Верджилу было девять, когда он в последний раз видел своего отца.
Он смутно помнил то утро, пасмурное, словно осеннее, хотя еще вчера душила в объятиях июльская жара. Отец слабо улыбался ему, впервые сидящему на лошади мальчонке с бледным и сосредоточенным от страха лицом, и негромко говорил что-то про великую честь, про блестящие перспективы, про свою радость за него... Верджил не мог вникнуть в суть слов, хоть они и откладывались в его памяти. Он видел только слезы, поблескивающие на его глазах, слезы, которые старик всеми силами пытался скрыть. Он все старался выглядеть таким же прямым и твердым, как всегда, но... мало что у него получалось. Верджил силился не заплакать в голос, но стоило отъехать чуть дальше от крохотного замка, такого одинокого рядом с огромной Теневой горой, как что-то обжигающее само хлынуло из глаз по щекам, и мальчик зло зажмурился, сердито вытирая лицо ладонями. Конь под ним ободряюще фыркал и тихонько трусил вперед, все дальше и дальше от отчего дома. Верджил знал, что никогда больше его не увидит, и знание это наполняло болью его детское сердце.
Тогда он понимал только, что его отправляют жить в королевский замок. Поначалу эта весть обрадовала мальчишку, наполнив его голову сотней волнующих картинок: турниры! королевская библиотека, такая огромная, что нужно брать карту, чтобы не потеряться! тайны королевского замка, одного из древнейших в мире! блестящие рыцари, умнейшие придворные, и все это он увидит вживую, он, последний потомок угасающего дворянского рода, росший в аскезе, больше похожей на бедность! Он еще не понял, что все эти прельстительные картины означают разлуку с домом. И с отцом, строгим, но любящим, постоянно жалующимся на старческую сентиментальность и обучающим его драться. И с их блеклым садом с фонтаном в центре, увитым пепельными розами — величайшая их драгоценность, пепельные розы, не растущие больше почти нигде в королевстве. И с Теневой горой, чье эхо шептало ему сказки по вечерам, и с самим замком, увитым плющом, с серыми голубями под крышей, с влажной ароматной землей и сизыми сумерками, сгущающимися так быстро, и с... со всем, что составляло его мир. Осознание пришло лишь в то хмурое утро, когда туман окутывал фигуру отца, уже сейчас, вблизи, делая ее зыбкой и расплывчатой, словно уже ушедшей куда-то вглубь памяти.
Несколько лет спустя Верджил понял причины, по которым ему оказали честь, сделав воспитанником королевской семьи. Династия Кьютеров, древняя и почитаемая, вот уже на протяжении четырех столетий правящая королевством, увязала в роскоши и собственном величии. В народе начинались недовольства, пока еще только на словах, но позже звону голосов суждено было перерасти в звон клинков, хотя Верджил, конечно, тогда не знал об этом. Король Теодор Кьютер начал работать над своим имиджем в народе: больше благотворительности, больше непринужденного обращения, простые одежды, подчеркивающие его близость к обычным людям, и — на редкость удачная придумка! — взять в воспитанники сына какого-нибудь уважаемого и всеми любимого, но до крайности обедневшего рода, показав тем самым свою доброту. Была ли то пьяная блажь короля, распорядились ли так боги, а может, все много проще, и это члены королевского совета вытянули из шапки бумажку с его именем, но счастливчиком оказался Верджил.
Многие дни прошли, прежде чем вдалеке, в розовой закатной дымке показались величественные очертания столицы. Говорили, что это город столь великолепный, что даже ночь пугается его величия, и потому здесь никогда не бывает темно. Верджил, много читавший о столице по дороге, конечно, знал, что это всего лишь огромное количество фонарей на улицах отгоняют мрак, но в те мгновения, въезжая под величавые своды, ему хотелось верить, что тьма и впрямь пугается и отступает перед величием столицы и величием Кьютеров. От восторга у него замирало сердце. Небо над головой казалось шелковым сапфировым знаменем, все вокруг сияло белизной, громадные величавые особняки и храмы устремлялись вверх, и окна домов приветливо смотрели на него... Много позже Верджил усмехался восторженным воспоминаниям. «Столица казалась мне столь прекрасной, что я позабыл, что в самых красивых домах живут самые обыкновенные люди, — говорил он, а спустя несколько мгновений добавлял, чуть опуская голову: — Впрочем... Была одна — необыкновенная...»
Мальчик впервые увидел принцессу Черил в саду под раскидистым гранатовым деревом. Ветви склонялись над ее головой под тяжестью алых плодов, и ветер чуть покачивал их.
— Осторожно, мисс, — взволнованно окликнул Верджил, — как бы они не упали...
Черил вскинула на него глаза, чистые, словно родник, и заразительно рассмеялась. И в тот момент он понял, что никакая столица, никакие синие знамена неба, никакие фонари и белый мрамор улиц не сравнятся с этим звонким, заразительным смехом, с этими чуть кривоватыми зубками и смешинками в ласковых, чистых глазах. Смеясь, Черил вскочила на ноги, легкая и проворная, словно ласка, и в один миг сорвала самый крупный алый плод прямиком над своей головой.
— Ты — Верджил, правильно? — сказала она, улыбаясь. Ее атласные туфельки мягко прошуршали по траве, глаза смотрели с ласковым любопытством. Она оказалась почти на голову выше него, и он смутился, почувствовав себя маленьким и ничтожным. — Я рада с тобой познакомиться. Я Черил. Хочешь гранат? Попробуй, он очень вкусный.
С бешено бьющимся сердцем он разломал гранат, радуясь, что смог продемонстрировать ей свою силу и волнуясь, что она посчитает его грязнулей — на чистенькую новую рубашку из тонкого полотна, сшитую специально для столицы, брызнул алый сок. Но она не посчитала. Немея от восторга, забывая, что нужно моргать и дышать, он смотрел, как она наклоняется вперед, как блестит на ее шее золотое ожерелье, как искрятся на солнце ее волосы, густые, роскошные кудри цвета вишневого дерева, и она нетерпеливо отбрасывает их за спину тонкой, бледной рукой, и протягивает ее, и берет гранатовое зернышко, и... ам! Блеснули острые белые зубки, полные яркие губы окрасились соком, и она быстро, как лисичка, слизнула его. И рассмеялась, глядя на остолбеневшего мальчонку с пунцовым лицом. А он понимал, что не может сойти с места, и только смотрел, смотрел на нее, и чувствовал себя глупым, и готов был сквозь землю провалиться от непонятного смущения, и...
Лишь с великим трудом ему удалось перевести дыхание.
Итак, ее звали Черил. Принцесса Черил, единственная дочь короля Теодора и будущая королева. Ей было уже тринадцать, когда как ему — всего девять, она была юной женщиной, прекрасной, словно облака, объятые закатным огнем, и в один миг она поглотила его точно так же, как это несчастное гранатовое зернышко. Верджил позабыл обо всем, очарованный и сраженный наповал ее непосредственностью, ее заразительным смехом, яркими искрами в ее серых глазах... Конечно, он все еще тосковал по дому — какой мальчик девяти лет, оказавшись так далеко, совсем один, не тосковал бы? Но Черил... Черил всегда утешала его.
