Ничей

POV Бён Бэкхён Многим моя история покажется странной, некоторым леденящей душу, а таким, по сходному образу жизни как у меня, с устоявшимися взглядами и моральными принципами, ответом на многие вопросы, с которыми еще придется встретиться в жизни. Люди делятся на виды. Кто-то слишком прямолинеен, кто-то ненавидит одиночество, а кто-то относится к разряду «ничьих». «Ничьи» — сорт общества, из разряда редко вступающих в конфликты, часто остающиеся на второстепенных, но немало важных ролях, или вовсе не играющие в спектакле жизни, предпочитая, наблюдать. По природе своей, они – эгоисты с большой буквы. Странно как-то отзываться о себе таким нелестным словом. Но по-другому, я просто не могу найти причину той пропасти, что образовалась в моей жизни. Сейчас она соткана из цветных пикселей, хаотично разбросанных по всему экрану, как при поломке монитора вычислительной машины, но так было не всегда. Еще год назад я думал, что порядок в моих мыслях, чувствах, жизни будет частью меня, как любящая девушка, лучшие друзья и любимое дело, но волна «троянского вируса» жизни пожрала все мои планы до дна, пустоты и отчаяния. Люди из моей касты одиночки по жизни. Они довольно упёртые, способные, наблюдательные. Наблюдательность – это как метка, отличающая нас от других. С помощью этого, так сказать, дара мы умеем видеть людей насквозь, пусть не сразу, но со временем тёмные стороны человеческой души, всё равно выходят за пределы контроля. Порой, я стараюсь не замечать, говорю, что тоже далеко не идеален, но от себя ведь далеко не убежишь, поэтому каждый раз, в какой бы компании я не находился всё шло по плану: она мне нравилась, наскучивала, разочаровывала, - и я вновь уходил, оборвав контакты. Скорее всего, вы предположите, что я самое что ни на есть унылое уёбище, которое само не знает, чего хочет. Но поспешу вас заверить, что половину своей жизни, я тоже так думал, втаптывая в грязь остатки своей самооценки. Я говорил себе, что должен измениться, потому что если дело пойдет в таком темпе… ты, парень, далеко не уедешь. Но меняться всегда сложно. Особенно, таким как я. Ничьим. Напрасно люди стремятся к воссоединению с родственной душой. Я не говорю, что прям очень замечательно быть одному, но когда ты всегда один – это свобода. Как только твою душу вскрыли, словно печать на банке черной икры, и бросили просто потому, что: «Ну, не подходим мы друг другу, что поделать» или «Прости, заслуживаешь большего» - ты больше не будешь прежним, и это уже далеко не свобода – это блуждание по свету с надеждой отыскать того, кто сможет помочь пережить холод от щели разорванной печати. Мне повелось увидеть таких людей. Скорее всего, и вам тоже. Они ведь повсюду, а с нынешней эстетической деградацией это кощунство есть почти в каждом прохожем. Это надоело. Это так устрашает. Я писатель, чьё имя разнеслось по всему миру многомиллионными тиражами издававшихся книг. Я писатель, который пережил огромное количество закрытых дверей издательств, но всё равно пришел к славе. Я тот, кто сумел подняться на ноги, когда душу втаптывали в грязь. И всё благодаря ней, моей единственной, хрупкой, но сильной духом женщины. «— Ан Виен, простишь ли ты меня?» Она тоже была одиночкой. Всегда серьезная, отстраненная, задумчивая. «— Я ничья» Мне нравилось встречать с ней рассвет в нашем доме на берегу океана, кутаться в серый плед вместе и греть её вечно ледяные ноги. Я любил и никогда не перестану наслаждаться поцелуями к её маленьким пальчикам, с всегда коротко отстриженными ногтями. Вкус губ, когда-то моей женщины, всегда был с привкусом горького кофе, возможно, «американо» или «двойной эспрессо». Вы когда-нибудь чувствовали, что сейчас, поддавшись соблазну, больше никогда не сможете остановиться? Я поддался, всеми фибрами души, пытаясь, отговорить себя от этой идеи, потому что «не умею любить никого, кроме себя». Но я увидел в ней родственную душу, которая так же не научилась этому действу за всю свою осознанную жизнь. Это