От запястья до кончиков пальцев

Каждый поцелуй несёт послание. В этом говорилось «прощай». Демоны Да Винчи

Дин был восковой фигурой в его руках. И Сэм, с успехом мастера, аккуратно и выверенно лепил недостающие детали, заклеивал трещины и сглаживал острые углы потрескавшейся души брата. - Мой изобретатель, - мог сотню раз на дню фыркать Дин, но всё равно отдавался в руки маэстро, что так искусно рисовал кистью узоры на его теле, маскируя шрамы под бурное течение рек или стебли опаснейших роз. Старший Винчестер стеснялся былых увечий, полученных в сотне боёв, и часто непроизвольно стыдливо прикрывал их руками или поспешно надевал футболку, если Сэм случайно заходил в комнату и мог увидеть располосованную вендиго спину брата. Младший же молча и понимающе тихо подходил к Дину, плавно убирал его руку с предплечья и целовал новый шрам, от начала и до конца, прочерчивая влажный след по пути своих губ. Он говорил, что не боится увечий. Он говорил, что не считает красоту идеальной, если она чиста, как кожа младенца. И всякий раз, как только Дин снова прятал от него ту или иную царапину на теле, Сэм примирительно нежно стаскивал с брата футболку, чтобы пронаблюдать очередной глубокий порез на ключице, и вглядывался в лицо старшего, пытаясь разобрать палитру чувств на его лице, но видел лишь полыхающие алым щёки и опущенный вниз взгляд, как у ребёнка, которого уличили в краже конфет. Сэм умолял его прекратить, осторожно касаясь повреждённого участка кожи, а Дин ловил его ладонь, накрывая своей и найдя в себе силы заглянуть младшему в глаза, в которых читал принятие его таким, каков он есть, - раненым, побитым, искалеченным. - Мой Да Винчи, - с гордостью произносил Дин, когда Сэм находил очередной способ спасти его от длинных рукавов смерти, вьющихся, как полотно, над головой. Старший мог бредить и шептать в горячке что-то напоминающее молитву, хотя никогда не был набожным. Это удивляло Сэма, пока он не понял: это была не молитва и не мантра, это был собственный девиз Дина Винчестера, собственное заклинание, которое держало его на плаву в реке жизни, которое связывало его и мастера, хлопочущего над его умирающим телом, когда душа желала выжить больше всего на свете и быть рядом со своим маэстро. И это срабатывало. Сэм считал, что именно жажда Дина к жизни спасала его, но Винчестер твердил, что это его изобретатель вновь сумел перехитрить злодейку и вырвать его из когтистых, скользких лап Смерти. Сэм мог поклясться, что среди неразборчивых фраз слышал своё имя, и просил Дина повторить снова и снова, пока тот не открывал глаза и не грубо вдыхал горячий, спёртый воздух, наполняющий комнату, и с кашлем не поднимался со смертного одра. Сэм выглядел счастливым и опечаленным одновременно. Тени на его лице танцевали танго, преображая его до неузнаваемости. Дин думал, что это последствия недо-перехода в Мир Теней, и смеялся, что украл оттуда парочку, и они несколько минут жили на коже маэстро, а потом исчезали, как только тот улыбался, глядя на живого и здорового брата. А Сэм наклонялся к нему и повторял свою просьбу, чтобы ещё на минуту окунуться в томительно жаркую атмосферу горячего дыхания Дина, шепчущего его имя так пронзительно сладко, что сердце в груди переставало биться, а мир вокруг – существовать. Он целовал его в губы нечасто, утверждая, что иначе никогда не сможет остановиться. На что Дин неизменно отвечал, что не прочь провести так вечность. Сэм целовал его после каждого исцеления, которых уже насчитывалось три, и говорил, что не переживёт, если с братом случится такое ещё раз. Дин затыкал его, придвигаясь ближе и кладя его ладонь на свою грудь, туда, где бешено билось сердце охотника, невероятно любящего своего маэстро. Дин говорил, что пока Сэм греет его, он будет жить. Младшему хотелось верить в это, и он забывался, находя сухие губы Винчестера своими, и, упрямо не давая ему и себе отдышаться, выжигал клятвы на языке Дина, которые исполнял всю свою жизнь. Сэм ставил эксперименты и пытался взлететь. А Дин упрямо предлагал себя в качестве каскадёра, увещевая, что с ним-то ничего случиться не может – он же живучий. Младший недоверчиво глядел на бесстрашного, но позволял ему занять своё место, уступив перед мужеством и просящим взглядом родных и любимых глаз. Но знал бы маэстро, что полёты возможны только на небесах, а если лететь в бездну – то можно и разбиться. За любую мечту придётся платить. А за исполненное желание и плата двойная. Сэм успевал спасать своего натурщика, забывая о собственном благополучии. Если честно, его он видел лишь в том, что Дин будет рядом, живым, тёплым и дышащим – и этого было достаточно. Маэстро самозабвенно занимался творчеством на теле Винчестера, отгоняя напоминания о быстротечном времени, неблагосклонности судьбы и видениях, которые приходили по чёрным ночам, количество которых увеличивалось с каждым месяцем. Дин просыпался и нащупывал едва тёплую смятую простынь и нервно вскакивал с постели, чтобы удостовериться, что его изобретатель лишь стоит у окна и наблюдает растущий ход луны, а не убит, растерзан или похищен. Сердце Винчестера готово было выпрыгнуть из груди, и он боялся, что младший услышит его нескончаемый бит. Дин обнимал его со спины, обвив голый торс прохладными руками, и утыкался подбородком в плечо. Его прикосновения пробуждали армии мурашек на коже Сэма, которая пылала, как угли на костре. Старший улыбчиво замечал, что его