Vessels.

Юнги наблюдает, как Чимин, мужественно подняв голову, встаёт со своего места и направляется в кабинет медосмотра, едва ли услышав свою фамилию. Он подмигивает соседу — Тэхёну, который очень боится, несмотря на частотность процедур, собирания различных анализов и полной проверки состояния. Кабинет крови был воплощением ужаса — никто не любил его, но санитары улыбались и давали конфеты после сбора крови. Тэхён неуверенно улыбается в ответ, но Чимин этого уже не видит — он скрывается за дверью, оставляя очередь позади себя. Никто не разговаривает, как правило, работники в бледно-зелёных халатах призывают к тишине и порядку, а дети слушаются. Коридор полон других из списка — Юнги прислоняется к стене и закрывает глаза, стараясь не думать ни о чём, кроме плотного ужина и тёплой постели. Его не интересуют конфеты — он старше Тэхёна и Чимина, который выходит бледный из кабинета и чуть пошатывается. Пак — пухленький двенадцатилетний шкода, который без устали может найти двести двадцать причин, отчего это место прекрасно. Школа-интернат для детей, за которыми следят с повышенным интересом, у которых день расписан вплоть до последней минуты и даже любование закатом превращается в очередной урок от профессора по экологии. Он говорил, что солнце всегда восходит на Востоке и садится на Западе, а ещё что Земля круглая, что океан большой и мир вокруг тоже — большой. Однако мир Юнги сжимался до размеров интерната, его комнаты с немногочисленными личными вещами и желанием познать что там — за стеной. Юнги нравились учебники по географии, он читал их вместо художественной литературы, но вскоре начал заглатывать и её — мозаика картины мира не складывалась никак, и он путался, пытаясь сунуть неподходящий пазл в пустующее место. Тэхён идёт следующим — черёд всегда разный и Юнги не понимает логики в действиях. Он просто ждёт своей очереди и отдыха после муторного «проверочного» дня. Когда, наконец, он оказывается напротив пожилой женщины с мутными карими глазами и прибранными в пучок волосами — протягивает ей руку и подставляет вены под тонкую иглу. Шприц наполняется его кровью — тёмной, завораживающе поблёскивающей в дневных лучах солнца, что ослепляет его на какое-то мгновение. За окном, прошедшие процедуры, уже лениво расхаживают по дворику, занимают лавки и качели, переговариваются друг с другом и ведут обычную жизнь. Всем им от одиннадцати до четырнадцати — более старшие группы исчезают в своих тайных местах и обсуждают «взрослую» жизнь, вычитанную из учебников по анатомии. Юнги больше нравится проводить время с Намджуном и Сокджином — странная парочка двух совершенно разных людей. Намджун был неуклюж, но умён. Имел успехи в сфере обучения и схватывал всё налету, однако совершенно ничем не отличался в искусстве, в отличие от Сокджина, который вытворял невероятные вещи с кисточкой и красками. Он иногда говорил о Чимине — Джин вообще любил радоваться за победы младших — как тот замечательно рисует и поёт, а ещё всегда краснеет при похвале. Юнги казалось, что он знает Чимина больше нужного, но не возражает. Сокджин красивый, не похожий на остальных ребят из интерната — изящные черты лица, большие глаза, длинная шея и хорошо поставленная речь. Ещё ему остаётся три года до выезда из приюта — Юнги тоже хочет узнать, как их встретит остальной мир. Намджун долговязый, лохматый, с какой-то странной харизмой в уголках насмехающихся губ, грубом голосе и шуточках. У него шрам над ключицей — откуда-то упал, и привычка вечно держать что-то во рту — палочку, карандаш, травинку. Намджун как-то заявляет, что Сокджин выглядит влюблённым придурком, а тот фыркает и они весь день не разговаривают. На уроках по математике Юнги старается не отвлекаться от примеров, усердно находя решения непростых задач, но ловит себя на мысли, что путается где-то в середине, выявляя ответ другим путём и цифры правильно складываются. Несмотря на пути и применение разных формул вывод