удел всех «ничьих». «— Ты мне нравишься» «— Я знаю» «— Да или нет?» «— «Или» устроит?» По знаку зодиака она козерог, слишком упряма, временами грубовата, но это забавляло. Виен была пианисткой. Еще тогда, в день нашей первой встречи, я подумал, что она подозрительно тихая, хотя привлекала немало внимания к себе. Её ответы были сдержаны, продуманы. Движения выдавали уверенность, но не тщеславие. На тот момент мне было двадцать девять, а она переступила за двадцать всего год. Я работал в крупном журнале, предпочитая писать статьи про жизненные истории простых людей, но в тот вечер меня попросили взять интервью у некоего Джона Спасски, организовавшего музыкальную академию, о которой гремели СМИ на протяжении нескольких месяцев. Открытие он ознаменовал концертом своих учеников, среди которых и была Ан Виен. «— Разрешите представить, Ан Виен, самую талантливую ученицу за все время моего преподавания в США!» Она давно закончила академию и там же преподавала музыку для юных музыкантов. Виен любила музыку не просто, как человек, овладевший навыком прекрасного звука, а как постигший философию в каждой нотке звучавшего инструмента. «— Я люблю тебя» «— Сегодня среда, а мы не любим друг друга по средам», — Ан разграничила дни, когда мы должны были любить, обосновав это тем, что если будем испытывать это чувство каждый день, то попросту устанем и разбежимся раньше времени. Она говорила, что всё в этом мире может надоесть, даже любовь. Виен привыкла жить для себя, никого не пуская через свою баррикаду душевной защиты. Любила быть в центре внимания, хотя пыталась доказать обратное. Ей льстили люди, но она была умна и никогда не воспринимала этот словесный понос близко к сердцу. Я не знаю, почему Виен согласилась быть со мной. За ней ухаживали более значимые люди, но видимо, тот дождливый вечер, которого многие считали причинной скверного настроения, и был моим счастливым билетом. В нашей истории не было конфетно-букетного периода и всякой показной мишуры. Да, и она бы сразу это обрубила на корню. Я повел её на свидание, под предлогом интервью, но она сразу раскусила эту дешевую «конфетку» и сказала, что не прочь где-нибудь пообедать. Потом как-то все завертелось, закрутилось, будто на перемотке, и вот я признаюсь ей в своих чувствах, пока она пишет очередную сонату для своих детишек и отвечает согласием на переезд ко мне. Первые месяцы мы были чужие, словно просто знакомые, решившие жить под одной крышей. Хотя, по сути это и было таковым. Работа, дом, совместные обеды, которые не сулили за собой ни шага к душевному сближению. Да, мы целовались, но поцелуи были холодными, обнимались чисто формально, чтобы поддерживать связь, которую создали. Я понимал Виен с полуслова, поэтому не пытался силой влезать в ее душевный мир, и она не пыталась открыть мою душу, потому что за такие поступки нужно брать на себя ответственность. А мы боялись этой страшной, ледяной «ответственности», потому что по жизни были «ничьими». Виен в один из дождливых вечеров вскользь рассказала о своих родителях. Она выросла в приемной семье, у которой через три года после того, как они забрали ее из детдома, родился собственный ребенок. Нет, они не изменили своего отношения к ней, любили, как им казалось одинаково обеих дочерей, но Ан с рождения была «ничьей» и знала свое место. Когда она об этом рассказывала, ничего не выдавало её грусти, но я чувствовал боль Виен всеми фибрами души. Ничьи рождаются с болью, получают удовольствие от душевного истязания. Виен часто гуляла вечером по парку одна, а я шел следом на приличном расстоянии, и она, конечно же, об этом знала, только подыгрывала мне, как и я, когда писал очередную статью, а она делала вид, что спит, робко наблюдая за мной. Через полгода мы стали любовниками, а когда встретили вместе первое рождество, она спросила: «Почему именно ты? Почему я чувствую, что это должен быть непременно ты?» ¬«– Потому что ты уже полюбила меня, глупышка Ан Виен» Её любовь отличалась