Целые дни они проводили вместе. Поначалу — потому, что наставник принцессы в делах этикета, добродушный мастер Эдгард, велел девушке помочь юному гостю привыкнуть ко дворцу, и Черил охотно забавлялась с застенчивым, но внимательным и умным мальчишкой. А затем им и вправду сделалось интересно вместе. Куда бы Черил ни пошла, Верджил охотно следовал за нею. Вместе они исследовали сад — куда как великолепнее их скромного садика, где редкие пепельные розы соседствовали с тыквами и огурцами! — вместе учились, вместе бегали наперегонки по коридорам, нарушая все запреты слуг и наставников. Верджил очень гордился, что сумел обогнать принцессу, но готов был проиграть ей всухую, если бы она хоть раз заплакала после проигрыша. Но в том-то и дело: Черил никогда не плакала, напротив, звонко смеялась и по-мальчишески хлопала его по плечу: молодец, дружочек! Она все время называла его так: дружочек, а еще — своим маленьким рыцарем. Верджил отчетливо помнил, за что получил столь почетное прозвище, и воспоминание это наполняло его гордостью, трепетом, смущением... а после — горечью, сладкой, как запах прибитой пыли, и причиняющей боль, как старая рана.
В королевском саду текла быстрая узкая речушка с ужасно холодной водой. Зло шипела пена меж декоративных блестящих камней, столь гладких, что на них невозможно ступить — нога сразу же соскальзывала. В нескольких местах через речку перекинули горбатые мостики, и у каждого имелась своя легенда. Верджил разузнал их все. Он не очень-то жаловал легенды, предпочитая что-то поточнее и понадежнее сказочных зыбких красот, но Черил обожала эти россказни (впрочем, с одинаковым пылом она читала и книги об отважном Лорасе, и трактаты о хитростях кораблестроения), и Верджил завел себе за привычку их записывать. К тому же это позволяло ему упражняться в каллиграфии: дома его, конечно, научили писать, но не рассказали, как делать это красиво, и писал мальчик, как курица лапой.
Однажды, поздним ноябрьским вечером, он потащил свою принцессу на мост Благочестия. Промозглый ветер пробирал их до костей. Мальчик отдал Черил свой плащ (он догадался его накинуть, когда как его принцесса выбежала в сад в одной ночной сорочке), хвастливо заявив, что он, выходец далеких западных краев, не устрашится такого легонького ветерочка. Напустив в голос побольше таинственной жути, он спросил:
— А ты знаешь, почему этот мост зовут мостом Благочестия?
— Не знаю, — просто улыбнулась Черил, — расскажи, Вер.
Мальчик улыбнулся, когда она назвала его по имени.
Девушка присела на край моста, облокотившись руками на нижнюю подпорку перил. Ее белые ноги, покрытые мурашками от холода, покачивались в черной пустоте, и у Верджила опасливо засосало под ложечкой.
— Чер...
Их забавляла схожесть их имен: оба оканчивались на «ил» и похоже сокращались: Вер и Чер. Верджил улыбался, как сельский дурень, каждый раз, когда вспоминал об этой схожести, но сейчас его больше волновало другое.
— Ты бы встала... Мало ли...
Черил дразняще расхохоталась и по-дружески шлепнула его по ноге.
— Неужто здесь живет водный дух, и он утащит меня в пучину вод? — Девушка округлила глаза, словно в испуге. — Хотя... Постой... Если это — мост Благочестия, получается, что он утащит меня... чтобы заставить заниматься вышиванием и молитвами?! О, нет, пожалуйста, только не это! — Заигравшись, она в испуге взмахнула руками, еще раз мотнулись белые ноги и-и-и... шлеп! — Ай! Верджил, моя сандалия! — в испуге закричала принцесса.
Дальше все происходило очень быстро. Верджил и сам не понял, зачем, и спустя долгие годы не смог бы, наверно, ответить на этот вопрос, но он, не раздумывая, бросился в реку. Вода доходила ему до груди. От холода сжималось сердце, но Верджил упрямо пошел вброд, шаря вокруг обеими руками. Он ничего не видел, полагаться приходилось только на осязание.
— Верджил, вернись! — испуганно вскрикнула за спиной Чер. — Верджил, слышишь?!
— Я сейчас, подожди! Я уже почти ее нашел!
Задыхаясь и дрожа всем телом, он с трудом выбрался на берег. Ноги сводило судорогой, зуб на зуб не попадал, сердце продолжало сжиматься, но заветная сандалия была в его руках.
Серые глаза Черил в темноте казались черными, словно вода, из которой он только что вылез, но даже самый слепой из всех слепцов мира не назвал бы их сейчас холодными. Она порывисто обняла его за шею и звонко чмокнула в щеку, и губы ее оказались горячими, словно вино.
— Ты мой маленький рыцарь! — Восторг звучал в ее голосе, но спустя секунду он сменился властностью. — Надень плащ немедленно, ты простудишься! Идем скорее домой!
— Н-не про-простуж-жу-жусь... — пробормотал он, икая от холода. — Я ж с з-з-запада... мне эти ре-речушки... тьфу...
Но плащ все-таки надел и более того — запахнулся в него по самые уши, дрожа, как пойманный русак.
Назавтра он, конечно, слег с простудой, хотя Черил до утра отпаивала его заковыристым травяным отваром и самолично — она, принцесса! — наполнила для него таз горячей водой и принесла грелку. То ли благодаря ее заботе, то ли он и впрямь был по-западному крепок здоровьем, но заболел Верджил далеко не так тяжко, как мог бы после получасового купания в ледяной реке ночью позднего ноября. Он даже был в сознании и мог слышать, как Черил всем и каждому рассказывает, какой он молодец, как он отважно бросился вытаскивать ее сандалию, как он пробирался сквозь ледяной поток, и как мужественно сжимались его челюсти, и ходили желваки... По ее рассказам выходило, что он, как минимум, вырвал бедную сандальку из лап громадного морского чудовища. Верджил краснел до корней волос и ворчал, чтобы она не придумывала, а она смеялась и обнимала его за шею: «Разве я придумываю?! Нет, скажи мне, разве здесь было хоть слово неправды? — она целовала его в щеку и обнимала теснее. — Ты мой рыцарь, Верджил... Мой маленький сандалевый рыцарь!»
И, слыша это, он каждый раз чувствовал себя счастливым.
Он вообще всегда и охотно исполнял ее желания. И никогда не задавал себе вопроса «почему» или «зачем». Чтобы увидеть, как радостно вспыхнут или потеплеют ее глаза, как раскроется улыбка, словно яркий цветок гранатового дерева, или уголки губ лишь дрогнут, ненавязчиво-нежно благодаря; чтобы она снова назвала его своим маленьким рыцарем и взъерошила ему волосы; чтобы она успокоенно вытянулась под одеялом, зная, что любая ее просьба будет выполнена... Чтобы она была счастлива. Чтобы ее порадовать. Как хорошо, что тогда ей для этого требовалось столь немногое.
Он воровал для нее сладкую чернику и землянику в сахаре с кухни и душистые, истекающие соком, запеченные апельсины с корицей — ее любимые лакомства, она способна была съесть их неисчислимое множество, но всегда охотно делилась с ним и смеялась, глядя на его перепачканную черным, алым или оранжевым мордаху. Он показывал ей красивые места: ведомый природным неискоренимым любопытством, он в считанные месяцы облазил замок внутри и снаружи, спустя еще несколько месяцев изучил и все окрестные леса, и уже спустя пару лет знал все вокруг так же, а то и лучше коренных столичных жителей. Было бы желание! Неистребимое, настойчивое желание порадовать ее, увидеть улыбку на ярких вишневых губах, услышать восторженное «Вер, как красиво!»... Он сбегал с ней в сад, на крышу и в подземелья по ночам, и там они шепотом рассказывали друг другу страшные истории. Он подслушивал для нее чужие секреты, поначалу плохо понимая, о чем говорят богато одетые люди обтекаемыми, причудливыми фразами, и почему хмурится или бледнеет от них его принцесса, но мальчишка с детства обладал пытливым умом. Он вдумывался, анализировал, иногда даже записывал (а потом предусмотрительно сжигал записи), думал, думал, думал...