остаётся одинаковым. Он складывает принадлежности по математике, сдаёт тетрадь и достаёт ветхую книгу по истории. Там люди. Они живые, великие, ужасающие, известные своими смертельными подвигами, походами и вечной жаждой разрушать и отстраивать заново. Люди мелькают нарисованными лицами, взирающими на Юнги жестокими глазами, старыми и мудрыми — они точно повидали немало. Юнги бы хотел иметь такой же взгляд, но дальше забора он не видел ничего. Они продолжают что-то создавать, писать сочинения на разные темы и Юнги натыкается на сложность с названием «Мой лучший день». Рука останавливается над чистым листком, и он не может вспомнить, когда чувствовал себя хорошо. Когда получал «отлично» по всем предметам сразу? Когда ел испечённый стейк или пробовал десерт в воскресное утро? Когда Чимин украдкой улыбнулся, сидя в компании своих ровесников — шестнадцатилетних мальчишек? Перед днём отъезда Сокджина Намджун ходил злым и ощетинивался на старшего при любой попытке того заговорить. Юнги на это хотелось дать глупому младшему затрещину. За неделю до ухода Сокджина из интерната, Чимин постоянно проводил время с хёном и они много болтали — просто так. Джин советовал Паку больше заниматься и хорошо кушать — тот начал сбрасывать вес слишком быстро, за что все были обеспокоены, а вот Чимину его новое тело нравилось куда больше. Врачи следили за питанием вплотную и наказывали, если мальчишка ослушивался и отказывался принимать пищу. А ещё Сокджин на прощание попросил заботиться о Чимине — Намджуну и Юнги, добавив совсем тихое «Пожалуйста». Он улыбнулся, когда Нам чуть ли не задушил в прощальных объятиях и попросил почаще писать, и, по возможности, дать обещание встретиться однажды. Сокджин на это всхлипнул, закрыл глаза, и Юнги ночью пытался игнорировать плачущего впервые за всё время Намджуна, закусывающего подушку, чтобы не было слишком громко. Чимин был добрым, болтливым, а ещё безумно вкусно пах и красиво пел. Они с Тэхёном нередко устраивали целые концерты по вечерам под громкие аплодисменты соседей по общежитию, пока няньки не разгонят по своим местам. Тэхён продолжал бояться сдавать анализы, Чимин так же гордо заходил в кабинет и улыбался теперь ещё и Юнги. После процедур они сидели в небольшом садике, где было тихо, пахло землёй и травой. Чимин рассказывал какие-то забавные истории, вычитанные в детских книжицах и вздыхал, мечтая, чтобы это было правдой. — Как думаешь, что сейчас с Сокджином и почему он не пишет? — спрашивает однажды Чимин, пока Намджун отошёл. Перед Джуном о хёне говорить было строго запрещено. — Я не знаю. Может, он теперь известный художник и забыл о нас? Чимин улыбается на мгновение, представляет Сокджина в учебниках истории и раскрашивает своё повествование совсем уж бредовыми идеями, а потом замолкает и внимательно вглядывается в глаза напротив. Хватается за руку Юнги, пока никто не видит, пока сам не передумал и почти умоляет: — Только пообещай, что не исчезнешь так же? Юнги снисходительно кивает в ответ — на клятву мало тянет, но Чимин выдыхает и отворачивается. Его профиль темнеет перед солнечным закатом, глаза блуждают по небу, но ни на чём конкретном не останавливаются. Рука продолжает сжимать кисть Юнги, будто тот может исчезнуть с заходом солнца. Когда Юнги уезжает у Чимина истерика, и Намджун с Тэхёном успокаивают его. Сокджин появляется через два дня по приезде Юнги в небольшую деревушку помощником воспитателя старших классов. Джин ведёт рисование, а ещё он стал более статным и серьёзным — сошли мальчиковые черты, заменяясь аккуратными юношескими — более точёные линии в сочетании с широкими плечами и узкой талией. Кажется, он смирился со своей участью. Не то, чтобы это было большим горем — с детства жители интерната знали, что у них жизнь крайне короткая — максимум, до тридцати пяти лет, и то, если повезёт. Люди не считали их своими — выращенный на убой скот для блага общества — на органы. Некоторые успевали поработать, другие