* * *
О-о-о-о... как же он любит рисовать пальцами! В отличие от фломастеров и карандашей это по-настоящему весело и интересно! Хоть и немного сложнее: линии получаются слишком толстые и менее аккуратные, но все же картинки прекрасны! Вот домик за низеньким заборчиком, вот машинка едет по проезжей части, а это любящая мама ведет сына на прогулку, наверное, в ближайший парк, на игровую площадку к другим детям. И это ничего, что все красное, ведь другого цвета-то нет... Белесые закатившиеся под веки глаза трупа отсвечивали в темноте, словно два карманных фонарика с подсевшими батарейками. «Мальчик» увлеченно рисовал на пыльном паркете пола, время от времени обмакивая руку в лужу крови возле мертвого тела, успевшую немного подсохнуть. Темно-карие очи сверкали радостным огоньком под кислотно-рыжими стеклами громоздких газосварочных очков, а искусанные до кровоточащего мяса губы под повязкой сложились в легкую улыбку. Он — палач, принявший на собственную душу грехи своих жертв во имя безликого бога, исполняет Его волю. Холодной сталью своих топоров наносит точные и смертельные удары, стараясь как можно быстрее закончить мучения неверных, как называет их сам Высокий Господин. Алгоритм прост и одинаков до невыносимости и ноющей боли в коленях: догнать, со всей дури грубо пихнуть в спину, повалить на землю, отрубить, если получится, четырьмя-пятью мощными ударами голову. Только вот совсем невдомек ему: а зачем он это делает? В свои двадцать два года Тобиас Эрен Роджерс (или же как он сам себя называл — Тикки-Тоби), не мог похвастаться ничем, кроме длиннейшего списка разнообразных заболеваний. Одно из них часто заставляло парня плакать навзрыд, после того как тот по своей неосторожности, или же обыкновенной неуклюжести, падал и сдирал кожу с ладоней и коленок. Нет-нет, ему вовсе не было мучительно больно, что тоже свидетельствовало ни о чем хорошем — о серьезно поврежденном в старой аварии позвоночнике. А ныл он в основном из-за горькой обиды на тот самый камень или корень дерева, о который ему вдруг посчастливилось запнуться. Так же молодой человек не мог спокойно спать без своих мягких игрушек и зажжённых свечей около лежанки — до визга боялся различных монстров и бугимена, которые выходят из темных углов комнаты после трех часов ночи лишь для того, чтобы поживиться свежими косточками непослушных маленьких детей. Даже практикант, учившийся на минимальный балл, прогуливающий постоянно лекции и только что пришедший из медицинского училища без какого-либо опыта в своей профессии, бегло взглянув на Тоби и особо не задумываясь, мог поставить точный диагноз: F20.1 — гебефреническая шизофрения. А если сказать проще: молодой человек навсегда застрял в своём детстве. Нет, сейчас не стоит вспоминать всех своих знакомых, которые часто дурачатся как трёхлетние болваны, ведь это совершенно не то. При гебефрении детство не проходит, оно длится годами, не сдвигается с мертвой точки. Человек не может развиваться, жить своим настоящим возрастом, ведь он просто не осознает себя как взрослого, самостоятельного. Не в состоянии ставить конкретные цели, тем более стараться достигать их. Болезнь полностью сжирает и переваривает личность, не оставляя даже малейшего намека на то, что было когда-то давно, пока она еще не была хозяйкой. Что было раньше, до того, как он стал навсегда восьмилетним? К сожалению, или даже к великой радости, юнец не помнил, а может быть, совсем и не хотел помнить, и по той же неизвестной причине не помнил своей фамилии, семьи и полного имени матери. Не каждый нормальный сможет перенести смерть самого близкого человека, бывшего единственной соломинкой в жизни, за которую держался утопающий в безумии, бесконечной боли и страданиях, которые мутным омутом затягивали, погребали под своей тяжестью. Вот паренек тоже не смог, и если все когда-то началось с легких, но особенно ярких галлюцинаций да разодранных в кровь рук и порезов тонкой опасной бритвой на молодом теле, то