По другую сторону ночи

Выплеснутый в лицо кубок нетронутого благородного напитка вернул Ваярона в реальность. Отрезвлённый холодом стекающих за ворот капель и терпким запахом вина, эльф закашлялся и облизнул влагу с губ. По ощущениям, череп раскололи, вынули содержимое, вывернули наизнанку и кое-как втиснули обратно. — Лучше? — участливо поинтересовались у него. Голос эхом распадался на множество других, и каждый вторил на свой лад: с издёвкой или равнодушием, вкрадчивым шёпотом или гневным шипением, издалека или чуть ли не изнутри головы... Успев мысленно перебрать все ругательства на известных ему языках, вместо ответа пленник лишь хрипло рассмеялся. В помутившемся взгляде снова зажглась безумная искра — даже ярче, чем раньше. — Нам пришлось пересмотреть всю твою память, от скрытого тобой от нас и до скрытого ею от тебя, — пояснил Безликий. — Мы предупреждали, что если ты вознамеришься сопротивляться, будет только хуже. Отнимать тайны силой противоестественно нашей природе; благодари Малассу — уже мало что может повредить твоему и без того искажённому разуму. Что бы ни внушали своим последователям Ангелы, большинство из нас не заинтересовано в намеренном умножении страданий смертных: они прекрасно справляются с этим сами, а у нас есть задачи куда важнее. — Однако, вместо них тебе явно больше по душе быть услужливой цепной шавкой герцога, готовой разнюхать след и вцепиться в того, на кого он укажет, — съязвил ассасин, разозлённый лёгкостью своего поражения. — Учитель бы сгорел со стыда, узнав о том, до чего дошли его собратья... По бесстрастной маске и непроницаемому мраку в её прорезях невозможно было определить, задело ли это Йоргена. Он оставался безмолвен, но еле уловимые отголоски эха продолжали шептаться, обсуждая Эребоса. Ваярон интересовал их меньше: все его самые сокровенные секреты они уже успели разделить друг с другом, распробовать, запомнить и перепрятать, оставив только то, что советник пообещал передать Ивану. — Да не молчи же ты так загадочно! Поговори со мной... — пленник больше не сдерживал желание поиздеваться напоследок над соперником: ему было уже нечего терять. — Решил, как лучше меня казнить? Поделись своими планами. И ничего не упускай: я люблю кровавые подробности... — Необязательно опускаться до кровопролития, чтобы твои худшие предположения в сравнении показались детским лепетом. — Ну конечно! Какой уважающий себя учёный муж, дипломат и шпион захочет пачкать руки? — глаза Ваярона лишь сильнее разгорались нездоровым огнём. — Дай угадаю... Доведёшь меня до окончательного безумия? Сломаешь волю? Заставишь публично раскаяться и броситься с башни? Или просто превратишься в мою мамашу и до самого утра будешь укоризненно смотреть на меня, а?.. Йорген отвлёкся, чтобы поставить на стол опустошённый кубок; тусклое серебро откликнулось тихим звоном. Даже когда он отвернулся, дюжина мерцающих аметистовых Очей Малассы продолжала пристально следить за эльфом. В этот момент последний разглядел шрамы, пересекающие крылья и руки Безликого — глубокие ожоги от световых цепей, побледневшие со временем, но оттого не менее заметные. "Тебе уже не скрыться в толпе: это твоё истинное лицо, которое не спрячешь маской..." — подумал Ваярон. — "Как же ты жалок." Голоса снова слились в единый поток, с сотней разных оттенков, от тёмного предвкушения до холодного гнева, требуя одного — возмездия. Но Йорген медлил. Мысленно перебирая и оценивая их предложения, он вспомнил одну из излюбленных странных прихотей самого Эребоса: снимать перед жертвами маску. Мало чей разум был в состоянии выдержать взгляд в чёрную бездну, скрытую за ней — средоточие худших кошмаров смотрящего и запретных невыразимых тайн, способных свести с ума лишь мыслью о них. Но даже в