от всех на свете. Она была правдива, ненавязчива, аккуратна, но слишком глубока и серьезна, до такой степени, что любой неверный шаг мог привести к краху её души, мыслей и единственно неповторимой Ан Виен. Последующие четыре рождества мы справляли вместе, только вдвоем, но нам было достаточно нас. Только двое душ, способных раскрыть свои самые потаенные мысли и чувства. Рядом с ней я был вдохновлен на любое дело, меня повысили до заместителя главного редактора в журнале и даже предложили поработать заграницей в главном отделе, но я отказался, потому что Виен не могла поехать со мной. Она была моей музой, а без музы я слеп. Однажды я рассказал ей о том, что моя мечта – стать писателем, и Виен, подарив самый нежный поцелуй, сказала: «Считай, что с этой минуты у тебя появился первый фанат». Мы создали нашу первую книгу вместе. Придумывали и обыгрывали диалоги, критические сцены, которые впоследствии заканчивались в реальности на шелковистых простынях нашей двуспальной кровати. Я боготворил её, а она смеялась и говорила, что я бессовестный лгун. «– Я никогда никого так не любила, Бэкхён» «– И я всегда буду любить тебя, Ан Виен» Книга разлетелась в мгновение ока, и за какие-то два года я стал самым популярным писателем в Азии и в некоторых странах Европы. Началась та жизнь, о которой я лишь грезил во снах. Со мной подписала контракт самая престижная издательская фирма, каждый день я знакомился с интересными людьми, посещал телепередачи, ездил на новеньком «Ламборгини» и любовался красотами из огромного особняка возле океана. Через полтора года я издал еще одну книгу, которая произвела впечатление теперь уже на весь мир. Мои книги переводились, отправлялись, печатались. Переводческие фирмы боролись через суд за права быть первой в очереди над моим творением. Моя жизнь менялась, и я менялся. Забыл, кто я и что я, ощутил силу, власть и осознал, что у меня есть всё, о чем только могу мечтать, но слишком поздно… Виен ушла на пятое рождество, которое мы должны были провести вместе, но я задержался в Вегасе, развлекаясь с очередной пассией, которых на тот момент уже было не счесть. Я потерял себя в этой жизни, пытался остановиться, но тормоза полетели к чертям, вместе с доводами рассудка, совестью и, как бы гнусно это не звучало, в какой-то момент мне показалось, что я слишком хорош для Виен. Помутнение разума или накаченное какой-то дрянью тело, что так любезно предложила мне та блондинистая девица, что-то толкнуло меня на эту мысль. Она ушла, не оставив после себя ни единой зацепки. Лишь белый рояль, который я хотел подарить ей на пятое совместное рождество. Рояль приехал, а хозяин затерялся в юбках. В то утро я стал вспоминать, когда в последний раз слышал ее голос, видел улыбку, целовать мягкие щеки и покусанные губы. Три месяца назад… Полгода… Мне показалось, что все моменты, которые мы были вместе, пролетели и превратились в какофонию из звуков моей кричащей души. Я искал её повсюду и открыл для себя то, что в музыкальной академии она уже не работает на протяжении года. Квартира была продана за неделю до рождества, а билет на самолет куплен за месяц заранее. Она знала, какое я ничтожество, но продолжала быть рядом, звонить, но я скидывал вызовы. Люди так часто не ценят того, что имеют. Ищут счастье, выглядывая вперед за жизненные холмы, когда оно идет рядом. Говорят, что любят, не перезванивая, не беспокоясь и забывая образ того человека, которому клялись. Я думал, что чувствовала Виен, когда я вот так вёл себя самым последним образом. Она ведь так ранима, нежна, хрупка душой. Думал, что она не умеет любить, но оказалось, все совсем наоборот. Я понял, что она любила меня с самого начала, но знала, что я не способен на настоящую любовь, не способен на то, чтобы сохранить это чувство на том уровне, что хотела Виен. Поэтому отталкивала до момента, когда уже стало слишком тесно грудной клетке. А я воспользовался её любовью, обманул, растоптал. «– Имею ли я право найти тебя, Ан Виен?»