потом переросло в нечто большее, уже глубоко внутри него. Прошло достаточно времени для того, чтобы он стал тем, кем он является сейчас. Прошло достаточно времени, чтобы его личность разложилась окончательно. Но не всё так плохо в это время. К «мальчонке» иногда приходит друг, который помогает ему практически во всем. Высокий, немного полноватый, с забавными пушистыми бакенбардами на щеках, Тимоти Маски, как представился он в самом начале, был довольно интересным человеком, умеющим обращаться с детьми. А может, и вовсе притворяющимся, что умеет, один черт лысый его знает. Мужчина часто навещает своего «маленького» друга. Он тоже, наверное, очень-очень серьезно болен, и Тоби не раз приходилось с ужасом наблюдать, как его посетитель орал сам на себя, давал грубые пощёчины, разбивая губы до крови, истерично рвал волосы на голове, или даже один раз приставил пистолет к самому виску и, с пеной у рта, грозился прибить какого-то «блядского сукиного сына, который ебет мозги уже не первый год». Но увы, Роджерсу оставалось только гадать и гадать, кто это такой, да и почему у Тимми никак не получается подружиться с его сыном. Возможно, не сошлись характерами? Ох, такое бывает, и это такая проблема! И все же парень любил своего гостя. Конечно! Ведь тот уделял ему столько внимания, нередко приносил подарки, вслух читал разные интересные книги, а если требовалось, даже лечил!.. И никогда нельзя было предугадать, что же еще выдумает этот неугомонный Тим! То он пел какую-нибудь веселенькую песенку, покачивая головой, то вдруг в один момент становился серьезным и, с деловым видом диктора новостей по федеральному каналу, рассуждал о какой-то странной до чертиков политике, религии и сложных межнациональных отношениях, нагоняя на Тоби легкую дрему. А порой и вовсе не отзывался на свое имя, говорил только, что это вовсе не его, не так назвали мама с папой при рождении, и все тут! Кто вообще такой Тимоти? Уж точно — отличный профессиональный актер! А еще самый-лучший-в-мире-друг почти всегда приносил с собой небольшую бутылочку из ярко-зеленого прозрачного стекла со строгой черно-белой этикеткой. Мальчик как-то поинтересовался насчет ее содержимого, и добрый Тим-Тим даже угостил его, приговаривая про доброго старину-лекаря души Вилли Лоусона*. Но странная жидкость, по вкусу напоминающая что-то тухлое и горькое, обожгла холодным пламенем рот и пищевод. Больше Тоби не хотел даже притрагиваться к этому ведьминому зелью, хотя ему немного понравилось то, как после этой дрянной огненной воды сердце заколотилось в сотни раз быстрей, а по телу прыткой ящеркой пробежало тепло: от живота до самых щек и кончиков пальцев на ногах! Напряжение в мышцах спало, а в потяжелевшей голове вдруг сделалось туманно-туманно... Тимми время от времени называл парня славным. И столько тепла, заботы и искренности было в этом слове! Особенно когда Тим произносил его бархатно, полушепотом, ложась рядом с хозяином комнаты и нежно гладя его по заросшей грубой щетиной щеке, глядя прямиком в глаза с радужкой цвета темного дымчатого кварца. «Славный... Я — славный! Я очень-очень славный!» — повторял себе шепотом время от времени Роджерс, вспоминая улыбающееся лицо своего завсегдатаего гостя, и от вдруг нахлынувших эмоций крепко-крепко прижимая к себе плюшевого медведя. Сердце ускоряло свой ритм, а в животе возникала непонятная щекотка, как если бы там ни с того ни с сего появлялись мыльные пузыри. И летали там, сталкиваясь меж собой, невесомо касались костей и органов изнутри. Подумать только: он — славный! Кто ещё мог сказать ему такое, как не Тимми? И каждый день проходил в мучительных ожиданиях вечера, тех самых громких шагов за стеной и колючего кашля астматика... Какой же день тогда был? Как могло показаться — самый первый день октября. Дверца лаза в комнату, которой служил старый ржавый лист железа на массивных петлях, со скрипом распахнулась, впустив в помещение, пропахшее прогорклым маслом, дымом и отсыревшими