Элизий

I

Когда Клара закрывала глаза, она слышала звуки. Разбивались фортепианные клавиши — с ожесточением, со страстью, с упором в педали до предела. А, «Наваждение»! Она слышала его когда-то давно, но теперь в мозгу лишь обрывки — неистовые, угнетающие. По белым пластинкам перебегали красивые руки — клац-клац — стучали алые ногти. Педаль скрипела под каблуком почти предсмертно. Боже! Клара просыпалась от дрожи во всём теле. Никогда, никогда, никогда она не позволяла воображению подобных вещей. Эта, быть может, и на фортепиано играть не умеет. Откуда такая нелепость? Тяжёлая голова вновь откидывалась на подушку. Больше всего Кларе хотелось спать и не признавать, что она с радостью стала бы чёрно-белой — лишь бы Мистресс сыграла на ней что-нибудь вроде «Für Elise». То было раньше. Теперь Клара старалась спать как можно реже — вздрагивала, сжималась от любого стука. Помогало мало — тяжёлый сон приходил вместе с Ней. Клара боялась — одна, без Доктора, наедине с опасной психопаткой, — она чувствовала смерть. Мысли метались внутри головы. Ни-че-го. Ничего не предугадать. Мисси непредсказуема, как ураган. Клара молчала и училась ненавидеть. Всё приходящее в бреду, безумное и отчаянное, — прочь. Из окна было видно красную луну. Цвет бешенства. Клара слышала, как негромко мурлычет Мисси, проходя мимо комнаты, как стучат Её туфли — о, забивают гвозди в гроб. Дыхание замирало, но дверь неумолимо распахивалась, и Мистресс — улыбающаяся, неизменно накрашенная и элегантная — садилась на край кровати. Как хорошо было бы совсем не дышать. Но Клара лишь опускала голову на колени. — И? Ты молчишь, как будто я тебя уже убила. Не очень-то вежливо, — Мисси оскорбленно приподнимала бровь. — Только не говори, что опять обижена из-за мальчиков. Один мёртвый, другой жутко старый — ты же не некрогеронтофилка? Молчание. — Ну скажи хоть что-нибудь! Право, мне так скучно, что я за себя не ручаюсь. Вы бросили меня совершенно одну — стоит ли говорить, как дьявольски сложно было выбраться? Если кто и должен обижаться, то я. Ты же здесь, на чудном… позаимствованном корабле, в обществе шикарной женщины — что ещё?.. — Зачем я тебе? Опять выманить Доктора, поквитаться за Скаро? — Клара говорила глухо и тихо. Ёрничать в ответ не было сил. — Скучная ты. Очень мне нужен твой Доктор… — Мисси закидывала ногу на ногу и делала вид, что любуется свежим маникюром. — А если бы и да, то почему я должна раскрывать свой план? Поэтому либо умоляй о пощаде, либо щебечи на милые темы. Кстати, есть так и не хочешь? Клара сжимала губы и мотала головой. На деле её уже подташнивало от голода. А этот полумрак, и красная луна, и красные отблески в чужих глазах, и красный, кораллово-красный аккуратный рот вызывали головокружение. Закрыться бы от всего этого. Пусть уходит — Клара и так уже тонет в красном море. Умирает всё чувствуемое. Мистресс щурилась и слегка улыбалась. Кто знает, что показалось Ей забавным в свернувшемся, больном и — до смешного невыносимом! — человеческом комке. Точные, хаотически совершенные, по-речному текучие мысли порождал разум таймледи — и не было доступного объяснения им. И Клара ёжилась, и прятала лицо в ладонях, ожидая если не смерти, то пытки за свою дерзость. Но Мисси вставала, кивала ей и, шурша алым шёлком, молча удалялась — только пульсирующая, древесно-жжёная пряность оставалась в духоте комнаты. Клара выдыхала и проваливалась в сон — чёрно-красную воронку без видений. Их и так было слишком много. Дни сменялись ночами пылко, истомлённо — и Клара изнемогала. Она различала лишь Её — алый, безумно алый силуэт. Алый кокон платья — хрупкий, бабочково-тонкий, — алые лодочки и алые, кровянисто-алые — либо перекинутые через запястье, либо натянутые на благородные ладони — перчатки. В них Она была похожа на леди Макбет. Клара закрывала глаза и видела — точно видела! — как бледная, несчастная, с дико-пустым и страшным взглядом Мистресс идёт в ночи коридоров, держа перед собой, точно ядовитую змею, свои окровавленные руки. Как Она моет, бесконечно долго моет их — но они сочатся, сочатся горькой кровью всех убитых Ею. И даже когда Её слёзы льются вместо воды — руки всё равно багряны и скользки, они навеки, навеки в крови — в немыслимом алом потоке. И Клара видела это, и шептала: «Эта маленькая рука всё ещё пахнет кровью. Всем благовониям Аравии не отмыть этого запаха. О-о-о!» Мрачным, болезненно-страстным было безумие Мистресс. Тихим, мучительным было безумие Клары.