Он расчесывал ей волосы по вечерам, и они подолгу беседовали, пока изысканно украшенный гребень размеренно скользил по ее блестящим локонам. Обсуждали книги, проделки слуг, законопроекты Его Величества Теодора, интриги придворных... Он сам не заметил, как внезапно стал в них разбираться более чем неплохо.
Позже Верджил говорил о себе: «Поначалу меня не приняли в замок, а, скорее,
завели, как необременительную домашнюю зверушку, которую всегда можно будет убрать с помощью несчастного случая. Отец умер от серой лихорадки, когда мне было двенадцать, и никого не встревожила бы смерть сироты, тем более, что мое счастье и благополучие уже успели продемонстрировать в первые год-полтора жизни во дворце. Моя... дружба с королевой Черил Победоносной играла на руку ее отцу и его министрам. От меня требовалось носить красивую одежду, выглядеть довольным и сытым, и в нужный момент восхвалять своего благодетеля. Но... — Тут он усмехался. — Домашняя зверушка выросла неожиданно... Талантливой».
Удивительно, какие чудеса способно творить хорошее образование, помноженное хотя бы на несколько грамм природных дарований, сложенное с искренним желанием учиться и сделаться достойным человеком в чьих-то родниково-серых чарующих глазах. Черил настояла, чтобы ее друга обучали те же мастера, что и ее саму, лучшие знатоки своих областей со всего королевства.
Черил и Верджил оба обожали историю и проводили часы за трактатами о прошлых войнах; оба души не чаяли в оружии как холодном, так и тяжелом; оба охотно и с искренним интересом изучали экономику... но, конечно, были в них и отличия. Черил, например, без памяти была влюблена в море, а Верджила она в шутку дразнила сухопутной крысой — обаянию великой стихии юноша упорно не поддавался, хотя и с искренним вниманием слушал рассказы принцессы. Черил бредила югом, жарким, распутным и пестрым — Верджил мечтал о севере с его долгими суровыми зимами и «ледяной радугой» во все небо. «Мне бы только один раз увидеть ее! — жарко шептал мальчик, а после юноша, глядя на свою принцессу пылающими глазами. — Ты только представь, представь себе это, Черри!». Черил легко давались искусства: она недурно рисовала, играла на мандолине, дудуке и арфе, пробовала слагать стихи... Верджил находил их восхитительными, а Черил, смеясь, била его по голове свернутой бумажкой: «Хватит уже, господин медовый язык! Они ужасны!». Верджилу нечего было сказать на это, кроме «А мне нравится...» — в искусстве он не разбирался, зато с детства зачитывался «Искусством войны», «Кодексом полководца», «Тысячей советов бывалого воина» и другими подобными книгами. Он недурно фехтовал, хотя куда лучше расставлял на доске игрушечных солдатиков, моделируя сражения. Рядом со схожестью их уживалось и различие. Одна вырастала в маленькую королеву с глубиной внимательных глаз, делающихся все темней и темней со временем. Другой же...
Учителя отмечали в Верджиле несомненную одаренность. «Вы не поэт, мой мальчик, — говорил ему мастер де Корверте, сухощавый старик с глянцевой блестящей лысиной и пронзительными глазами хищной птицы. — И даже не ученый, хотя, возможно, в далекой старости и склонитесь к фундаментальным наукам, но ныне — ныне Вы слишком деятельны... Вы талантливы, мой юный Верджил, в этом нет сомнений. Будьте аккуратны, выбирая, куда приложить свои силы». Верджил молчал и слушал, лишь взгляд его делался тяжелее и пристальнее. Непросто было выдержать этот взгляд уже тогда, в его худощавые, чуть угрюмые, внимательные шестнадцать лет, а позже, когда Вер перешагнул порог тридцатилетия, сорокалетия, его глаз стали даже бояться. Мужчина лишь смеялся над этим.
«Помяните мое слово, этот мальчик еще покажет себя», — говорили о нем.
«Может, и зря Его Величество взял парня в воспитанники... — шептались вполголоса, провожая глазами молчаливую фигуру в темном с неизменным свитком под локтем. — Кто знает, что на уме у мальчишки — ну как затаит злобу на что-то?.. Глаза-то у него, глаза — видали? Как перед бурей».
«Многим не по душе их дружба с принцессой, — задумчиво цокали языком, поглаживали лощеные бороды. — Сплетни по королевству... и не только по нему, прошу заметить... ходят всякие... Как бы не выкинула фортель отцу под старость лет и не вышла замуж за безродного выскочку. Этот консортом отсиживаться не станет, вот увидите».
Верджил прислушивался. Какие-то слова наполняли его гордостью, какие-то больно язвили, словно напоролся рукой на жестокий терновник... какие-то причиняли боль.
Он прекрасно осознавал, что ему никогда не сделаться ее мужем. И так же осознавал, что ничего и никогда он не возжелает сильнее.
Отец — еще тогда, в невообразимо далекие года, где пахло пепельными розами и журчал умирающий фонтан — говорил, что нет ничего невозможного. Верджил твердо верил в его слова, но теперь он знал, что у поговорки есть продолжение. «Нет ничего невозможного — и нет ничего желаннее того, что для тебя невозможно».
Конечно, он не возжелал ее себе в жены сразу, как только увидел, и все-таки Черил прочно завладела его мыслями и больше никогда из них не уходила. Дни при дворце складывались в недели, недели в месяцы, месяцы незаметно обращались в года... Верджил не ограничивал себя исключительно обществом принцессы, хотя они и виделись каждодневно. У него появлялись знакомства, приятели, но не было никого, кого он мог бы назвать своим другом: подслушивая для Черил и анализируя, Вер видел, как обманчива столичная дружба, а шепотки за спиной подсказывали, что у столь приближенного к монаршей особе человека фальшивых друзей будет больше, чем зерен в гранате. Верджил был неизменно учтив, улыбчив, несмотря на природную неразговорчивость, он легко сходился с людьми, особенно своего возраста и младше; бывало, на него заглядывались и девушки... Их парень начисто игнорировал, скоро заработав себе репутацию то ли монаха, то ли неприступного рыцаря, и сплетни о них с Черил зазвучали еще громче. Верджил не опровергал их. Он и впрямь любил принцессу, любил всем сердцем. В детстве он выполнял ее маленькие капризы и следовал за ней повсюду, очарованный как умом, так и внешностью, а в отрочестве она являлась ему в горячечных сновидениях и манила сотней несбыточных желаний: поцеловать... привести к алтарю... назвать своей перед людьми и богами...
Верджил знал, что мужем ее он не станет точно. Какими бы талантами ни наделили его боги, он оставался мальчишкой нищего рода, который никогда не сядет на мраморный трон, а если и сядет — путем замысловатых интриг и бесчестья — то не удержится. Но ведь... необязательно носить обручальный перстень, чтобы любить, верно? Ее руку он не получит, но на сердце еще может надеяться.
И он надеялся, надеялся столь же упрямо, как изучал военное искусство и столь же страстно, как читал о далеком севере. Да и был ли у него выбор? Он любил Черил и не хотел даже смотреть ни на кого другого. И Черил тоже любила его — любила как брата, как друга, как своего рыцаря... Но не как мужчину, и осознание этого наполняло его сердце сладостью и горечью одновременно, словно смешали перец и сахар. «Долго ли от любви к другу до любви к мужчине? — подбадривал он себя. — Я буду с ней рядом, буду исполнять ее желания... буду ее достоин, чего бы мне это ни стоило. И она полюбит меня, — от этой мысли сладко сжималось сердце. — Однажды она полюбит...»
Тщетные мечты.
