. Я в пустом поле. И вокруг ни души. Я отвечаю, что никого у меня нет. Да и кто бы захотел видеть рядом меня. Не потому что я страшный. Не потому что я грубый. Не потому что я псих. Да, босс считает меня психом. Правда, он ещё не знает, почему. Со мной не захочет быть ни одна здравомыслящая девушка. Трезвая и умная – тоже. Да даже пьяная трезвеет рядом со мной. «Ты пахнешь смертью», - говорит мне сестра. Обе говорят и прячут глаза. Все так делают, когда узнают, кем я работаю. Я не делаю из этого секрета. Хотя психолог, конечно против. Но я прихожу, чтобы выговариваться, а не слушать его советы. «Ты пробовал с парнями?» в первую среду года спрашивает психолог. Я не зову его по имени. Мне кажется, что тогда я точно увижу его на своём столе. Но его вопрос заставляет задуматься. Нет, я не пробовал с парнями. Но не думаю, что это плохая идея. Психолог говорит, что парни менее эмоциональны. Менее восприимчивы. Меньше выдумывают. А я думаю, что менее эмоциональны – трупы. Они невосприимчивы. И даже не выдумывают. Психолог трёт лоб и говорит, что я не отдыхаю от трупов. Я отвечаю, что мне нравятся трупы. Они тихие. Они умеют слушать. Они появляются и исчезают. И не сопровождают свой уход битьем посуды. Или скандалами. Или драками. Просто выезжают на столе в коридор, и больше я их не вижу. А жаль. В первый вторник февраля я встречаю свою Смерть. Он нездорово бледный. Нездорово худой. Почти прозрачный. У него тонкие запястья. У него острые ключицы. Узкие ладони. Тихий голос. Шипящий голос. Он говорит неуверенно. - Я не смерть, я Сехун. Моя Смерть, говорю я. У него тёмные блестящие глаза. Не чёрные и не карие. Тёмные. Не омуты – болота. И я вязну в них. Тону, без возможности выбраться. Смерть качает головой. - В прошлом году Вы хорошо… поработали над моим дядей. Он не говорит – шелестит. Словно бумажки со словами трутся друг об друга. Он не смотрит на меня. Он смотрит сквозь. Словно за мной что-то есть. Словно за мной кто-то есть. - В этот раз, пожалуйста, сделайте мою сестру красивой. Он стоит у стола с телом. Он не смотрит вниз. Он надеется на невидимую стену между ним и столом. На столе – девушка-самоубийца. Повесилась. Не сдала вступительные экзамены. Это мне рассказывает Смерть. Он не плачет уже. Это тоже он говорит. - Я не плачу уже. Я изнутри высох. Я выжат. Как губка. Как грязная тряпка. Как половая тряпка. Нет, если и тряпка, то не половая. И совсем не грязная. Так я думаю. Скорее, дорогая. Может, приятная на ощупь. Прохладная. Как шёлк или атлас. Цвета слоновой кости. Нет, белее. Белоснежная ткань. Так и хочется испортить. - Пожалуйста, сделайте её красивой. – Смерть снова и снова это повторяет, пока его не уводят мои коллеги. Один из них – Лухан – просит его успокоиться. Предлагает чай – ромашку. А я смотрю вслед Смерти и улыбаюсь. В его глазах не было пустоты. Он уже перешагнул через свою потерю. Смерть приходит ещё раз после похорон. Он уже не такой бледный. Уже не такой потерянный. Он выглядит мило в свитере. Я так ему и говорю. Он смеется, прикрывая рот рукой. - Вы снова хорошо поработали. Спасибо Вам. Он говорит увереннее. В его голосе пляшут светлячки. Они устраивают пляски в его глазах. Он весь состоит из светлячков. Они носятся под его кожей. Подсвечивают ее. - Пошли в кафе, Смерть. Я убираю кисточки в коробку. Надеваю чёрное пальто. Рядом со Смертью в белом смертью выгляжу скорее я. - Я Сехун. - Нет, ты Смерть. Я знаю это. Смерть пожимает плечами, но больше не спорит. Он ест много, пьет много кофе и почти не говорит. Почти как я. Только кофе я пью куда больше. Он течёт по моим венам. Смерть смотрит на меня внимательно. Изучает. Что-то выискивает. В моих глазах. В моих синяках. В моих порезах. Не спрашивает. Просто смотрит. - Больно? Ведёт пальцем по моей руке. Не давит – просто касается. Он прохладный. Но не как шёлк. Как дождь. Как дождевая вода. - Нет. Совсем не больно. Порезы старые. Им уже неделя. Больно было первый день. Больно было в самый первый раз. Руки дрожали. Порезы были глубокие. Было много крови. Много слез. Океан пустоты. Океан безнадеги. И черная дыра внутри. Потом стало проще. Легче стало вести лезвием по запястью. И смотреть на собственную кровь стало