II

Когда красная луна вновь склонилась к горизонту, Клара решила встать. Её шатало. Неловкая, как прибитый воробей, и такая же серая, лохматая, она поскреблась в дверь. Та распахнулась. Осторожно, недоверчиво — нельзя доверять, если тебя не запирают — Клара вышла в сизый коридор. Помялась, потопталась, потрогала стены. Никого. На миг промелькнула озорная, такая привычная мысль — а если бежать, а если Доктор где-то тут? — промелькнула, чтобы тотчас исчезнуть. Нельзя злить. Робко оглянувшись, медленно, на подгибающихся ногах, Клара двинулась вперёд. Четвёртая — или уже пятая? — дверь мягко прошелестела, пропуская её. Глаза, привыкшие к избела-мёртвой серости, обожгло. Скромный зал расплывался во мраке красных штор. Мистресс полулежала на диване в причудливой позе одалиски. Нежное домашнее платье оборачивало Её фигуру слегка фривольно — и Клара тотчас смутилась. Мисси покачала на носочке сползшую туфлю и отпила глоток густого вина — освальдовский жест не укрылся от Неё. Клара поморщилась. И этот тоже. А голодная, испуганная, сбитая с толку девушка не могла поверить в тёмно-красное спокойствие, распущенные волосы и смазанную помаду. Сейчас Мистресс была похожа на… женщину — инфернальную, быть может, даже слишком, — но всё же женщину. Клара не видела убийцы за рассеянными глазами. — Пришла всё-таки — как я и ожидала, — бархатно-гулко заметила Мистресс. — Оголодала до отчаяния?.. Возьми что-нибудь. Клара сглотнула и резко, как-то воровски схватила красное яблоко из вазы. Открыла рот. Помедлила. — Не отравленное. Клара отложила яблоко. Тонкий страх заворочался в груди — от Неё можно ожидать всего. К чему это слово? — Это невыносимо уже! — укоризненно-обиженно вскрикнула Мисси и отвернулась от сконфуженной Клары. — Дай сюда. Яблоко легло в протянутую руку. Неслышно хрустнуло. Клара тупо всматривалась в розовый от помады, ровно надкушенный овал. И щёки постыдно горели. Она неловко взяла тяжёлый плод обратно, инстинктивно дёрнулась. Откусила. Душный, стойкий помадный вкус был единственным, что Клара запомнила, обгладывая яблоко до семян. Мистресс ухмыльнулась и дала ей ещё одно. Клара взяла без боязни — даже не отшатнулась, почувствовав холодное, сухое касание. Главное не провалиться в доверие. — Где мы? — будто бы нехотя спросила она, судорожно глотая куски. — Там, где нас долго не найдут, — пропели в ответ. — Даже Доктор. Пока я не захочу. — Смысл этого?.. — Ты думаешь, я не могу устать? — медленно переспросила Мисси, откидываясь назад полулениво-полунапряжённо. Туфля всё-таки упала с мягким стуком. — Обычно вокруг тебя взрывы и толпы спецназа. Я не думала, что… что ты можешь вот так — просто, тихо… — Лежать на диване, да? Я обязана день и ночь ломать голову, как лучше и искромётнее вам досадить?.. — Мистресс фыркнула и пожала плечами. — Делать мне нечего. Убийства должны быть внезапными — только тогда становится немного весело. Клара прерывисто вздохнула и умолкла. Она снова уловила страшную, остро-больную перемену в Её лице. Едва только удавалось зацепиться за что-то человеческое — как Мистресс расправляла шипы. Но как же, как же Она умела сворачивать их так, что в какие-то миги будто оживала? — тогда в глазах виднелся ясный ум, а этот чудовищный огонь уходил, пропадал. И Клара — неосознанно! — любовалась Ею, словно забывая окровавленные руки и выжженные миры. Как ей хотелось бы видеть Её не демонической, но прекрасной. И сейчас, перебирая пальцами ковровые кисти, Клара бесстыдно, мучительно запоминала каждый изгиб уставшей богини. И отчего-то больно, неудобно