тряпками, свежий воздух с улицы. Покачиваясь из стороны в сторону и тихо напевая себе под нос «Тюремный рок» Элвиса Пресли, внутрь вполз Тим, стуча по полу стеклянной бутылкой, крепко зажатой в руке. Сердце Роджерса в момент встрепенулось, будто маленькая пташка после долгого сна, подскочило почти к самому горлу. Вот-вот, еще одна секунда, и этот внутренний орган, радостно разбрасывая вокруг себя капельки алой крови, будет лежать на полу. Мужчина икнул, и вновь присосался к горлышку бутылки, искоса глядя на «мальчонку». — Тимми! Ой! Ты тут! Тут! А что мы будем делать сегодня?! — получив в ответ непонятное мычание, юнец повторил свой вопрос, но уже более громко. — Так что же?! — М-мы? — пьяница откинул пустую бутылку в сторону и, приблизившись, подсел на матрац к любопытному хозяину комнаты. — Мы будем... будем играть... Хочешь, м? Ты же любишь играть? Новая игра с другом! И что же может быть лучше? Но какая забава в этот раз? Прятки, догонялки, а может быть... ох, неужели... куклы?! Что бы там ни было, Тимми всегда придумывал по-настоящему классные вещи! — Если меня не обманывает моя память... Ты ведь уже взрослый мальчик, да? — мужчина потрепал радостного шизофреника по сальным отросшим волосам, торчащим практически во все стороны. Роджерс одобрительно закивал. Конечно, он уже совсем взрослый и самостоятельный, разве можно в этом сомневаться?! О-о-о, как же Тимми, улыбающийся сейчас и внимательно смотрящий на него Тимми, вообще мог подумать об обратном? — Так... А во что мы будем играть? — маленький зубастый жучок под незамысловатым именем Интерес уже подтачивал и без того хрупкое терпение «маленького» хозяина комнаты. — Ну... А мы с тобой будем играть в Дина Корлла**, — любимый гость тихонько засмеялся и, уловив немой вопрос типа «а как это?», продолжил, но уже более спокойно, — о, это не сложно. Только для этого сними совсем свои джинсы и расстегни рубашку, не то ничего у нас не получится. Ты же не хочешь этого, я прав? Тикки недоумевающе похлопал ресницами, но всё же послушался, и принялся аккуратно расстегивать мелкие белые пуговицы, боясь ненароком оторвать одну из них, как оно обычно и происходило. Но почему он должен совсем снять с себя штаны и полностью расстегнуть рубашку? Какая-то странная и непонятная мальчику игра, в которую ему, наверное, никогда и не доводилось играть ранее. — А... А что теперь? — Роджерс подтянул ноги к груди и обхватил заклеенные пластырем коленки. — Хм, молодец, молодец, — Тимоти, не развязывая шнурков, сбросил свои пыльные кеды с почти оторванными подошвами, и с ногами забрался на лежанку хозяина комнаты. — Ого-го! Хей, а я смотрю кто-то у нас уже должен был быть причиной ссор у девчонок во всем университете, провалиться мне на моем гребаном месте! Странно... Какие такие ссоры, у каких девчонок? О чем Тимми сейчас вообще говорит?! «Мальчик» точно знал, что все девчонки — плаксивые бяки, с которыми совсем не интересно водиться. Правда вот, девчонок он не встречал года четыре, но точно это знал. Тим наклонился к нему провел кончиками пальцев по порозовевшей щеке, по напряжённой бледной шее. — Блять, Тоби... Какой же ты все-таки славный... Райт загадочно улыбнулся, заставив все волоски на теле парня встать по команде «смирно». В кишках тут же снова стало неприятно щекотать. По ногам, по низу живота пробежало напряжение. Сердце гулко застучало за грудиной. — Хах! А я смотрю, тебе такое нравится? — подняв брови он кивнул на приподнимающуюся клетчатую ткань боксеров молодого психа, заставив того покраснеть еще гуще. — О’кей, раз так... тогда давай кое-что с тобой попробуем? Нежно приговаривая и поглаживая, Тим слегка надавил на плечи Тоби. Повинуясь старшему другу, парень лег. Напряжение не сходило с него, он все пытался извернуться, поднять голову так, чтобы видеть лицо человека, находящегося вместе с ним. Тимоти же отполз чуть вниз, легко и осторожно взял бёдра Тоби, развёл их. Устроившись между длинными худыми ногами, Тим