изобретатель спустился с самого Солнца, а Сэм грустно утверждал, что вырвался из Ада на некоторое короткое время, которое вымолил у дьявола, чтобы прожить с ним, своим любимым братом. Сэм говорил, что их драгоценное время скоро закончится и ставил песочные часы верх дном. Старший упрямо и рьяно мотал головой, не желая принимать такую нелепую правду, и поваливал часы параллельно столу, говоря, что время не имеет значения и что он никому не позволит забрать его маэстро из своих объятий. Песок высыпался на пол через разбитые колбы и уносился прочь порывом ветра из приоткрытого окна, и Сэм упоительно хотел верить в уверения брата, смотря на песчаную бурю, начинающуюся в их номере. Воздух, как горячая смола, плавно перетекает в лёгкие, поглаживая их тёплыми ладонями с пальцами Сэма Винчестера. Его образ не оставляет Дина ни на минуту. Винчестер живёт призрачными, пахнущими ладаном и глиной с мёдом воспоминаниями о своём изобретателе, который мог излечить его одним лишь прикосновением или даже взглядом тёплых зелёных глаз. Дин ещё помнит то, как Сэм прикрывал веки с длинными ресницами и от усталости потирал глаза огромной ладонью. Винчестер и вправду всегда удивлялся её величиной. Он говорил, что такие, сильные и мастерские, руки могут быть только у человека необыкновенно творческого и свободолюбивого. Дин помнит, как Сэм при этом усмехался, не веря в подобную романтическую чушь, и ямочки на его щеках становились ещё заметнее и притягательнее. Дин любил, когда брат позволял ему их целовать. Это было похоже на вдох воздуха перед долгим погружением под воду. Его Сэм сам был воздухом, которым Винчестер никогда не мог надышаться. Теперь он тусклым взглядом смотрит сквозь пламя свечи, которую Сэм всегда тушил только пальцами - и никак иначе, а в его зрачках плещутся отблески приручённого домашнего огонька, превращая глаза в камин с воспоминаниями, которые никогда не сгорят, и слезами, которым неподвластно потушить пожар, затеянный мастером в груди Винчестера долгие годы назад. Дин говорил, что любит запах гари, и постоянно целовал пальцы маэстро, горячие от недавних прикосновений огня. Сэм только смущённо поглядывал на него, не понимая, как и когда превратил неприступного брата в мягкого и любящего помощника, готового сгореть вместе с ним, если это потребуется. Перед взором старшего в пламени свечи возникают картины прошлого, подёрнутые мутной завесой времени, будто он вызывает призраков. Он и его маэстро лежат у камина, в котором потрескивают сухие смолистые дрова, и Сэм изучает его ладони, чертя линии от запястья до кончиков пальцев своими. Дин улыбается от едва различимого щекочущего чувства на местах прикосновений младшего и наслаждается моментом уединения и покоя, который стал ценить не так давно. Его маэстро не стало в один миг. Это было похоже на щелчок пальцами. Дину никогда не забыть удушливый стон, срывающийся с губ его Сэма, которому старший был бы весьма рад в другой ситуации и которым наслаждался жаркими ночами, проводимыми в одной постели без сна. Дин помнит, как собирал осколки разбитой при падении вазы нечувствующими трясущимися руками с лежащим рядом мертвенно бледным братом. Винчестер удивился новым порезам на ладонях и пальцах на следующее утро, когда проснулся от первого в его жизни кошмара, а потом догадался, что просто не заметил, как обрезался об острые, как наточенные стрелы, кусочки его любимой вазы, которую теперь никогда не склеить, как и его душу, рассыпавшуюся в прах. Дин мучает себя флешбеками из их с Сэмом счастливой жизни. Он до сих пор ощущает влажные следы на острой шее, которую маэстро целовал, когда старший лежал рядом и откидывал голову назад, выгибая спину, как дикий кот. Дин помнит, как Сэм осторожно касался его гладких матовых скул и любовался им до тех пор, пока Винчестер не напоминал ему, что ему некомфортно. Он не любил излишнего внимания к себе – это единственная привычка, от которой не смог избавить его маэстро, хоть и пытался сделать это миллионы раз в день. Теперь Дин с радостью позволил бы Сэму изучать его лицо, тело, фигуру, кожу, да что угодно, хоть под лупой, хоть в пламени свечи. Он бы стерпел все возможные муки и преодолел незримые барьеры, лишь бы его изобретатель продолжал испытывать свои новшества на нём. Винчестер готов плавиться в его руках и становиться податливым, как пластилин, как и делал это прежде. Он готов продать душу, чтобы воскресить своего изобретателя. Ну, то есть, то, что осталось от его души. Дин помнит их последний поцелуй в губы, который Сэм назвал смертельным. В тот раз Винчестер чувствовал солоноватый привкус слёз, которые непроизвольно капали из блестящих глаз изобретателя. А когда старший решился спросить, что случилось, Сэм ответил, что ему кажется, что этот поцелуй у них последний и что ему не хочется прекращать. Дин был восковой фигурой в его руках. Восковой фигурой, которая застывала без тепла прикосновений своего мастера, от запястья до кончиков пальцев, которая становилась грубой и неотесанной без поцелуев и любви. Дин Винчестер никогда прежде не ощущал такого холода, который, возможно, был спровоцирован забытым открытым окном или лёгкой одеждой. Но, скорее всего, Дин был уверен в этом, мёрз он из-за отсутствия его личного обогревателя под именем Сэм Винчестер, что прежде мог растопить лёд в его сердце и соединить воедино все осколки хрупкого здравого смысла и потерянной теперь уже навсегда души.