кровавую эпоху Войн Древних собратья осуждали своего лучшего стратега за эту вольность, считая её вопиющим святотатством: сокровенное от взора и разумения должно было оставаться таковым, принадлежащим только им и Малассе. И, по иронии судьбы, много лет спустя именно потеря маски ослабила его и позволила группе смертных одолеть бывшего предводителя Безликих... Но всё-таки ничто, даже подобное, не казалось достаточным, чтобы искупить деяния одного из величайших преступников Асхана. И так бы поступил Эребос, а не он... Чем бы они отличались, в таком случае? Чем тогда Тьма была бы лучше Хаоса, если приводила бы только к разрушению и ненависти? Неужели такой путь в конце концов был неизбежен для всех? И не от этой ли судьбы бежал он, став Йоргеном?.. — Мы избрали для тебя намного более жестокую кару, — объявил он наконец, приближаясь. — Какую? — Я исцелю тебя. Ваярон не успел ни придумать ответ, ни заметить, что Безликий вновь назвал себя в единственном числе. Эльф был слишком занят попытками увернуться от когтей, тянущихся к его красивому лицу, искажённому гневным криком протеста. Игнорируя тот, Йорген закрыл рукой его глаза. В черноте, первозданно-безупречной и необъятной, смертный был потерян для реальности и для самого себя: в ней угасали мысли и чувства, и ей было бесполезно сопротивляться, ибо совладать с ней могло лишь свободное от определений и форм — такое, как совершенное творение Малассы. Здесь была вечно жива древняя память её, очищающей мать-Асху от боли, отчаяния и кошмаров, принимающей всё худшее на себя — и растворяющее в себе... Тьма поглощающая. Тьма разрушающая. Тьма освобождающая... На дне её была одинокая тень. Рыжеволосый эльф, кажущийся обманчиво юным. Проклятый всеми — и своим народом, и последними союзниками, и каждым уголком Асхана. Оставленный кумиром, чаяния которого не сумел оправдать до конца, и не сберёгший его наследство. Собственноручно зарезавший единственную, кто заботился о нём не ради выгоды, а искренне. Раб медленного яда, жертва своей злобы и гордыни, один в прожжённой ими пустоте... — Ты! — воскликнул он. — Из-за тебя Клинков Эребоса больше нет! Ты подвёл его... ты убил её... ты позволил обмануть себя... Я тебя ненавижу! Он бросился на Ваярона с обнажённым кинжалом. В следующее мгновение тот очнулся... И понял. Им был он сам. Он оказался не змеёй, а её хвостом. "Возвращайся. Не оглядывайся на него. Теперь уже ничего не изменить." ...Дверь темницы противно лязгнула. Плечо ощутило сырой холод стены, а руки — долгожданное освобождение от верёвок. — Оставьте нас, — потребовал Йорген. Стража не стала медлить: ни у кого не было желания спорить с Безликим в его настоящем облике. Вряд ли он смог бы поддерживать иллюзию в ближайшие несколько дней. Требовалось восстановить силы: он истратил их слишком много. Образы, в которых он представал перед последним предводителем Клинков, были лишь отражением памяти того самого и не требовали особых усилий; но безумие, много лет укореняемое жаждой крови и зелья, стало настоящим вызовом. Что-то блеснуло в темноте между решётками. Ваярон не поверил своим глазам: это был его конфискованный любимый кинжал. — Милость Малассы всегда дарует выбор тем, кто не боится его сделать, — еле слышно прошелестел голос Безликого. — Мы оставляем тебе шанс бегства. Докажи, что ты достоин им воспользоваться. Застрявший в горле тёмного эльфа слабый вздох — не то благодарность, не то проклятие — было уже некому услышать. Йорген исчез в тенях, оставив его в одиночестве. Доползая и дотягиваясь до рукояти, Ваярон сжал её, как утопающий — край обломка корабля. Губы, дрожащие от тихой ярости, отчаяния и лихорадочного озноба, коснулись холодного лезвия трепетным поцелуем. — Наконец-то... Свобода... — прошептал он.