обыденно. Она стекала по руке, а казалось, что вытекают проблемы. Мысли. Минуты жизни. Чем больше крови, тем меньше жизни. - Зачем? – спрашивает Смерть. - Я приближал твой приход, Смерть. – Я смотрю ему в глаза. Я тону в мазуте. Мне не выбраться. - Я не твоя Смерть, - качает головой. Опускает взгляд. – Совсем не твоя. Я в ответ веду его к себе домой. Он первый, кто переступит порог моей квартиры. В моей квартире пусто и тихо. У меня почти нет мебели. Почти нет уютных вещиц. У меня нет ковров. На диванах нет подушек. Нет мелочи и безделушек. Профессиональная литература на полках. Тёмные шторы. Моя квартира похожа на морг. Стерильная чистота и белизна. Никакого тепла. Никакого уюта. Только самые необходимые вещи. Холод и почти осязаемое одиночество. - Ты жалеешь, что одинок? – Смерть передергивает плечами, но садится на кожаный диван. - Скорее, упиваюсь, - смеюсь. С удовольствием ловлю его растерянный взгляд. – Я не могу делить с кем-то жизнь. - Ты делишь с кем-то смерть, - Смерть прячет глаза. – С родственниками трупов, с самими трупами, с самим собой. - Но теперь у меня есть ты, - я упускаю тот момент, что он ещё не знает моего имени. И тот факт, что он может быть не согласен. Психолог мне советует считаться с чужими желаниями. Он даже показывает, как это делать. Но я забываю. Из головы вылетает. - Как скажешь, - Смерть пожимает плечами. Мне кажется, что потолок рушится. Кажется, что стены надвигаются. Кажется, обрывается всё внутри. Мои внутренности падают под ноги. Это похоже на фантастику. Я и представить не мог, что моя Смерть так легко согласится. Согласится стать только моей Смертью. - Так легко? – переспрашиваю – хочу удостовериться. - Ну да, - снова пожимает плечами. – Терять мне нечего. А ты вроде клёвый. - Я не клёвый, я Чонин, - передразниваю я. Но внутри поднимается буря. Словно всё, что съел до, стремится вырваться наружу. Психолог качает головой на такие описания чувств. Он трёт и трёт лоб. Морщится – раздражен. - Это счастье, Чонин, - поясняет он. – Это было счастье. - Наверное, ты прав. Моя Смерть будет теперь со мной. - Чонин, он не смерть, он обычный человек. - Он – моя Смерть. Я умру от его рук. Я умру в его руках. Смерть переезжает ко мне. Просто в один день он появляется на пороге с двумя сумками в руках. Он берёт только самое необходимое. Одежду, бельё, зубную щетку, коробочку с аксессуарами. Он не приносит уюта. Он не приносит тепла. Кажется, с его появлением температура в квартире снизилась. Всё, что приносит с собой Смерть – сигаретный дым. Сладковатый запах табака. Запах, оседающий на его светлых волосах. Оседающий на его плечах. Вплетающийся в его кости. Дым кружится в его лёгких, мне кажется, что я вижу это. - Зачем? - Медленное самоубийство, - пожимает плечами в ответ. – Саморазрушение, Чонин. Ты должен меня понять. И я понимаю. И даже начинаю курить – лишь бы вместе с ним. Он высовывается в окно. От холода краснеют уши и нос. Я дрожу от пронизывающего ветра. А Смерть выпускает дым в небо. Провожает взглядом и хмурится. Ни капли не мерзнет. - Я замёрз изнутри, Чонин. - Когда я курю, мне кажется, что у меня есть душа, - делюсь я со Смертью спустя две недели. Дым заполняет легкие, дым везде – в горле, во рту, в груди. Дым вокруг меня – от сигарет моих и Смерти. Дыма слишком много, и порой я думаю, что душа была бы такой же – везде. Была бы серой, горькой и едкой. - Где твоя душа? – спрашивает Смерть. - Я родился без неё. Я живу без неё. - Что с ней стало? - Она просто не смогла войти в моё тело. Но теперь у меня есть ты. Смерть кивает и становится моей душой. Он заполняет меня всего. Только не дымом – прикосновениями, касаниями, словами, поцелуями. Он заполняет меня собой. Я же покрываю его тело своими знаками-порезами. Это всё, что я могу ему дать. Я беру в руки его холодную ладонь – почти как у мертвеца. Я медленно веду лезвием совсем рядом с веной. Смерть не дергается, не дрожит. Он следит за моими движениями. Он смотрит на свою кровь, окрашивающую руку в алый. Я учу его резать едва-едва, чтобы потом не болело. Он старательно исполосовывает мои руки. Он пробует кровь на вкус и смеётся. Смеётся, когда я бинтую наши порезы. Смеётся, когда я опрокидываю его на