насладиться жизнью с условием здорового питания и умеренных физических нагрузок — организм должен был быть в порядке. Если наслаждение можно приписать к волочению в небольших городишках в окружении деревенских невежд, которые иногда косо поглядывали, прятали глаза, сталкиваясь с чужими, на мгновение пытаясь найти в них изъяны. Может, люди боялись так называемых клонов по причине абсолютной идентичности с «нормальными», однако уничтожать себя во благо всегда считалось чуть ли не благородным делом. Поэтому никто не утруждался проверить, а могут ли клоны чувствовать. Юнги было тяжелее чем Сокджину — тот мог найти язык с кем угодно, а у Мина даже лицо не дружелюбное — дети его немного побаивались поначалу, а ещё нередко он слышал это мерзкое и обидное «существо». Прошло полгода, прежде чем они привыкли друг к другу, и ещё столько же, прежде чем их небольшой, выданный деревней домик, заселил Намджун. Он улыбался неестественно широко, а ещё загрёб в объятия Сокджина. Про Чимина мельком упомянул, мол, с тем всё в порядке — относительно — у него хотя бы остался Тэхён. Юнги поджал губы и, как бы дальше не пытался допытаться до Намджуна — тот больше ничего не говорил, больше времени проводя с Сокджином. Потому что минуты стали катастрофически бесценными, и они ловили их, как лёгкими воздух после долгого погружения в воду — жадно, ртом, задыхаясь от потоков дурманящего кислорода. Во всех что-то поменялось. Если смирившийся некогда Сокджин был спокоен и готовил себя к первой выемки через год-другой, то теперь он сжимал кисть Намджуна почти постоянно — они буквально не отрывались друг от друга, а Юнги тихо завидовал. Чимин должен был появиться через год, оставалось подождать всего одиннадцать месяцев, и хотелось поторопить время до прибытия Пака, а после заморозить. Юнги укрывался с головой в одеяло, слыша стоны за соседней стенкой, и материл чёртовых извращенцев. А потом приехал Чимин. Вваленные щёки, растрёпанные волосы, серая интернатовская одежда и остановившееся на мгновение сердце при взгляде на Юнги. С ним приехал и Тэхён. У них соседний дом на троих — ещё один мальчишка, местный старшеклассник Чон Чонгук, который помогал клонам обустроиться первое время. Сирота. Он встретил Чимина и Тэхёна, поприветствовал и показал, где живут остальные. Поэтому Пак, едва ли не спотыкаясь, помчался в дом Юнги и застрял в дверях, когда тот отварил их. — Хён? — выдохнул Чимин, хватаясь за рубашку и притягивая к себе, вдыхая непривычный запах кожи на шее и выдыхая — вызывая у Юнги мурашки. На кухне душно — Сокджин стоит у плиты, Намджун послушно ничего не трогает — как оказалось, у того истинная способность поджарить даже суп. Чимин перебирает скатерть и молчит — вообще-то, ему не хочется есть — он хочет сейчас же поговорить с Юнги и обсудить всё на свете и сказать, как сильно скучал. Однако Сокджин строго заявил, что сначала обед, а потом разговоры — велел позвать Тэхёна и Чонгука, и вскоре кухня заполнилась добрым смехом и шутками со стороны Тэ, который то и дело пытался поиграться с едой, а Джин легонько шлёпал младшего по рукам. Юнги это напоминало вполне себе настоящую семью — даже Чонгук, никого не имеющий и молчаливый до сих пор раскрылся и болтал о пользе куриных яиц по утрам для мышечной массы. Потому что Тэхён слишком тощий и ему не помешало бы нарастить пару килограмм. У Чимина глаза чуть ли на лоб не вылезают, уши краснеют до самых кончиков, и дыхание спирает — Намджун показывает ему картинки из порно-журнала и смеётся с реакции совсем невинного младшего. После нескольких дней проживания и обустройства в доме Чонгука, Чимин решает непременно подольше времени провести с Юнги — днём его просто недостаточно, а ночь перед выходным кажется идеальным планом. Поэтому он приходит в девять вечера, Юнги притаскивает что-то из сокджиновских запасов печенья и молока в свою комнату и запирает дверь. Никто не в курсе, что Чимин с ним. Он расположился на кровати