ей было смотреть на прозрачный лоб и влажные, слепяще-карминные губы. Отвернулась. Но тут же изящная, обтянутая чулком нога капризно шевельнулась. Клара — безмолвно, покорно — подобрала лаковую туфлю и бережно, не касаясь тонкопалой ступни, надела её. — Как ты мила, Клара. — Я… пойду к себе, — Клара привстала и пошатнулась — что-то тяжёлое легло на грудь. — Если можно. — Иди. — Мистресс безразлично махнула рукой. — Ходи где хочешь. Всё равно никуда не денешься. «Да, — повторила одними губами Освальд, — не денусь». Ноги её не слушались, и одна-единственная капля самоуверенности исчезла бесследно. Даже разум — единственное ценное! — отказывал растерянной Кларе. Он плескался на дне винного бокала. Он ничего не замечал — кроме нестерпимо красного рта. Дверь зашелестела — и Клара заплакала.

III

И всё же Клара не пытала Её общества. Страх не исчезал, но прятался, видоизменялся. Изнутри живот прощупывал осьминог, вызывая ноющее, страшно ноющее желание скорее увидеть Её — и затаиться. Клара ждала Явления, кусая губы. Но Мистресс проходила мимо тенью — будто бы тоже избегала её. Клара не знала, насколько велик корабль, и настороженно перебегала по нему — изучала. Никого не было. Что Она со всеми сделала?.. Но одно Клара уловила — все ходы, все створчатые двери вели к Ней. И Клара пыталась, постоянно пыталась унять дрожь встречи. Даже голод не всегда выманивал её в серо-белые коридоры, где прохаживалась безумная леди Макбет à bordeaux. Клара душевно изничтожалась. Её выжигал синь-лёд глаз — и звал, звал встать с постели и идти по странным проходам в тёмные залы, где она замирала в углу и смотрела, как хороша Она сегодня. Иногда не было слов — и Мистресс просто ходила из угла в угол — грациозная по-змеиному — и Её чёрные, красные, фиалковые юбки колыхались в такт шагам. Пахло миндальным мёдом и ладаном. Насурьмлённые глаза расплывались, пульсировали в голове Клары — и та с бессильным вздохом отворачивалась. Странные, странные видения посещали её! Среди благовоний — высокая, тонкая, пронзительно прекрасная — танцевала египетская царица. Сандаловые губы, колькотаровые локоны, кожа цвета слоновой кости — кто может быть прекраснее Неё? В полу прорастали безымянные, жарко-красные цветы — они оплетали Её и шептали: «Никто». У Клары раскалывалась голова. Она знала — никто, никто. Мистресс подобна закату над Нилом. Сон был душным, как прелые вуали. Но в один из таких живых снов Клара резко пробудилась. Мисси сидела перед низким столиком, странно выгнув спину. Кисть летала по прозрачному шёлку маленькой птицей, а Её лицо — Клара вздрогнула и порозовела — было дивно чистым и спокойным. Как во снах. Она, верно, была так вдохновлена, что даже позволила Кларе подойти незамеченной. Рука не дрогнула. Идеальные круги, переплетённые меж собой немыслимыми линиями, блестели свежими чернилами. — Что ты делаешь? Мистресс не вздрогнула, но на миг сжала губы. Клара напряглась и уже пожалела, что спросила. Море вскипало. — Ничего особенного, — неожиданно спокойно ответили ей. — А всё же? — Пишу поэму на своём языке. — Ты… пишешь? — Клара поперхнулась чем-то похожим на восторг. Слова не шли. — Господи, возможно ли. О чём, о чём можешь писать ты? — О том, чего ты не поймёшь. Даже если я переведу на один из ваших языков. Клара вглядывалась в чёрную роспись и судорожно дышала. Ни одно видение не показало бы ей такую Мистресс. И если бы литература не была жизнью мисс Освальд, она бы не задрожала, не вспыхнула, как сейчас. Теперь она мечтала, до боли в груди мечтала увидеть в Ней не просто богиню, но