спину. Смеётся, когда я целую его. - На вкус как ржавая вода, - говорит он мне в губы. – Но мне нравится. Смерть говорит мало, больше задаёт вопросы. По несколько десятков в день, в самый неожиданный момент. Самые неожиданные вопросы. - Какому богу ты молишься? – спрашивает он, осторожно опускаясь на меня. - Прямо сейчас – тебе. - Молись мне всегда, - шёпотом на ухо. – Я твоя Смерть, я твой Бог. Ты моя жизнь, думаю я. И жизнь, и смерть. - Это заходит слишком далеко, тебе так не кажется? – спрашивает психолог. Он серьёзнее, чем раньше. Он более собран, чем обычно. Он чаще хмурится. Чаще кусает кончик карандаша. Он внимательно следит за мной. За тем, как я говорю. За тем, что я говорю. - Нет, не кажется. Все именно так, как надо. - Чонин, меня волнуют ваши отношения. Как ты понял, что именно он твоя смерть? - Понимаешь, в нём есть то торжество смерти, что я искал, - я улыбаюсь, говоря о Смерти. Думаю, психологу это не нравится. Он качает головой, думая, что я не вижу. - Сехун похож на ту смерть, что я себе придумал, - первый раз зову его по имени, только он об этом не узнает. – Когда я увидел его, я почувствовал, как мои кости крошатся под его взглядом. Как сердце разбухает и не помещается в груди. Как кровь приливает к мозгу. Кажется, у меня случился инфаркт от его взгляда. Кажется, у меня был инсульт от его присутствия. - Чонин, люди зовут это любовью с первого взгляда. - Это была смерть с первого вздоха. Он был моим с самого своего появления на свет, я знаю это. Он был моим, а я его. Когда я окончил университет, для проформы меня спросили: «Какова ваша цель в жизни?» Я для проформы ответил: «Стать квалифицированным специалистом в своей профессии. Стать лучшим». Через несколько лет своему психологу я сказал: - Я хочу бездарно прожить свою жизнь и умереть. Моя цель в жизни – умереть красиво, со вкусом. Уйти, как звезда на пике своей славы. И желательно, чтобы рядом было как можно больше человек. Все должны видеть мой уход. Психолог тогда яростно тёр ладонями лицо и молчал. Он переваривал сказанное мной. Полагаю, не так часто ему рассказывают о том, что хотят устроить представление из своей смерти. Устроить шоу, грандиозное шоу, с драматичным финалом. Я пока не придумал, как именно я все проверну, но у меня ещё есть время. Мой психолог тогда сказал только: - Тебя как смерть поцеловала. Я рассказываю это Смерти, а он качает головой. - Ты хренов позёр, - говорит. – Тебе надо было стать певцом – кумиром девочек. Ты бы скакал по сцене и раздаривал свою «любовь». Ты бы просто идеально улыбался в камеру. Я смеюсь, а Смерть снимает меня на телефон. Он задает глупые вопросы, словно репортёр, а я несу чушь, улыбаясь. - Пожалуйста, подарите нам много любви! – заканчиваю я свою пламенную речь, а Смерть уже не может держать телефон ровно. Он отбрасывает аппарат и опрокидывает меня на спину. - Я подарю тебе много любви, - шепчет он мне на ухо. – Я подарю тебе смысл. Я хочу произнести те же слова, но не могу. Слова не лезут наружу. Они режут горло и не дают произнести. Я могу только кивать. Могу только отдавать себя. - Я бы подарил тебе целый мир, - говорю я, когда Смерть спит. – Я бы подарил тебе целую вселенную, если бы не знал, что всё когда-нибудь кончается. Мы с тобой тоже кончимся. Ночью, когда я не могу спать, перед глазами встаёт образ Смерти. Мне кажется, что он садится рядом. Откидывает одеяло. Протягивает ко мне руки. И вытаскивает моё сердце. Он держит его в руках. Нежно, осторожно, даже поглаживает. А густая темная кровь стекает по его рукам. Это выглядит идеально. Даже когда Смерть пожирает моё сердце. Вместе, бормочет он, вместе. Будем вместе. Всегда вместе. Мне кажется, я слышу как моё сердце бьется рядом с его. Как моё сердце бьется в нём. И это звучит идеально. Как хор ангелов. Как небесная музыка. Наша с ним симфония смерти. Я открываю глаза и поворачиваюсь к Смерти. Он не спит – смотрит на меня. В темноте его глаза блестят. Словно где-то внутри поселились звёзды. Он смотрит на меня звёдами. А я шепчу - вместе. Он кладёт руку мне на грудь – напротив сердца. - Слышишь? – тихо спрашивает он. – Оно бьётся для меня. Кажется, он уже сожрал моё сердце. Кажется, что мы кончимся только вместе.