Черил с детства была обручена с принцем соседнего государства. Верджил узнал об этом уже через неделю знакомства. Принять это оказалось проще простого: уже тогда мальчик прекрасно осознавал, как мало любви в подобных браках. Много тяжелее было видеть, как улыбается Черил другим мужчинам — придворным, рыцарям, заезжим менестрелям... Улыбка манящая, словно блеск бездонного омута под зыбкой луной. И голос ее делался сладким, как вино, волнующе-низким и ласковым... Верджил слушал ее, как зачарованный, и тут же терзал пальцами первый попавшийся цветок или несчастную бумажку. Ожесточенно отрывал лепестки, сжимал в жестких ладонях, и зеленоватый внутренний сок пощипывал ему кожу. Цветок словно обиженно спрашивал его: за что, Вер?!
За то, что это не со мной она говорит так, не со мной смущается, не при мне старается красиво обнажить плечо и распустить роскошные волосы... Он судорожно сжимал челюсти и думал упрямо: «Она притворяется. Ей он зачем-то нужен. Интриги... А со мной — она настоящая, искренняя, мне она доверяет. Ко мне, не к нему, прибежит, если что-то случится. Выкуси, рыцарь (менестрель, придворный...), ты всего лишь временное увлечение, пассия, домашняя зверушка!»
А кто-то холодный, беспощадный внутри его головы шептал: «Да — а кто ты?»
Друг.
Брат.
Рыцарь.
Но не любимый — хотя она и звала его так в порыве игривой дружеской нежности. Если бы ты знала, милая, скольких трудов мне стоит в такие моменты удержаться и не броситься тебя целовать.
Ревность грызла его изнутри стальными волчьими клыками. Пассий принцессы хотелось убить или хотя бы избить так, чтобы неделю потом кровью отплевывались, но Верджил знал, что это расстроит его принцессу — и потому тихонько уходил прочь, так, чтобы отсутствие не заметили, и шел в зал для фехтования. Ожесточенно наносил удары деревянным манекенам — на них уже спустя полчаса такого бешеного темпа не оставалось живого места.
Черил расцветала, делаясь прекраснее с каждым днем. За одну ее улыбку рыцари готовы были растерзать друг друга.
Верджил становился все лучшим и лучшим фехтовальщиком, и глаза его делались все темней и ожесточенней. Придворные все больше стали пугаться его хмурого взгляда, и Верджил пользовался этим напропалую. Он стремился к вершинам, помня, что говорил ему отец в то последнее хмурое утро и по-прежнему желая быть достойным своей принцессы. Совсем еще молодому парню прочили чин генерала.
Он старался не показывать Черил своих метаний и ревности: зачем лишний раз расстраивать? Ей и так хватает поводов для слез: все отчетливее ощущается за плечами отца зловещая фигура в черном балахоне, готовая забрать его туда, откуда не возвращаются... все ближе день нежеланного, но необходимого брака...
Верджил все больше и больше темнел лицом и все глубже уходил в работу, трактаты, планы и фехтование. Амбициозный парень взлетал все выше, но на душе у него делалось все паскуднее.
Как прекрасна была его принцесса в свадебном платье. Роскошное платье из тяжелых тканей превращало юную девушку в женщину. В королеву. Из непокорных ее кудри сделались тяжелыми. Тугими косами они обвились вокруг головы, недвусмысленно намекая, что вскоре ее украсит корона. Никто в королевстве не обманывал себя: королю Теодору оставалось, в лучшем случае, несколько месяцев. В худшем он не проживет и недели. Недовольства в народе усиливались. До Верджила доходили слухи о начале вооруженных восстаний, и это отдавалось тяжестью в груди и хмурой решимостью где-то в кончиках пальцев. И еще — юноша со стыдом признавался себе в этом — слухи эти приносили ему облегчение. Конечно, он не хотел становиться на сторону повстанцев! Но... Подавление восстаний — удачный предлог, чтобы уехать, и не видеть Черил в объятиях другого мужчины. Скоро у них должны будут появиться дети, чтобы скрепить удачный союз, объединивший две страны. Счастливая молодая жена и мать. Наверное, он плохой человек, если не в силах смотреть на это. Но он и вправду... не в силах.
Верджил долго терпеливо ждал, пока его принцесса — королева, скоро ему предстоит называть ее королевой — останется одна.
— Чер...
— Вер! — она счастливо улыбнулась, увидев его в зеркале, и порывисто обняла за шею. — Милый, как я рада тебя видеть! Ты совсем меня забросил! — В смехе звучала отчетливая хрипотца, под умело нанесенным макияжем он видел следы слез и бессонных ночей. — Все пропадаешь на своих советах, как не стыдно!
Он слабо улыбался, зная, что она шутит. Черил как никто другой знала, что восстания необходимо подавить, и Верджил старался, разрабатывая один план за другим. Ради нее.
— Чер... Я как раз насчет восстаний и хотел с тобой поговорить.
— Плохие новости? — мгновенно насторожилась принцесса.
Не знаю, моя милая. Наверное, можно сказать и так.
— Я хотел бы уехать и лично участвовать в борьбе, — твердо проговорил Верджил. — Ваше Высочество, я прошу Вас о чине полководца. Я почту за честь умереть во имя мира в нашем королевстве и не отступлю, пока предатели не будут уничтожены, все, до единого.
Она никогда не плакала, если он побеждал в соревновании, но сейчас он видел, что горький комок подкатил ей к горлу. Черил мертвенно побледнела и вцепилась пальцами в стол позади себя.
— Вер... Ты... — голос сделался низким и хриплым, словно сорванным от крика. — Ты это серьезно?!
Прости меня, моя любовь, тысячу раз прости, но... я не могу. Правда, я просто не могу, это слишком для меня. А так — я все еще смогу быть тебе полезен. Я буду защищать тебя, буду писать тебе, если хочешь, только, прошу, не заставляй меня смотреть на это. Пожалуйста. Я выдержу, если ты будешь рассказывать о муже и детях, но видеть... Нет, нет. Ты всегда ненавязчиво ограждала меня от своих прошлых романов, я ведь всегда был для тебя младшим другом, братом, хотя сейчас я на голову тебя выше, но теперь ограждать не получится, да и ты не захочешь, и будешь права: глупо утаивать законный брак, в самом-то деле. И потому мне лучше уехать. Прости меня. Пожалуйста, прости.
Он медленно кивнул, упрямо, не отрывая взгляда от ее глаз — в качестве наказания.
Несколько секунд Черил молчала, только смотрела на него с отчаянием, будто безмолвно просила забрать обратно свои слова, рассмеяться и сказать, что это очень глупая шутка — а потом в одно мгновение решительно пододвинула к себе пергамент и чернильницу. Даже готовясь к свадьбе, она держала писчие инструменты под рукой, словно в любой момент готовая стать из счастливой невесты королевой.
— Да. Я дам тебе чин генерала, — твердо отчеканила девушка. Рука ее дрогнула, рассыпав по пергаменту капельки королевских алых чернил, словно гранатовые зерна. — Ты остановишь восстание и вернешься. Живым. Считай это моим первым приказом.
Первым?! Ему захотелось весело рассмеяться. Душа моя, я всю жизнь выполнял твои приказы, не считая их таковыми. И этот не посчитаю тоже — это очередная просьба, как принести с кухни запеченный апельсин, только... масштабнее. Да. Но награда останется той же: твоя улыбка. Улыбнись мне, душа моя.
Он наблюдал за ее пальцами, выводящими быстрые алые строки. Словно потеки гранатового сока на белом полотне тонкой рубашки. Ее руки выглядели такими худенькими в окаймлении пышных темно-алых кружев и бархатных складок... Верджилу захотелось взять их в ладони и растереть, отогреть теплым дыханием. Хочешь, я убью твоего жениха? Хочешь, мы сбежим от всего на свете, хочешь, я мечом прорублю нам дорогу — хочешь?!
Не хочет.