стянул со своего знакомого трусы и принялся аккуратно посасывать напряжённый член Роджерса, подогнув губы, чтобы в порыве страсти ненароком не натворить бед. От такого поворота событий парень почувствовал, как вдоль позвоночника проскользнул липкий холодок. Он громко охнул. Ладонь сжалась, и длинные острые ногти впились в кожу почти до крови. Дыхание парня вскоре ускорилось, стало поверхностным и тяжелым. Он задергал бедрами в такт движениям Маски, хоть до конца не понимал всего что происходит, почему он чувствует себя настолько необычно. Его правая нога слегка подрагивала, словно в нервном тике, а в самом низу живота будто разожгли костер. Хорошо, до невозможного приятно, но юноше это совсем не нравилось. Ему было страшно. Волнение, мечущееся неспокойно на периферии, вышло на передний план. Бывший актёр слегка поглаживал впалый живот парня с едва заметным прессом, старался заставить «маленького человека» стонать еще громче. Сдавленный жалобный писк и вскрики, которые хозяин комнаты пытался изо всех сил заглушить, закусив свою руку до еле слышного хруста, не слабо возбуждали мужчину. Тим двигал головой то быстро, то вновь медленно, мучая Тоби почему-то знакомыми ощущениями. Но откуда? Стало жарко, глотку царапала колючая сухость, хотя горячая слюна стекала с уголков рта по щеке и капала на подушку. — Это... А!.. Тимми... Но вдруг хозяин комнаты почувствовал, что сейчас умрет. По крайней мере, он ощутил что-то, что заставило его так подумать. Шизофреник, собрав остатки рассудка, попытался предупредить своего товарища, заставить прекратить, громко простонав: — Нет! Нельзя, перестань! — Тоби попытался оттолкнуть Маски от себя как можно дальше, но увы, мужчина крепко вцепился похолодевшими руками в бедра молодого человека. Вот, какие-то секунды, и в груди, как могло показаться, на частички разорвалось сердце, выплеснув всю кровь до последней капли, которая жаром растеклась по телу, содрогнувшемуся в блаженной судороге. Не ожидая такого поворота событий, Роджерс испуганно взвизгнул и одеревеневшими пальцами вцепился в мокрую от пота простыню. Складывалось такое ощущение, что по телу пропустили электрический ток высокого напряжения, почти точно так же, как и при казни на электрическом стуле. Но куда приятней... Будь он нормальным, то прекрасно бы понимал, что просто-напросто испытал сильный оргазм, но это чувство было для него совершенно незнакомо, а потому ассоциировалось лишь с чем-то запретным и ужасным. — Блять! Вот не мог сказать нормально, а? Су-у-ука... Сука... Молодой псих потянулся дрожащей и потной рукой за плюшевым медведем, застенчиво прислонившимся к стене за подушкой, и прижал его к обнажённой груди, в попытке успокоиться и нормализовать дыхание. Мистер Тед всегда приходил на помощь, когда «мальчик» просыпался посреди ночи из-за колючего кошмара, и сейчас «маленький человек» надеялся на то, что его мягкий, синтепоноголовый друг поможет. Тим ещё раз сплюнул на пол, громко закашлялся, отхаркиваясь, и на момент могло показаться, что его сейчас просто вывернет изнанкой наружу. Но этого, к великому счастью, не произошло и он, сняв свою черную футболку с ярким принтом в виде разноцветного граффити, брезгливо утёр ей рот. — Прошу тебя, Тимми, это плохая игра! Давай не будем в это больше играть! Никогда больше! Ладно-ладно-ладно?! Но на эту просьбу мужчина ответил кровожадной ухмылкой, да лишь вопросительно поднял брови. — О-о-о... А кто тебе вообще сказал, что мы уже закончили, а? — немного погодя, прибавил более тихим и мягким голосом, лишенным той горькой нотки, которая была еще секунду назад. — Ну... Ну же, не пугай его, старина. Маски залез в карман своих джинсов чтобы достать что-то, но... Что было дальше Тоби не мог запомнить: он точно выпал из этой реальности на несколько минут, находясь почти в бредовом состоянии, чувствуя лишь лёгкие прикосновения, точно от невидимой шёлковой паутины. Сознание, а вместе с тем и полноценные ощущения вернулись к парню лишь