в полусидящем положении, покрывая ноги одеялом и оставаясь в безразмерной белой футболке — Юнги устроился рядом. — Ты не писал и я себе понапридумывал всякого, — шепчет Чимин, чтобы никто посторонний не услышал. — Когда и Намджун-хён уехал, стало совсем невмоготу, и я не знал, куда себя деть. Благо, Тэхён был рядом. — Не стоило себя так изводить — совсем тощим стал. — Доктора были тоже не в восторге — меня кормили чуть ли не насильно, — усмехается Пак. — Как думаешь, что если… Чимин замолкает, услышав тихий стон за стеной и ошарашенно глядит на краснеющего Юнги — кто же знал, что эти кролики задумают и сегодня заняться сексом. Пока младший зависает и боится пошевелиться — Мин подхватывается и лезет в ящик, достаёт оттуда плеер и быстро суёт наушник Чимину в ухо, наобум выбирая композицию. Скрипка заходится в печальной мелодии — её подхватывает взволнованный оркестр, унося за собой обоих в неизведанные дали, покрытые снежным слоем, скрывающим нечто ужасное под собой. От этого Чимин весь сжимается, покрываясь мурашками ложится на бок — Юнги вторит, чтобы наушник не выпал - оба глядят друг на друга, не в силах оторваться. Чимин выпускает руку из-под одеяла, настороженно проводя пальцами по гладкой щеке хёна, а тот боится пошевелиться, лишь бы не отогнать младшего. Пак слабо улыбается — у него слипаются глаза и это впервые за долгое время, когда оба спят без кошмаров, держась за руки, как это делали Сокджин и Намджун. Через несколько месяцев Сокджину приходит телеграмма о вызове в больницу на обследование. Он нервничает, когда собирает нужные вещи — уезжает всего лишь на пару дней, а Намджуна чуть ли не трясёт от спокойствия старшего. — Всё будет в порядке, ладно? Я туда и обратно — это только плановый осмотр, — обещает Сокджин и Нам делает вид, что верит. Юнги выпроваживает хёна, Чимин некоторое время виснет на длинной шее и говорит, что приготовит что-нибудь вкусное к его возвращению. Сокджин кивает и обнимает по очереди Юнги и Тэхёна, дольше задерживаясь взглядом за Намджуна — Чимин говорил, что они, возможно, научились читать мысли друг друга. Чонгук желает удачи, и они с Тэхёном уходят домой вместе, оставляя Юнги и Чимина наедине, потому что Намджун тоже как-то незаметно исчез. — Его же время ещё не пришло, да? — спрашивает Пак, не уверенный, что хочет услышать ответ. Мин обнимает его со спины и целует в макушку, уводя с дороги в небольшой сад за домом. Они сидели в осенней оранжерее, заросшей вьюном и сорняками, погубившими некогда, наверное, растущие здесь цветы. Сокджину не нравилось возиться с землёй, так же, как и Намджуну. О Юнги и речи быть не могло — единственное, что он делал по дому — уборка и подзатыльники Наму за очередной бардак в гостиной. — Я хочу попробовать кое-что, — мнётся Чимин, чуть заливаясь краской и поджимая губы. – Ну, Намджун давал фильмы, и там, в общем… Кажется, это называется поцелуем. Я хочу попробовать с тобой. Юнги виснет на мгновение, не совсем разбирая смысл предложения Чимина, а потом покашливает. — Уверен? — Угу. Прочистив горло, Мин нахмурился — получилось настолько несуразно, что Чимин в другой бы ситуации хихикнул, но не сейчас — когда лицо Юнги так близко, что можно разглядеть реснички и радужку глаз, отражающую закатное солнце красными бликами на фоне бесконечно завораживающей темноты. Ладонь Юнги прохладная — касается чувствительной кожи за ухом и ложится ровно по изгибу шеи Чимина, чуть щекоча волоски сзади. Когда чужие губы накрывают чиминовы, оба перестают дышать и слышат в тишине лишь отголоски колотящихся сердец и неприличное причмокивание, которое немного смущает Чимина, но удовольствие куда выше. Пак сжимает пальцами одежду Юнги и прижимается ближе, целуя неумело, но отчаянно, желая продлить несправедливо короткое время, отведённое им по какой-то причине. Сокджин приезжает в четверг — потерянный и слабый. Он не ест приготовленную Чимином пищу, а Намджун смотрит зло и прикусывает губу до боли. Не