— Благодарю Вас, принцесса, — глухо проговорил парень, забирая приказ. — Это великая честь.
Она отмахнулась, не глядя, и нервно подперла пальцами подбородок. Взгляд словно прикипел к зеркалу. Вся ее фигура, тонкая, прямая, закованная в алый бархат, казалось, источала безмолвное «Убирайся». Шипастой перчаткой боль стиснула ему сердце. Верджилу хотелось сотню раз извиниться перед ней, но он знал: Черил его не винит. Некоторые женщины в ее состоянии кидаются на шею, осыпают поцелуями и умоляют поберечь себя, а некоторые, как она, долго молчат и сверлят глазами стены. Пытаются смириться. Верджил знал, о чем думает сейчас его принцесса: о сотнях опасностей на войне, об интригах полководцев, которым главное — заполучить еще наград и надбавку к жалованью, о том, сколько лиг теперь будет разделять их — друзей, которые не могли заснуть, если не увиделись за день хотя бы единожды...
Прости меня, Черри, мое сокровище. Прости меня. Но ты вскоре забудешься, я знаю. Хлопоты юной жены закружат тебя, словно в вихре, затем умрет Его Величество, как бы горько ни было это осознавать... Не волнуйся, я сделаю все возможное, чтобы быть с тобой рядом в этот черный день. Но за черным днем всегда следует светлый — день твоей коронации. Ты и твой муж будете править объединенными государствами, и царственные заботы окончательно вытравят из твоей головы и сердца мой облик. А я... А что я? У меня тоже будет полно хлопот — не так-то просто быть генералом, верно? Но вряд ли мне удастся забыть.
Несколько долгих секунд Верджил стоял неподвижно, пытаясь отыскать хоть тень эмоций на бледном, без кровинки, лице принцессы, но вскоре осознал безнадежность этой затеи. Поклонился и хотел было уйти, но жесткий голос Черил остановил его в дверях.
— Генералом может быть только рыцарь... После свадьбы я вручу тебе рыцарский титул.
Он молча поклонился, радуясь, что она сама вспомнила об этом.
— Тебе нужно будет выбрать свой герб... Или возьмешь герб своего отца?
Голос Черил несколько ожил, толстый слой льда, скрывший от него родник ее глаз, если не исчез, то истончился, позволяя увидеть хоть что-нибудь. Верджилу хотелось обнять ее и поцеловать золотистые ресницы, хотелось баюкать ее в объятиях, хотелось плюнуть в лицо ее будущему мужу, а после отсечь ему голову, но вместо этого он стоял на пороге и отвечал голосом ровным, как клинок, как можно глубже внутрь загнав свою боль.
— Я уже выбрал герб, Черри. Разрезанный гранат... и ветвь амаранта.
***
Для Верджила началась война — и не заканчивалась на протяжении десятилетий.
Повстанцы, затем снова повстанцы. Взбунтовавшаяся армия. Он был железным кулаком, разбивающим недовольных наголову — Черил была бархатной перчаткой дипломатии, уговаривающей недовольных больше не появляться. Законы страны менялись, и недовольство в народе постепенно уменьшалось. Наученная ошибками своего отца, Черил не отдалялась от простых людей и с юности тщательно работала над своим имиджем. Верджил себя этим не утруждал. Железному кулаку полагалось быть жестким.
Гражданские войны истощили государство. Отчаянно не хватало ресурсов, и голодные горожане устраивали бунты. Хлеба, — просили они. Хлеба без зрелищ. Труднее всего оказалось заткнуть голодных крестьян. Не слышать плача умирающих детей. Но у Верджила получилось. Над деревнями и городами раз за разом вскидывался его флаг с гранатом и амарантом. Черил работала, не покладая рук, силясь прекратить голод, обращалась даже к ведунам с мольбой о помощи, когда страна оказалась в совсем бедственном положении, но вместо ведунов помог Верджил. Собрав свои личные силы и объединив под своим началом наиболее преданных стране и себе полководцев, он начал войну на чужой территории. Стране требовались ресурсы — Верджил добывал для нее ресурсы. Голод прекратился, а Черил обернула войну себе на пользу. Победоносный марш по стране, драгоценности и деньги, щедрой рукой сыплющиеся прямо на головы шалым от счастья горожанам, и она, ослепительная в своем пышном многоцветном платье, со свободно развевающимися по ветру волосами... Он видел ее издалека, не слезая с седла, и потом долгие годы эта картина являлась ему во снах. И там Черил сходила с лошади и шла сквозь толпу, и крестьяне покорно расступались перед ней, образуя коридор, ведущий прямо к нему. И ее холодные руки, пахнущие гранатами, ложились на его небритые щеки, притягивали к себе, и горячие губы, жгущие, словно вино, приникали к его губам...
Верджил побывал на севере. Увидел северную радугу — огромное многоцветное полотно во все небо, роскошное, сияющее всеми цветами, которые только способен выдумать человек. Немой от восторга, он стоял под этой радугой, и глаза у него слезились от холода и счастья. Какое же это было великолепное зрелище! В тот день он, уже седеющий мужчина с тяжелым, глубоким взглядом, впервые в жизни захотел взяться за кисть — вдруг удастся передать это великолепие на холсте? Нет, это уж точно глупости, ну какой из него — вояки, рыцаря! — художник. Просто... В разноцветных бликах во тьме мерещились ему кудри цвета вишневого дерева и алые-алые губы. И руки, тонкие руки, унизанные перстнями. Они тянулись к нему, нежные, и тихий шорох снежинок вокруг складывался для него в ласковый шепот: «Верджил, моя любовь... Иди ко мне... Я так по тебе скучала...»
Он так и не взял жены и не завел любовницы. Иногда хотелось лечь с продажной женщиной, но Верджил отгонял от себя подобные мысли, зная, что потом сгноит себя заживо чувством вины. «И в чем виноват? — думал он сердито. — Я не приносил ей обетов, я ей не муж, никто... Друг детства и преданный рыцарь». А сам понимал: вот именно — преданный...
Его скоро стали звать Гранатовым Рыцарем: за герб, так часто вскидывающийся в небо над поверженным городом, и за то, что он сам всюду появлялся в красном. Его любимый цвет — цвет ее губ, ее волос, ее любимых рубинов, украшающих пальцы, запястья и голову.
Если в юности над его любовью к Черил смеялись, то затем она стала объектом восхищения. В народе стали слагать баллады о Гранатовом Рыцаре, беззаветно любящем свою королеву. Сам Верджил узнал об этом через письма приятелей из двора. Черил, с которой он тоже переписывался, о балладах не писала, хотя и плакала над ними втихомолку от мужа. Ей было невыносимо жаль его — этого смелого человека, умного, преданного, упрямого, человека, больше всех других, даже больше нее самой, заслуживающего счастья. «За что тебе это чувство, Верджил? — тихонько плача, спрашивала себя королева. — За что тебе эта выедающая душу преданность?.. Прекрати любить меня, умоляю. Полюби другую, женщину, которой ты станешь смыслом жизни, ты так этого заслуживаешь! Пожалуйста, перестань мучить себя и меня. Я сама сотню ран нанесла себе обвинениями в бесчувственности, глупости, во всех смертных грехах. А на самом деле грех заключается лишь в одном... Я не люблю тебя. Ты друг мне, ты брат мне, ты самый лучший мужчина на свете, но я тебя не люблю. За что, за что мне такое глупое сердце?! За что я люблю других, ответь мне? Я так хотела бы любить тебя. Ты сделал бы меня счастливой. Но я не могу. Я могла бы, конечно, обмануть тебя и себя, отдаться тебе, но ты не заслуживаешь такой подлости, мой милый друг. Ты достоин любви — не жалости, не вины, не просьб о прощении, а любви. А я не могу ее дать. Прости меня, мой Гранатовый Рыцарь. Тысячу раз прости».