творца. Мыслимо ли! Образы сталкивались в голове. Жестокая, вольнодумная, хаосопорождающая — такой Клара Её запомнила. Неземная, тонкогранная, нежная — такой видела Её в этот миг. — А… о чём примерно? Быть может, я пойму. Клара осторожничала. — Примерно?.. О бездне. Во всех её множественных смыслах. О перерождении. О том, для чего у вас нет слова. «Инопланетная Эмили Дикинсон — боже! — подумала Клара, но вслух ничего не сказала. — Знала бы Она, как романтична — неосознанно романтична!» Клара горела — ей хотелось постичь всю суть, заглянуть в душу Той, кто внушала ей бешеное, стойкое отвращение — и ещё более странную, безымянную… влюблённость?.. Глядя в миндалевидные, чуть насмешливые глаза, Клара считала так. О, как бы узнать! — Не думай, что подгонишь мою поэзию в земные рамки, — будто бы прочитала её мысли Мистресс. — Я — в широком смысле — не поэт. Слишком порочна. Эта улыбка была уже грустна. Клара её не пропустила. Внутри звякнул колокольчик, и она увидела, что Мисси всё понимает. Понимает, что выращивает стихи на остатках бесплодного поля. И это было страшно. И это было прекрасно. Ах если бы благодатный дождь! Он излечил бы Её. Пусть и немного. Но этого дождя не было, и сквозь сердца прорастали плевелы. Вот какова Её поэзия! Не читая Её, Клара поняла. Сколько бы гениальных безумцев ни знала Земля, Она всё равно выше. И да — Клара себе льстила. Понять Её, осмыслить было бы столь же трудно, как и всю Вселенную. Неименуемое захлестнуло Освальд с головой. — Поэзия не обязана расти из света, — неожиданно для себя бросила Клара и поднялась, выходя из слепой, глухой комнаты. Обернувшись, она увидела на Её лице что-то смутно, до невозможности отдалённо напоминающее благодарность.

IV

Клара не знала, сколько она здесь. Дни ускользали, просачивались сквозь ладони водой. А Доктора не было. Он никогда не бросал так… надолго. Она будто бы несколько месяцев жила в этой устричной серости, колыхаемая только Ею. Комната — ванная, комната — залы. Иногда Кларе казалось, что всё это в её мозгу. Слишком уж алогичной, беспорядочной была реальность. Мистресс нарушала гармонию с диким упорством. Всё, что она делала, потрясало Освальд. Сердце билось бабочкой в кулаке — будь то медленный танец в багровом дыму или рисование поэз. Всё было такое сонно-ирреальное, такое страшное в своей необычности, что Клара подолгу не могла уснуть. Красная луна лезла в окно. Клара не различала сна и яви. Но она говорила с ней, не боясь беспричинных вспышек. Говорила о порождённых Ею образах, говорила о поэзии и красоте, отмечая без ложного самолюбия, что куцые человеческие суждения нередко забавят Её. И всё реже зудели в висках Клары иголки, и всё реже острила Мистресс, обращаясь с Освальд — как мерещилось ей — как… с равной? Даже леди Макбет тихо тлела ночами, оставляя место нежно-сумрачной Кармилле — дымчатой, изнеженной, опасной ничуть не менее, — но у которой уже не руки, но губы истекали кровью, и глаза туманом блестели. Клара ворочалась и беспокойно шарила по груди. Ей казалось, что в ногах стоит белый призрак с распущенными косами. Но утром не было на шее тёмно-розовых укусов — и Клара еле слышно вздыхала. Вампирская томность и внезапные, больные всплески веселья так шли Ей! И когда Клара в тот день снова пришла к Ней, едва зажившая ссадина снова закровила. Мистресс сидела угрюмо, как демон. Закусив рукав, Она невидяще смотрела в пространство. Даже не заметила Клары. У Неё будто бы что-то болело — и Она скрывала это как могла. Бледна, темна. Клара молчала, мучительно молчала — знала, что