Достаточно

— Возьми меня! Возьми! Возьми! Нира кричит, раскинувшись на их походной постели и разведя ноги. Клудд торопливо срывает с себя рубаху, обнажая спину и плечи, иссечённые шрамами, распускает шнуровку штанов. Нира смотрит на его вздыбленный член, налившийся кровью, блестящий от смазки, и похотливо облизывает губы. Нира тянется к нему руками и снова кричит, кричит, кричит, задыхаясь от страсти к нему: — Возьми же! Он опускается на колени и будто нарочно дразнит её, не прикасаясь к ней. Нира трясёт головой, её бьёт дрожь. — Мой повелитель! Клудд наконец придвигается к ней и вставляет — резко, грубо, но у Ниры перехватывает дыхание и пересыхает в горле от наслаждения. Лихорадочно стучит сердце, член Клудда ритмично скользит в ней. По ночам холодно, а спину неприятно колет тюфяк; Нира чувствует себя запечённым яблоком, случайно попавшим в быструю горную реку: внутри горячо и сладко, снаружи холодно, и рыбки любопытно тыкаются острыми плавниками. — Ах, боже мой! Он отвешивает ей пощёчину: — Молчи, шлюха! Клудд никогда не бывает с ней нежен — но ему, одному-единственному, это дозволено. Нира проходит перед рядами солдат, красуясь в строгой форме, и выжидательно разглядывает бойцов. Нира бы лично выколола глаза тем, кто пытается на неё смотреть, кто оглаживает её липкими, противными взглядами. Клудд же всегда смотрит на неё, как на собственность, как на свою служанку, как на свою рабыню — и это ей нравится. Клудд остервенело вколачивается в неё, хватает на косу и грязно обзывает — Нира лишь стонет сладострастно. Нира чистая, чистейшая из чистейших — белые волосы, статная осанка, правильные черты лица, чеканный выговор. Ни единой капли нечистой крови вплоть до седьмого колена. Нира — победительница, триумфаторша, госпожа; но Клудд раз за разом врывается в неё, почти насилует, как какую-то шваль — и она продолжает его любить, отчаянно, беззаветно, и обхватывать пятками его поясницу, и орать, как влюблённая кошка, сливаясь с ним в огненном вихре оргазма. Кровь, кажется, кипит в её жилах от безумного, мучительного всенаслаждения. Нира визжит и царапает Клудда ногтями, оставляя дышащие красным царапины. Но это неважно: у него шрамы яростно полосуют всё тело, толстые, безобразные, едва зарубцевавшиеся. Он снова бьёт её, когда она случайно задевает не зажившую ещё до конца рану. Нира трётся об него всем телом, прижимается к массивной груди и обвивает шею руками. С ним нельзя целоваться: мешает маска. Нира видела, что скрывается за грозным переплетением металла; Нира готова любить даже это — Клудд прекрасен для неё и так. Но он не позволяет ей — и это единственное, что запрещено для неё. Толчки становятся злее и короче. Клудд тяжело дышит и наваливается на неё всей своей тяжестью, кончая. Нира замирает, вцепившись пальцами в его плечи, упёршись взглядом в сумрачный потолок палатки, и знаменует то, что также достигла финала, тонким, будто ввинчивающимся в уши воплем, от которого все птицы в округе поднимаются на воздух, хлопая крыльями. Клудд похрапывает, всё ещё лёжа на ней. Нира, маленькая и хрупкая по сравнению с ним, кое-как выворачивается из-под него, прикрывает его наготу одеялом. В палатке холодно – и Нира натягивает штаны и куртку. Кожа неприятно холодит голое тело, чадит светильник. Нира ложится на бок, подложив под голову локоть, и смотрит в пламя, вспоминая. Когда-то всё было совсем не так. Когда-то давно Нира была юной, тоненькой и гибкой девчонкой из глухой деревушки в лесах Тито. Нире было шестнадцать — самый возраст для вступления в брак, и отец собирался выдавать её замуж. Матери она не знала, и некому было научить её женской мягкости – но и противиться главе семьи она не имела права. Нира не знала тогда, но чувствовала, что рождена для большего, нежели прозябание в глуши, ухаживание за мужем, который наверняка окажется толстым боровом, и бесконечные беременности вкупе с выращиванием выводка детей-погодков. На этом пути её ждала лишь тяжёлое, беспросветное существование и ранняя смерть, а вовсе не семейное счастье. Нира не хотела гробить себя и ломать свою жизнь ради каких-то там традиций. А потом появились они. Они называли себя Чистыми. Они были безупречно, безукоризненно красивы — несмотря даже на боевые шрамы, калечившие порой и лицо. А главное — они могли дать Нире то, что не мог и никогда не смог бы отец. И ради этого она готова была пойти на все. И она пошла за ними. Их вождь сделал её женщиной. Он брал её, вдавливая всем телом в брошенную на тёплую летнюю траву куртку, брал её на глазах у всех Чистых. Нире было больно, как