The Hero of Ferelden.

      - Я провела большую часть жизни в башне Круга. – сказала как-то Сурана, когда они в очередной раз сидели у костра. – Нас, конечно, выпускали прогуляться по саду, но ты ведь понимаешь, Зев, что это лишь жалкая крупица того, что есть в мире? Когда закончится Мор, я хочу отправиться путешествовать. Хочу увидеть весь мир своими глазами. Когда, а не если. За это, пожалуй, Ворон и полюбил Стража. За непоколебимую веру, за бесконечное мужество, скрывавшееся за обманчиво хрупкой оболочкой. За яростный огонь, горящий в зеленых глазах. В тот день она была особенно задумчива. В ответ на его нелепые шутки молчала, и лицо ее было будто льдом скованно. Казалось, будто она решается на что-то, и, возможно, если бы Зевран понял все сразу, сам бы швырнул Алистера к Морриган в койку. Хотел этот бастрад того или нет. Сурана металась из стороны в сторону, будто никак не могла найти себе места. Кто ж знал, о чем она думала? Кто же знал, на что она решается? В том-то и дело, что никто, кроме нее самой. - Еще не поздно сбежать, радость моя. – Зеврану и самому было не спокойно. Знаете, как когда все тело зудит, но почесаться никак нельзя, ибо зуд не пройдет даже тогда, когда тело расчешешь в кровь. Он верил ей, знал, что Мор закончится в означенный день. Но уже тогда чувствовал, что эта победа принесет хорошего в разы меньше. Когда нервный смешок эльфа, скомканный, сдавленный, исполненный напряжения, разбил в дребезги тишину, она уже все решила. За себя, за него. За весь, черт возьми, честной народ решила, не удосужившись даже спросить кого-нибудь о том, стоит ли. - Если моя жизнь – цена за спасение Ферелдена, я отдам ее, не раздумывая. – в ее тихом голосе печаль так тесно пересеклась с непоколебимой решимостью, что по спине убийцы волной пробежались мурашки. Она даже головы к нему не повернула. Все смотрела в родное небо с какой-то почти собачьей печалью в глазах. Ферелденцы, знаете ли, люди странные. И если захотите поговорить с Зевраном, наверняка услышите, что Страж была самой странной из них. В этом и заключался весь ее шарм. Последним местом, которое Нерия Сурана увидела своими глазами, стал форт Драккон. Там, на крыше самой высокой башни она вспыхнула ослепительно яркой искрой, чтобы навсегда угаснуть. Там, на крыше самой высокой башни, она нанесла решающий удар. Наверное, найдется человек, который скажет, что она искала славы, второй скажет, что пресмыкалась перед Алистером, потому и не дала ему погибнуть в тот день. И только те, кто прошел с ней весь долгий путь от руин Остагара и до Денерима, те, кто сражался с эльфийкой бок о бок, знают, что она скорее отдала бы себя на съедение волкам, чем пожертвовала бы хоть кем-то из своего отряда. Алистер вынес ее на руках. Она была бледная, как полотно. Девичий румянец куда-то пропал с ее лица ровно в тот момент, когда скончался Архидемон. Ее веки были опущены и казалось, будто магесса просто спит. О, как сладка была бы эта ложь, как хотелось в это поверить. Ее веки были опущены, но Зевран знал, что в тот момент, когда испустил дух Уртемиэль, огонь погас в глазах Серого Стража. И видит создатель, лучше бы им был Тейрин. Сердце Зеврана, вздрогнув, глухо застонало, пропустив три удара. Застывший ни лице Винн ужас бил по оголенным нервам слабее, чем каменное лицо Алистера, который никогда не попадался Араннаю на глаза настолько убитым. Даже тогда, когда заговаривали о смерти Дункана, в его глазах не было того затравленного выражения, которое застыло там сейчас. Краем глаза Ворон видел, как застыла в оцепенении Лелиана, и как из рук ее вывалились лук и стрелы, чтобы так и остаться валяться на мостовой, пока хозяйка не придет в себя. Стэн молча опустил меч и склонил голову. И только Морриган смотрела на ее бездыханное тело с неприкрытой злостью. - Дура. – процедила она, и сплюнула себе под ноги. Кто же знал, что в тот момент в ее душе что-то сломалось, умерло? Кто, черт возьми, знал, что Героиня Ферелдена, как ее стали звать после, может оставить на сердцах столь многих рану, что никогда не заживет? Что будет болеть годами, и так заунывно, жалобно ныть, что сердце захочется вырвать из грудной клетки? Зеврану, ставшему на какое-то мгновение каменным изваянием, неуклюжим слепком самого себя, казалось, что он вот-вот сорвет голос. Так сильно хотелось волком выть, и так громко в его голове звучал его собственный вопль. Громче, Создатель его дери, чем его же сердце отдавалось в ушах набатом. На деле – спросите кого угодно, любой, кто был там, подтвердит – он не произнес ни звука. Стоял, раскрыв рот в немом вопле, да смотрел, не мигая, как покидают город остатки армии Порождений Тьмы, и как выжившие присоединяются к траурной процессии. Смерть – в ее истории жирная точка. Пятно крови, расползающееся в фолианте с летописями уродливой кляксой. Ее смерть для него – начало. Широко распахнутая дверь в его, черт возьми, личный ад. Зеврану казалось, будто скверна пробежалась по его венам, выжигая все, что когда-то было для него значимым. Пожирая того, кем он когда-то был, кем стал рядом с ней. Он знал не понаслышке, насколько жестокой могла быть Сурана, когда того требовал долг. Но он надеялся, что она не станет выбивать землю у него из-под ног. И его собственные слова бились о черепную коробку, впивались в воспаленный мозг сотней отравленных кинжалов. «За сим клянусь Вам в верности. И обязуюсь хранить свою клятву до тех пор, пока не погибну или Вам не будет угодно избавить меня от нее.» Освободила, значит. В водоворот событий вышвырнула одного, и оставила там барахтаться. Араннай не был готов платить за свободу такую цену. И если бы он только знал… Будь трижды проклято это «если». Когда погас огонь в глазах Серого Стража, Ферелден был спасен. И Зевран Арранай остался один на один со своим личным Мором.

***

- Я подумал, что мог бы заглянуть к тебе по пути в Киркволл. – он смеется совсем как тогда, когда она предложила ему путешествовать с ней после окончания Пятого Мора. Едва слышно, с легкими нотками самодовольства в голосе. И хочется верить, что Сурана слышит и улыбается в ответ. – Знаю-знаю, ты скажешь, что это слишком большой крюк, и мне не стоило этого делать. Но, видит Создатель, все для тебя, mi amor! Он делает добрый глоток антиванского бренди. В память о ней Ворон таскал флягу с собой. Уж и не вспомнить, в честь чего она дарила его, но этот подарок – единственное, что от нее осталось. Эльф закрывает глаза, прижимаясь спиной к нагретому солнцем постаменту. Сидит, аки пес у нее в ногах. А если быть точнее, в ногах у статуи, возведенной в честь Героини Ферелдена, имени которой многие даже не знали, поднимая за нее кубок. - Кажется, будто я прожил уже тысячу жизней, а на деле прошло всего-то шесть лет. Шесть лет рана на моем сердце не заживает. И тем мучительнее это осознавать, чем чаще я открываю глаза и не нахожу тебя рядом. Не могу поверить в то, что прошло всего лишь шесть лет. Я очень сильно скучаю, любовь моя, и знаешь, когда-нибудь мы снова встретимся. И пусть Вороны меня выпотрошат, если и тогда мы с тобой не отправимся повидать мир.