Верджил, конечно, не знал об этих размышлениях. Он знал о других: размышлениях о политике, о заговорах подчиненных, которые Черил приходилось распутывать (и Вер старался помогать советом и делом, даже на расстоянии). Знал, что у нее родились трое детей, что они с мужем счастливы... По крайней мере, она так говорила. Верджил жестоко корил себя за тоскливую, усталую боль, смешанную с радостью, которой отдавались внутри ее слова о счастье. Она счастлива — и это хорошо! Это просто прекрасно! Это не с ним...
Гранатовый Рыцарь воевал тем временем на другом конце земли. Не успела закончиться война ради ресурсов, как на них начали нападать дикарские племена с севера. Поначалу Верджил лишь отбивал нападения, но затем, устав лицезреть дикарскую жестокость, решился идти на них войной самостоятельно, чтобы ликвидировать угрозу. К тому же говорили, что там, в снегах, таились великие сокровища: драгоценные камни, золото, уголь. Верджил своими глазами увидел, что это правда. А еще увидел множество других вещей, куда менее отрадных. О них он своей королеве тоже не рассказывал. Только о хорошем.
Не рассказывал о дикарских способах умерщвления. О содранной со спин множества солдат коже и вырванных языках. О том, как дымится снег, пропитанный кровью. Об обмороженных трупах, которые они находили чуть ли не каждый день. О том, как в самые тяжкие периоды приходилось питаться кониной и казнить солдат, пойманных на каннибализме. О дикарских пытках, о том, как они откусывали себе языки, чтобы ничего не рассказать, и выплевывали перед ним прямо на снег. О том, как копится, копится усталость, как тяжело становится вставать по утрам... как невыносимо выматывает его холод. Верджил любил север, но сейчас, по истечению долгих лет (сколько он воюет здесь, светлые боги?.. десять лет? нет, кажется, уже одиннадцать...), ему невыносимо хотелось в тепло. Забраться в огромную ванну, доверху наполненную обжигающе-горячей водой, и лежать там бесконечно долго, пока не сморщатся подушечки пальцев, и он не забудет напрочь, что такое холод, добирающийся до самого донышка, до самого кончика твоей души, что такое смесь крови со снегом и посинелые трупы товарищей, с которыми еще вчера делили на двоих куски вяленого мяса.
Солдаты любили Гранатового Рыцаря, как дети любят строгого отца. Он не выпивал с подчиненными, редко травил байки, но неизменно заботился о них. Был строг и не позволял бесчинствовать, но давал несколько дней на беззаботное пьянство после крупных побед, хотя самого его видели пьяным, но никогда — буянящим на пьяную голову. Его любили за храбрость, за справедливость; за то, что не заводил любимчиков и с достоинством принимал поражения, а после всегда брал сокрушительный реванш. Верджил сохранил амбициозность до самой старости. Он не мог проиграть, зная, что это расстроило бы его королеву. Солдаты считали за честь служить под началом прославленного полководца, хотя, конечно, многие и открещивались из-за его суровости в отношении пьянства и жестокости.
Со многими парнями он провел целые года, десятилетия, видел, как из сопливых юнцов вырастают опытные воины, наделял их чинами, бывало, его приглашали на именины детей; бывало, даже звали их в его честь... Он неизменно смущался, словно мальчишка, и глупая улыбка рвалась на губы — приятно, черт побери! У него самого детей, конечно же, не было, и долгое время он о них даже не думал. Лишь под старость начали грезиться двое малышей, мальчики, оба темноволосые и улыбчивые, с хитрыми глазами маленьких чертенят. Наверное, уже, скорее, внуки, чем сыновья, ему ведь ни много ни мало пятый десяток идет...
Хоть Верджил и избегал близкой дружбы с солдатами, но как он заботился о них, так и они заботились о нем. Поначалу у него не было клички, солдаты звали его как все в королевстве — Гранатовым Рыцарем да еще Монахом за жесткое отношение к пьянству и за то, что его ни разу не видели с женщиной. Потом, когда Вер осознал, что большую часть своих подчиненных зовет не иначе как «молодняком», «своими мальчиками» и «желторотиками», стали кликать Батей, а еще позже, когда седина украсила его и без того почти все время покрытые инеем на севере волосы, Дедом. И как бы Дед-Верджил ни бодрился, его парни видели: даже у их железного командира кончаются силы.
Однажды, когда Верджил сидел за картами в шатре, сосредоточенно разрабатывая план одного из последних ударов по этим дикарям, чтоб им провалиться в преисподнюю еще холодней, чем эта, чья-то рука легонько тронула его за плечо. Сердце ухнуло в желудок. Верджил мгновенно сгруппировался: выхватил нож, как всегда, припрятанный в рукаве, развернулся, шагнул, яростно вжимая лезвие в чужое горло... узнал — и мигом разжал железную хватку.
— Стьюи! — мужчина дал пареньку, своему стюарду, легонький, но ощутимый подзатыльник. — Не подходи ко мне со спины. Я с тебя скальп снять мог.
— Так Вы вроде не из этих... — Паренек нервно усмехнулся, стирая с шеи тонкую кровавую полосу.
— С волками жить — по-волчьи выть. Чего хотел? Посуду ты убрал, иди-ка спать.
— Вы... это... — Парень взъерошил рыжие лохмы, как-то виновато пряча глаза. — Это... На Вас, это, последнее время лица, эт-самое, нет. Вы, это... ну... того, держитесь.
У генерала дернулась вверх посеребренная бровь. Неужто заметили? Вот ведь черти глазастые. Так, того и гляди, бунт поднимут... Нет, нет. Эти не поднимут, я-то знаю. Параноиком делаетесь, господин Гранатовый Рыцарь, — укорил себя Верджил. — Наложила, видать, отпечаток жизнь. Никуда от него, отпечатка, не деться.
— Вы сами говорите — до конца недолго осталось... это... ну в общем, вот. Парни беспокоятся, как Вы тут. Говорят, ежели с вами, эт-самое, ну, чего стрясется — так все, кранты нам тут всем, попередохнем...
Сердце у рыцаря так и екнуло. Э-эх... черти глазастые... мальчики вы мои... ну, куда я от вас денусь, что со мной станется. Мне еще письма от Черил дожидаться — до сих пор не оборвалась корреспонденция. Мне еще север целиком себе подчинять — и вправду недолго осталось. Мне еще — домой ворочаться. Домой... Сердце екнуло — и заныло, тоскливо, печально. Далеко он, этот дом. Далеко и давно, настолько, что кажется — не было и гранатового дерева, склоняющегося под тяжестью собственных плодов, и ледяной речушки не было... Эх, ледяная! Да если б знал он тогда, что такое настоящий холод! И Черил... Иногда ему казалось, что и Черил нет на свете, что он придумал ее и поклоняется несуществующему образу. В порыве чувств он однажды написал ей о своих страхах и получил в ответ письмо столь нежное, что чуть было не разлетелось сердце на сотню звенящих от боли осколков. «Я существую, Верджил! Я здесь, и я безмерно люблю тебя, мой друг!» Друг... Привычная боль, привычная настолько, что кажется сладкой...
— Да что со мной случится, малец? — усмехнулся Вер. — Устал, вот и все. И все мы устали. И тем больше должны стараться разбить наголову этих тварей! — Зазвенели в его голосе мечи и доспехи, зазвенела, загремела целая армия, идущая в атаку сквозь снег и ветер. — И разобьем. Даю слово! В конце этого года — мы будем уже на пути к дому. Слышишь?
Гранатовый Рыцарь никогда не бросал слов на ветер.