никогда ещё в её короткой однообразной жизни; но Нира понимала: будущая подруга вождя не имела права на слёзы и горе. Она прижимала его к себе, заключала в цепкую ловушку сомкнутых ног, поощрительно кричала, стараясь, чтобы её возгласы не окрашивались острой толчкообразной болью. Потом, когда сил кричать не осталось, она повернула голову набок, учащённо дыша, и уткнулась носом в жёсткую кожу его куртки. И этот запах, колкий, чуть мускусный, навсегда стал для неё символом мужчины. Позже, когда кончилось это изнасилование, и Верховный отстранился от неё, отирая член, к ней подошёл воин. Он помог ей встать и отряхнуться. — Клудд, — представился он. От него пахло кожей. И металлом. Нира кивнула, поднимая на него взгляд. Тогда была ещё не любовь; это была лишь слабая тяга к сильному, мускулистому мужчине, который, тем не менее, оказал ей посильную помощь, это было понимание того, что если кто-то и поможет ей в исполнении её грёз, то это будет он. Клудд учил её носить мужскую одежду, управляться с мечом, кинжалом и луком, ездить верхом на лошади. Под ними ходили горы мышц, обтянутые рыжей шкурой, руки Ниры неуверенно сжимали уздечку, Клудд обнимал её снова и снова, не давая упасть. Клудд был с ней рядом в тот день, когда она впервые убила человека. Это пасмурное, смутное осеннее утро. Под ногами шуршали и похрустывали листья, алые, пурпурные, багряные. Пленник ждал её, связанный в локтях за спиной и в ногах. Он был совсем молодой, даже симпатичный и, в принципе, ничем не заслуживал казни, — но он не был Чистым. И он отказывался им подчиняться. Впрочем, никто не спрашивал его, хочет ли он подчиниться. Он предназначался в жертву. В жертву их идеалам. Он был предназначен для Ниры. Нира была готова к этому. И это оказалось так просто. Медленное движение кисти, вроде бы неглубокий и короткий порез на горле наливается кровью — и тут же расползается в чудовищную улыбку, из которой бьёт алый фонтан. Пленник кричал и бился до последнего, на его губах выступила розовая пена. Но вскоре истошные вопли стали хрипами, пленник пошатнулся и упал набок. Глаза закатились и остекленели. Нира молча смотрела на сухие листья, залитые стремительно засыхающей кровью. И машинально вытирала лезвие о полу куртки. Верховный Тито спросил у неё что-то. Нира коротко и зло мотнула головой. И в ту минуту робкая девочка, бежавшая от нежеланной свадьбы, умерла окончательно. Нет, сама Нира осталась жива, она всё так же охотилась, скакала на лошади, занималась любовью: громко — с Тито, тайно — с Клуддом. Но внутри что-то сломалось, что-то, что не могло смотреть на кровь, увечья и мёртвые тела без содрогания. И Нире это нравилось. По весне они вновь вернулись в её родные места. Нира вспоминала своё прошлое, пусть сама она, как ей казалось, уже не имела к нему никакого отношения. Она уезжала отсюда ночью, торопливо собрав кулёк с припасами, боязливо цепляясь за спину какого-то воина и еле слышно охая, когда лошадь спотыкалась на ухабах: кровило и болело срамное место после недавнего. Возвращалась же уверенной в себе, сильной, красивой женщиной в самом начале своего расцвета. Почти что Чистой. Но нужно было сделать последний шаг. Она сама подожгла родную деревню. Сама бросилась в огонь и вытащила престарелого отца. И сама же его убила. И внутри у неё всё молчало. Её пьянили торжественные крики остальных Чистых; но отрадней всего были несколько слов Клудда и дружеское похлопывание по плечу. Они проводили вместе почти каждую ночь: Верховный слабел, старая рана, полученная ещё в молодости, наконец дала о себе знать. Он сам хотел снять с себя титул Верховного, но Клудд вызвал его на поединок. И, разумеется, победил. И Нира вновь стала подругой Верховного Тито. Только уже другого. Она шла с Клуддом через все горести и несчастья войны. Она была рядом, пока кузнец ковал особенный меч и маску. И сама же помогала её надеть, не отводя и не пряча взгляда от глубоких, взгрызшихся до костей ожогов. Она любила его и таким. И он её любит — насколько может вообще любить его сердце. Нира — женщина; её страсть может воплотиться и в бою, и в торопливых ночных случках, и даже — в радости, что наконец-то к ней не пришли регулы... Но ей хватает и этого. Её любви хватит на двоих. На троих даже. Коптит и мягко шевелится пламя светильника. И внутри у Ниры, кажется, тоже шевелится что-то — взамен пульсирующей матки, взамен боли и кровей. (Что-то — и имя ему Нирок). Клудд, разумеется, забыл, что у неё должны были быть нечистые дни, он никогда ничего такого и не помнит. Она помнит. Она знает. Этого достаточно.