нужно сообщать вслух, чтобы понять, что так расстроило старшего. Первая выемка — красным сигналом мигает над головой Джина, и тот старается запихать в себя кусок торта или благодарно улыбнуться, однако не может — не выходит при всём старании. Юнги ушёл из дома ночью, потому что не мог слышать, как рыдает Сокджин и как Намджун пытается придать ему сил, говоря, что после первого раза не умирают. Говоря, что хён должен верить, что всё будет в порядке. Чимин жмётся к Юнги, укрывая его и себя пледом и сжимая в ладонях бокал с остывающим нетронутым чаем. Тэхёна он оставил на Чонгука – они, вроде как, подружились. — Мы не можем сбежать, да? — сипит Чимин, облизывая губы и боясь взглянуть на Мина. — Да, — правдиво отвечает Юнги и Пак судорожно выдыхает, поднимая голову вверх и глядя на звёздное небо — чистое, без каких-либо туч, которые сейчас, похоже, только над их головами. Оно как всегда безразлично — подмигивает этими холодными блёстками, приколотыми к тёмному полотну каким-то мечтателем. — Помнишь о теории множественности вселенных? — вдруг вспоминает Юнги. — Что они бесконечны, и там может происходить что угодно? Там, возможно, живут такие же Мы, только счастливее. Мы, которым не нужно жертвовать собой по чужой воле ради спасения тех, кого мы даже не знаем. Давай думать об этом, как о чём-то хорошем? Давай будем верить во множество вселенных? — Я хочу, чтобы ты жил в этой вселенной, а не в одной из тех, — проговаривает Чимин, кивая на небо. — Я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Юнги опускает лоб на плечо Чимина и закрывает глаза. Чай давно стал холодным, как и сухие ладони, которыми он дотрагивается до кисти Чимина и сжимает. Сокджина забирают через две недели в четверг. Тогда начался сезон осенних дождей, размывая деревенские дороги, прибивая пыль и сухие листья к земле. В доме больше не пахнет едой, не играет радио и не слышится беззаботный смех — ливень барабанит по жестяным карнизам, крыша протекает и капли падают в железную кастрюлю, чтобы не намочились полы. Намджун смотрит в потолок — на жёлтые разводы и думает, что неплохо бы сделать ремонт к приезду Сокджина — тому пригодится тепло, а ещё хорошая пища, забота и больше внимания. Однако он не может заставить себя встать ещё пару дней, а на третий Юнги застукивает Нама за побелкой — тот остервенело мажет жёлтый потрескавшийся потолок известью поверх шпаклёвки, вспотевший от напряжения. Мин оставляет младшего — пусть выплёскивает эмоции таким образом, если ему легче. Намджун садится на крылечко рядом с Юнги и тяжело выдыхает. Он провожает взглядом одного из жителей деревни, который любопытно оглядывал клонов, снова пытаясь найти в них что-то нечеловеческое. Нам на это показывает средний палец и злобно рычит — мужчина спешит исчезнуть. — Они мерзкие — люди. Ты только глянь, как смотрят, словно мы животные какие-то, ошибки природы. — Разве не так? — Ну, по крайней мере, это не наша вина, да? — хмыкает Намджун. — Но они ведь просто пялятся, нарекают нас чуть ли не антихристами, в то время как мы спасаем им жизни. Вот так просто — ложимся под нож, отдаём органы, а потом подыхаем пустыми, как склянки! Мы просто сосуды, Юнги-я, которыми пользуются на своё усмотрение, а потом выкидывают к чёртовой матери и не вспоминают даже. Люди не умеют благодарить — только хапают, загребают и уничтожают. Чем они лучше саранчи, а? Почему они считают нас уродами? Ах, знаю, потому что, как говорят дети: кто как обзывается — сам так называется. Юнги игнорирует мурашки по коже от речи Намджуна и желание забиться в угол на некоторое время и, возможно, сорваться с петель. Сокджина привозят в инвалидной коляске и поручают Намджуну — тот изучал медицину и может справиться с работой сиделки. Хён бледный, уставший и похудевший — на него смотреть жутко. Однако Джин сгибает губы в подобие улыбки и морщится, а сухая кожа лопается от напряжения. Намджун выходит из спальни только за едой или помочь с