сейчас Она способна на всё. Шли секунды. Зрачки дёрнулись — увидела. Улыбка была гиеньей. — А он тебя забыл. — Было первым, что Она выдохнула. — И меня забыл. Даже… не пытался найти. А ведь мог бы, он всё мог бы! — Неправда. Доктор ищет. Он придёт. Не этого ли ты хотела, забрав меня? Мистресс вспыхнула. — Я этого не говорила. И тебе ли — тебе! — понять мои мысли? Если хочешь знать — знай. Увела тебя просто так, без всякого плана — поговорить. Убить, если захочется. И да, да — немного подразнить его по старой дружбе. Всё. Клара отступила. В ушах зазвенело. От осознания собственной ничтожности горло сдавило обручем. Не дышалось. Нечестный, нечестный удар тогда, когда она почти привыкла! — Я. не. верю. Мистресс вдруг вскинула голову. В глазах сверкнула бесовщина, и улыбка показалась Кларе какой-то предсмертной. Каблуки надрывно застучали. Она подлетела к Кларе и резко приподняла её подбородок — ногти больно царапнули молочное кларино горло. Освальд замерла — Её глаза были прозрачны и страшны. Не дышать. — До сих пор не веришь мне? — ласково переспросила Мистресс, всматриваясь в румяный освальдовский рот. Клара попыталась дёрнуться. Не вышло. Усмехнулась. — И в этом права. Она отпустила Клару так же внезапно. Та едва успела схватиться за беззащитную шею — а Мистресс уже отбежала на середину комнаты. Манерно подняв руки вровень с глазами, Она извиняюще опустила взгляд — и вытащила из манжеты тонкий дамский стилет. Клара вздрогнула. Она притворно вздохнула. — В сторону его. Из другого рукава вышел длинный игольчатый кинжал — со звоном укатился под стол. С бледного пальца Мисси стянула какое-то тяжёлое кольцо. — С ядом, — негромко пояснила Она и, раскрутив, забросила его на люстру. Из волос — острый гребень. С колена — тут Клара зажмурилась — подвязка с патронами. С другого — смутно знакомый Кларе браслет. Всё отправилось в угол. Но Мистресс, кажется, вовсе не закончила. Мелкие пуговки разбежались жемчугом, обнажая округлые женские плечи. Сливочно-кремовый корсет стягивал таймледи поперёк, делая из Неё совершенные песочные часы. «Так вот почему Она всегда так прерывисто дышит», — подумала Клара и прикусила язык. — Забыла, — извинилась Мисси, запуская руку в лиф, изгибаясь и, видимо, что-то там отыскивая. — Пистолет, — наконец с гордостью продемонстрировала Она и выбросила его в общую свалку. — Специальный — на всякий случай. Клара застыла — неловкая, какая-то лишняя здесь. Эта странная выходка Мистресс её безотчётно пугала. И лицо предательски алело. Мучение, какое же мучение! Чёрные верёвочки распустились слишком быстро. Клара едва успела зажмуриться, но тихий смех почти вынудил её открыть глаза. К ней повернулись спиной. Бежевые плечи подрагивали в такт. Слишком скульптурные — дерзко подумала Освальд. Слишком женственная линия спины, слишком узкая старомодная талия. Сейчас такого уже нет. — И последнее, — Мистресс отцепила от чулочного пояса мини-пульт. — Всё. Клара Освальд, ты одна из немногих, кто видел меня безоружной. — Она подняла руки. И в самом деле: ничего. От кончиков пальцев до кружевных чулок — ничего. Но Клара уже только потому не верила Ей, что Она стояла обнажённой так легко и естественно, словно давно привыкла. — Мисси… Надень что-нибудь, пожалуйста. — И не подумаю. Смотри, пока можешь. Мистресс обернулась. Тёмные локоны рассыпались по плечам витыми лепестками. Руки целомудренно-мятежно прикрывали грудь. Сейчас Она была едва ли не Венерой Ботичелли — даже обычное ехидно-дерзкое выражение уступило сдержанной стыдливости. Она выжидающе посмотрела