Последние месяцы Великой Северной Войны были самыми тяжелыми, но они стоили того. На протяжении всего пути до столицы в каждом городе их встречали овациями, цветами и праздничными пиршествами. Верджил позволял своим ребятам пить и есть, сколько вздумается — заслужили. А сам, бывало, целые вечера проводил с одной чаркой вина, задумчиво глядя в окно — неизменно западное. Все ждал, ждал, пока там, в закатной розовой дымке покажутся величественные очертания столицы. Сердце его ныло, как ноют замерзшие руки, оказавшиеся в тепле.
За прошедшее десятилетие город, казалось, сделался еще великолепнее. От его роскоши, от сияния мраморных улиц, украшенных золотом, слепли глаза, а может, они слепли от слез. Площадь перед дворцом бурлила человеческим океаном, то и дело взлетали в воздух цветы, трепетало над головой гранатовое знамя... Он жестко удерживал на месте верного жеребца, беспокойного от такого количества народа, и жадными глазами смотрел вперед — на дворцовое крыльцо, туда, где стояла она, прекрасная, словно облака, объятые закатным пламенем.
Годы изменили ее, но даже сейчас, будучи зрелой женщиной почти пятидесяти лет с густой проседью в темных кудрях, она казалась ему прекраснее всех на свете. Яркий макияж маскировал старческую блеклость черт, а улыбка ее сияла столь же ярко, как всю его жизнь. Милая моя, прекрасная моя, — отчаянно ныло сердце, — как мог я подумать, что ты не существуешь, если ты — единственное, что существует во всем этом мире? Скажи мне... Скажи, любовь моя, ты счастлива? Я уничтожил северных дикарей. Я уничтожил повстанцев. Я завладел плодородными территориями, теперь твои люди никогда не будут голодать. Скажи мне теперь — ты счастлива?..
Ее улыбка сияла ему в ответ. Она говорила, как рада видеть великих воинов, вернувшихся с победой. Присуждала ему какие-то награды. Говорила, что это великое свершение, и их имена навеки останутся в истории... Он ничего не слышал. Он видел только эту улыбку и сияющие глаза, потемневшие со временем, но все такие же прекрасные, как всегда.
После его ждало, конечно, празднество в честь великого героя. Верджил покорно выслушал тосты, сам сказал короткую привычную речь, искренне поблагодарил своих солдат — даже не удержался и при всех назвал их сынками, ощущая, как что-то горячо дрогнуло в груди и предательски щипануло в глазах — и потихоньку убрался прочь из шумного зала в тишину и сумрак дворцовых коридоров. Тем более, что его королева тоже вскоре удалилась от празднующих, сославшись на невыносимую головную боль, и оставаться там сделалось вовсе бессмысленно.
«Светлые боги, как давно это было, — нежно и печально ныло сердце в такт его шагам по таким знакомым и таким забытым переходам, — как давно... по этому мы бегали на крышу, рассказывали там какие-то глупые сказки. Я не помню сказок, но помню, как она приоткрывала губы, если ей делалось интересно. А по этому я бегал на кухню за ягодами для нее! Как сейчас помню: земляника, черника, апельсины с корицей... запеченные, точно. Сладкие-сладкие, сок прямо тек по подбородку. Она слизывала и хвасталась, что может достать языком до носа, а у меня не получалось — и сейчас не получается. А здесь...»
Он сам не заметил, как ноги принесли его к ее покоям.
Как давно это было...
Золоченая дверная ручка. Изысканная резьба на вишневом дереве. Засечка внизу двери — это он оставил. А на косяке, он точно помнит — отметки их роста, по которым можно вычислить, как он постепенно перерастает подругу. Постучать, толкнуть — и шагнуть в такую знакомую комнату, и увидеть ее, и...
...он привез ей подарки.
Целый караван лошадей, груженных одними только подарками. Северные дикари жили неожиданно богато, их земля и впрямь оказалась до краев полна золотом и драгоценностями. Для них, варваров, эти побрякушки ничего не значили. Он привез ей украшения и их тотемы, шкуры животных, о которых даже не слышали здесь, на юге. Он привез ей свитки с их сказками, их историей, их традициями. Привез чертежи их диковинных приспособлений и кораблей.
Один из таких чертежей Черил комкала в ладони, сладко вздыхая и постанывая под каким-то молоденьким смазливым пареньком. Он красиво-картинно запрокидывал голову, и она жадно вцеплялась поцелуями в его шею. Золотистые локоны разметались по красивому благородному лбу. Пухлые губы налились кровью от укусов.
Они занимались любовью над грудой его подарков, а он, Верджил, стоял на пороге, как онемевший, и не мог даже пошевелиться.
Что-то внутри у него ломалось с треском льда, на который слишком тяжело наступили. Ноздри трепетали, вбирая запах секса и вина — они оба были порядочно пьяны, Верджил, почти что трезвенник на протяжении всей своей жизни, остро это ощущал. И все-таки это ни-чер-та ее не оправдывало.
Иронично, что первым заметил его ее фаворит, заметил и испуганно отшатнулся от королевы — видимо, успел наслушаться баллад о глупом Гранатовом Рыцаре и думал, что он сейчас бросится на него со шпагой, как один из тех дикарей, среди которых Верджил прожил так долго. Что ж, какая-то часть полководца действительно хотела так сделать.
— Боги, Верджил! — испуганно вскрикнула королева Черил. Опьянение в мгновение ока пропало из ее глаз, но взамен они наполнились горячими слезами. Она стыдливо прикрывалась куском драгоценной ткани, тоже, кстати, его подарком, и в то же время неуклюже тянула к нему нежные руки. Почти так, как в его мечтах. — Боги... Вер... Это...
Это не то, о чем он подумал? Боги, какая чушь... Вер хотел сказать ей, чтоб не оправдывалась, но язык словно присох к нёбу. А дорожки слез на ее щеках все так же отзывались болью. Хотелось шагнуть к ней и крепко обнять, стирая дорожки пальцами. «Все в порядке, — сказал бы он ей, — ну, подумаешь, любовник... я все понимаю... меня десятилетие не было рядом, да и до того мы виделись с тобой редко... я все понимаю, Чер, взрослые люди...»
И, наверное, он бы так и сделал. Если бы не этот жуткий хруст сломанного льда у него внутри.
— Прости меня, — всхлипнула Черри. — Ради всех богов, пожалуйста, прости меня, я не знаю, что на меня нашло, я... не должна была, я поступила ужасно... прости, прости, прости меня...
Светловолосый мальчишка стоял между ними, растерянный, ничерта не понимая, что тут происходит. Верджилу даже захотелось усмехнуться.
Прерывисто вздохнув, он провел по лицу жесткой, обветренной ладонью, и внезапно ощутил крошечные теплые капельки влаги на ресницах. Вот черт. Расклеился.
— Черри... — голос прозвучал спокойно, но хрипло. — Не извиняйся, пожалуйста. Это я, — голос окреп, хрипотца пропала, — должен извиняться. Я помешал.
— Верджил! — Она кинулась к нему, и ткань соскользнула с плеч, но он сноровисто успел поймать, да так быстро, что не успела обнажиться даже грудь, и ловко завернул ее снова, понадежнее. — Верджил...
Невыносимо было видеть ее глаза с поволокой слез, как всегда невыносимо.
— Простите. Ты... — Голос дрогнул в последний раз. — Не стой на сквозняке голая, ладно? Продует. Я там тебе меха привез, если не ошибаюсь. Закутайся хорошенько и... выпей мятный отвар. Я пойду.
— Вер!
Она схватила его за запястья обжигающе-горячими ладонями. Глаза, полные слез, горячих, словно вино, молили остаться, но Верджил упрямо на них не смотрел. Он стиснул ее запястья жесткими ладонями — не так сильно, чтобы причинить боль или оставить синяки — и твердо отодвинул их в сторону.