тогда, когда он осознал что брыкается, причитает себе под нос, проклиная Тима. Но мужчина лишь наотмашь бьет Тикки по щеке настолько сильно, что ладонь тут же начала тупо ныть от боли, заставив непослушного шизофреника в момент заткнуться и задрожать мелкой дрожью. То ли от совершенно обычного животного страха, то ли от неожиданно вернувшегося возбуждения. — Тимми?! — Ну-ну-ну... Давай, расставь для меня свои ножки, котеночек... Чуть шире... так... Такой славный мальчик, Тоби. Такой славный... Самый-лучший-друг уже навис над «мальчиком», смотря в его раскрасневшееся лицо с проступившей испариной на лбу. — Тимми, почему? — жалобно проныл шизофреник, желая найти хоть какого-то ответа, пускай и совсем туманного и неясного. — Не знаю. Спроси об этом себя, Тоби. Ты же у нас такой славный. Маски лёг на него сверху, резко прогнулся в пояснице, довольно грубо войдя в молодое тело, заставив Тоби громко айкнуть и тут же тихонько захныкать. Не от боли, а от горькой обиды. Почему, почему сейчас это слово стало таким вульгарным и грубым? Тоби закусил нижнюю губу. Позволил себе подтянуть ноги к бокам, обхватить ими поясницу своего гостя. Не сильно — робко и неуверенно, боясь ненароком ошибиться. Он чувствовал тепло в своём теле, чувствовал другого человека так, как нельзя почувствовать более. Слишком близко. Становясь единым. — Сукин ты сын, а... Парень откинул голову на подушку и открыл глаза. Заметив своего плюшевого медведя, он с мольбой взглянул на него, словно ища поддержки и сочувствия. Но Роджерсу показалось, что черные пластиковые глаза-пуговицы смотрят на него точно так же, как чуть раньше смотрел на него Маски: похотливо, с холодным ужасающим блеском. А это необъяснимое чувство в животе, почему оно отдает такой приятной, совсем непривычной, неизвестной ранее парню... болью? Он не помнил, когда ему в последний раз было больно! (А может, просто не хотел помнить?..) Сделав несколько толчков, Тимоти потянул парня за плечи на себя, заставляя сесть. Видимо, он захотел попробовать что-то новенькое, не обращая никакого внимания на протестующее мычание со стороны хозяина комнаты. Сам же мужчина с большим трудом сложил ноги по-турецки и сжал бёдра Роджерса. — Давай, теперь... теперь сам... Резче, так... Чуть резче... — он задыхался. По красным и горячим щекам психа потекли слезы, как только он попробовал приподняться и вновь опуститься: тяжело, очень тяжело... и как-то стыдно... Но услышав довольное мычание, Тоби решил не останавливаться. Значит, так надо? Так хорошо? А если он ошибётся? Если сделает дорогому другу больно? Проржавевшие пружины старого матраца печально взвизгивали на каждом толчке, грозились и вовсе прорвать тонкую хлопчатобумажную отсыревшую ткань с толстой прослойкой войлока внутри. Боясь причинить неудобство, чем-то расстроить самого-лучшего-в-мире-друга настолько, чтобы тот никогда больше не пришел вновь, Роджерс повинуется всем приказам, стараясь сделать все правильно, как надо. Позволяя грубо обхватить себя за талию, наклонившись ближе настолько, чтобы можно было положить голову на плечо своего желанного гостя; не ойкая и не возражая, когда сильные пальцы случайно коснулись кривого белого шрама на спине. Тоби видел себя в запыленном зеркале у стены позади Тима, и его бросало в легкую дрожь от этого человека в отражении, мокрые от пота волосы на голове которого спутаны, пальцами, наверное, больно впивающегося в плечи мужчины, вдыхающего наполовину выветрившийся, перемешавшийся с кислым естественным запахом пота, но все такой же резкий дух дешевого дезодоранта на его коже. Зачем, зачем, зачем он это делает? Это же так плохо, так нехорошо! Тикки-Тоби, дурной мальчишка, играет в те игры, в которые нельзя играть детям, вот ни капельки! Его бы отругали за это, да, довольно сильно, может быть, даже и наказали, поставив до вечера в угол! Вот только некому. Тоби не отрываясь, как зачарованный, смотрел на свое отражение. Правда из-за спины Тимми он не видел того