на Клару. Та безмолвствовала. И взгляд её застыл на красных ногтях, чуть открывающих мягкий изгиб. Клара беззвучно стонала. Могла ли она знать? Запоминая лицо Той, что невинно улыбалась, убивая миллионы, Клара горела другим огнём. А что теперь? Освальд знала, что не спит. Помнила всё сказанное, помнила и дрожала, но ничто — ничто, слышите? — не могло удержать её от этого. Осторожно отняв Её ладонь от груди, Клара легко — почти не чувствуя — коснулась губами примульно-розовых пальцев. Прижала к щеке, целуя уже запястье. И поняла, что обманулась. Глаза Её кошачьи искрились. Прочитала её мысли. Подтолкнула. Стыд был жгучим, как последний поцелуй в сине-фиолетовую вену. — Ты не умеешь скрытничать, Клара. Та онемела. Когда губы — ало-марсовые, сладковатые — дотронулись до неё, белой и пыльной, Клара поняла, что тонет. Рёбра сдавило — и разум отмер. Она была готова даже к приставленному к виску пистолету. Но по её щекам скользили нежно-дикие, в невидимой крови руки. И Клара слушала мерное биение двух сердец, и представляла голубые сплетения под кожей. И она умерла — когда почувствовала слабый укус в шею, когда поняла, что один из её снов вовсе не сон. — Сможешь передать это Доктору? Клара не поняла. Не хотела понять. Торопливое: — Шучу. Всё твое. И снова вишневели кларины дрожащие губы. И Клару выпили. Она стояла пустая, холодная — только лицо горело. Мистресс, в накинутой наспех блузе, отошла к столу. Она побледнела — жадный человеческий рот отобрал краски. И Она трогала, часто-часто трогала своё лицо — будто пыталась понять, что сделала. Глаза пеленчато блестели — помешательство возвращалось к ней приливами. Мистресс отвернулась. Лопатки белели сквозь ткань. — Разве у тебя нет ножа в руке? — Нет, — Клара говорила сквозь туман. — Это странно. Тебе ничего не стоило бы меня убить. Сейчас или минутой ранее. — Мне в голову не пришло бы. — Вот как. Не то что раньше. — А ты? Убила бы? Мистресс посмотрела на неё в пол-оборота. Было видно, как Она вонзает ногти в грудь. — Да. Если бы достала одно крохотное лезвие. И твоя кровь полилась бы мне в рот — чудесно, чудесно ведь! — И что же? — Успеется. Молчание. Не щёлкнет ли затвор? — вслушивались обе. Клара дрожала в полумраке, хотела вскрикнуть, упасть к ногам прекрасным, недвижным, — но видела только синий холод. И неуклюже, шатаясь, ушла в коридоры. Мистресс улыбалась. На неё падал краснолунный свет, и размазанная помада вампирски текла. Тело легчало, горело. Хотелось медленного убийства. В гулкости тишины будто бы послышалось урчание ТАРДИС. Мистресс вздрогнула. Пальцы спотыкались, застёгивая пуговицы. Не может быть.

V

Когда Клара просыпается от длинного страшного сна, она слышит Доктора. — Безумная старая сумасбродка! Я чуть было не съехал с катушек. И Клара, Клара — бедная Клара! Что же она с тобой сделала? Подумать только — больше двух недель держать такую защиту, да что она… Да как она! У Доктора в волосах паутина. Он похож на старую крикливую птицу. Он похож на огромного ибиса в золотом диске. И он машет руками над головой не отошедшей ото сна Клары, и он резок и расстроен. У Клары в руке скомканная бумага. Откуда она там? Разворачивает. Знакомые переплетения кругов. ТАРДИС не молчит. Они расплываются в знакомые земные буквы. Клара читает заглавие — и будто кто-то хватает её за горло. «Земной девушке». Глаза мокнут. Эта девочка столь беспечная — Но по-страшному человечная… Ком растёт. И галактик мертвеют омуты. Будьте прокляты, будьте прокляты… То Вселенной пустая мгла. Мне не горестно — я смог… ла. Клара плачет.