— Простите.
И вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.
На следующий день Верджил покинул столицу, поставив поистине блестящую точку в своей военной карьере. Никто толком не знал, куда он отправился. Одни говорили, что всем известный в королевстве «монах» не устоял перед чарами какой-то дикарской принцессы и поехал брать ее в жены, другие трещали, что он поехал платить южным колдунам, которым, как болтали некоторые, продал свою душу за успехи на военном поприще... На деле же все оказалась куда как проще.
Верджил уехал к Теневой горе, где покорно и устало дожидался хозяина маленький одинокий замок, окруженный садом в смеси с огородом.
Верджил, наверное, и сам не смог бы сказать, почему его потянуло именно туда. Может, захотелось вдохнуть аромат пепельных роз... Правда, их пришлось выводить заново. Верджил был не против: времени у него теперь было хоть отбавляй, и он принялся за реставрацию особняка. Уже через несколько месяцев дом словно бы ожил и обновился. Радостно заблестели до скрипа вымытые окна, полки опустевшей библиотеки заполнились книгами, Верджил отовсюду убрал густой слой паутины и пыли, накупил новой мебели и приятных мелочей... Хотел было оставить пару трофеев на память о военных походах, но передумал. Хватит с него войны. Лучше займется пепельными розами. Продавать, может, будет, если захочется, конечно — денег у него достаточно. Или вот, наукой займется, распишет традиции северных дикарей, как они живут, чем питаются, какие у них танцы... и все остальное. Разве плохая идея? Хорошая.
На память о прошлом он оставил себе только небольшую модель корабля в гостиной на аккуратной подставке. Черил с детства увлекалась кораблями, в том числе и их моделями, а эту она назвала в его честь и подарила на один из день дней рождения, которые он встретил под свист вьюги в далеких снегах севера. «Верджил Великолепный» — вывели на борту золоченые буквы.
Злился ли он на Черил? Несомненно, одно время ему казалось — лично бы вцепился руками ей в горло, только попадись на глаза. Но затем злость схлынула, оставив лишь какое-то усталое, тоскливое чувство, заставляющее сердце ныть по вечерам. Спроси его кто-нибудь, Верджил бы, наверно, задумался, а затем медленно сказал: «Ближайшее чувство к тому, что я испытываю — это... ощущение, будто меня предали. Я знаю, что она ничего мне не обещала. Она знала, что я люблю ее, все знали, и она знала, что я знаю. Я знаю, что она занималась любовью со своим мужем — трое детей у них не от ветерка появились. Я знаю, что после его смерти у нее наверняка были фавориты и прежде. Я все это знаю — и все-таки ощущаю себя преданным. Может, оттого, что увидел все воочию... И... Прямиком на моих подарках... Трудно было до кровати дотерпеть, что ли?! Эх... Назовите уж меня глупцом — я глупец и есть. Любить всю жизнь, невзаимно... И всю жизнь прожить зря — вот что после меня останется? Ни детей, ни семьи. Ничего, одинокая старость, покуда приступ не хватит... Эх, да что об этом говорить! Достаточно».
Бывало, он прикладывался к бутылке, чего никогда не позволял себе раньше, но быстро опомнился, осознав, куда ведет кривая дороженька. Эдак он приступ хватит еще раньше. А может, так оно и лучше будет... Отставить! Ты глупец, Верджил, но не самоубийца!
Гранатовый Рыцарь полностью отошел от дел в своем захолустье и не знал ничего, что творилось во дворце. А дворец тем временем кишел интригами. Родные сыновья Черил Победоносной восстали против матери и подготовили заговор. Успешно. Королеве пришлось бежать из столицы.
Она не знала, какие силы потянули ее в это место. Была ли это воля богов или блажь ее стареющего рассудка — но она вспомнила, как невыносимо давно рассказывал ей о детстве девятилетний мальчик с внимательными глазами, полными столь искреннего восторга, и...
Вокруг тихонько шелестели диковинные цветы, пепельные розы, которых Черил не видела никогда прежде. Они источали дивный аромат, тонкий и нежный, как поцелуй весны, и она, шагая сквозь великолепный пепельно-розовый сад, этот гимн весне и любви, ощущала себя старухой. Самой ужасной, самой отвратительной старухой на свете. Наверняка у него семья, дети... Как она посмела вторгнуться в его мир, который и без того годами растаптывала в прах и пыль? Как хватило совести?!
Она не знала, зачем пришла. Попросить ли о помощи в возвращении трона, попросить ли о помощи в том, чтобы просто выжить, ей, изгнанной королеве, которой, должно быть, придется бежать из страны, иначе родные сыновья толкнут ее на плаху, или просто увидеть его — человека, который (Черил твердо верила в это) остался ей предан, когда все кругом отвернулись. На ее милого Гранатового Рыцаря.
Ей пришлось остановиться у крыльца, чтобы стереть перчатками внезапно нахлынувшие слезы, и только затем она решительно постучала в дверь. Тонкая и прямая, она ждала, пока он откроет, и предательская дрожь колотила ее нещадно.
Внутри послышались шаги, такие же ровные и твердые, как всегда. Как тогда, когда он уходил прочь от ее спальни в тот самый последний вечер.
Тихонько скрипнула дверь.
Он стоял перед ней, как всегда, со своей великолепной военной выправкой и умным и твердым взглядом. Его волосы почти полностью поседели, но лицо казалось удивительно моложавым, только очень уставшим, словно он не спал несколько суток. И — как всегда — весь в красном. С гранатовым перстнем на пальце.
Черил дрогнула, но не разрыдалась, хотя, видят боги, очень хотела. Она не знала, что сказать и как на него посмотреть, как набраться духу, чтобы взглянуть ему в глаза и с достоинством принять все, что бы она там ни увидела. Она не знала даже, чего боится больше: ненависти его... или любви.
Долгие мгновения они молчали. Он смотрел на нее, а она терзала взглядом перстень у него на пальце, и гранат обжигал ее насыщенным алым пламенем, словно — казалось ей — хотел столкнуть с крыльца и прогнать прочь. Заслуженно.
— Что ты стоишь, Чер? — ласково сказал ей Гранатовый Рыцарь, и ласковая рука легла на ее запястье. — Проходи. Я рад видеть тебя своей гостьей. Хочешь гранатов? Попробуй, они очень вкусные.
***
— ...и что было дальше, мама? — с жадным любопытством спрашивала кудрявая девочка лет девяти, ожесточенно тиская несчастного плюшевого медвежонка. Легенда о Гранатовом Рыцаре и его королеве была ее любимой, и она слушала ее каждый вечер, и каждый раз — словно в первый.
— А дальше, моя дорогая, она прошла в его дом, и они долго-долго беседовали... Он, конечно, разрешил ей остаться на ночь и уступил свою кровать, а сам улегся на полу. Ему было не впервой.
— Какой он благородный, мама, — мечтательно вздохнула девочка.
— Ну, она ведь королева, моя дорогая. Королевам все уступают. А потом они вместе сбежали за море. У них ушли годы, чтобы подготовиться, и это было совсем не просто, но они завоевали обратно свой трон, и Черил вышла за него замуж. Она не полюбила его, моя дорогая, хотя ей очень этого бы хотелось. «Я не могу отдать тебе мое сердце, — сказала она, — но отдаю руку и трон. Они твои, и мы до смерти будем править вместе». И они правили.
— А Гранатовый Рыцарь... — девочка сонно вздохнула, уже находясь одной ногой в сновидениях, где это ее любил этот сильный человек, и она, конечно, отвечала ему взаимностью. — Он... Был счастлив?
— Не знаю, моя дорогая. Но он всегда был со своей королевой.