как ритмично вскидывает бедра и того, что бывший актер делает своей правой рукой, лежащей на его члене, но прекрасно чувствовал все прикосновения, горячую плоть партнера внутри себя и то, как Тим пару раз из-за сильного возбуждения лизнул тонкую жилистую шею. Юнец наблюдал в пыльном стекле свои глаза, неестественные, дурные, какие бывают у наркоманов во время сильного прихода... И всё никак не мог поверить, что ловит от подобной странной игры кайф. Ему хотелось ещё, хотелось, чтобы это длилось вечно. Мужчина сжал зубы до скрипа, и попытался сказать, уже успевшую стать навязчивой, фразу «давай, мать твою», но получалось лишь сдавленное и непонятное «дв-й м-тью». Вновь то самое чувство, которое мальчик принял ранее за неминуемое приближение смерти, его стоны стали больше напоминать крики о помощи, перед глазами появились черные круги, возникающие почти что из недр мозга. Тим громко замычал, крепко прижав своего друга к себе, к своему горячему и потному телу. Волна сладкой эйфории накрыла парня с головой, вселив во все тело чувство необычайной легкости и блаженства... И, к великому сожалению Роджерса, с его надтреснутым вскриком все закончилось. Тикки закрыл глаза и погрузился в раздумья. Он вновь и вновь прокручивал в голове то, что Тим делал с ним ранее, опять переживал те самые наслаждение и жар, опасно граничащие со стыдом и тем, что он по ошибке принял за острую призрачную боль. Но он был счастлив. Абсолютно, неестественно, до самой последней клеточки своего болезненно тощего и бледного тела, испещренного полосками старых послеоперационных шрамов. Тимми был рядом, любя поглаживал его по острому плечу, и Тоби точно знал: самый-лучший-в-мире-друг никуда не уйдет, не покинет, как это делали многие, постоянно будет поблизости, до самого конца, до последнего вдоха и удара сердца. Вместе навсегда. Он думал так, пока окончательно не заснул. Крепко, мирно и глубоко, точно так же, как и в многочисленные прошлые разы, ровно такие же, но безнадежно ушедшие прочь из насквозь больной памяти... На обшарпанном пыльном полу гигантской и неаккуратной кучей лежали темно-вишневая рубашка в крупную клетку да синие рваные джинсы; у закрытого проржавевшим листом железа лаза стояли пыльные кроссовки непонятного серо-горчичного цвета. В старом мутном зеркале, ограненном грубой паутиной трещин, отражался двадцатидвухлетний обнаженный паренек, тихонько посапывающий и обнимающий во сне большого плюшевого медведя с оторванным глазом-пуговицей. Больше в этой комнате никого не было. Сюда, в это потайное место, кроме этого юнца никто никогда не приходил, по крайней мере, последние лет семнадцать...* * *
... Но так в чем же проявляется эта сложность и парадоксальность психики? Ярким примером для этого вопроса может послужить, я считаю, такое загадочное явление, именуемое тульпой. Да, многие из вас о нем слышали. Оно, в большинстве своем, распространено у молодых и одиноких людей, и это ничто иное как осознанная, очень сильная галлюцинация, воплощение мыслей и тайных желаний: эдакий идеальный портрет лучшего человека, товарища. А проще говоря — воображаемый, почти что реальный, друг или любовник. Да, правильно, конечно же его можно и осязать, и слышать, и обонять, чувствовать боль от его ударов, даже держать за руку, болтать обо всем на свете, и это практически невозможно отличить от реального собеседника! Невероятно, поразительно, не правда ли?! Вам так не кажется? Тот, у кого необычно хорошая фантазия, отличная от всех других, именно тому создать тульпу намного легче. Многие и многие доктора в один голос громко заявляют, что это — прямое проявление начальной стадии шизофрении, что представляет реальную опасность... Но так ли это на самом деле? А если оно может хоть как-то скрасить серые дни одиночки, внести малюсенькую, но яркую и горячую искорку цели в, погрязшую в однообразной рутине, жизнь? Верно, конечно, но, согласитесь, увы... ...Увы, а про это порой совершенно не хочется думать...