умываниями Сокджина, пока тот не восстановится для более-менее нормального состояния человека с одной почкой. Чимин также забегает и торчит до самого вечера, а Тэхён с Чонгуком таскают фрукты и овощи, приносят диски с фильмами и музыкой, помогают убираться в доме. У Тэ с готовкой совсем беда, поэтому большую часть на себя берёт Чонгук, и Юнги замечает изредка переплетающиеся пальцы мальчишек и робкие взгляды, пока, как они полагают, никто не видит. Сокджин быстро поправляется с повышенной заботы, поэтому через несколько недель способен передвигаться без коляски — принимать ванну в одиночестве Намджун ему не позволяет, а тот и не возражает. И, казалось бы, вроде всё нормально и идёт на улучшение, пока не приходит следующее письмо, адресованное Юнги. Чимин как раз выходил из дома, останавливаясь, когда заметил самого нежеланного визитёра — почтальона, вручающего Юнги конверт. Его передёрнуло и Пак сорвался с места, перехватывая письмо из пальцев Мина, желая разорвать бумагу к чёртовой матери, и теперь он понимает чувства Намджуна — конверт в руках жжётся, словно ядом пропитанный, а печать режет глаза. Юнги вырывает почту и распечатывает, вглядываясь в число — завтра за ним приедут. Поэтому Чимин зажмуривается, всхлипывает, и всё-таки забирает письмо у Юнги — разрывает его, будто то может помочь отменить что-то. Чонгук поджимает губы, смотря на эту сцену и робко глядит на застывшего Тэхёна, сжимающего его руку. Когда Юнги приезжает с осмотра, он не собирается кушать или обсуждать это с остальными — он кидает камешки в окно Чимина посреди ночи, потому что весь день проторчал в запертой комнате, не желая кого-либо видеть, и зовёт на улицу. Ноябрь дует прохладными потоками воздуха, а изо рта выходят жидкие облачка пара — несмотря на это, небо остаётся звёздным и даже несколько хвостатых метеоритов срываются и сгорают где-то в слоях атмосферы. Оба загадывают желания, но не произносят вслух, веря в детские предостережения, что не сбудется, безнадёжно цепляясь в глубине души за любую возможность, пусть даже настолько несуразную, как молитва или сгинувший в воде кусок камня. Чимин хотел бы помолиться, но если и есть Кто-то, до кого доходят чужие просьбы, то таких, как они, никто не услышит — клоны не имеют права на голос — они всего лишь сосуды, наполненные полезным сырьём. Однако внутри всё сжимается, когда Юнги целует, чуть ли не прикусывая губы до боли и выхватывая стоны Чимина своим ртом, а, по словам тех же докторов — сосуды не умеют чувствовать. Тогда отчего они задыхаются и сходят с ума? В небольшом амбаре прохладно, а накиданное тряпьё сырое и неприятно липнет к коже, когда Чимин оказывается снизу, а Юнги проводит пальцами по его лицу, очерчивая контуры скул и губ, пытаясь запомнить на ощупь, чтобы воссоздавать картину, когда не сможет увидеть. Потому что Юнги стал донором роговиц. Чимину немного неловко — он растрёпанный и чуть опухший после плача, отчего самому стыдно, но отворачиваться не смеет, разглядывая тёмную радужку и видя в ней отражение самого себя — такого вот нелепого, дурацкого, тянущегося за поцелуем. Пока Юнги в госпитале, а Тэхён убежал на работу в детский сад, Чонгук подсаживается на стул и прожигает спину готовящему обед Чимину — у него выходит всё отвратительно невкусно, что есть невозможно, но никто не жалуется — пока Чима это отвлекает — всё в порядке. — Почему вы не можете сбежать? — Чимин выдыхает и Чонгук слышит приглушённый стук ножа о стол. Пак поворачивается к Чону с совершенно спокойным лицом. — Потому что мы фаталисты? — хмыкает он. — На самом деле всё проще — чипы, или что-то типа того — они всегда найдут нас, куда бы мы не убежали. Думаешь, мы не думали об этом? Думаешь, нам так хочется умирать пустыми? — У Тэхёна кошмары бесконечные — он задыхается во сне. — Не влюбляйся в вещь, Чонгук-и, — мягко просит Чимин. — У тебя всё ещё есть шанс не сойти с ума, как мы. Юнги с вытянутыми руками ходит по дому и врезается во всё подряд. Он велел Чимину указывать голосом, куда поворачиваться и когда, отсчитывая шаги от зала до кухни, к туалету, ванной и своей комнате. На глазах у Юнги повязка, закрывающаяся тёмной чёлкой, достающей почти до носа. Намджун помогал тоже — из него командир куда лучший, нежели из Чимина, который бубнил и жаловался Сокджину, что не может нормально помочь. Хён на это трепал младшего по голове — все пытались не обращать внимания на недостатки и беззаботно жить в преддверие второй выемки — оставалось надеяться, что она произойдёт не скоро ни у Сокджина, ни у Юнги. Они привыкают. К тому, что Намджуну и Чимину приходиться выполнять большую часть тяжёлой работы, тому, что ночи становятся бессонными. Юнги просит включать музыку, и они с Чимином лежат на кровати нос к носу, переплетая конечности в неразборчивые канаты из рук и ног. Мин не может видеть, что Пак не отрывает взгляда, рассматривая любое несовершенство кожи, в то время как Юнги проводит подушечками по линии челюсти, большим пальцем касается закрытых глаз Чимина, обводит контур небольшого носа и застывает на губах. Неуверенно притягивается к ним и одаривает мягким, невыносимым поцелуем — чересчур невесомым, от которого мурашки по спине и рукам. Чимин не выдерживает и прижимается крепче. — Это Никколо Паганини, — поясняет Юнги. — Его называли скрипачом дьявола, веря, что за свою музыкальную виртуозность он продал душу. — А ты бы продал душу дьяволу, чтобы стать… человеком? Нормальным, которого не станут кромсать? — Думаешь, у нас она есть? Душа. — Наверное, да, — кивает Чимин. — Тогда это наверняка означает, что мы люди. — Остальные так не считают. — Остальные могут засунуть своё мнение в свой зад. Намджун прав — в человеке нет ничего хорошего — они эгоистичные, мерзкие, неблагодарные существа, которые готовы использовать других для своего блага, с чистой совестью беря наши органы, потому что их уверили что мы — бездушные сосуды, ничем не лучше… ну, пещер с драгоценностями. Как только надобность в нас пропадает — они забывают, однако продолжая таскать всюду с собой. Сокджин покидает дом после рождества и больше не возвращается. Намджун переезжает в больницу, оставляя особняк на Чимина и Юнги, так что всё хозяйство уходит в руки Пака и часто приходящего на помощь Тэхёна. Без Сокджина совсем не то — не пахнет аппетитной едой, не слышится его заразительный смех, Намджун не гремит посудой, разбивая очередную крышку — Юнги не на кого ворчать, а Чонгук с каждым днём становится мрачнее тучи. Чимин ловит момент, снова советуя мальчишке не влезать в дела клонов, а тот уже влез — по самые уши, и выбираться не собирается. Пак сожалеюще глядит, поджимает губы, но отступает — он не во власти контролировать чьи-либо чувства, когда как свои собственные зашкаливают. Однажды утром Чимин не обнаруживает Юнги дома, встав слишком поздно. Всю ночь они болтали о музыке и вселенных, о том, что в новом году обязательно будут перемены и что они проведут его вместе, потому что встретили — вместе. Юнги держался из последних сил, чтобы не заснуть вперёд Чимина — тот должен был проснуться не раньше него самого. Мину не хотелось, чтобы Пак чах около его кровати, когда он станет фактически инвалидом, поэтому поступил настолько эгоистично. Тэхён пытается успокоить Чимина, Чонгук капает микстуру в стакан и заставляет Пака выпить это. Через год появляется распоряжение, запрещающее использовать клонов для трансплантации органов. Вскоре после этого возвращается Намджун — у него нет почки и лёгкого, а также смысла вставать по утрам и готовить себе обед. Поэтому он целыми днями сидит перед теликом и смотрит на него даже тогда, когда канал отключается. Тэхён вместе с Чонгуком съезжают в другой город, прощаясь с Чимином, который держится за ручки коляски Юнги. — Хочешь, можем съездить куда-нибудь? — В какую-нибудь параллельную вселенную, — усмехается Мин, а потом хватается за руку Чимина и сжимает крепче. — Я хочу к морю.